Читать книгу: «Горение», страница 5
К концу Великого поста, за который он взялся, чтобы обратить на себя Божье внимание, Николаич и вовсе занемел душою, пускаясь даже в некие извинительные рассуждения, в коих пробовал подыскать себе новое место в вымышленном собственном мире. И тем мучил жену:
– Оно, ведь, как получается? Горит человек, как свеча, и какая его часть сгорит первее – не так и важно. Главное же то, что будет потом, когда дымом душа вознесется к Богу. А, мать?
– Не знаю я, Андрюшенька. Знаю только, что надо жить. Хоть молекулой какой, хоть человеком – а жить и вперед глядеть. Если нету у тебя руки, так радуйся другой руке. А нету другой – тогда глазами радуйся. Всегда найдётся чего, хорошо же жить, Андрюшенька? Хорошо жить, милый мой!
Пасху супруги Барановы встретили в купеческой своей церкви.
Имея уже опыт Рождествеской всенощной службы, Николаич не думал об огне и сгорающих в нём душах людей, а помышлял о Христе, Который воистину воскресе. Ведь надо же – воскрес Христос! Весь целиком, до каждой клеточки и… с обеими руками! Вот, что будет потом со всяким сгоревшим человеком, вот что ждёт отлученную от тела душу – воскресение тела. Целиком!
И Николаич даже потянулся духом в грядущее, уловив себя на мысли, что хочет поскорее умереть и воскреснуть, чтобы встретиться там со своею рукою. Но смутившись такою мыслью, он решил, что хотеть смерти – дело срамное, а благородное и верное – это хотеть жизни, и не плакать над её горением, а гореть смело! Гореть без мутного страха незнающего своей будущности человека, а со знанием, что горение жизни – это всего лишь возношение человека от земли к небу, где не будет ни плача, ни воздыхания, а жизнь бесконечная.
К другому дню Светлой седмицы стало известно, что в пасхальный день Роман Костомаров пришёл в себя в кругу семьи и даже резко пошёл на поправку. Жить решил, согласился с Богом Роман!
Тою новостью и Нина Алексеевна прослезилась, и Андрей Николаевич сквозь слёзы укрепился духом.
– Надо жить… На-до жить! Жить надо! – теперь уж Николаич, потрясывая указательным пальцем левой, твердил жене. Та же снова приложилась своею уставшею головою к его горячей голове, и от того будто их мысли и души съединились, питая друг дружку и укрепляя простой этой с виду вещью – надо жить!
Жи-ить!
К началу лета, как затикали кукушки, (верный признак начала поплавочной ловли), Николаич собрался на рыбалку.
– Буду одной рукой, приловчусь, дело-то простое, – улыбнулся он жене, умиляющейся решительности и крепости мужа. – Мало ли, какая часть тела отгорела, сам-то я ещё живой.
– Живо-ой, – вздохнула Нина Алексеевна, набивая рюкзак снедью. – Живи, радуйся. Солнце-то какое сегодня, хорошо всё!
– Хорошо… – выдохнул Николаич довольно, щурясь, глянул на весеннее солнце, горящее посерд неба, потом на жену. – Очень хорошо!
Как бывший часовщик, на своей улице Андрей Николаич мало кому известен. Здесь его знают чудны́м садовником, который ходит по дворам и стрижёт малину на урожай, молодит смородину, крыжовник подрезает. И всё за так, бесплатно.
– Мы горим в этой жизни, сгораем насовсем, – улыбается Николаич, когда отказывается принять деньги. – Так вот… Надобно таким огоньком гореть, чтобы согрелись все вокруг, светло чтобы стало, тогда не зря проживём и не попусту сгорим. И хорошо жить тогда, вот что! Только тогда и хорошо. Если б руку не потерял, никогда бы не понял такой простой вещи, что жить надо. Радоваться, жить и гореть. Одним словом – любить. Любить надо! И больше ничего.
