Читать книгу: «Любовь на фоне геометрии и зоологии. От грёз любви не отличим. Мой ангел смотрит на меня…», страница 8
С этого дня атмосфера в доме Боголюбовых чудесным образом изменилась. Вернулись спокойствие, уверенность в завтрашнем дне, надежда на счастливый исход… Это как в пруд со зловонной кислотной средой вдруг бросают весомую дозу щёлочи, а в результате получается чистая прозрачная вода. Вроде всё так незатейливо и химически объяснимо: простенькая формула и вот, пожалуйста, – Н2О! А всё равно трудно это представить себе до конца. Как электроны, которые бегут по проводам (как это бегут?, когда вот же он, кабель, лежит себе неподвижный и не шевельнётся!?). Как тяжеленный самолёт, который поднимается ввысь, опираясь на невесомый воздух. А почему человек тогда не летает? Самолёты и птицы летают, а мы – нет! Почему? Мы же где-то посередине между ними, разве не так?..
8
Любино время подходило к концу…
Неотвратимо приближался Новый год, но существенных сдвигов в состоянии Верочки так и не произошло. И, сколько бы ни твердила Люба, что надеяться на быстрые результаты в её положении было бы слишком наивно, нетерпеливая юность начала опять терять веру в счастливый конечный результат. Люба воочию наблюдала, как каждый день на ещё не полностью восстановленном экране Верочкиной надежды и веры, начали темнеть и гаснуть один за другим маленькие пиксели, стремительно возвращаясь к мёртвому экрану. Веры хватило чуть больше, чем на полгода…
Так счастливо совпало, что возрождение Верочки началось в середине мая. Люба тут же воспользовалась ситуацией и стала выходить с ней на улицу почти каждый день, лишь бы дождя не было. Верочка сначала сильно стеснялась, но потом – ничего, привыкла. Никто на неё не глазел, пальцами не тыкал. Доступная среда для инвалидов на колясках, конечно, присутствовала не везде, где была обозначена на бумаге, но всё-таки была. Так что они гуляли, не только нарезая круги вокруг дома, но и позволяли себе уехать подальше на автобусах, благо, что они почти все были оборудованы площадками для заезда в инвалидном кресле.
Поначалу Люба навалила на Верочку столько работы, что той и вздохнуть было некогда, кроме этих вылазок на свежий воздух. А когда Верочка пыталась возмущенно пищать из-за нагрузок, обе женщины – и Люба, и Наденька давали ей суровую отповедь: целый год пропустила, так что теперь давай, догоняй, трудись вдвое усердней!
И Верочка трудилась. Они с Любой каких только техник за эти полгода не освоили: и йогой занимались, и цигун, и лечебной физкультурой, и массажами разными. «Всё в копилку! Всё пригодится!», – говорила Люба Верочке. И та ей верила. Старалась верить…
За лето Верочка догнала своих одноклассников по школьной программе, успешно сдала экзамены в индивидуальном порядке, а осенью начала занятия уже параллельно со своим классом. Только в школу не ходила, на дому училась.
Кроме того, они с Любой прорабатывали список занятий, которыми можно было заниматься уже сейчас. Здесь особых прорывов не было. У Верочки всё довольно быстро получалось, но дальше начальных навыков не шло. Не было у неё выраженного таланта в какой-то области. Она упорно трудилась пока что-то не получалось, но тут же теряла интерес, как только осваивала ремесло хоть чуть-чуть. С таким подходом не станешь ни выдающимся музыкантом, ни известным художником. И многочисленные виды рукоделия не станут твоей профессией. Так что список занятий стал постепенно таять, поскольку строчек, которые вычеркивались, неизменно оказывалось больше, чем тех новых, которые туда вписывались.
Только компьютерное программирование и фотошоп явно захватили девочку. Но было ли это веянием времени или они, действительно, со временем смогут стать страстью Верочки, Люба пока понять не могла. Только с тревогой наблюдала, как картинки, с которыми Верочка развлекалась фотошопом, становились всё мрачнее и уродливее.
Живые их разговоры постепенно стали скатываться всё больше к философским темам, пока Верочка не задала вопрос Любе в лоб: если ты утверждаешь, что я смогу ходить, то зачем упорно заставлять осваивать профессии, в которых ноги не играют значения?
Люба допускала вероятность, что Верочка может так и остаться инвалидом, а потому пыталась подготовить свою подопечную к принятию самой себя такой. И это явно противоречило и вступало в конфликт с укреплением веры и надежды на полное восстановление. Верочка, в конце концов, заметила это, поняла и выдала со всей прямотой максимализма юности.
Всё чаще она стала думать не о том, что она может освоить в своём положении, а о том, чего лишена. И никакие Любины и Наденькины аргументы на Верочку не действовали.
– Тебе же никогда не нравились бальные танцы, – говорила удивлённо Наденька, прекрасно помня, какую истерику закатила её пятилетняя дочь, когда отбивалась от поползновений родителей отдать её в кружок бальных танцев.
– Ну и что, что не нравились! Одно дело, когда я сама от них отказалась, и совсем другое, когда я не могу ими заниматься, – угрюмо возражала Верочка…
– Ты даже себе не представляешь, сколько девушек не могут выйти замуж, создать семью… Так и остаются всю жизнь одинокими! И это абсолютно не связано ни с их внешностью, ни с их умом и образованием, ни с их характером, ни с их болячками, – грустно говорила Люба о том, что испытала на собственной шкуре.
– Ну и что? – надувала губы Верочка. – У них хотя бы теоретически был шанс, а у меня и этого нет!..
Ну, хоть разговаривала, не замыкалась опять в себе, – и то хорошо!
А Любино время стремительно подходило к концу… И она решилась на последний, отчаянный шаг…
9
Верочка очнулась в каком-то клубящемся белом тумане и никак не могла сообразить, где она находится. Покрутила головой, и за своей спиной обнаружила Любу, которая смотрела на неё с какой-то щемящей грустью и сочувствием.
– А мы где?
– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответила Люба.
– Что-то знакомое… Как будто я это уже видела… Но никак не соображу на что похоже…
– А ты подумай, подумай! Время здесь не ограничено… Но будет лучше, если сама догадаешься.
Верочка задумчиво осмотрелась, зачерпнула в пригоршню отчётливо видимый туман. Очень странно! Он оказался совершенно неосязаемым в ладонях. Она подула на руки, и шарик невесомого тумана отлетел в сторону, даже, так Верочке показалось, проделал небольшую дырку в окружающем мареве, пока не слился с ним. Впрочем, дыра заклубилась и быстро затянулась, так что ей вполне это могло только померещиться.
– Знаешь, – рассмеялась Верочка (почему-то у неё было замечательное, счастливое настроение), – очень похоже на облака за окнами самолёта! Ну, это когда самолёт долго летит через облачность, – пояснила она, потому что Люба продолжала смотреть на неё с сочувствием и это начало Верочку нервировать.
– Молодец! Так и есть! И как ты думаешь – где мы? – адресовала Люба первый вопрос Верочки ей же.
– Где-где, – проворчала, как старушка, Верочка, – во сне, конечно! Ты вон выглядишь как моя одноклассница, только какая-то полупрозрачная, что ли, не пойму…
– Да, – согласно кивнула Люба, – здесь все выглядят на возраст своей души. Ты вот – почти старуха…
– Да ладно! В собственном сне быть «почти старухой» – быть такого не может!
– Зеркал здесь нет, так что придётся поверить мне на слово…
– Как же – нет, – победоносно рассмеялась Верочка, – вот же оно!
И, действительно, прямо в тумане, откуда ни возьмись, уже стояло зеркало, в котором во весь рост отражалась весёлая Верочка.
– А ты поднеси к зеркалу руку, и сравни ту, что ты видишь в отражении, с той, что ты видишь сама, – посоветовала Люба.
Верочка так и сделала, и с удивлением обнаружила, что на руке в зеркале не было темных пятнышек и мелкой сетки морщин, сплошь покрывающих её руку сейчас, как нет и синих верёвочек вен, бугрящих её кожу.
– Что за бред! – возмутилась Верочка и сердито топнула ногой, – Сны такими быть не должны!
– Успокойся! – подошла к ней Люба и положила свою руку на её плечо, – Просто это не совсем сон…
– А куда исчезло зеркало? – удивлённо перебила Любу Верочка.
Сон это или не сон, или «не совсем сон», волновало её гораздо меньше, чем то, как она выглядит, поэтому она попыталась опять увидеть своё отражение, но зеркало испарилось.
– Сейчас это не важно. Здесь может появляться по твоему желанию только то, что, действительно, важно для тебя, а не то, что тебе кажется таковым в данный момент.
– И где это «здесь»? – начала капризно надувать губы Верочка.
– А ты посмотри сама!
И с этими словами Люба раздвинула туман руками, как занавески на окнах, в обе стороны, и перед взглядом Верочки предстало потрясающей красоты голубое небо. Только выглядело оно не бескрайним, а как светлый тоннель, по краям которого голубой цвет сгущался, темнел, постепенно переходя в иссиня-черный, и вот здесь-то уже и появлялась бесконечность… Как некий путь, устремившийся к какой-то яркой точке. И, хотя, эта точка была очень-очень далеко, смотреть на неё было не возможно, больно было на неё смотреть.
Верочка застыла в изумлении, тут же забыв, что только что была сильно рассержена. Она стала различать в этом изумительном голубом небе таких же полупрозрачных, как Люба, людей. Люди плыли по небу парами, но нередко встречались и одиночки. Последние были явно напуганы и не понимали, где находятся, затравлено озирались вокруг, но не спешили обратиться к кому-либо за помощью. Ну ладно, парочки, к ним бы Верочка тоже не стала обращаться. Они так были поглощены друг другом, так отдельно от всех других… Но у одиночек можно было бы спросить? Но – нет, каждый из них был сам по себе.
– Кто они? – заворожено прошептала Верочка, и холодная змея невообразимого ужаса сжала ей сердце, – Я тоже умерла? – предвосхитила она ответ Любы.
– Не-е-е-е-е-т! – закричала Люба одновременно с полным душевной муки криком Верочки:
– А-а-а-а-а!
Белёсый клубящийся туман перестал вдруг держать Верочку, и она камнем стала падать вниз. Она уже видела стремительно приближающуюся кровать и сжалась в комочек, ожидая в любую секунду почувствовать дикую боль от падения на её жёсткую поверхность, но в последний миг руки Любы подхватили её и стали с усилием вытаскивать наверх. Поначалу казавшийся лёгким, туман стал вязким, плотным и душным.
– Да помоги же мне, Верочка!
– Как? – удивилась девочка.
– Представь, что ты летишь. Ты же летаешь во сне? – спросила Люба и, дождавшись Верочкиного кивка, продолжила, – Если не получается, закрой глаза. Так будет легче.
Верочка послушно закрыла глаза и начала вспоминать свои ощущения от полётов во сне и – о, чудо! почувствовала себя лёгкой, почти невесомой. Рука Любы перестала напрягаться, они просто держались за руки как две подружки или… или как человек со своим ангелом.
Уже уютно устроившись на ставшем опять похожим на облачка в погожий день тумане, Верочка задала Любе возникший ещё при подъёме сюда вопрос:
– Те, ну, которые вдвоём, это человек со своим ангелом-хранителем?
– Постарайся не задавать здесь вопросов, ответы на которые знаешь сама, – проворчала Люба, ещё не отошедшая от тяжелого подъёма, – А то наше время быстро закончится, и ты не поймёшь главного… А второго шанса сюда попасть за ответами уже не будет…
Верочка не стала цепляться за противоречия в словах Любы: то время здесь быстро закончится, то оно не ограничено. Как-то оно тут странно себя ведёт… Но, всё-таки, решила уточнить:
– А если я не уверена: правильный мой ответ или нет?
– Здесь все ответы только правильные.
Верочка сосредоточено закусила губу, сглотнув вопрос: а почему здесь в основном молодые? Ведь Люба уже на него отвечала. Вопросов роилась целая куча, но, вспомнив свои руки старухи, решила начать всё-таки с возраста, тем более, что среди парящих, нет-нет, да и встречались старые люди, как с ангелом, но больше, всё-таки, поодиночке:
– От чего стареет душа?
Люба удовлетворённо качнула головой – очень уж правильный вопрос задала ей её подопечная.
– От жизненных испытаний, от продолжительной болезни, от одиночества, от отчаяния…
Верочка примерила эти слова на себя и поняла, что всё это присутствует в её жизни, и очень разволновалась – так не хотелось становиться старухой, поэтому затаив дыхание стала ждать ответа на свой следующий вопрос:
– И ничего нельзя сделать, чтобы, ну, обратно помолодеть? Душой, я имею в виду…
– Верить, не смотря ни на что, не терять надежду на лучшее, любить всем сердцем…
– Верить… – протянула Верочка, – знаешь, как это трудно?
– Знаю, – согласилась Люба, – это самое трудное… Слушай, а давай полетаем? Тебе же нравится летать во сне?
– Конечно, нравится, – вздохнула Верочка и, замявшись, продолжила, – Только у меня не очень получается. Всё время на провода натыкаюсь…
– Пойми, – сказала Люба, развернув девочку к себе за плечи и заглянув глубоко в её агатовые глаза, – провода – это то, чем ты сама себя ограничиваешь… На самом деле их нет! Если ты поверишь в себя, то их и не будет! Попробуем?
Не с первого раза, но у Верочки получилось! Она несколько раз больно резалась о провода. Их было то мало, то они нависали плотной сеткой, то возникали ниоткуда, но Верочке так захотелось преодолеть это наваждение, так отчаянно хотелось поверить в свои силы, что в какой-то миг провода исчезли, и она испытала ни с чем не сравнимый восторг свободного полёта, полёта свободы!
Свежий ветер обдувал лицо и играл волосами за спиной. Тело было лёгким и послушным. Малюсенького усилия, мысли, даже неосознанного желания хватало чтобы управлять им. А в душе
звенела радость и растекался тёплой волной океан любви. Какой-то вселенской, необъятной любви буквально ко всему без разбора…
– Почему именно ты стала моим ангелом? Разве мы были знакомы раньше? – спросила Верочка, когда они прилегли отдохнуть на облака.
– У меня нет однозначного ответа: может, потому что твой отец так отчаянно боролся за мою жизнь на операционном столе, может, потому что тебе предстоит сделать что-то такое важное в жизни, без чего весь путь мироздания пойдёт наперекосяк, а, может, ты какое-то очень маленькое, но необходимое звено в длинной цепочке… Не на все вопросы я знаю ответы…
– А этот далёкий свет…, что там за ним?
Люба надолго задумалась, а потом растеряно покачала головой:
– Не знаю…
– Ну, вот, а утверждала, что здесь в голову приходят только правильные ответы, – не преминула съехидничать Верочка.
– Раньше я думала, – осторожно начала Люба, – что после смерти всё выглядит примерно так, как описал Булгаков в «Мастере и Маргарите»…
– Это как же? – нетерпеливо спросила Верочка, не дождавшись продолжения глубоко ушедшей в себя Любы.
– А ты не помнишь или не читала? – встрепенулась Люба.
– Я фильм смотрела… И то не весь. Муть какая-то…
– Да, не везёт Булгакову с экранизациями, разве что кроме «Собачьего сердца». Ну, ты, как дозреешь, обязательно прочтёшь, никуда не денешься… Если говорить по-простому, то там утверждается, что каждый после смерти получит то, во что верил при жизни. Я так понимаю: верующий – рай или ад, каким представляет это его религия, атеист – небытие, те, кто верит в переселение душ – реинкарнацию, уфолог – другие миры и так далее…
– А ты во что верила? – расшевелила опять замолчавшую Любу Верочка.
– А я так – серединка на половинку… Ни во что не верила, но всё допускала… Наше христианство казалось какой-то архаикой. Торговля в храмах с ценниками на услуги, которые уже и таинствами язык не поворачивался назвать, – раздражала. Но больше всего возмущало возведение в ранг святых современных людей. Ну, скажи на милость, какое право имеем мы – земные грешники, указывать Ему, что Он обязан принять того или иного в своё святое войско?! Бред какой-то!…Мне идея реинкарнации, в принципе, нравилась, но, с другой стороны, если ты себя не помнишь в прошлых жизнях, то для тебя в настоящем, какое это имеет значение? Всё равно, тебя сегодняшнего, сиюминутного в прошлом, как бы, не было, так же, как и не будет в будущем…
Люба замолчала, поняв, что её подопечная уже давно её не слушает. Верочка сидела, склонив голову на согнутые колени и мечтательно уставившись куда-то вдаль.
– А я бы здесь осталась! Тут так здорово! – произнесла она мечтательно.
– Ну, да, в жизни-то надо сражаться с недугом, бороться с отчаянием, учиться верить, тратить силы на любовь, – вспомнив про свою миссию, учительским тоном сказала Люба, – А то, что всё это, – она обвела рукой голубое пространство, – надо заслужить, выстрадать, выполнить своё предназначение на земле, какое бы оно ни было: маленькое или великое, до конца – об этом ты не подумала?
– Ну, теперь, я это сделаю на раз! Мне теперь ничего не страшно!
– Ишь, какая прыткая! Ты это всё забудешь, моя девочка, и начнёшь с чистого листа…
– Забуду? – растерялась Верочка.
– Да, забудешь… Разве у тебя так не было? Просыпаешься, точно знаешь, что тебе снился прекрасный сон, а какой – вспомнить не можешь. Кажется – вот-вот, ухватишь его за хвост, а он – раз, и растворился без следа.
– Было… – протянула Верочка, – Значит, это бывает, когда люди попадают сюда?
– Сюда или в какое-то другое место… Не думаешь же ты, в самом деле, что оно единственное!
– Но ты же о нём знаешь! Значит, сможешь мне напомнить, если я опять опущу руки…
Люба от этих слов опять вернулась к своему грустному состоянию и прошептала:
– И обо мне ты тоже забудешь…
– И мы с тобой больше никогда не увидимся?!? Даже потом… когда я… – не в силах закончить фразу замолчала Верочка.
– Не знаю. Я, правда, этого не знаю… Мне кажется, что это будет зависеть только от тебя…
Люба замолчала, а потом встрепенулась и добавила:
– Я понимаю, что ты всё забудешь, но всё-таки… Пообещай мне, что ты будешь бойцом, как бы не сложилась твоя жизнь в дальнейшем!
Верочка поняла, что Люба имеет в виду: независимо от того, встанет ли она на ноги или останется в инвалидном кресле, но твёрдо произнесла:
– Обещаю!…
10
Эту ночь Александр Викторович и Наденька провели практически без сна. Верочка так громко среди ночи вскрикнула во сне, что у них ещё долго таял в душе ужас от её: «А-а-а-а-а!» Они вскочили с кровати одновременно и ещё сонные, не разобравшиеся – в чём дело? Ринулись в её комнату. Но, пока нащупали дрожащими руками кнопку включения ночника, Верочка успокоилась и даже, как будто, слегка заулыбалась, так и не проснувшись.
Второй раз Верочка закричала под утро. Этот её крик был полон боли. Когда Александр Викторович и Наденька вбежали в её комнату, то увидели, что дочка уже не спит. Верочка согнулась пополам и пыталась совладать со своими ногами, которые спонтанно двигались12, вздыбливая одеяло. Александр Викторович отшвырнул мешающую тряпку и начал массировать правую ногу дочери. Наденька тут же стала повторять движения рук мужа на другой её ноге.
– Дыши, Верочка, дыши, как тебя учили! Постарайся расслабиться! Сейчас всё пройдёт! Всё будет хорошо, милая! Вот так, умница моя! Ты всё сможешь! У тебя всё получится! Ты ещё плясать ими будешь! Ты ещё с парашютом будешь прыгать!
Почему Александр Викторович сказал про парашют, он и сам не знал. Почему-то так к слову пришлось. Когда приступ у Верочки прошёл, и она опять задремала, супруги, не сговариваясь, пошли на кухню и Наденька, прижавшись к мужу всем телом, спросила его:
– Что же теперь будет, Саша?
– Наденька, всё теперь будет очень-очень, хорошо! К Верочке возвращается чувствительность ног. Понимаешь, любимая?! Наша дочь… У неё теперь ВСЁ будет!
12 – при начальных стадиях восстановления мышечного тонуса у больных практически всегда тонус мускулатуры сгибателей и приводящей мускулатуры будет преобладать над тонусом отводящей мускулатуры и разгибателей. Поэтому будут наблюдаться различные спонтанные сгибания и приведения конечностей, которые будут несколько мешать выполнению упражнений. При дальнейшей реабилитации в какой-то момент тонус сгибателей и разгибателей, отводящей и приводящей мускулатуры уравновесится. В этот момент будут наблюдаться противоположные явления: конечности будут становиться напряженными, а тело – скованным. Так должно быть! Все это пройдет при дальнейших занятиях.
Эпилог
Верочка ни секунды не сомневалась, как назвать свою дочь. Конечно, как ещё можно назвать девочку в семье, где есть уже Надежда и Вера? Только – Любовью. Но всё же… Не только очевидность этого имени была тому причиной. Было что-то ещё… Была ещё какая-то причина. Но какая? Никто в семье этого вспомнить не мог. Так же, как не мог вспомнить и понять: почему? Когда? При каких обстоятельствах три грузинских блюда – лобио, оджахури и хачапури, стали фирменными блюдами их семьи. И – почему, чёрт возьми, никак не получаются, остальные?! Впрочем, последним вопросом мучилась только Наденька. Остальным вполне было достаточно и этих трёх…
Мой ангел смотрит на меня
Зелеными весёлыми глазами,
Когда моя прямая колея
Легко стели́тся под его крылами.
В спасительной и невесомой их тени
Мне тоже весело, легко и безопасно.
Я твердо знаю – не напрасны дни мои,
И жизнь не прожигаю я напрасно.
Его глаза – весеннее раздолье
Зелёной, сочной молодой травы,
В них – справедливость мирозданья
И счастье бытия заключены.
Когда мои глаза слезой омыты,
Его – размыты до бесцветно-голубых,
Прозрачней капель ливня в лужу слитых,
И горше, чем в чужих степях полынь.
Он переждёт рыданий изверженье,
Все «за» и «против» на ухо шепнёт,
Подскажет в чём не прав я, несомненно,
И жизни равновесие вернёт.
Глаза его сольются с синевой
Высокого безоблачного неба
Или заплещут океана бирюзой
Со всполохами солнечного света.
Когда ж болезни скрутят тело болью,
Предаст ли друг или любимая уйдёт,
Мой ангел тихо сядет к изголовью
И боль мою в свои глаза вберёт.
Они темней тогда становятся, чем сажа,
Чем та земля, в которую уйдём.
В них утешенье я найду не сразу.
Он, кареглазый, терпеливо подождёт.
В его глазах – надежда на спасенье
И вера в силу матери-земли.
Призыв из пепла к перерожденью
И страстная любовь: ты – не один!
Ноябрь 2017
