Реклама
Читать книгу: «Ведьмин корень», страница 2
– Оставьте эту идею! – нахмурившись, резко сказал Ван. – Вас там только и ждут в засаде. Всё, что туда… – Он указал пальцем в землю, – попало, то пропало. Пытаться вернуть своё значит погибнуть. Торговаться там не умеют и не хотят, а сил накопили… вы себе не представляете… Проститесь и с доктором, и с тетрадью. Расстроились?
– Думаю, как я скажу Айлин…
– А вы не говорите.
– Не самая хорошая идея, Мемфи.
– А если она наломает дров – после ваших откровений? Вас подвезти?
– Пожалуй.
– Только надо бы нам поторопиться, аренда этого автомобиля истекает в полночь.
Длит села на заднее сиденье, где досматривал десятый сон Сердитый Ван.
– Куда? В Спящую?
– Сначала заедем к Кысу.
– И про Кыса знаете?! Ну, уж нет, это без меня, – мрачно сказал Ван.
– Адрес-то дадите?
– Нет. Мне ещё детей растить.
– Ладно. Тогда в Спящую.
4
Бродить в толпе, когда там орудует компания Игрового, было опасно: обнаружат пропажу кошелька и первым схватят мальчишку-оборванца. Так что Бежка держался поближе к палаткам. Таскать с собой корзинку было неудобно. В укромном уголке он распихал по тайным карманам обретённые богатства: четвертак, бантик, кошачьи фигурки, пуходёрку, кружки кровяной колбасы, пакет сухого корма, двух мышек из твёрдого, будто каменного, сыра, кошачьи витамины и лекарства, а также гремящие шарики и зубную щётку для кошек. Над последней посмеялся, но не выбросил. Теперь от него разило колбасой и кормом, и Бежка вдруг почувствовал, что о ногу кто-то трётся. Он посмотрел вниз – рядом стоял Господин Миш!
У Бежки чуть сердце не выпрыгнуло из груди.
– Мууу-рр… – сказал Господин Миш. Он протяжно произнёс у и, не закрывая рта, – рр. Вышло так, будто он картавил.
Бежка дал ему кружок колбасы, мурр съел и смотрел выжидающе.
– Можно вас погладить? За кусочек?
– Мууу-рр! – согласился Господин Миш.
Хоть двадцать раз – за двадцать кусочков, понял Бежка. Он присел, скормил коту второй кружок и осторожно провёл рукой по гладкой шерсти.
Мурр просил ещё колбасы, но Бежка сказал с сожалением:
– Не могу. Это Плюшику.
Господин Миш не обиделся и больше не приставал – ушёл в темноту, покачивая толстыми боками.
Бежка – от счастья рот до ушей – повторил, чтобы не забыть:
– Мууу-рр… – Длинное у, картавое рр.
Стемнело. Бежка ждал фейерверка, но сначала на площадь выехала огромная чёрная карета, обтянутая тёмно-красной тканью! Везла её четвёрка прекрасных белых коней с плюмажами. Следом за каретой чёрные кони тянули несколько телег, гружённых огромными сундуками. Управляли поездом крупные и высокие слуги в старинной одежде, с горящими факелами в руках.
Шторки в карете были задёрнуты, но всем казалось, что в ней сидит сам жестокосердный Уго, который четыре тысячи лет назад таким же манером въехал в Дубъюк. Было жутко и весело. Ребятня сбежалась к телегам – из сундуков горстями раздавали яблоки и сладости. Набив карман гостинцами, Бежка пробрался к карете. В небо взлетела сигнальная ракета, и фейерверк начался. Бежка в жизни не видел ничего более прекрасного, чем эти пылающие огни в небе. Детей поднимали кверху, сажали на плечи, на телеги – чтобы лучше видели расцветающие и гаснущие над ними грозди петард. И вдруг Бежка с трепетом обнаружил, что дверца кареты распахнута и на него смотрит человек в чёрной полумаске и чёрном плаще. Улыбаясь, человек показывал Бежке мурр – его позолота сверкала в отсветах фейерверков. Все смотрели на небо, а Бежка уставился на монету. Она была так нужна ему! Со всех сторон Бежку пихали возбуждённые люди, но кто-то, стоявший за ним, мягко, почти незаметно напирая, подталкивал его к человеку в маске.
Бежка поддался, сделал резкий выпад и выхватил маячившую перед самым лицом монету. А когда тот, что сзади, схватил Бежку под мышки, Бежка уколол его в кисть своим остро наточенным ножиком. Раздался крик боли, хватка ослабла. Бежка извернулся, упал на землю и ловко нырнул под карету, тут же вылез с другой стороны и затерялся в толпе. Жизнь на улице многому его научила, на всё ушло несколько секунд, и мурр, ради которого он рисковал жизнью, остался в его грязноватом, крепко сжатом кулачке.
…Привычной дорогой, где был знаком каждый поворот, Бежка шёл по подземелью. Его сопровождал шелестящий шёпот, в котором натренированный слух мальчика различал каждое слово:
– Бежка идёт…
– У него колбаса для Плюшика…
– И корм…
– И кошачьи игрушки…
– Ел яблоко…
– Конфету…
– Пирожок с капустой…
В этой части подземелий всегда было темно, но слепые отлично распознавали запахи. Они жили тут повсюду, в вырубленных нишах, семьями и одинокие, и знали каждого, кто зачем-либо спускался под землю.
Когда Бежка добрался до уголка матери, она уже ждала его, сидя на жёстком дощатом ложе.
– Сыночек…
Он встал перед ней на колени, и она истово обняла его, быстро ощупала голову и лицо, несколько раз поцеловала в макушку. Слепые по цепочке вызвали Плюшика, он примчался в Бежкины объятия, а с ним и другие кошки – в подземельях их кормили кто чем разживётся.
– Кошки едят колбасу…
– Плюшик играет бантиком…
Бежка раздал конфеты и яблоки и не лёг спать, пока не описал в красках свой долгий день. Во все концы полетели новости:
– Чинил у Мягкотопа башмаки… отдал тайну за так…
– Бежка видел мурров!
– Наследница попробовала залезть на железное дерево…
– Мемфи Ван выиграл приз.
– Бежка погладил Господина Миша!!!
– Видел фейерверк…
– Бежку хотели украсть…
– Бежка добыл мурр…
– Бежка засыпает…
Сон уже подбирался к нему на своих мягких лапах. Какой хороший был день, думал Бежка. Самый лучший в году…
– Бежка спит.
Глава 2.Сюжеты Виктории
1
У Виктории опять не получился простой сметанный соус – мысли крутились вокруг Дня всех кошек. До соусов ли, когда на глазах у сотен людей украли пятерых ребятишек? Хорошо, что из окон Спящей крепости фейерверк прекрасно было видно и господин Лунг не разрешил Хейго свозить Гонзарика на площадь…
Накормив всех завтраком, Виктория решила выяснить у Барри, отвлекается ли он когда-нибудь за готовкой блюд. Потому что со стороны кажется, что о соусе он думает в последнюю очередь, но продукт выдаёт такой вкусный, что Мартон с Гартом не стесняются вылизывать тарелку языком.
Старик рассвирепел.
– О чём ещё я могу думать, когда готовлю соус?! Соус! Ты соображаешь?! Вот вы все так! О чём угодно думаете, только не о деле! А потом в соусе мучные комки, под кроватями пыль, и гвозди украли!
Так разошёлся старичок, что Летка, которая то ходила на работу, то не ходила, моментально вызвалась почистить ледник, а мада Лорна убежала по какому-то срочному делу. Барри пыхтел, злился, потом принял валерьянового настоя и с красным лицом, взъерошенный ушёл проверить, хорошо ли горничные пропылесосили ковры. Виктория выдохнула, тоже выпила валерьянки и посидела в тишине.
В газетах писали, что госпожу Монца подставили. Сначала всем хозяевам мурров разослали поддельные письма, будто бы из Спящей крепости, с требованием явиться на праздник в чёрно-белой одежде. И якобы от лица Хозяйки пригласили на площадь Мурров хозяйку Тьмы Рьяну, а её там камнями забросали. Госпожа Монца ездила извиняться, и они крупно повздорили. Рьяна швырнула в стену подарок от Хозяйки – рамку с тайными письменами – и тут же окривела на один глаз. И ещё, как выяснилось, не было запланировано и никем не одобрено представление с каретой и телегами. Лошадей анонимно арендовали на частной конюшне, а после выпустили в луга, и самое ужасное, концы в воду: ни ребятишек, которых увезли в сундуках, ни следа похитителей… Хозяйка из-за всех этих чёрных дел сама не своя. А Виктории так нужно с ней поговорить…
…На входе в личные апартаменты хозяйки была целая система доступа, с секретными кодами, распознаванием лица и отпечатком ладони. Не успела Виктория поднести руку к блестящему квадратику на двери, как раздался усталый голос:
– Что-то случилось, Виктория?
– Дело у меня важное, госпожа Айлин, иначе я бы ни за что не стала вас беспокоить… Господин Лунг сказал, что вы у себя, вот я и…
– Входи.
Дверь открылась.
Она никогда здесь не бывала и, повернув из холла направо, попала в красивую ванную, выложенную белым мрамором. Виктория рысью промчалась дальше по коридору, сопровождаемая вспыхивающими на потолке яркими светильниками, которые реагировали на её продвижение, и, постучав в дверь в самом конце, оказалась в гардеробной с высокими шкафами вдоль стен. По такой гардеробной можно было ездить на велосипеде.
– Ой, ой… – Виктория испытывала ужас, знакомый любому человеку, внезапно потерявшему ориентацию в пространстве. Хозяйка ждёт, а она тут мечется среди дверей и огней, заблудилась, как ребёнок…
Виктория бросилась назад и, миновав холл, попала наконец в спальню. Хозяйка лежала одетая на большой кровати с балдахином. Под боком у неё спала Сантэ.
– Я не вовремя? Простите, госпожа Айлин… – Виктория задыхалась.
– Хватит извиняться, Виктория. Просто сядь и рассказывай. Ничего, если я полежу во время нашего разговора?
– Конечно, лежите… – Виктория села в кресло у окна. Айлин вытянулась на спине, и от её ободряющей улыбки Виктории стало легче. – Ну, вот, значит, – отдышавшись, сказала она смущённо. – Хочу поблагодарить, госпожа Айлин, за то, что вы приняли меня на работу. Я нашла здесь свой дом, занимаюсь любимым делом. Конечно, у меня не всё получается, я недосаливаю, это серьёзный недостаток… Барри прав, когда меня костерит. И некоторые блюда не становятся лучше, хотя я стараюсь изо всех сил…
– Ну, что ты. Фаршированные грибы были сегодня превосходны.
Виктория покраснела.
– Это Барри приготовил. Он любит иногда постоять у плиты. Давайте, госпожа Айлин, я начну с самого начала, не о кулинарии по второму кругу, а о своей жизни, о братишке? А если моя история покажется вам утомительной, отправьте меня обратно на кухню.
– Договорились.
– Брат мой родился зимой, когда морозы стояли лютые, – начала Виктория своим красивым грудным голосом. – Повитуха сказала, что в такую погоду рождаются герои и он станет героем. Я была единственным ребёнком, мне исполнилось двенадцать, и вдруг такая радость… братик! Не было на свете никого счастливее меня. И до сих пор, когда мне тяжело, я вспоминаю тот день и крошечного мальчика, родившегося в самом сердце зимы, чтобы нас прославить. Отец хотел назвать его Орликом, а мать не соглашалась, боялась, что задразнят ребёнка из-за лошадиной клички. Я не спорила, а просто дала ему имя получше – Брав, и все смирились, потому что я его нянчила. Жили мы на севере, в деревеньке лесорубов, что валили железные деревья в урочище Ваам. Родители месяцами не бывали дома: отец рубил, а мать работала поварихой в его артели.
Ваам, подумала Айлин, владения Югаев… Второе семейство разбогатело на железных деревьях, сотрудничая с корпорациями, строившими космические корабли.
– Отец мечтал стать учителем, но жизнь диктует своё, и мечты часто остаются мечтами. Он любил читать, у нас от него остался целый шкаф книг, которые я тоже прочла. Потом пошла работа, и читать я стала меньше, зато помню все прочитанные книги – сюжеты, и авторов, и героев. И казалось мне, что вся наша жизнь человеческая умещается в отцовский книжный шкаф – что ни услышу, о чём бы мне ни рассказали – я уже читала о таком и наперёд знаю, как всё будет складываться и чем закончится. А уж сюжеты о героях я знала наизусть – о битвах с врагами всех мастей: драконами, захватчиками, демонами… о странствиях героев, об их возвращении в родной дом через много-много лет. Только не случилось в жизни возвращения моего любимого героя. Пропал – как в воду канул. Это плохой сюжет, нечестный, его и быть не должно, по всем законам…
Во время своего рассказа Виктория часто останавливалась, чтобы справиться с волнением, и всё же, больше не в силах сдерживаться, залилась слезами. Айлин хотела встать, чтобы её утешить, но Виктория замахала на неё платочком, которым утирала слёзы.
– До того момента, как он исчез, ещё многое нужно рассказать. Железные деревья уж слишком большие, до неба, в них жить можно, если середину выбрать и окошки с дверями прорубить. Чем дальше к северу, тем они мощнее и крепче, и рубить их можно только до того предела, пока не начнут они забирать у людей жизни. А как такое случится, возвращаются к началу и затевают порубку в новом месте. Говорят, ходы под Дубъюком – это сопревшие корни железных деревьев, что росли здесь при зачинании мира. Так и есть, думаю, а иначе откуда они взялись, ходы эти. И вот однажды такое дерево забрало жизнь моего дорогого отца. Бравушке только третий годик пошёл. Мать ушла из артели, стала дома постоянно жить, меня кулинарничать учила, а до того бабуля мне помогала, пока силы были. А работы в деревне никакой, все от железных деревьев зависят, счастье, у кого на лесоповале муж или сын. Мать начала ходить по свадьбам и похоронам – пела очень красиво, да и плакальщица из неё вышла отменная. Как-то перебивались, не голодали и всё на Бравушку насмотреться не могли. Жили мы так четыре года. А потом кое-что случилось. Прибрела к нам в деревню со стороны гадалка, подарила матери горсть камушков, и мать как с ума сошла: кидала эти камушки днём и ночью, кинет и плачет, и снова, и снова… Я эту гадость выбросила, но матери легче не стало, а потом она мне вдруг говорит: нельзя, чтобы у брата твоего ушки заболели. Никогда она его раньше так не называла, всегда сыночек да родненький, а тут – брат твой. Вроде как она к нему отношения не имеет. Ну, ладно. Уж я тряслась над ним, кутала, следила, но не уберегла, в шесть лет заболели у него ушки. Свозили к врачу в соседнюю деревню, капли парнишке нашему прописали, а мать совсем к нему остыла. Ещё один неудачный сюжет, про преступных матерей… – Голос у Виктории прерывался. – Она ведь что сделала? Капли водой разбавила, только запах остался. А я пока догадалась, ему всё хуже и хуже… Так я дралась с ней, госпожа Айлин. «Мамка, надо везти в город, надо везти!» А она всё потом да потом! А потом уж поздно стало, оглох мой Бравушка на оба ушка! Вот какие женщины бывают. Их и матерями-то не назовёшь. Однажды увидела я, как она на него смотрит из-за занавески… – Виктория стиснула зубы.
– Как? – холодея, спросила Айлин.
– Смотрит и – слёзы льёт, вот как. Плачет, дрянь такая! Плакальщица…
– Да подожди ты, Виктория. Как это понять?
– Нечего там понимать. Дрянь она и есть дрянь. Мне уже восемнадцать стукнуло, я нашла работу в пекарне в соседнем селе, забрала Бравушку, и больше ноги моей не было в нашей деревне. И с матерью больше не виделись. Деревня совсем захирела – железные леса вокруг повырубали, из жильцов одни старики.
– И ты не знаешь, что с ней стало?
– Да ей уж за восемьдесят, прибралась, наверное, – вытирая слёзы, неприязненно сказала Виктория.
– Нечего хоронить, когда точно не знаешь. Возьми Кристофера и съезди в свою деревню, хотя бы разведай, что и как.
– Зачем? Она мигом наш дом продала и усвистела куда-то. Да не хочу я про неё ничего знать, госпожа Айлин! – с надрывом сказала Виктория. – Я двадцать два года за братика переживаю – где он, почему пропал?! Тут ведь страшные дела замешаны.
– Страшные?
– Непонятные. Рос Бравушка послушным и любознательным, и сердце у него было доброе, как и положено герою. На селе ещё несколько семей с глухонемыми, мы с ними подружились.
– Значит, этот язык тебе знаком? – жестами показала Айлин, а Виктория так же ответила:
– И по губам читаю, а как же.
– Хорошо.
– Вырос мой братишка, – продолжила Виктория вслух, – красивее парня не было в округе. Жил охотой, пушного зверя бил, в двадцать лет собрался жениться… И исчез. Он лес знал как свои пять пальцев. Если медведь его заломал или волки напали, следы всё равно остались бы, а у нас опытных охотников много было, они следы в лесу как книгу читают. И – ничего! Как сквозь землю провалился. Но и злые люди не перевелись ещё на земле. Как раз перед этим, один за другим, пропали двое совсем маленьких ребятишек, искали их всей деревней. И пополз откуда-то слух, что в этом был повинен Брав, мой герой, мой чудный, любимый мальчик.
– Что?! – Айлин села, спустив ноги с кровати.
– Мол, гнилой человек он оказался и смерть свою нашёл заслуженно – намекали, что родители ребятишек отомстили, ведь после этого похищения прекратились. Никто меня открыто не обвинял, но не могла я выносить гадкие шепотки, уехала. И всю жизнь терзаюсь – как же так? Что произошло? Ни на секунду не поверила в клевету, но ведь душа горит…
– Боже мой… И как ты жила эти годы?
– Ну, как… Выучилась на повара, переехала в Дубъюк. Дважды была замужем. Дочка обижается, что я внуков не нянчу… А! – Виктория махнула рукой. – Пусть сама. У меня работа, переживания, я брата ищу… Браки мои не удались. Мужчины наносят удар в самый трудный момент. Они предают, когда тебе плохо, когда не можешь забеременеть, когда беременна, когда родила, растолстела, подурнела… когда больна, когда страдаешь… Не хочу. Больше никаких мужчин. И вот я подхожу к главному, госпожа Айлин, к тому, за чем пришла… к новому сюжету в моей жизни.
– Я слушаю тебя очень внимательно, дорогая, – тихо сказала Айлин.
– Когда нам уже никто в целом мире не может помочь, мы хватаемся за любую соломинку.
– Да.
– Меня знает каждая гадалка в городе, но ни одна не дала мне точный ответ, что же случилось с моим Бравушкой. Чего я только не наслушалась… Живой, мёртвый, утонул, повесился, уехал, скрывается, сменил пол, живёт в казённом доме… Когда не осталось ничего, кроме чёрной тоски, я пошла к одной гадалке, которую все боятся, к Додоне. А она с порога: что ты готова для меня сделать? Могу пирогов испечь, отвечаю. Нет, усмехнулась, пироги не помогут найти брата. Тогда, говорю, может, почистим твой медный таз? А то зарос больно. А вот это ты хорошо придумала, отвечает. Она в него, госпожа Айлин, клюкой стучит, когда гадает.
– Я слышала о Додоне.
– Ну, вот. Залезла я на табуретку, сняла таз и драила его до седьмого пота. Вижу, довольна, вертит таз в руках, гладит, а он блестит-переливается. На стол поставила, стукнула по нему, послушала – и ка-ак погнала меня клюкой! «Уходи, – кричит. – Вон!» А я села на пол и говорю: «Ты меня такую толстую не поднимешь, а сама я не уйду, пока не погадаешь. Убивай, если хочешь, больше мне идти не к кому». Она ещё раз протянула меня по спине, со всей силы, от души… А я реву, но терплю. Видит, намерения мои серьёзные, кликнула внучку, поставила перед ней банку с сухим горохом. А девчушка, кроха такая, пристально на меня посмотрела, достала из банки горсть и бросила в таз, а потом взяла и полбанки сыпанула. Додона одну горошинку из таза в банку переложила. Это, мол, за сегодняшний день, ты отработала. А что будет, спрашиваю, когда я весь долг тебе отдам? А откуда я, говорит, знаю? До того дня ещё дожить надо. Горох в мешочек пересыпала и на гвоздик на стене повесила. Вот и хожу к ней почти три года, стираю, прибираюсь в доме, готовлю, один раз на неделе после работы и обязательно – в выходной. Иногда даже горошину не отрабатываю, а иногда целых три положит в банку.
– Почему ты раньше не рассказывала? – спросила Айлин с участием.
– А чего жалиться? Это испытание, а я же сестра героя. На прошлой неделе Додона последнюю горошину вынула, потом долго таз слушала, хмурая-прехмурая, и наконец говорит: много голосов в далёком туманном лесу, кричат они на нас с тобой, гонят… но не проклинают, что уже хорошо. Ветер воет, птицы крыльями бьют. Опасный тот лес, из-за тебя я сильно рискую. Если случится помереть во время гадания, хочу быть уверена, что Тая одна не останется, она же и так сирота, растёт без отца, без матери. Согласна ты её удочерить, любить и воспитывать как родную? Согласна, говорю, конечно, согласна! К девочке я привыкла, она мне не будет в тягость. Значит, увидим, говорит, что случилось с твоим братом, прознаем его судьбу, которая скрыта сейчас за деревьями. С этого дня начинай терпеть. А когда припечёт тебя так, что почувствуешь – край настаёт, помираешь, тогда начинай ходить по дому кругами. И только потом ко мне выдвигайся. На автомобиле не смей приезжать, только пешком. Нарушишь условие – не расступится лес. Вот, госпожа Айлин, теперь вы знаете мою историю, мои страхи и мои мучения. И как вы думаете, получится у меня?!
– Надейся, – ответила Айлин. – Надейся!
Виктория вскочила на ноги.
– Я знала, что вы так скажете! Спасибо! Сердце заходится, как подумаю, что скоро кончатся мои терзания. Теперь, если вы заметите, что я веду себя немного странно, не удивляйтесь, это значит, что приближается час истины. Кажется, этот день уже совсем близко, терпение моё на исходе… Зная, как вы добры и великодушны, госпожа Айлин, хочу обратиться к вам с просьбой. Не разрешите ли вы, чтобы Тая моя жила со мной? Здесь, в Спящей крепости? Я прослежу, чтобы она никому не была помехой, обещаю. Она такая умненькая, смышлёная… Я заберу её у Додоны в тот самый день. Разрешите?
– А сама как думаешь? – улыбнулась Айлин. – Конечно, разрешаю! – Она с трудом прервала поток благодарностей, который обрушила на неё повариха. – Дорогая, пожалуйста… это лишнее… Если хочешь мне помочь, то лучше взгляни на карту, что лежит на колоде сверху, на столике у входа…
Айлин снова вернулась к карточным гаданиям. Брат не одобрил бы, да никто бы не одобрил, но, коря себя, она ничего не могла с этим поделать. Утром смалодушничала: вытащила карту, а потом побоялась, что испортит себе день, и оставила всё как есть.
Виктория бросилась исполнять просьбу.
– Вот, нашла, госпожа Айлин! – крикнула она из холла. – Что мне с ней сделать?
– Просто переверни и скажи, что на ней изображено…
– Здесь, по-моему, кузнец, у него молот в руках! – крикнула Виктория. – Кузнец и лиса! На лисе зелёная шапочка!
– Неужели? Виктория, ты приносишь мне удачу.
Повариха заглянула в спальню.
– Вы меня звали?
– Будь добра, принеси мне эту карту.
– Ой… Простите… – Виктория расстроилась. – Они такие интересные, я стала рассматривать и все перепутала… Но я сейчас найду!
– Не нужно, дорогая, всё хорошо! – с воодушевлением сказала Айлин. – Спасибо.
2
Ухаживали за Джио две молчаливые темноволосые девушки-сиделки, которых наняла Хозяйка. Ходили они в платьях простого покроя, из невыбеленного льна, у одной фартук и накрахмаленная шапочка были розовато-серого цвета, у другой – кипенно-белые. Их величавая медлительность успокаивала.
– Сестра… – звал Джио, и над ним склонялось участливое лицо.
Если бы не жуки, разъедающие его изнутри, он бы, наверное, в первую очередь поинтересовался их именами и благодарил чаще – как они того заслуживали.
Ковыляя с ходунками в туалетную комнату, Джио не смотрел по сторонам, его больше не восхищало великолепие Спящей крепости. По ночам становилось легче, словно натрудившиеся за день жуки давали себе и ему отдых. В эти минуты Джио хотелось с кем-нибудь поговорить по душам – спокойно, а не корчась от боли. Но дежурившая у его постели сестра, в розовом или белом, дремала в кресле, и ему было жаль её тревожить.
При свете ночника он передумал тысячу горьких дум.
Мальчишка сказал, Джио останется здесь навсегда. Мысль об этом была так страшна, что в конце концов Джио научился её избегать. У него ещё будет время, когда жуки выползут из-под кожи и дадут ему вздохнуть свободнее – тогда он подумает, как отсюда выбраться. А если придётся пожить в Дубъюке некоторое время, он поживёт, приспособится.
Мимо комнаты в анфиладе, где он лежал, ходили разные люди, но из-за ширмы его мало кто видел. Правда, бывали и постоянные посетители.
Каждый день его навещал Шаркающий дед в бархатной куртке, молча стоял над ним, и если Джио в эту минуту имел неосторожность застонать, с одобрением тряс головой: вот! то, что надо! И удалялся с чувством глубокого удовлетворения.
Побывала красивая девушка, внучка Хозяйки, смотрела с ужасом на расползшееся по его груди красное пятно.
Однажды пришёл бритый наголо светлоглазый атлет, попросил сиделку оставить их наедине, сел на стул и уставился на Джио.
– Вернулся, значит?
– Что надо? – морщась, сказал Джио.
– Зови меня Котасом. Пришёл развеять некоторые твои иллюзии. Лежишь тут и мечтаешь: оклемаюсь – что-нибудь придумаю, рвану отсюда. Не-а. Не получится. Вещи можно очистить от жуков, человека – нет. Я по роду занятий изучаю архивы. Так вот, никому ещё не удавалось. Это видел? – Котас кивнул на старый табурет под стеклянным колпаком. – Примерно двести лет назад поселился здесь такой же чужак, соблазнившийся камнем. Бегал как заяц и с тупым упорством. Покупал с рук заклинания, будто бы нейтрализующие жуков. Подлечится – и сразу в дорогу. Сначала мог передвигаться по Дубъюку, потом в пределах Спящей, потом только по этой комнате. А последние шестнадцать лет провёл на этом самом табурете. Напоминает домашний арест, но вместо браслета жуки, и они всегда начеку. Не бегай, понял? Скучновато тебе будет сидеть здесь, поджав ноги, до конца жизни.
– Да иди ты, – со слезами на глазах сказал Джио.
– Но есть проверенный способ облегчить твои страдания. Жуки поодиночке злее и выходят неохотно. А когда на коже впервые появляется чужая слюна, это их беспокоит, они выползают и объединяются, чтобы противостоять агрессору. А тут камень, и они ползут к нему. Слышал, местные за тобой охотятся. Будут рады тебя заплевать. Хочешь, проверим? Плюну в тебя сейчас. Не думай, что это какая-то циничная шутка. Так делали. Вынесут штрафника к дверям Спящей, а там уже очередь выстроилась. Чем больше плевков от разных людей прилетит, тем лучше… быстрее поправишься.
Скрежеща зубами от боли, Джио ответил на предложение ругательством. Котас с одобрением кивнул и ушёл.
Кто обожал Джио, так это мальчишка с лупой. История Джио вызывала у него восторг и ужас. Его не подпускали к больному, но, когда сиделка уходила обедать, Гонзарик, к этому времени уже вернувшийся из школы, был тут как тут, и у них было целых полчаса на разговоры. Джио быстро привязался к забавному и неглупому мальчику, который скрашивал его одиночество, и даже поделился с ним некоторыми сокровенными мыслями – о ловушке, в которую попал, о Клотильде, которую больше никогда не увидит… Гонзарик слушал его с серьёзностью, которую трудно было ждать от восьмилетнего ребёнка.
– Сколько я здесь, не скажешь?
– Сейчас посчитаю. Шесть дней.
Они пробовали в лупу разглядеть жуков.
– Осторожнее, парень, вдруг перепрыгнут на тебя?
– Госпожа Айлин сказала, это невозможно.
Было неприятно узнать, какую антипатию испытывает к нему дама с сапфирами – Хозяйка мурров. Она приходила несколько раз, высокая, худая, неизменно элегантная, с глазами печальной лани, и никогда с ним не заговаривала, только интересовалась у сиделки, не нужно ли чего. Как-то раз он услышал сквозь дрёму их с ловиссой негромкий разговор: вид мучающегося Джио напугал Фанни, и ей окончательно расхотелось быть Хозяйкой. Теперь наследница целыми днями сидит в библиотеке и учит древние диалекты, чтоб найти в старинных книгах способ избежать этой ужасной участи.
– Его ждёт трудная жизнь, – сказала Хозяйка. – Предместья не забудут, что из-за него погибла мурча. Вчера ко мне приходила делегация. Требуют выдать нашего больного, то есть фактически разрешить им самосуд, или – отправить его в тюрьму в Лапнике. Покинуть город он не сможет, а значит, я буду постоянно подвергаться давлению со стороны местных. И ещё неясно, как к нему отнесутся мурры.
– По-моему, Сантэ и Господин Миш вполне к нему лояльны. Даже не особо интересуются, – сказала ловисса.
– А остальные? Приходили на него посмотреть? В общем, неизвестно, Длит, позволительно ли ему тут находиться и сколько ещё неудобств он нам доставит.
– Между прочим, Айлин, он приехал сюда из-за вас… выполняя волю отца.
– Из-за денег, чего уж там.
– И тем не менее. И он сын Хаммонда, единокровный брат Эдама.
– Потому и терплю. А ты как будто рада его возвращению, Длит? Имеешь на него виды?
– Для нас его возвращение благо, потому что его знания не рассеются в чужих городах.
Джио открыл глаза.
– Почему ты не предупредила меня про камень?!
Хозяйка вздрогнула, а ловисса хмыкнула.
– Хорошо, что мы уже на ты. Я дала тебе кучу денег, Джио Риц. Как же я запамятовала, что некоторые всегда хотят больше? Вини не меня и не Хейго, который недосмотрел, а свою жадность.
– Ненавижу тебя, – прохрипел Джио. – Чёрта лысого ты получишь, а не мои знания!
Она усмехнулась.
– Ну, там видно будет. Надеюсь, договоримся.
– Я хочу увидеть мать, – твёрдо сказал Джио, который понял, что владеет чем-то ценным, и оно может служить предметом торга. – Мать из долины!
– Начинается, – сказала Хозяйка.
…Следующим утром в Спящей крепости появилась Амика – в красиво расшитом, но не пёстром, платье, с наброшенной на плечи дорогой шалью. Она была всё ещё очень бледна, но на ногах стояла твёрдо. Сопровождала её та самая Шани, которая терпеть не могла Джио и обзывала дурнем. У неё и сейчас был крайне злобный вид. Будь её воля, она бы, наверное, выцарапала ему глаза. Сегодня на ней было меньше золотых украшений, а на шее у Амики висел на шнурке похожий на глаз сверкающий зеленоватый камень с голубыми прожилками.
На встрече присутствовала Хозяйка и её белолицый секретарь. Хозяйка неплохо изъяснялась на трудновоспроизводимом языке нижних, была хорошо знакома с невыносимой Шани и даже симпатизировала ей. Зато между ней и Амикой возник небольшой спор.
Наконец Амика подошла к Джио. Он измучился, представляя их встречу, ему было тяжело, стыдно, он не знал, о чём будет говорить и зачем её позвал.
Без лишних слов Амика присела на низкую скамеечку, которую принесла для неё сиделка, и они принялись шептаться под шалью, которой Амика с головой накрыла себя и Джио.
– Бедный ты мой… Я забрала бы тебя в долину, но нельзя.
– Я опять всё испортил… Прости… Ты сильно на меня злишься?
– Злюсь? Нет. Мне тебя жаль.
– Ты что, поссорилась с Хозяйкой? Меня и так все ненавидят…
– Не ссорилась, конечно. Я просила, а она не разрешила взглянуть на Прекрасных. Жалко… я никогда не видела ни саму, ни самого… А ты?
– Видел мурра. Кот как кот.
– Хозяйка просила не задерживаться, так что не будем терять время. Слушай, Джио, не говори никому, какую силу ты получил от мурчи.
– Ловисса давала мне понюхать чью-то рубашку, сказала, я – нос. Это правда?
– Да. Ты Нос! Ты очень силён.
– Но я ничего не почувствовал, матушка…
Матушка… Амика была тронута.
– Ты ещё болен. Чудо, что вообще жив. Это благодаря жукам. Они не любят, когда у них отбирают добычу. Но когда-нибудь почти все жуки переберутся в камень, и ты останешься без защиты.
Она сняла свой красивый оберег и надела на Джио, подтянув шнурок и устроив зеленоватый камень в яремную ямку – на шее не было язв.
