Читать книгу: «Тонечка и Гриша. Книга о любви», страница 3
7. Остров Сахалин. Как оно было?
Вот на этот берег и ступила новая смена молодых пограничников с юными жёнами. Красноармейцы и молодые командиры. Восстанавливать хотя бы границу. Заново обживать север Сахалина.
Что сказать?
Удручающее впечатление произвёл Александровск на прибывших из ухоженного «столичного» Владивостока. Внутренне подобралась и Тонечка.
Как тут люди живут?
В этих развалюхах?
Да где же они, люди?
И холодно как!
Город Александровск увешан криво начертанными лозунгами. Везде на одноэтажных административных фасадах – призывы к рабочим, комсомольцам, коммунистам, красноармейцам и… женщинам. Советским женщинам!
Восстановим!
А город – сплошь тёмные бревенчатые избы, сараюшки, на горизонте пологие холмы… И всё устлано снегом, закручено мутной пеленой пороши. Только дым из труб говорит, что и в этом безрадостном месте живут люди.
До новой заставы на границе добирались на подводах по угрюмой заснеженной равнине. Вещей почти ни у кого не было. Как и где семья расположится – неизвестно.
Встречаются заброшенные бараки, деревянные «развалюхи», засыпанные снегом железнодорожные колеи, узкоколейки.
По пути Тонечка замечает привычные глазу силуэты красноармейцев в длинных шинелях и тёплых шлемах. За плечами у всех – винтовки. То они руководят расчисткой путей одноколеек, то маршируют по дороге…
Снег завалил остров. Вот не скажешь, что весна!
Но Тонечка не грустит, ей всё ново и весело!
Ведь они с Гришей вместе! Вопреки всему, вместе!
На границе пейзаж изменился. Стали видны горы. Там встретил новую смену пограничников всё тот же непрекращающийся ветер. Казалось, дул этот ветер сразу со всех сторон. Закручивал и хотел скинуть с гористого края острова.
Прямиком в океан.
Холмы и сопки укутаны снегом, корявые голые кусты, невысокие деревья, вдали зеленеют ели и пихты.
Но витает в воздухе намёк.
Намёк на перемены к лучшему!
Весна идёт!
За суровой Зимой с многими снегами и ветрами на Сахалин приходит запоздалая Весна. Робко стучит она в двери ледяного терема Зимы:
– Моё время подоспело, уступи место! Люди заждались меня!
Но не торопится седая старуха. Захлопывает она дверь перед носом молодой красавицы. И злится. Боже, как она злится!
– Успеется, – бормочет она, – моё ещё время. И я долго Осень выгоняла, пока выгнала…
Так и царят они на острове бок о бок. То Весна, то Зима.
Срывающиеся снегопады, шторма и туман. Старожилы говорят: снег тут не сходит почти до начала мая.
Но Тонечка видела – на редких проталинах стойко пламенеют синие и белые подснежники, а в небе кричат первые весенние стаи. Из далёкого далека сюда, на остров, на бесчисленные хрустальные воды озёр и рек летят лебеди! Каждый год возвращаются они гнездиться, выводить лебедят своих. И ничто им не помеха! Ни затяжная весна, ни дождливое лето.
«Да, – думает Тонечка, – так и мы с Гришей, вот как эти лебеди, летим сюда, в этот дикий и суровый край. Летим, не зная, что готовит нам судьба, но с крепкой и твёрдой надеждой на счастье!»
Будоражит Тонечку острый, клейкий запах вербы. Ясная весенняя голубизна неба иногда светит ей в прорехах снеговых туч!
Апрель!
Капель!
Сосульки!
Весна!
Первоцветы!
Цветёт всё и в душе Тонечки!
Пограничники ехали служить на новой заставе. К ночи добрались до места. И тут обомлели все. Даже Тонечка. Для жилья семейным определили большой и старый бревенчатый барак без перегородок и без каких-либо намёков на мебель!
Но для Тонечки это был её первый личный дом, семейное гнездо! Вот тут она в первый раз и на всю дальнейшую жизнь поставила себя прирождённым председателем женсовета. Не дала женщинам впасть в отчаяние! Быстро организовала она мужчин носить воду, размечать столбами семейные отсеки, затягивать окна тканями, какие у кого были. Сама Тонечка с таким энтузиазмом ринулась чистить, мыть и подметать, что заразила своим оптимизмом всех остальных.
Скоро барак уже был похож на жильё. Крыша не текла, переборки разделяли здание на комнатки, пахло мытыми досками и свежими опилками, которые для гигиены насыпали на полы.
Потом, когда обживутся, всё это будет убрано и переделано, а пока – и так хорошо.
Прошло некоторое время.
Вот уже и наладилась своя сахалинская рутина жизни.
Гриша достал где-то тумбочку.
Всем семьям поставили топчаны. А благодаря приданому – перине и подушкам – у Тони и Гриши кровать вышла даже роскошная!
Служба на заставе, новые обязанности держали пограничников большую часть времени вдали от семьи. И во всю свою силу проявилась Катеринина хозяйственная выучка. Тонечку, теперь уже формально, избрали председателем женсовета отряда. Она день-деньской моталась на подводе, выискивая всё необходимое для жизни их маленькой коммуны-общежития. Посуда, ткани для
портьер, для пошива одежды, какая-никакая мебель.
Надо наладить печки! Это был основной вопрос.
Печки – тепло!
Ведь хоть и весна, а холодно, как холодно! А у многих есть дети.
И быстро нашли печника!
И сразу стало хорошо, уютно и надёжно! Каждая из жён пограничников была занята тем, что умела делать лучше – шить или готовить, клеить старые газеты на дощатые переборки или ещё что-нибудь, полезное маленькой коммуне.
Удалось выбить и наряд на остекление окон. В общем, барак стал настоящим домом.
Только вот дрова… Немало сил было потрачено на добычу дров. Хотя посёлок рядом отапливался угольной котельной, общежитие заставы того тепла не получало. Женщины пилили дрова, рубили поленья и топили печи.
И пошла жизнь на заставе.
Недалеко от общежития поставили баню.
Соорудили общую столовую-кухню. Нашлась и повариха.
Весна заставила себя ждать. Долго ждать. Границу приходилось патрулировать на лыжах. Возвращались со службы насквозь мокрые, иззябшие, голодные. В сенях тоже поставили печь с длинной лежанкой. На неё наваливали кипы шинелей, ставили сапоги и валенки на просушку. У стены – ряд очень широких коротких лыж с ремёнными креплениями. «Снегоступы со сбруей», – смеялись жёны.
Острые носы у лыж были высоко задраны, чтобы не уткнуться при ходьбе в камень или не застрять в обледенелом сугробе.
Аккуратно в ряд раскладывали на лежанке тёмно-синие шлемы с пограничной зелёной звездой. От мокрой одежды валил пар. За день жёны натапливали в бараке до «африканской жары», но за ветреную и холодную ночь бревенчатый барак выстуживался чуть не до уличной температуры. Эти перепады плохо отражались на детях. Болели очень. В первые два года некоторым семьям выпало горе даже хоронить детишек. Но те детки, которые родились уже здесь, на границе, болели меньше. Вот чудо-то!
– А самое-самое, – после рассказывала сёстрам Тонечка, – это портянки! Хоть и сушили одёжу в сенях, а по коридору дух такой шёл! Вот скажу ещё про газеты. Когда на заставу привозили газеты, это был праздник! Газеты – они не только для новостей! Их наши оборачивали на ногу между двух портянок. И ноги тогда долго-долго оставались тёплыми. А наши-то весь день в снегу по пояс! Или под дождём! Вот газеты и спасали! А крысы! Ой, мамочки! И откуда только брались? Жилья вокруг вроде нет, а крысы – вот они! Сначала до того дошло, что колыбели стали на блоках к потолку подвешивать. Но потом наши-то съездили в Александровск и привезли пару кошек. Первое время у мурок с крысами шла война: кто кого. А потом кошки дали жару! Утром просыпаешься, выходишь на крыльцо… А там крысы выложены в ряд! Это наши мурки постарались, докладывают об успехах! Так и успокоилось со временем.
Продукты на заставу завозили.
Коренные сахалинцы особо предупреждали о цинге – недуге от нехватки витаминов. Поэтому жёны и дети пограничников всё лето провели в «собирательстве»: ягоды, грибы. Делали запасы в свежевыкопанном погребе. Цинга, с ней не шутят, она уносит жизни незаметно, но лихо. Как ни береглись, но в первую зиму было две смерти от цинги. Потом научились с ней бороться. Делали хвойные настои, местные показали лечебные травы и корешки. Сделали и «ледник» для хранения продуктов. Осенью пошла охота. На границе можно было подстрелить кабаргу (косулю), уток, гусей… лебедей.
– Гриш, ты лебедей не трогай! – просила Тонечка.
– Да посмотри, какой пух у них! Вон Пестуновы такие подушки набили!
– Гриш, не надо нам подушек, свои есть.
Жалела Тонечка чудесных птиц. Часто смотрела, как нежно обнимаются лебедь с лебёдушкой шеями, как плывут они рядом, беззвучно рассекая прозрачную гладь вод.
– Гриша, ведь если лебедя убить, то и лебёдушку тоже нужно… Чтобы она, бедная, не мучилась.
– Это ты, Тось, о чём?
– А они парой век живут. И верны друг другу до самой смерти. Сам подумай, какая ей жизнь, если ты ладо её убьёшь.
– Всё-всё, Тось, вот уже и глаза на мокром месте… Не трону я лебедей твоих.
А Тонечка всё думала и думала. И не столько о белых птицах, сколько о том, что каждый день умирает она от страха, когда Гриша уходит на службу. И каждый день как заново рождается она, когда Гриша, весёлый или усталый, вымокший и холодный или замученный неожиданно жарким для Сахалина солнышком, возвращается к ней. Как обмирает её сердечко при виде его в дверях их комнатки. Как в тысячный раз не верит она глазам своим – вот же он, её сказочный королевич Елисей, в синей форме со звёздами, смотрит на неё таким жарким взглядом, от которого вся она тает, тает…
Но далеко не безоблачным было молодое счастье.
Вовсе не легко-гладкой – служба пограничника.
Опасно было. Ой, опасно!
Жили на военном положении. Японцы часто, особенно ночами, совершали вылазки через границу, их приходилось отбивать огнём. А семьи пограничников в это время жались с детишками в окопах с бойцами рядом – садистская жестокость японцев всем была известна.
Но хуже всего были подкопы. Японцы прорывали подземные ходы и могли выскочить из-под земли в любое время и в любом месте. На соседней заставе напали ночью на семейный барак. Убили многих. Диверсантов сумели отбить, но мёртвых к жизни не возвратить… Судьба командира той заставы, «проглядевшего» этот подкоп, оказалась страшной. После многочисленных допросов его расстреляли. Как предателя и пособника японского империализма. К месту расстрела конвоировать его, еле передвигающего ноги, приказали двум пограничникам его же заставы. Страшно легло им это на душу, они-то знали, что не углядишь за подкопами, что никто не виноват в случившейся трагедии, что на месте их командира мог быть любой. А их командир не оговорил никого, чтобы облегчить свою участь, всё принял на себя. И вот теперь ведут они его, неузнаваемого, тихо шепчущего одно: «Я не враг, скажите всем, я не враг…» А сделать-то ничего они не могут… Довели и сдали расстрельной группе… Одно только и смогли, что напились потом до бессознательности.
Ходили разговоры, что японцы, умеющие говорить по-русски, пытаются пробираться по подкопам и вербовать на нашей стороне границы осведомителей, суля щедрые дары. Говорили, что кое-кого из местных даже поймали за руку, обнаружив при обыске японские консервы. В этих случаях долго не разговаривали.
Странно и страшно было на границе.
Потом, после, Тонечка рассказывала матери и сёстрам, округляя глаза:
– Сахалин-то и наш, и японский. Застава же – на границе.
– Так представляете, – говорила Тонечка, понизив голос. – Эти японцы стыда не имеют. Станут к нам спиной вдоль их границы, штаны спустят, наклонятся вперёд, так и стоят с голыми…
– Да что ты, – ужасались сёстры, – вот так прямо и стоят? Бесстыдники… А если бы наши им солью влепили?
– Нельзя, со значением в голосе отвечала Тонечка. – Граница. Конфликт государственный бы вышел. – Потом тихонечко смеялась – А пару раз, втихаря, наши залепили им из рогаток прямо в …! Помогло. Правда, на время.
8. Остров Сахалин. Верочка и Лизочка. Новое назначение
В июле 1932 года наконец пришло лето. И принесло с собой поветрие. Дифтерит. Заболели детки в общежитии.
Заболела и Тонечка.
Да ещё в тяжёлой форме. Чуть плёнками не задохнулась. Долго её в старой больнице города Александровска выхаживали.
Несколько месяцев.
Гриша изводился страхом за неё.
Однако обошлось. Выздоровела Тонечка, только сердце начало иногда подводить. Врач сказал, пройдёт. Но с детьми обождать надо. Тонечка переживала.
В семьях молодых только прибывших пограничников пошли детки.
А пелёнки-распашонки?
А одеяльца?
А где взять? Город Александровск – не ближний свет. Да и нет там ничего…
Прошёл год после достопамятного побега Тонечки в замужество.
Теперь ещё и девять месяцев.
Скоро и Тонечка станет молодой мамой.
Она хоть и счастлива до беспамятства, но носит тяжело и имеет странное пристрастие. Нравится ей запах антрацитного дыма из поселковой котельной. Истопник её уважает, прикатил валун и постелил на него телогрейку, чтобы Тонечка не подстыла. Она там часами может сидеть и смотреть на чёрный дым…
– Черноволосого родишь, – утверждал истопник.
Да как в воду глядел.
Вот и родилась здоровенькая девочка с чёрными волосиками и чёрненькими глазками, складненькая и крикливая, вся в Катерину – теперь уже бабку. Тонечка хотела назвать её Катериной, но Григорий, не спросив жены, привёз в Александровский роддом свидетельство на имя Вероника.
Тонечка даже рассердилась и расстроилась!
Что это за имя?
Как жить доченьке с ним?
Это была их первая ссора. Так или иначе, но доченька стала – Верочкой. Хорошенькая и пухленькая, но своенравна – до ужаса, только глаз да глаз за ней!
Тонечка часто писала матери о своей жизни, о Грише, их любви и семейном счастье. Просила простить и принять.
Катерина сначала молчала, но когда родилась первая внучка, не выдержала и оттаяла. Теперь мать и дочь обменивались новостями. Катерина в каждом письме передавала зятю поклон.
Маленькая Верочка бегала за бабочками, которых тут, на Сахалине, водилось видимо-невидимо. Ярко-оранжевые с чёрными полосками, лимонно-чёрные с острыми крыльями, а однажды перед Верой села огромная синяя бабочка с зеленоватым металлическим отливом, двумя хвостами и удивительными крыльями, концы у которых были чуть загнуты книзу. Чудесная гостья сидела, медленно сводя и разводя блестящие на солнце опахала.
Дразнила.
Верочка такого чуда в своей маленькой жизни ещё не видела. Непослушными пухлыми пальчиками попыталась она схватить живую игрушку, оказавшуюся просто гигантской в сравнении с Верочкиной ручкой, но волшебная бабочка неожиданно легко вспорхнула и унеслась.
Верочка безутешно и горячо заревела.
Прибежала Тонечка и никак не могла понять, что так расстроило её всегда весёлую малышку.
Прямо под Новый, 1935 год Гриша принёс домой под мышкой огромный свёрток. Тонечка разложила на топчане новую пограничную форму Гриши.
– Ой как красиво-то! И пошито хорошо. Гриша, примерь, а?
Грише и самому не терпелось. Старое обмундирование истрепалось и износилось в бесконечных просушках, просолилось в трудах боевой пограничной «страды».
А тут – всё совершенно новое!
Ворча в притворном недовольстве, Григорий надел синюю гимнастёрку и примерил фуражку. Она была с тёмно-синим околышем, светло-зелёным верхом, чёрным широким козырьком и чёрным клеёнчатым ремешком – можно закреплять под подбородком. Из фуражки выпала новая пилотка и светло-зелёная звезда.
– Тось, нашей мне звезду на пилотку. Это на лето будет.
– Гриша, смотри, новый шлем!
Действительно, выдали и новый серый шлем, пахнущий шерстью и складом.
– Вот красота!
– Я его ещё поберегу. В старом похожу пока…
А Тоня, забыв всё, разглядывала и разглаживала пальцами материю, выданную на портянки. Фланель, до чего же хорошая…
– Да не страдай ты, Тося, тебе же рожать скоро, забирай всё на пелёнки. У меня и старые ещё хороши. И вот этот отрез на шинель забирай. Всё равно тут шить некому. А детям одеяльца нужны!
Прямо под Гришин день рождения, 21 апреля 1936 года родилась Лизочка. Родилась легко, просто незаметно. Тонечка сама, своими ногами, вернулась в палату. Молодая мамочка просто лучилась счастьем – беленькая доченька, вся в Гришу и волосиками и глазками.
Радость какая!
Но без «истории» не обошлось и в этот раз. Когда на следующий день Тонечка лежала на кровати в палате, её вызвала в коридор нянечка.
– Иди, там тебя зовут.
– Неужели Гриша! Так скоро!
Тонечка побежала было вниз, но нянечка твёрдой рукой перехватила её.
– Нет, иди за мной. Поговорить с тобой хотят.
Сгорая от любопытства, Тонечка пошла следом.
И пришли они к двери.
А за дверью была маленькая палата, просто кладовка, но с окном. И была одна кровать. Величественно-красивая светловолосая женщина подняла голову с подушки.
– Проходите.
Нянечка тихо вышла.
Женщина глянула на Тонечку оценивающе.
– Простите, что потревожила. Вас, кажется, Антониной зовут?
Тонечка подобралась: кто его знает, что от неё хочет эта женщина со странными глазами, в которых видна тоска и страстное желание… чего?
– Да.
– Я вам называть себя не буду. Поверьте, мой муж занимает очень высокое положение здесь на острове. Мы живём в достатке. У меня трое сыновей и… вот… опять сын.
– Поздравляю, – машинально прошептала Тонечка, холодея от непонятного предчувствия.
– У вас уже ведь есть одна дочь? Да? И теперь вторая? Я её видела. Она на вас не похожа. Совсем. Глазки голубенькие, и волосики светлые… А ваш муж, вероятно, сына хотел… Вряд ли он будет доволен второй дочерью. Все мужчины хотят сына.
Женщина продолжала говорить, а Тонечка пугалась всё больше. Зачем этой женщине показали её, Тонечкину, девочку?
– В общем, нечего ходить вокруг, – резко сказала женщина. Рывком сбросила ноги на пол и села на кровати, поморщившись от боли. – Мой муж давно мечтал о дочке. А у меня – опять сын. И… – тут она замялась. – Больше мне не родить.
Почти гипнотизируя Тонечку, ввинчиваясь в неё взглядом, женщина говорила:
– Пока никто ничего не знает, ни ваш муж, ни мой, давайте обменяемся детьми! Вы возьмёте моего мальчика, он тёмненький, как вы, а я возьму и воспитаю вашу девочку. Она светловолосая и голубоглазая, как мы с мужем.
Тонечка взвилась было, но женщина начальственным жестом остановила её.
– Подумайте, какую жизнь я, мы с мужем, сможем дать нашей… вашей девочке. Наш дом – полная чаша, няни, наряды, будущее… подумайте, Антонина. А у вас что узнает ребёнок? Только грязный барак, вечную нищету и жизнь на заставе, на краю смерти!
Лицо женщины стало злым и уродливым – куда подевалась её красота?
– Я, я дам вам денег за обмен. У меня они есть. Много денег! Подумайте, вашей семье деньги лишними не будут.
Женщина уже просто выплёвывала слова Тонечке в лицо.
– Если вы любите дочь, вы не лишите её такого шанса на счастливую жизнь!
Внезапно гнев в душе у Тонечки улёгся, уступив место спокойному презрению.
– Вы, вероятно, боитесь показать мужу тёмненького мальчика. Это ваши дела и ваш ответ. Прощайте. Желаю вам счастья.
Тонечка круто повернулась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. В коридоре она прислонилась спиной к стене, ноги подкашивались, и вдруг её затрясло от нервного безмолвного хохота. Она смеялась и смеялась, зажав себе рот руками.
А потом по стеночке побрела к себе в палату.
Вечером приехал Гриша. И Тоня в записке попросила его договориться забрать их с Лизочкой домой пораньше.
Пояснять ничего не стала. К чему?
Теперь у Тонечки и Гриши были две девочки.
Права была та незнакомая женщина – никакого достатка в молодой семье не было. Но зато были любовь и полный семейный лад. Была радость, бодрая, журчащая, выбивающаяся из-под камней бытовых невзгод, как весёлый и бурливый ручеёк.
А дети есть дети.
Что им достаток или недостаток? Они умеют чудесно играть и с чурочками и с бумажками, с травинками и камушками, им всё нипочём, были бы рядом любящие их и друг друга мама и папа.
Опять июнь. Остров вспыхнул цветами! Нигде не видела Тонечка такой пронзительной красоты природы, как на Сахалине, нигде не вдыхала такого звенящего, опьяняющего воздуха, как здесь.
Северный Сахалин понемногу оправлялся, восстанавливался. Но как медленно! Хотя в самом Александровске стройка идёт вовсю! И людей прибавилось. Уже совсем город на город стал похож!
Шли разговоры о перебазировании сюда, на Сахалин, авиационного полка для охраны границ.
По рельсам пыхтят дрезины, резко свистят «кукушки», торопясь довезти до порта свой груз брёвен или угля.
Только жизнь на заставе оставалась всё той же. Тяжёлой и опасной. После «вылазок» японцев иногда приходилось хоронить бойцов… Друзей.
Тонечка старалась не плакать, закусывала губу, чтобы сдержаться.
Жёны… вдовы теперь… стояли с окаменевшими серыми лицами.
Прощальный залп.
Спи спокойно, дорогой товарищ, ты честно выполнил свой долг перед Родиной.
И снова шли будни заставы.
А потом была осень, долгая и щедрая. Пришла она в том, 1937 году с грибами, ягодами, с летящими паутинками, с буйством красок и косяками перелётных птиц, готовящихся в обратный путь. В сентябре солнце было всё ещё по-летнему тёплое и сильное.
Но над Тонечкой и Гришей понемногу начали сгущаться тучи.
Тонечка опять оказалась на виду.
Засияла новой женственной красотой.
И вышло нехорошо.
Холостой начальник тыла сахалинских погранвойск её заприметил. Не раз и не два приезжал он на заставу якобы «по делам», а сам приходил к общежитию… поговорить… Один раз получил «автограф» через всю щёку, другой раз, когда Тонечка рубила дрова в сарае, огрёб за дерзость свою от неё поленом по хребтине и позорно бежал. Скрыть этот «афронт» ему было невозможно, и он, вроде как со смехом, выговаривал Григорию:
– Ну, строга твоя жена, шуток не понимает!
Григорий перемолчал, зло глянул на начальника. Какие тут шутки?
И дело на том не кончилось. На Григория нежданно пришла анонимка, что у него в сундуке якобы спрятан халат с драконами.
И опять судьба вмешалась. Григорий узнал о готовящейся против него злой интриге, в конце которой весьма вероятно, даже непременно был бы арест, и сам пошёл ва-банк. Он явился к партийному начальству с таким напором и такими словами:
– Если я – потомственный крепостной крестьянин – враг народа, то кто тогда друг народа? Анонимщик?
Надо было знать эмоциональную силу молодого Григория. Она, как цунами, сметала города и океаны! И почти пошитое дело было «пока» убрано под сукно.
Не будучи наивным, Григорий понял, что начальство, желая заполучить Тонечку, его, Григория, уберёт рано или поздно. Он написал прошение о переводе в любое другое место, мотивируя свою просьбу тем, что Тонечка переболела дифтеритом и получила осложнение на сердце, поэтому холодный и тяжёлый климат Сахалина был ей труднопереносим.
И его просьбу удовлетворили!
Рука судьбы проявилась и в том, что очень скоро пришёл приказ о переводе Григория, а того начальника надолго вызвали на материк.
Мусенковы ехали на пароме во Владивосток. Тонечка дрожала всю переправу, ведь паром был ещё в ведении Сахалина.
Вдруг пришлют телеграмму! Вдруг их вернут!
Но обошлось. И молодая семья спокойно сошла на берег материка.
В Приморье начиналась золотая осень! Тонечка, сидя у окна вагона, вертелась в нетерпении, рассказывала Грише, что казаки-первопоселенцы особым воображением не отличались и станции называли просто по порядку, считая речки, текущие из центра Владивостока: Первая речка, Вторая речка.
А вот и Угольная! Гриша, подхватив чемоданы и Лизочку, уже выскочил на перрон.
– Верочка, дай маме ручку. Сходим.
Сердце бежало впереди Тонечки.
Знакомая и родная улица!
Синяя сопка, зелёная, но уже кое-где желтея и краснея в осенней листве, плывёт в сентябрьском мареве на горизонте…
– Мама! Это мы! – захлебнулась Тонечка слезами.
– Катерина Павловна, принимайте гостей!
Для торжественной встречи Григорий надел новую летнюю форму, хоть не так-то и тепло было. Стоял у калитки в белой гимнастёрке, белом френче с белыми же брюками навыпуск, в щегольских полуботинках. На фуражке красовался белый чехол. Тоня с гордостью поглядывала на стройного красавца мужа.
Вот он каков, её Гриша!
Орёл!
Всплеснула руками Катерина, забывши все обиды, кинулась целовать дочь. Радостно накручивал ус Степан, пожимал руку Григорию. Ожидал своей очереди поздороваться с дочерью, давая женщинам нацеловаться и наплакаться вволю.
Старшие Тонины братья, их жёны, младшие Тонечкины сёстры – все суетились вокруг по дому и двору. Накрывали стол, готовили комнату дорогим гостям.
Тонечка приехала! И семью привезла!
Бабушка Катерина нарадоваться не могла на своих внучек. Особенно понравилась ей беленькая годовалая Лизочка, тихая и миленькая.
Верочка щебетала и ветерком носилась по бабушкиному дому, Лизочка с трудом топотала по комнатам. Родственники малышек ловили и… кто целовал в щёчки, кто подбрасывал в воздух, кто нежно прижимал к груди. Никогда на них не выливался такой ливень любви и внимания взрослых. Скоро девочек сморило. Тонечка и Катерина тихонько отнесли их в комнату и уложили.
А старшие чинно уселись за стол, и началась серьёзная и обстоятельная беседа.
– И куда вы теперь?
– Далеко. На другой конец страны. В Бессарабию.
Ахнули.
Так далеко!
Никто из сидящих за столом из Приморья не выезжал.
Тонечка первой всю страну увидит! Всю огромную советскую страну!
Завистливо глянула сестра Таня на Тонечку: той предстоит проехать по всему Транссибу, столько посмотреть, а она, Татьяна, видно, весь век свой сиднем просидит тут, на одном месте.
А Тонечка была и рада, и не рада такому большому путешествию с маленькими дочками на скудные подъёмные, выданные Грише. Но о том молчала. Не хотела портить встречу с родными.
Вся многочисленная родня Катерины – Беловы – пришла посмотреть и приветить непокорных Мусенковых, настоявших в своё время на своём.
Вставших за свою любовь.
Крепость духа всегда уважается русскими людьми. А тут ещё сами такие юные, красивые, и девочки их прелестны. Сколько рук пожал Гриша, сколько рюмок выпил за знакомство, об этом наша история умалчивает.
В общем, произошло всеобщее семейное примирение.
Катериной Павловной был, наконец, Григорий официально признан зятем. По этому поводу Гриша с тестем Степаном даже на пару напились от счастья, хотя оба к спиртному были всю жизнь весьма и весьма равнодушны. Тонечка всласть наговорилась с матерью и сёстрами, родными всех мастей и колен.
Но всё хорошее имеет обыкновение быстро заканчиваться.
Через несколько дней пора было ехать на новое место службы.
Вся родня пришла провожать Мусенковых на вокзал Владивостока. Катерина плакала. В последний раз обняв дочь, она сунула той в руку крохотную коробочку.
– Это тебе. От нас с отцом.
Опять слёзы, объятия.
Поезд сердито фыркнул, дал гудок и пошёл, набирая ход, перестукивая колёсами. Тонечка открыла коробочку. Там лежали небольшие золотые серёжки…
Ласковый привет от отца-матери.
Благословение в дальний путь.
Шёл сентябрь 1937 года.
