Читать книгу: «Тонечка и Гриша. Книга о любви», страница 2
Ну, кем бы вы думали?
Маленькой девочкой, Тонечкой.
Вот ужас-то!
Уж как генеральша через сваху уговаривала Катерину отдать им в семью на воспитание восьмилетнюю Тонечку, божась, что дорастёт та в генеральской семье до брачного возраста и только тогда они позволят сыну жениться на ней…
Катерина стояла непоколебимо.
Богопротивное, мол, дело, оставьте нас.
Да тут и Степан вернулся из поездки. Защитил. Но скоро вновь уехал с поездом.
И вот этот октябрьский день, 25 число!
Время поджимало, Белая Гвардия срочно эвакуировалась в Шанхай… Прямо перед погрузкой на корабль, да не по пути к причалу, молодой влюблённый уговорил отца завернуть на бричке к запертому и неприступному дому Терченок. Странно, но отец согласился на это безумное, безнадёжно-отчаянное предприятие. Срывающимся голосом юноша у ворот кричал, умолял маленькую девочку Тонечку бежать с ним! Златые горы сулил!
Бревенчатый дом слепо глядел на юношу бельмами затворённых ставен.
Тонечка дрожала в тёмной горнице, спрятавшись за юбку матери.
Катерина сурово молчала, выжидала.
Генерал велел не задерживаться.
Бричка улетела.
Катерина с усилием перевела дух. И уронила на пол ухват, что стискивала в руке, на всякий случай.
Позже Тонечка учила на курсах, что «в четыре часа дня 25 октября 1922 года части Народно-революционной армии Дальневосточной республики вступили во Владивосток». И по всей большой России закончилась Гражданская война. А ещё через три недели Дальний Восток стал составной частью Советской республики.
Да только тут и окончилась славная история заселения Приморья казачеством: большинство казаков воевали на стороне белых и были вынуждены эмигрировать в Китай, Австралию, США, куда глаза глядят и корабли везут.
История перевернула жёсткую, несгибаемую страницу свою…
3. Тонечка встречает Гришу. «Что есть?»
Вот и наступил 1930 год на советском Дальнем Востоке. Старое прошло. Кануло.
Жизнь потекла совсем по-новому.
Но для Терченковской слободы во многом пока ещё по-старому. Трудно ломаются людские обычаи и представления. Память предков живуча. Декретами не переломишь.
С последних событий минуло ещё восемь лет, в свои шестнадцать Тонечка расцвела обаянием. Всё, ну всё было при ней: кротость, нежная, лукавая улыбка, тёмная коса в руку толщиной – материнское наследство, беловская порода. Вообще, все сёстры Тонечки отличались… нет, вовсе не классической правильностью черт! Очаровывали они игривой живостью и миловидностью. Незлобивостью и надёжностью веяло от них.
Вот и старшая, Марья, уже невеста. Переживал Степан, что не могут они старшей дочери дать достойное приданое.
Не с чего давать.
А скоро свадьба! Жених служит на железной дороге в большом городе Никольске-Уссурийском. Скоро уедет Марья к своему Ивану за тридевять земель, аж за 150 километров от Владивостока, от родных! И будут они там вить своё гнездо, Иван да Марья. Катерина успокаивала мужа, подтрунивала над его «муками совести»:
– Да у неё такое богатое приданое, любой позавидует! Сам считай! Городская дума, газовый завод, две молочных фермы, свой водопровод!
Степан прекращал хмуриться, улыбался солёной шутке жены. А та, подбоченясь, приплясывает перед ним:
– Ох-ох, не дай Бог с казаками знаться! По колено борода – лезет целоваться!
Смеётся, чертовка, ну как тут и не полезть… целоваться?
А улыбчиво-лукавая Тонечка? Уже заглядываются и на неё. Круглолицая и кареглазая, с крохотными ручками и ножками, с врождённым изяществом движений и тактичностью речей. Но при всей кажущейся мягкости, мечтательности и покладистости своей натуры оставалась она казачкой, а значит, проглядывал в ней огонь сильного характера и упрямства. Да и замуж-то Тоня пока не стремилась.
Грамотная и довольно развитая девушка, она хотела учиться. Но, увы, Катерина отпустила Тонечку только на курсы подготовки воспитательниц детских садов.
Да, с новой властью стали организовываться детские сады, увеличивалось количество амбулаторий, школ.
Катерина, казачка твёрдых правил и старых понятий о жизни, не представляла себе дочерей служащими! Дочери должны быть жёнами, матерями, хозяйками в своём дому, а не бегать с портфельчиками на «службу». Служить должны мужчины! Не просто так называют их, мужчин: муж и чин! Оба старших сына Катерины радовали мать, поднимались при новой власти. В люди выходили.
Но, как бы то ни было, под влиянием мужа Степана Катерина согласилась на эти курсы для Тонечки. Всё равно судьба дочери была уже матерью расписана и устроена. Катерина сговорилась со своей подругой и ровней. У той был сын, старше Тонечки лет на семь. По казацким меркам – очень правильно. А Прохор – жених богатый.
Он давно вздыхал по Тонечке. А кто не залюбовался бы юной чаровницей с таким ясным, добрым личиком? От Тонечки просто веяло уютом и весельем, рядом с ней расцветали цветы, солнце выходило из-за тучек. Да и не болтлива она была. От Катерины достались ей степенность и умение твёрдо и весомо сказать как отрезать. Но пылал во всех женщинах Беловых такой мощный женский огонь, что мужчины против воли оборачивались вослед, затаив дыханье.
Ох, хороша была Тонечка!
Катерина уговорилась с Симой, своей двоюродной сестрой, имевшей маленький домик во Владивостоке. В будние дни Тонечка, когда ходила на курсы, гостевала и столовалась у тётки, а на выходные уезжала домой, на Угольную.
Чай, не ближний свет-то!
Тётка любила племянницу за уживчивый характер, за стремление всё уладить, всем помочь, да и любая работа горела в Тонечкиных руках. Сдружилась Тоня и с Галей, старшей дочерью тётки Серафимы.
Теперь Тонечка ходила на курсы. Она уже взрослая! И впервые в жизни получила относительную свободу. Гуляли они с Галей и ухажёром Прохором по Владивостоку, даже раз в музей сходили. Чудно там показалось девушке, но интересно. Тётка отпускала их с Прошей в кино, только чтобы к ужину были дома! С этим у тётки строго. Но ничего, Тонечка привыкла быть под рукой суровой матери и не причиняла тётке хлопот.
А Проша, сговорённый жених, пока что учился – оканчивал школу молодых командиров, готовящую кадры для пограничных застав.
Называлось это учебное заведение – Владивостокская высшая пехотная школа. Была она передислоцирована в марте 1922 года из города Омска во Владивосток, когда 24-ю пехотную Омскую школу командного состава реорганизовали в командные курсы. К тридцатым годам школа уже носила имя Калинина. Готовили во Владивостоке не только строевых военных, обучали там и военных разведчиков, имелось при школе и секретное отделение для иностранных курсантов: корейцев, китайцев, японцев. Забегая вперёд, надо заметить: много пользы принесло это советской России.
Однако главное – в высшей пехотной школе из детей казаков, рабочих и крестьян ковали квалифицированные армейские кадры, офицеров РККА, специалистов широкого профиля. В том числе и пограничников. И учились в этой школе молодых командиров талантливые юноши, придирчиво отобранные по всей стране. По комсомольским путёвкам, партийным распоряжением присылали их отовсюду, со всех концов огромной советской страны.
К концу своего обучения Прохор сдружился с Григорием, сыном брянского крестьянина, из семьи бывших крепостных.
Григорий Мусенков оказался заметной фигурой на курсе. Мало того, что играет на гармони (сам выучился на слух), он и молодец хоть куда: высокий, голубоглазый и русоволосый богатырь с широченными плечами. А ещё в Григории ощущается сила несгибаемая, авторитарность и разумность, заставляющие других признавать в нём «старшего». Теперь сказали бы, что чувствовалась в нём яркая «харизма». Но тогда такое словечко не в ходу было.
В 1930 году приняли его в ряды ВКП(б). Было тогда Григорию 23 года. А появился он на белый свет в знаменательный день – 22 апреля – день рождения вождя всего мирового пролетариата Владимира Ленина. Так-то. Но Григорий считал нескромным упоминать в такой день о себе. Вот и не справлял свой день рождения.
Учился Григорий легко и блестяще, чем заслужил уважение даже самого начальника этих курсов Петра Михайловича – бывшего офицера царской армии, подпоручика, в 1918 году принявшего сторону красных. До назначения во Владивосток Пётр Михайлович был командиром 50-й стрелковой бригады. В числе очень и очень немногих он дважды награждался орденом Красного Знамени за подвиги на фронтах Гражданской войны. Удивительно было Петру Михайловичу наблюдать в парне из глухой брянской деревушки выдающиеся аналитические способности военного, умение трезво и разумно оценить учебную боевую обстановку.
Страсть же к чтению в Григории его просто поражала. Читал курсант мемуары, читал ту специальную техническую и военную литературу, которую начальник курсов рекомендовал или из собственной библиотеки приносил талантливому юноше. С упоением проглатывал Гриша и исторические книги. Или про путешествия, природу. Не жаловал он только приключения или, не дай Бог, «про сыщиков».
– Чепуховина это и ерунда! Только время терять.
– Да брось, Гришка, интересно же! – пытался спорить Прохор, не на шутку увлекавшийся чтивом «про сыщиков».
– Ты математику пересдай! – одёргивал друга Григорий.
Желая впечатлить и хоть в чём-то взять над другом верх, Прохор стал хвастать – ни более ни менее – своей невестой!
Тонечкой!
Да и переусердствовал.
Решил познакомить Гришу с Тонечкой. Козырнуть ею, так сказать, чтобы окончательно сразить друга своим будущим счастьем.
Да.
Ну что тут скажешь? Глупо, конечно. Молодо-зелено…
Вот и познакомил на свою беду.
Дело-то было в том, что матери объявили сговор по казацким обычаям – не выясняя желания невесты. Главным было – желание жениха. А Тонечка, при всей её беззлобности и бесконфликтности, тоже была казачка с горячей кровью. Увы, Прохора она не любила. Ни в кого она пока не была влюблена. Пташкой небесной парила Тонечка, радовалась жизни, как одна только ранняя юность и умеет.
И вдруг грянул гром небесный!
Сошлись звёзды в зените – Тонечка увидела Григория.
А Григорий… в таком случае говорят – разума лишился.
Матери предполагают, но любовь, когда имеет задумки, командует и самой судьбой. Вот так, по её велению брянский паренёк каким-то чудом оказался вдруг на краю света, во Владивостоке. И встретил юную казачку.
Тонечка и Гриша бегали тайком в кино, разговаривали обо всём на свете и скоро поняли, что это – судьба. Одна на двоих. У Гриши не было ни кола ни двора. Не был он завидным и богатым женихом. Не то что Прохор.
И когда Григорий отправился к Катерине просить руки Тонечки, его попросту выгнали взашей.
Даже и слушать не стали.
Степан был в рейсе. Обратиться было не к кому.
Тут судьба в лице Петра Михайловича предложила смелый «кавалерийский наскок».
Раз власть – советская, то и законы – советские.
По его плану, Гриша и Тонечка идут расписываться, а потом молодожёны падут в ноги родителям. Тогда уж мать будет просто обязана принять случившееся и не перечить. На манер Александра Македонского предложил начальник курсов просто разрубить этот «гордиев узел» проблем!
Решено.
Сделано.
Лётом летела Тонечка к условленному месту, чтобы потом степенным шагом под руку с Гришей войти в помещение загса и поставить свои подписи под свидетельством о браке.
Расписались.
И под испытующим взглядом старой, седой регистраторши робко поцеловались. В первый раз в их жизни.
Зарделась Тонечка, бархатными звёздами вспыхнули карие глаза. Издревле от предков передавшимся ей женственным и лукавым взглядом из-под ресниц оглушила она Гришу, камнем застывшего перед ней.
Под руку вышли на улицу.
– Куда теперь, Гришенька?
– Нас в гости позвали, Тосенька. Пойдёшь?
– С тобой? Босая на край света побегу!
– Люблю тебя… До смерти люблю!
– И я, Гришенька… Желанный мой…
4. Злой Рок и Любовь
Осторожнее, Тонечка! Берегись, чтобы не услыхал твои слова ревнивый и злой Рок.
Рок, ревнивый к чужому счастью, к чужой радости.
Рок, злой к чужой жизни.
Остерегайся, чтобы не вспыхнули гневом глазища его – безжалостные и бездонные глубины, в которых мечутся отблески пламени от взрывов и зарева пожарищ, в которых плачут, бьются вдовицы, в которых царит смерть…
Берегись, Тонечка, чтобы не наслал он на вас беды неисчислимые, чтобы не погубил и любовь вашу, да и самоё жизнь!
Кто же может противостоять злому Року?
Мечта и убеждённость – вот то, что так часто создаёт иную реальность, преобразует её.
Надо опереться на твёрдость духа и цельность натуры, чтобы противостоять Року, чтобы вытребовать от судьбы своё счастье.
Тем более если сама Любовь сулит тебе это счастье. Она зрит в будущее и часто небольшими бедами отводит от своих любимцев настоящие трагедии… откупает их, хранимых ею, у Рока – грозного и неумолимого, но склонного к азарту.
Высмотрев новую жертву, хищно навис Рок над молодыми…
Но тут же рядом с ним возникло сияние, запела свирель…
– А! Это ты? Твои избранники? Что предложишь мне за их жизнь?
Любовь на секунду задумалась…
– Я ставлю верность их друг другу во всех испытаниях, а ты – жизнь для них, пусть бедную, пусть тяжёлую, но долгую жизнь! Идёт?
– Идёт! Крути орбиту Земли!
Тёмные энергии теснят со всех сторон границы маленькой Солнечной системы. Свиваются и распрямляются невидимые глазу энергетические спирали, пытаясь пробиться внутрь светлой крепости.
Захватить её. Превратить в пустыню.
Но солнечный ветер стойко удерживает их натиск. В волнах света летят-кружатся планеты.
И каждая поёт на свой лад.
Виолончелью среди инструментального ансамбля Солнечной системы выделяется голос Земли. Глубок он и женственен. По-девичьи красив и по-матерински ласков.
Могучая призрачная рука выхватила прядь чёрных вихрей и, смешав с лучами солнца, скатала всё в туго сжатый сгусток. И, скатав, запустила его прямо к голубому сиянию планеты. Шарик пробежал несколько раз по орбите, как по желобку рулетки… И упал в свою лузу! Взорвался, выпустив на волю случайности и события, беды и испытания, тяжкий труд и лишения, искушения и чёрный туман отчаяния…
– Что же, смотри. Я сделал ход.
– Так много зла? Ты воистину неумолим…
И вот, на подмостках земной жизни начинается следующий акт.
5. Как Тонечка и Гриша пали родителям в ноги. Отъезд на Сахалин
А пока Тонечка и Гриша степенно идут в гости. На скромный свадебный пир. Два преподавателя Гришиного училища, пожилые супруги, пригласили молодых отобедать с ними, отметить такое важное событие – рождение новой советской семьи.
Восторг и страх шли рука об руку с Тонечкой.
Вот она, Тонечка – замужняя!
Но как сказать, как открыться матери, ведь Катерина о Грише и слышать не хочет! Мамочки мои, что теперь будет…
Решено было подождать немного, совсем чуть-чуть. Гриша уже заканчивал учёбу и ждал распределения. Поэтому после «свадебного» обеда Тонечка… просто пошла домой. Одна, без Гриши.
И ничего дома не сказала.
И жизнь покатилась дальше по привычной колее.
Через несколько недель подошло к завершению обучение Гриши. Скоро предстояло ему с молодой женой отбыть к месту службы.
На Сахалин!
Командиром пулемётного взвода!
Откладывать новость долее Тонечка не могла, не смела.
И вот одним нервным днём молодые супруги отправились к Катерине сообщать всё разом: и о том, что Гриша – теперь её, Катерины, зять, и что завтра молодые отбывают на Сахалин, на заставу. И что пути назад теперь нет!
– Гриша, вот и Угольная…
– Пойдём, Тосенька. Да не дрожи ты!
– Ой, Гриша, что будет…
Трепеща душой, на подгибающихся ногах, подошли они к Тонечкиному дому, некоторое время маялись у ворот. Но делать нечего. Зашли, как в прорубь с головой нырнули.
– Мама! Мы с Гришей…
– Тося, дай я объясню. Катерина Павловна, тёща дорогая! Вы поймите, мы с Тоней… поженились мы с Тоней! И всё тут! Вы, Катерина Павловна… У меня предписание ехать завтра на Сахалин. Вот. И мы с Тоней едем завтра. Всё… вот, всё сказал.
И это-то Тонечка! Тихая Тонечка! Упёрла Катерина руки в бока, гневом сузились глаза её, закричала, чуть не завизжала она:
– Антонина! Ты это что удумала! Верно люди говорят: в тихом омуте черти водятся. Ну да я тебя поучу! А ты, зятёк незваный-непрошеный, ступай вон!
Да, дорогие читатели, мало кто может явственно, воочию, представить себе тот возмущённый, просто вулканический гнев, который обжигающей лавой обрушился на головы бедных молодых.
Восемнадцатилетней Тонечке и двадцатипятилетнему Грише!
Катерина, в первые секунды оглушённая новостью, мигом оправилась и фурией накинулись на молодожёнов. Кликнула старших сыновей, те вытолкали из дома Гришу, не смевшего сопротивляться разъярённой тёще и шуринам.
Тонечке же досталось ещё страшнее. Мать побила её, велела братьям связать её ремнями и засунуть, рыдающую, под кровать, чтобы одумалась.
Убитый таким немыслимым, непредугаданным поворотом событий, с небес счастья рухнувший прямиком в пучину мрака, Григорий пошёл куда глаза глядят, куда ноги поведут. Что было ему делать, а? Ведь во Владивостоке он чужак! А Беловых тут – целая слобода!
И привели его ноги, оказавшиеся много умнее головы, прямо на вокзал Владивостока. Там он сел на лавку и стал ожидать возвращения поезда своего тестя, Степана. Поезд прибыл утром.
Измученный Гриша кинулся к Степану и срывающимся голосом, в котором грозили слёзы, поведал, что теперь он, Гриша, ему зять законный: вот, мол, глядите, и бумага есть! И описал всё случившееся и непоправимое!
Степан нахмурился, посуровел. Однако помолчал, подумал. Видно, вспомнил и своё давнее молодое решение. Сухо велел Степан зятю своему новоиспечённому отправляться на причал, к парому на Сахалин. Там ждать, куда кривая выведет.
Сам же поехал домой, на Угольную. Взошёл в дом. Прямо с порога сразу услышал: из-под кровати тихонько скулит Тонечка. Попробуй проплакать столько часов – любой голос сорвётся. Катерина вскинулась рассказывать мужу, жаловаться на непокорную дочь! Махала кулачками, требовала отцовской расправы.
Степан выслушал и её. А после своей родительской властью велел Катерине достать дочь-бунтарку из-под кровати, развязать, дать ей попить и умыться.
Пока его повеления исполняли, он сдёрнул с кровати перину, завернул в неё две подушки, увязал всё ремнями. Не говоря более ни слова жене, не обращая внимания на её вопли, взял Степан свою замужнюю дочь за руку, другой рукой взвалил узел с периной себе на плечо, и вышли они вдвоём из дома. Под слёзы, угрозы и причитания Катерины…
По дороге во Владивосток рассказала Тонечка отцу всё как было. Про сильную-пресильную любовь их с Гришей, про то, что расписались они и ждали долго-долго, целых три недели, когда Гриша окончит школу и получит назначение, что жить без Гриши она, Тонечка, не будет!
И не просите!
Пойдёт на Синюю сопку и головой вниз кинется!
Срывалась Тонечка и на слёзы, конечно. Отец молчал, но уже не так хмуро глядел, даже улыбнулся себе в усы, на отчаянную дочь свою глядя.
Вот и добрались они до причала. На причале тесть, опять-таки молча, сурово глянул Григорию в его обалделые от нежданного счастья глаза, вручил молодому мужу зарёванную Тонечку, жену законную, и узел с приданым. Потом в ответ на немую мольбу в очах Тонечки, махнув рукой на женин гнев, дал им своё родительское благословение!
Но затем строго приказал: с причала не уходить, ибо за родню жены и бывшего жениха Прохора он, Степан, поручиться не может. Месть и лупцевание до смерти у казаков – дело обычное.
И сказать даже нельзя, как всю свою жизнь Гриша был благодарен Степану за такое решение, за то, что благословил он их!
Вот ведь как вышло: уезжает Гриша пограничником на остров Сахалин с любимой своей женой. И жизнь кажется ему райским садом!
Тонечка и Гриша были бесконечно счастливы.
Их не мучили никакие вопросы. Что там ждёт в тумане Тихого океана?
Какие приключения могут их встретить на разделённом границей с Японией огромном острове?
Кто же то может знать. А раз так, к чему тревожиться?
Главное – они вместе! На всю жизнь!
Шёл 1932 год.
6. Остров Сахалин. Первая застава. История «чёрной реки» жизни
На Сахалин было послано довольно много только что обученных выпускников Владивостокской высшей пехотной школы. И тех, кто с молодыми жёнами ехал, и холостых. Требовалось усилить пограничную структуру острова. Комендатуры, заставы и маневренные группы – везде и всюду ощущалась нехватка людей. С весёлым галдежом, с шутками и надеждами плыла молодёжь на большом пароме с материка на остров, в город Александровск-Сахалинский.
Пели под Гришину гармошку!
И «Паровоз, вперёд лети!», и «Как родная меня мать провожала…».
А потом, когда немного угомонились и посерьёзнели от вида океанского великолепия вокруг, Тонечка попросила Гришу сыграть «Амурские волны». Напела ему.
И ведь вышло! Хорошо у них вышло, душевно.
Заслушались молодые пограничники. Безыскусное, искреннее любование звучало в голосе Тонечки: вот он каков, её милый Приморский край!
Прибыл паром на место.
Пришвартовался.
Пора сходить на неизведанный и новый берег их теперешней жизни.
Тонечка в длинном пальто и пуховом платке, Гриша, как всегда, в шинели до пят, высоких сапогах и буденовке – молодой командир с юной женой. Раскраснелась Тонечка на снежном ветру – залюбовался Григорий.
Но неласково встретил их северный Сахалин, всего лишь семь лет тому назад опять отбитый у Японии. Тяжёлое зрелище являл собой и сам город Александровск-Сахалинский.
Ещё во Владивостоке начальник школы, ощутимо выделявший Гришу среди других курсантов, советовал своему «протеже» прочесть книги по истории освоения Сахалина офицерами российского императорского флота. Иногда и беседовал с Григорием о прочитанном, проверял, усвоил ли тот.
– Ты теперь видишь, Григорий, что остров этот, столь желанный многим государствам, стал предметом раздоров между Россией и Японией.
– Так точно, товарищ начальник школы.
– Не стоит так официально, мы же с тобой беседуем. Обрати внимание, ведь ранее и Франция имела здесь свой интерес. Ты можешь мне это обосновать и доказать?
– Так точно, Франция посылала свою экспедицию под командованием Ивана Лаперуза, и теперь один пролив носит его имя…
Начальник улыбался шутке Гриши.
– Верно, граф Жан-Франсуа́ де Гало́ де Лаперу́з, Иван, как ты сказал, отметился и в истории нашего острова и на карте. Хорошо. А что ты можешь сказать о местном населении?
– Изначально Сахалин был заселён нивхами и айнами.
Ещё раньше, читая книги, рекомендованные ему начальником школы, Гриша думал о судьбе местного населения. Тихо жили себе, ловили рыбу, охотились, женились, рожали детей, умирали в срок… Считали эту землю своей… называли её «земля бога устья», да вдруг выяснили, что это уже никак не их земля. Налетели японцы! Перевернули жизнь острова по-своему, не так, как привычно было исконным жителям.
Да кто их о чём спрашивал?
Нивхов и айнов! Исконных-то жителей?
Японцы методично лишали их земли «бога устья» да и самой жизни.
Так что когда пришёл русский транспорт «Байкал», местных на острове уже оставалось мало… Постарались японцы-то.
А тем временем беседа-экзамен шла своим чередом.
– Как этот остров называют в Японии? Почему?
– Японцы дали острову имя – Карафуто. Так и теперь зовут. Это от айнского очень длинного названия…
– Верно, айны называли свой дом «земля бога устья» – «камуй-кара-путо-я-мосир». Японцы сократили его до «Карафуто».
Вопросы и ответы сыпались градом.
– В котором году остров был объявлен российским владением?
– В 1850 году. Русский транспорт «Байкал» под командой адмирала Невельского Геннадия Ивановича поднял российский флаг на Нижнем Амуре и объявил Сахалин российским островом!
– Что ты можешь сказать о принадлежности острова в период с 1850 по 1875 год?
– Пять лет остров находился в русско-японском совместном владении, но в 1875 году Россия «выменяла» его у Японии целиком. То есть обменяла на Северные Курилы.
Григорий помнил, что, прочитав отчёт писателя Чехова о поездке того на Сахалин, был возмущён прочитанным до глубины своей молодой и горячей души.
Как же! Царское правительство выменяло остров и тут же нашло Сахалину такое «интересное» применение.
Вот истинно – «интересное»!
Каторга!
И Пётр Михайлович, начальник школы, думал о том же.
О каторге.
Необъятные просторы, богатые леса, рыба, крабы, уголь, нефть, газ, местами и золото.
И – полное безлюдье. Остров замкнут в цепь гор-сопок, дальше – холодные и гибельные просторы океана.
Вот и решили тогда сделать Сахалин «русской Австралией».
Местом ссылки каторжных.
С одной стороны – «эксперимент по перевоспитанию» закоренелых душегубов и мошенников наивысшего разряда, таких, о которых и доселе легенды в народе ходят.
Одна история про Соньку Золотую ручку чего стоит!
С другой стороны – промышленникам местным и купцам народишко-то нужен был… ох как нужен! А где было брать? Каким калачом сюда рабочий люд заманивать? Нет такого калача на свете.
Холодный и невыносимо тяжёлый климат вкупе с каторжной работой быстро «угомонил» пересыльных каторжан. А про то, как жили они, в каких бараках, продуваемых мокрыми ледяными ветрами, какой тухлятиной кормили «перевоспитуемых» – об этом лучше промолчать. Вот и бежали «подопытные» в сопки, болота и леса Сахалина. А иные – за великое благо посчитали подрядиться на постройку Великого Северного железнодорожного пути. Там им всяко лучше было, чем здесь – на острове.
Горько усмехнулся про себя Пётр Михайлович.
– Задумаешься тут, уж не сам ли адмирал Невельской невольно наложил «чёрное» заклятие на самые восточные пределы российского государства, когда ошибочно называл остров Сахалином? Перепутал, видишь ты, с маньчжурским
названием великой реки Амура – «Сахалян-улла» («Чёрная река»). Вот и стал
остров каторжан «чёрной рекой», потоком людских смертей и мучений!
И то. Как было тогда?
Два с половиной месяца пешего пути до переправы, первые пять лет – ручные и ножные кандалы и тачка, к которой осуждённый был прикован. Смертная казнь за ослушание, лесозаготовки, строительные работы и тирания «старших».
По окончании каторжного срока «воспитуемые» выходили на поселение тут же на острове.
Перед первой революцией 1905 года эта «Чёрная река» жизни несла в своих водах около 46 тысяч человек заключённых, ссыльнопоселенцев, вольных жителей и около двух тысяч коренного народа айнов – если судить по документам того времени.
В ту проклятую русско-японскую войну Россия, проигравшая сторона, много потеряла.
– Курсант Мусенков, что явилось одним из результатов поражения царской России в русско-японской войне?
– После поражения Российской империи в войне 1904—1905 годов по Портсмутскому мирному договору царская Россия потеряла южную часть Сахалина и все Курилы.
Да, кипел ярой мыслью Григорий, опять пришли японцы!
И пришли-то по-хозяйски!
Выселили всех русских, очистили юг острова от разбойников из числа бежавших каторжных. Стали твёрдой ногой промышленности и железных дорог на «земли бога устья», Карафуто. Каменные здания храмов, администраций и музеев, шахты и заводы выросли там, где стояли бараки каторги. Потекли ручейки японских переселенцев, слились в реки, и через 15 лет на юге острова проживало более 100 тысяч человек. Но айнов уже не было.
Вернее, осталось около восьмисот человек.
Зато было много корейцев, насильно перевезённых сюда, чтобы было кому работать в шахтах и на заводах, чтобы было кому умирать во славу этой… как её? Древней Ямато! Собака её бери!
А вот северная часть острова…
После поражения в русско-японской войне население разом упало и духом, и численностью. Что это за население – семь тысяч человек? Это даже не те 46 тысяч каторжных, проживавших тут до войны! По рассказам беженцев с Сахалина: куда ни глянь – везде заросшие дороги, засыпанные камнями узкоколейки, пустые дома бывших поселений, заброшенные угольные шахты. Главный город Александровск-Сахалинский захирел. Старые, царской постройки, городские здания обветшали. Вот люди всё бросали и уезжали на материк.
Северная часть «Чёрной реки», Сахалина, понеслась по порогам и стремнинам жизни. Закружилась в политическом водовороте противоречивых устремлений: амбиций, злобы, ярости, преданности царю и верности присяге, алчности. Во всей той пене, что противостояние идей выносит на гребень волны бытия людского.
Вопрос – ответ, вопрос – ответ.
Крутится событийный калейдоскоп, что ни день – новая картинка: новая администрация от временного правительства, декреты советской власти, снова переворот. И новые указы, теперь от Колчака. Затем новые постановления – уже от советской власти…
И всё в городе Александровске-Сахалинском. А где ещё? Не в тайге же у медведей? Не слишком ли много перемен властного блюда для семи тысяч жителей? Однако раз подали к общему столу, видели глазки, что ручки брали? Теперь ешьте, хоть повылезьте.
Вот и съели.
В 1920 году японцы, пользуясь слабостью нашей Страны Советов, опять завладели всем островом. Высадили двухтысячный десант в многострадальном Александровске.
Отчего японцам было теряться?
Их вон сколько, а тут – несколько тысяч жителей, да ещё измотанных постоянной сменой правителей.
Пять лет длилась японская оккупация. Но новые хозяева обустраивать северную часть острова тоже не спешили. Удовлетворились только тем, что выловили по лесам и сопкам всех сбежавших каторжан, сделавшихся по ту пору натуральными разбойниками.
«Внимательнее, – выругал себя Гриша, – отвечай на новый вопрос начальника школы!»
– Курсант, каковы были действия японской стороны, захватившей северную часть острова в 1920 году?
– Японцы поставили свою администрацию, ввели свои законы и празднование дня рождения их императора. Переименовали всё, что имело русские названия. Населённые пункты и даже улицы. Чтобы и память о русском стереть…
– Но потом, в 1925 году, – добавил Гриша, – вернули-таки японцы неправедно захваченную северную часть. По договору вернули. Пекинская конвенция от 1925 г. «Об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией».
– Всё верно. Отлично, курсант.
– Спасибо, товарищ начальник школы!
– Теперь ты видишь, как наша советская страна нуждается в пограничниках, в тебе лично? Как сейчас, в 1932 году, нашему молодому советскому государству катастрофически не хватает сил восстановить на Сахалине нормальную жизнь?
– Так точно, вижу. И не пожалею ни крови, ни жизни своей.
Пётр Михайлович с удовольствием оглядел ладную фигуру вытянувшегося перед ним курсанта в форменной гимнастёрке и шароварах, высоких сапогах. На тёмно-синей форме красиво выделялись зелёные нагрудные и нарукавные клапаны, алела суконная звезда.
Ясное, открытое лицо сияет искренностью.
Хороший командир-пограничник перед ним.
Достойная смена.
