Читать книгу: «Копьево. Остров «Детство». Рассказы», страница 2
А еще ей интересно, как в таком доме все умещались, если кроме бабули здесь еще и все её сестры жили, и братья, и отец, и бабушка? Но с расспросами не лезет, а то баба Маруся опять начнет длинно говорить.
Баба Маруся – смешная. Часто говорит Иринке: «Ой, как ты изменилась. Такая ласковая была…» Не понимает, что ли, что она выросла? «Я же большая уже! Стыдно как-то с бабушками обниматься-целоваться». Даже про то, что спит она всё лето с бабушкой на одной кровати – никому не рассказывает. Просмеют!
Больше всего в Ужуре она любит бывать у бабы Клавы. Это дедушки сестра. Вот она всё понимает, не лезет со своими «нежностями телячьими». У нее дома красиво, везде салфеточки, а во дворе кролики живут в клетках. И она – самая добрая бабушка для всех, потому что своих детей и внуков у нее почему-то нет. Баба Клава шьет красивые платья. Однажды она Иринке показывала, как надо подшивать подол, если он оторвался немного и пуговицу. Неинтересно! А главное, зачем шить самой, если есть бабушка? Она всё умеет!
Когда баба Клава приезжает к ним с бабулей в гости, Иринка ходит за ней «хвостом». Так и ходят вместе: то к какому-то деду – её брату двоюродному, то к каким-то племянникам Сергеевым. Там в доме много детей, очень много. Одни большие, другие маленькие, есть и ровесники Иринки, но они ей не нравятся. Мальчишки, да еще какие-то вечно грязные. Их мать варит суп в огромных кастрюлях, а пирогов печет целый таз. Они тоже все бабу Клаву любят. Иринка терпеливо ждет, пока она поговорит и попьет чаю, а потом начинает тянуть ее домой. Что тут сидеть? Скучно!
Еще две «дедушкины» сестры в Москве живут, приезжают редко. Иринка только Ольгу знает из «московских» родственников. Её привозят к бабе Клаве погостить. Она ей – племянница.
«Ох, нравная у них Ольга, – говорит про нее бабуля. – Поперечная». Иринке Ольга тоже не очень нравится. Командовать любит. Понятно, она-то большая, уже школу заканчивает. Смеялась, что Иринка с соседом Алешкой дружит.
А что такого? Они дружат «всю жизнь». А как вырастут – решили жениться. Алешка согласен.
Он живет в соседнем доме. Два окна его дома прямо во двор бабушки «глядят». Поэтому Алешка видит, когда она из дома гулять выходит, и сразу перелазит через высокий забор к ней. А если ее долго нет – заходит в дом и ждет, пока она соберется на улицу.
Алешка живет всегда с дедушкой и бабушкой. Он называет их «маманя» и «папаня». ЧуднО!
Он в город осенью не уезжает, тут же в деревне в школу ходит. Мама у него есть, но она приезжает только летом на месяц. Алешка ее не очень любит, сердится почему-то. И вообще он серьезный, смеяться не любит. Он и в огороде помогает «папане» и возится с ним в гараже. Скоро научится мотоцикл водить. Но больше всего ему нравится мастерить что-нибудь. Они строят под яблоней в саду домик из старых досок. Он прибивает всё, строгает. Получается красиво. После школы он поедет в Ленинград учиться на строителя. Там у него дядя и тетя живут. Ну, и Иринка, понятно, поедет с ним. Ленинград – город красивый, она на картинках видела, и отец про него много рассказывает – он в этом городе в институте учился.
Но где она будет учиться, она еще твердо не решила. Ей хочется быть то учительницей, то продавцом, а иногда проводницей на поезде. А на прошлой неделе, когда она с велосипеда упала – сильно колено разбила, и бабуля водила ее в больницу, так ей захотелось стать врачом. А бабуля говорит, что она прямо «актриса из погорелого театра». Может, артисткой стать? Ладно, решит еще.
* * *
…. – Баба, а правда, что Люськина мама моей мамы лучшей подружкой была?
– Правда! Дружили с детства. Вместе пели, выступали. Галя – отличница была, серьезная. Думали, она в институт, а она замуж вдруг «выскочила» за Геру нашего. Он как раз из армии пришел.
«Этого хорошо, – думает Иринка, – что тетя Галя здесь живет и Люську родила. А то уехала бы в город, как мама, и к кому тогда летом ходить?»
К тете Гале и дяде Гере она очень любит ходить в гости. У них книжек много, а еще у «Уси-Тани» стена в их комнате вся заклеена разными фотографиями артистов из журналов. Их столько много, что можно, наверное, час разглядывать. Очень красиво! Но ей мама не разрешает дома такую красоту клеить. И пластинок у них много, они часто включают проигрыватель. А у бабушки дома только патефон. Ручку крутишь-крутишь, он тебе поиграет немного.
Один раз она пошла с Люськой на вокзал в киоск. Там пластинки новые привезли. Люська себе купила, и она тоже купила. Дома на патефон поставила пластинку. А она как захрипит. Оказалось, что для него пластинки толстые специальные должны быть. Вот так и испортила свою новую пластинку, даже поплакала.
А бабушка: «За битого двух небитых дают». Это значит, «на ошибках учатся».
Вот такая бабуля. Раз! – скажет пословицу, и всё понятно.
* * *
…Бабушка берет свою клеенчатую сумку, они выходят в сени, потом на крыльцо, закрывают дверь на большой навесной замок. Иринка бежит к Дозорке, сует ему угощение, а потом к калитке.
– Куда ты, стрекоза? – кричит бабушка. – Не беги быстро, не угонишься за тобой.
«Как можно ходить, когда хочется лететь?»
Распахнув калитку, Иринка выскакивает в проулок и весело бежит по нему, раскинув руки как крылья, навстречу еще одному счастливому дню своего детства.
* * *
На нитку времени воспоминаний жемчуг
По бусинке нанизываю я.
Вот это-школа, кукла в белом платьице,
А эти бусинки – мои друзья.
Но жемчуг, как известно очень хрупок,
И непрочна тонюсенькая нить.
И потому воспоминаний бусы
Я буду очень бережно хранить.
2016г.Из книги «Академи наш „Б“ класс»
«Войнушка»
Марии Александровне
посвящается.
– Ну, Машка, поймаем мы тебя! Получишь! – «конопатый» Васька грозит ей кулаком.
– Поймай сначала! – Машка уже готова показать ему язык, но вспоминает, что говорила недавно воспитательница о культурных девочках. А так хочется быть культурной! Стать такой же, как она, Елена Николаевна. Какая красивая: всегда белая блузочка, строгий серый костюм, волосы короткие, гребеночкой подколоты. А еще… она бы Ваську все время в углу держала.
Девчонки бегут в заросли боярышника, прятаться.
– Давай туда лучше, – подружка кивает ей на дверь старенького сарая.
– Бегите! – командует Машка, – я только листик найду, а то все колено ободрала.
Девчонки убегают, а она срывает тонкий листик подорожника, и, послюнявив его, прижимает к ранке. Тепло, солнце припекает, тихо, отважный муравей поднимается всё выше по травинке. Машка играет с ним, прутиком преграждает ему путь, и, забывая про игру, растягивается на мягкой траве.
Они играют в «войнушку». Играют каждый день. А во что еще им играть, если где-то там, за горами и полями, взрослые играют в свою – смертельную «войнушку»? Долго играют и никак не могут закончить.
Машка у девчонок заводила, они ее слушаются. И учится она во втором классе лучше всех, послушная, и воспитатели ее хвалят, и все же, все же…
…Как приятно порой человеку знать, что он не один. Что не один он болеет, страдает, воюет, несет свой «крест» сиротской жизни, не один жует пшеничную кашу на завтрак, ходит строем, поет песни. Ты не один, вон, сколько таких вокруг! – но почему от этого не легче? Потому, наверное, что каждый всегда хочет быть одним – единственным для кого-то, пусть для одного, пусть без тарелки казенных щей, голодный и одетый в старое платьице или латаные штаны.
…Утро было такое серое, а может быть, это ей так показалось? Может быть, солнце светило во всю свою летнюю силушку, как и сегодня, только она забыла? Ей было страшно. Так страшно, когда в животе всё сжимается, сердечко колотится, как бешеное и даже не текут слезы.
Тетя, взяв крепко за ручонку, уводит ее из дома. Сначала они идут до понтонного моста через Ангару, потом по длинной пыльной дороге. Дорога идет вдоль железнодорожной насыпи. Иногда рядом проходят поезда. В другой раз Машка обязательно бы остановилась и поглядела на них, но сейчас ей тревожно, и потому ей кажется, что и поезда тревожно посвистывают, проносясь мимо. Еще один мост – деревянный длинный – через Иркут.
Машка уже устала, хочется пить, но тетка подгоняет ее: «Некогда рассиживаться, нас ждут, там попьешь», и они идут дальше мимо какого-то поселка, большой деревянной школы, потом проходят небольшое болотце и вон, наконец-то он, дом на пригорке. Большой такой зеленый дом, на втором этаже верандой опоясан. За ним три барака, роща, озеро.
Слово такое хорошее вроде бы – «детский дом». Дети, значит, там живут. Много детей! «Есть с кем играть, ей там лучше будет, она там будет сытая и игрушек там полно». Тетя все время говорит и говорит, поспешно и сбивчиво, без конца теребит кончики платка.
Они стоят у двери в кабинет, кого-то ждут, Машка стоит, молчит. Она уже большая. Все понимает.
…Мамы больше нет. Нет ее прохладных тонких рук, веселого смеха, поцелуйчиков, ее цветастого платья с кружевным воротничком. Последнее время она всё лежала и лежала на кровати. За хозяйку была старшая сестра Маринка. Только она ходила с карточками за хлебом, а потом аккуратно разрезала его на кусочки. Маленькие кусочки! Раз и нет их. Тогда Машка шла к матери. Еще два кусочка хлеба на блюдечке ей Маринка ставила возле кровати на табуретку. Машка ходила по комнате, поглядывала на них.
«Лезь сюда!» – мама откидывала краешек одеяла у стены, когда Маринка выходила из комнаты. И Машка юркала к ней под бочок, прижималась крепко, натягивала одеяло на голову. Мама отдавала ей кусочки, и она с удовольствием съедала их прямо там – под одеялом. Маринка возвращалась с пузырьком в руках, капала несколько капель в чашку с водой:
– Что, правда всё съела? – строго спрашивала она. – На, тогда лекарство пей!
– Съела, доченька, съела, – говорила та быстро и покорно пила.
А Машка хитренькая, лежала тихонько, молчала, будто нет ее. Знала, что Маринка ругаться будет. Нехорошо, наверное, было – кусочки эти есть, но так хотелось.
А месяц назад тетка взяла ее в гости. Машка пошла нехотя, у тетки маленькая темная комната, на кровати лежит ее муж, его все называют трудным словом «контуженный». Он обычно молчит, лежит тихо, но иногда вдруг, вскрикивает: «Вперед! В атаку», садится и машет руками. Машка его побаивается, но делать нечего, пошла в гости. А потом вернулась домой, забежала в комнату матери… кровать пустая… «Отмаялась», – сказала тетка.
Отца Машка почти не помнит. Помнит только, как подбрасывали ее сильные руки, а она смеялась. А потом его не стало, и все говорили: «Пропал без вести». Ну, пропал и пропал. Она его не помнит совершенно. Главное – рядом была мама, старшая сестра. И вот теперь мамы нет. А сестра? Она сама еще маленькая. Ее, наверное, тоже уведут из их чистой квартирки с печкой, кроватью, кружевной шторкой на окне.
…Тетка торопливо целует её на прощанье и быстро уходит по длинному коридору. В детском «доме», и, правда, много детей. Ходят, смотрят с интересом.
…Утром всех вывели на прополку. «Вот твоя грядка теперь, – ласково улыбнулась воспитательница. – Ее надо прополоть». И она пошла дальше. Машка уставилась на грядку во все глаза. «Прополоть». Легко сказать, а какие тут травинки надо выдернуть? Так-то она смекалистая, ее всегда хвалили, но вот… «прополка». Не было у них грядок, а только квартира в центре города в старинном доме. Не знает Машка ничего про грядки. Она любит сидеть на высоком крылечке, людей разглядывать, а что еще делать, если обуви нет? Маринке туфли нужнее, а валенки летом не оденешь. Босиком бегала – ногу порезала, на крылечке лучше. Люди спешат мимо, все разные, лошадки с повозками проедут. Интересно! А тут… огород, грядки. А зябко как! Ветерок что ли холодный такой? Их в огород привели только в майках да трусишках. Поежилась! Села рядом с грядкой.
– Что же ты, ничего не делаешь? – снова подошла Елена Николаевна.
– Зябко мне!
Прохладные руки трогают лоб.
– Иди обратно, в дом. Там печка топится, посиди пока возле нее.
«Языки» пламени весело «пляшут» в печке. Машка прислоняется к ней. Хорошо! Закрывает глаза. Дом, улицы, лица, старый заяц на кровати, все начинает кружиться, как карусель, прохладная рука ложиться на лоб… «Мама! Мамочка!»…Темнота…
… – Ну что, проснулась, красавица? – старый доктор весело глядит из-под седых бровей. – Теперь на поправку пойдем!
Надо же! В больнице с воспаленьем легких среди жаркого лета. Машке тогда захотелось тоже стать доктором, ходить по палате и назначать порошки и уколы. Хотя нет, уколы – это больно, она будет только порошками лечить. Скорей бы вырасти, а пока приводят обратно в «детский дом».
…Нет! Не нравится этот дом Машке. Сейчас ничего – притерпелась, а после больницы два раза убегала. Оба раза на мосту поймали. Там строгие дяденьки с ружьями всё время ходят. Ее ругали потом, но не очень, а Елена Николаевна не ругала, она добрая и искала Машке семью. И нашла! Пришли мужчина и женщина, забрали ее к себе домой.
Машка сначала обрадовалась, улыбаются, куклу подарили, хоть не новая кукла, но своя, с ней играть можно долго и никто не отберет. Квартира в доме на первом этаже, кухонька, две комнаты; вещей каких-то много лежит. Спать постелили в большой комнате на диване, перед этим накормили, расспрашивали. Но ночью не спалось – с непривычки, наверное; долго ворочалась, а потом слышит – шепотом переговариваются:
– Хорошая девчонка вроде, смышленая, но говорил тебе, парнишку надо брать!
– Да чего парнишку? Знаешь ведь, девчонкам больше подают.
У Машки в душе похолодело, как тогда – страшным зимним утром…
…Болела Маринка, и с карточками тетка ее в очередь поставила. Самой ей на работу, а опаздывать нельзя ни на минуточку, вот и пришлось Машку отправлять. Тетка поверх всей одежды укутала ее в свою шаль, да крепко так подвязала, один нос торчит, к магазину привела, возле дядечки какого-то поставила и попросила его за Машкой «приглядывать». А ей наказала строго в очереди стоять, и как только к прилавку подойдет, карточки из кармана вытащить и продавщице отдать – та ей хлеб, а с хлебом сразу домой. Чего тут трудного? Темно еще на улице, очередь медленно движется, Машке хочется спать, к дядьке этому прислонилась, задремала. У прилавка очнулась, в карман шубейки залезла, а карточек… нет!
Вот тогда узнала в первый раз, что такое «холод в душе». Как будто ей мороз с улицы внутрь забрался, и остудил руки, ноги – не пошевелить. Она знала – нет карточек – хлеба не дадут, и как она тогда домой придет, что скажет? Машка начала так кричать и плакать, что очередь заволновалась, зашумела, и продавщица громко крикнула: «Давайте, товарищи, поделимся с ребенком!» И люди проходили, отдавали продавщице карточки, а она от каждого по нескольку граммов отнимала. Машка стояла долго, пока продавщица не протянула ей булку хлеба. Поделились люди, а Машка тогда и «спасибо» не сказала, схватила булку эту крепко в руки и бегом до дому бежала.
И сейчас вот страшно стало и холодно.
«Вон что! Это, значит, плохо оденут и заставят клянчить еду».
Машка таких детей видела много раз. «Нет! Не хочу!» Она полежала еще, а когда услышала, как похрапывают «родители» во сне, тихонько встала, оделась, открыла щеколду дверную и выскользнула из квартиры. Дорогу она помнила хорошо. Страшно, конечно, было идти ночью одной, быстро скользила по ночным улицам, как мышка, только у школы остановилась. Присела на школьное крылечко, решила, что никуда больше не побежит из «детского дома». Так ее утром спящую и нашла сторожиха.
С тех пор Машка из «дома» ни ногой. С девчонками дружит, а вот мальчишек терпеть не может. Дразнятся, дерутся, но и она им спуску не дает. Когда сражаются они, дерется на палках не хуже. Ну и пусть синяки, царапины – заживут. Они все знают, что на войне еще труднее, там взрывы и стреляют. Их в детдоме учат: «Плакать нельзя! Друзей предавать нельзя! Жаловаться нельзя!»
… – А, попалась! – слышит она радостный вопль над самым ухом. Машка вскакивает, но поздно. Цепкие руки мальчишек уже держат ее крепко, и тащат к большому корпусу, где у них в большой комнате на втором этаже проводят «пытки». Девчонки выбегают из сарая и бегут следом. Игра закончилась.
В комнате, где обычно спят 20 человек, стоит, кроме кроватей, большой стол, за которым обычно делают уроки. Машка правила знает. Она ложится на стол, ее связывают простынями руки и ноги, а потом Васька берет полотенце, скручивает его, завязывает в три узла, мочит в соленой воде и бьет по спине. Больно! Машка сжимает губы. Закричал, заплакал – «пытки» заканчиваются. Нет, она плакать не будет. Не дождется Васька! Она ни за что не будет плакать! Васька бьет снова.
«Неужели на войне тоже делают так больно? Зачем? Зачем люди делают друг другу больно? … Ничего! Потерплю еще! Вот совсем уже невмоготу будет – заплачу».
Мокрый узел вновь опускается на ее спину. Машка еще крепче сжимает губы, прикусывает нижнюю. Девчонки сидят на кроватях, ерзают, смотрят виновато. Надо терпеть! Попалась – сама виновата, нельзя так на войне. Ее подружка соскакивает с кровати и подбегает к столу. Мальчишки недовольно галдят.
«Еще ударит Васька – точно заплачу», – решает Машка, – очень уж больно». Подружка, наклонившись к ней, видит ее лицо, исказившееся от боли, и не выдерживает. Она с криком бежит к двери, остальные девчонки тоже кидаются за ней вслед. «Елена Николаевна, там Машку убивают…»
Мальчишки тоже бегут врассыпную – кто куда, а Васька торопливо отвязывает простыни и спрашивает опасливо:
– Тоже жаловаться побежишь?
Машка молчит, думает. Спина еще горит от ударов, саднит больная коленка, но почему на душе хорошо?
«Вот так вот! Вытерпела, не заплакала! Жалко, конечно, что сегодня мы проиграли войнушку… и Ваську жалко… опять ему попадет, а у него папку на фронте убили, и брата старшего, и мама тоже умерла, а он все мечтает сбежать, в поезд пробраться и на войну уехать – фашистов бить! Но не палкой, а прямо из ружья стрелять насмерть. Вот только Васька крови боится, и уколов, и читает плохо – еле-еле по слогам – ругает его учительница. Но, когда его „пытали“ прошлый раз – тоже не расплакался. И я теперь тоже могу с ним на войну убежать! Надо подумать…»
Машка слазит со стола, смотрит на Ваську.
– Нет, не побегу жаловаться, – говорит она, наконец. – В другой раз я тебя поймаю, тоже получишь! А хочешь? … Я тебя научу читать быстро? Если читать не умеешь – куда убежишь? И еще припасы нужны. Хочешь, вместе делать будем?
Васька удивленно таращит на нее глаза, потом неуверенно кивает. Машка идет к выходу, а он, уважительно глядя на нее, идет следом.
Машка не знает еще, что на фронт она не убежит, что ждет её полуголодная, но веселая юность с койкой в общежитии, простые радости и горести. И, что в самые тяжелые моменты своей жизни – многотрудной жизни доктора сельской «глубинки», она не раз будет вспоминать и этот день, и эту «войнушку», и то, что «плакать она не будет. Не дождется Васька»!
Аська
«Легко выбирать между хорошим и плохим. Например, кто будет долго думать, что предпочесть: белый песок пляжа на экзотическом острове в компании шикарного мужчины или „дикий“ замусоренный пляжик на речушке рядом с родительской „фазендой“ в полном одиночестве? Чаще выбирать приходится из плохого и очень плохого».
Именно так думала Аська, которой предстоял выбор: провести свой короткий отпуск в четырех стенах родной квартиры или на родительской даче, где хотя бы можно позагорать на прополке вечных грядок. Выбор был сделан.
Тяжело вздохнув, Аська собрала сумку и поспешила к вокзалу.
Народу в электричке оказалось, на удивление, немного, нашлось даже свободное место. Втиснувшись между приятной старушкой и сонным мужичком, она, наконец-то, вздохнула с облегчением:
«Пристегните ремни. Желаем счастливого полета!»
Электричка, нервно вздрогнув, застучала в направлении Софоновки, где Аська проводила почти каждое лето с момента своего рождения.
«Когда я научусь откладывать на отдых? Вон, Маринка… приезжая, квартиру снимает, родителей «под боком» нет, а одевается… как куколка и постоянно куда-то летает. «Ах, чудесный ресторанчик в Неаполе… ах, уютный французский отельчик…».
А я два года «угробила» на Васечку. Асечка и Васечка! Надо же так «вляпаться»?! И главное, не придерешься! Сама ведь на него внимание обратила. Васечка – компьютерный гений. «Заскочи на минуточку!» Заскочил.
На минуточку, потом на пять, не успела сообразить, уже поселился с пожитками, и щетка зубная в ванной стоит. Да ладно. Сама ведь этого хотела. Казалось так все хорошо, и главное, надежно. Добрый, ласковый, даже не курит. Сидел у компьютера безобидно. Цветочек раз в неделю, конфетки иногда купит. А Асечка… рубашки гладит, продукты покупает, ужин подает. «Поигралась» в семью? Нет, чтобы задуматься, что Васечка до тебя тоже где-то жил и не бедствовал. С мамой ему некомфортно, как же – взрослый вроде мужик. Вот и ищет «мамозаменителей». А она? Планы строить начала. Дура! И главное, не возражал, денежки копил. «Конечно, Асечка, потом… поедем, устроим, купим»….
А весной тихо «слился», купил шикарный «внедорожник» и поселился у очередной дурищи. И какие претензии? Не ругался, не скандалил, ничего не украл… кроме двух лет жизни. Дааааа! За уроки надо платить…»
…Аська открыла калитку. Изрядно заросший со времени последнего трудового десанта родителей участок выглядел, как беспризорник на вокзале среди нарядной публики. Она неспешно переоделась и присела к грядкам. Машинально прополов одну, Аська встала, расправила плечи и довольным взглядом оценила свою работу.
«Вот и глаза открылись у грядки», – любила говорить бабушка, когда ровные рядки посадок, освободившись от сорной травы, начинали радовать глаз.
Когда Аське было одиноко, обидно или нестерпимо «болела душа», она всегда искала укромный уголок, в котором можно тихо поплакать. Слезы очищали душу, как теплый дождь омывает грязную придорожную листву, и можно было жить дальше. Она плакала так с раннего детства, почему-то стыдясь бурного выражения чувств. Вот и сюда она приехала поплакать вволю. Дома на это не хватало сил, так она загрузила себя работой. А тут было время и место. Но плакать почему-то расхотелось. Светило солнце, беззаботно чирикали птицы.
«Красота! Все-таки все мы – „дети природы“. Хорошо-то как».
События последних дней показались вдруг такими далекими. Неужели, это, правда, было с ней?
Аська уже собиралась зайти в дом, как из-за забора ее окликнула соседка.
– А я гляжу, Асечка приехала! Надолго?
– Здрасьте, теть Маша! Не знаю. Пока не надоест. В отпуске я.
– Заходи, Асечка! Почаевничаем! Я как раз пироги сделала с картошкой.
От этого предложения отказаться было сложно. Впервые за неделю Аська почувствовала, что проголодалась. Она ополоснула руки, натянула сарафан и поспешила к соседке. Прежде в двухэтажном доме тети Маши ей бывать не доводилось. Внутри дом оказался хорош – продуман до мелочей – и больше, пожалуй, походил на городскую квартиру, обставленную с комфортом и любовью. Тетя Маша радостно захлопотала по хозяйству, сноровисто накрывая на стол. И хотя выглядела она как обычно: располневшая, с тронутыми сединой волосами; и даже халат на ней был все тот же: китайский, с какими-то яркими причудливыми узорами, – чувствовалась в ней какая-то усталость и надломленность. Казалось, что делает она все скорее машинально, по привычке, а еще Аська почувствовала, что соскучилась соседка по общению – раньше не была так говорлива. Это удивило.
Обычно была тетя Маша энергичной молчаливой «пчелкой». Грядки у нее всегда были идеальными, белье – «белоснежным». Она без конца что-то полола, подрезала, сушила, варила, заготавливала. Муж был ей под «стать». Иногда он уезжал на вахты, а в остальное время что-то строгал, приколачивал, доводя свой домик до идеала. Участок они прибрели давно, построили дом, и сначала как все, приезжали летом, а несколько лет назад перебрались сюда совсем, отдав квартиру сыну с молодой женой.
– А где дядя Саша? – спросила Аська, ответив на дежурные вопросы.
Соседка вдруг умолкла и стала ритмично размешивать сахар в чашке.
– Нет его…. Ушел он от нас, – сказала она с такой болью в голосе, что Аська нервно глотнула, едва не поперхнувшись пирогом. Увидев ее испуганные глаза, тетя Маша замахала руками и с трудом улыбнулась.
– Да живой он, живой. Просто от меня ушел он этой зимой. Я думала, все знают. Хотя… вечно люди думают, что их жизнь всем интересна.
Аська немного помолчала, «переваривая» новость.
– А от меня ушел Васька, – вдруг сказала она, дивясь собственной откровенности. Обсуждать эту тему она не могла еще ни с кем, даже со своей лучшей подругой. Теперь уже тетя Маша сочувственно посмотрела на нее, потом сказала:
– Конечно, можно сказать – как это теперь модно, – что все мужики – сволочи. Так ведь это неправда. Это жизнь… Откуда любовь приходит и куда уходит? Сколько я передумала за эти месяцы. Саша ведь мой ушел к «молоденькой», чуть тебя старше. Думала, вместе век и доживем. Всё ведь сами создали, во все это столько души вложили. Дом вот, сын вырос, внук уже. А он вон чего! Ох, наревелась я украдкой. – Тетя Маша нервно затеребила лежавший на коленях платок. – И, главное, стыдоба какая! Особенно перед сыном с невесткой. Вроде ничего не украла, а кажется, что все пальцем показывают. Бывают, конечно, у мужчин такие помутнения, так ведь лет в сорок, а тут до пенсии рукой подать.
С вахты приехал прошлым летом, ходит, как чужой, все из рук у него валится. Испугалась сначала, что заболел. А он… влюбился! Еле из него эту правду окаянную выпытала… каялся передо мной… плакал даже. Всё твердил, мол, «будем жить, как и прежде». У меня хоть внутри всё «огнем горело» от обиды, подумала: «Ладно, всё бывает. Перетерпит – забудет. Ну, оступился, не устоял перед молоденькой. Так-то он девушками даже в юности не шибко увлекался. А тут? Может, нашло „помрачение“ какое? Переживём! Я перетерплю, и у него „блажь“ пройдет».
А потом вижу – не проходит…. не просто увлечение оказалось. Живем вроде вместе, а как чужие. Вроде рядом сидит, а мыслями… далёко. Не думала, что это так страшно.
Они немного помолчали, вспоминая свое.
– А знаешь, я же спортсменка была, – улыбнулась тетя Маша грустно. – Худющая, как ты. Смешно? Правда-правда! Спортсменка, активистка, хотя, не красавица. А в Сашу влюбилась в институте. Замуж выскочила. Все забросила: учебу, спорт, родила сразу сына. С тех пор вот – пироги пеку…
Аська смотрела на нее «во все глаза», но образ юной спортсменки как-то не вязался с обликом этой немолодой женщины, одной из многих, вечно снующих по магазинам с кошёлками, неухоженных и безвкусно одетых. Она поймала себя на мысли, что для молодых, люди постарше – это люди «бесполые», как родители. Смешно даже представить, что у них какая-то любовь, страсти, нежности.
– Я не жалею, что так прожила. Неправда ведь, когда говорят, что всё делают для других, всё мы делаем и для себя тоже. Я семейные хлопоты люблю, хоть их и мало ценят. Семья для человека – главное в жизни, но что-то я упустила. Вот так, собрала ему вещи и отпустила. Сначала хотела сама уйти, так он не позволил.
– Как? Сами отпустили? – изумилась Аська.
– Да… Сложно, конечно. Стыдно, больно, но ничего… привыкаю понемногу. Мне все равно легче… у меня сын, невестка хорошая, внук «золотой». Больше сын беспокоит. Злой стал на отца, простить не может.
– А вы его простили?
– Может и не до конца еще… гложет обида. За что со мной так? А с другой стороны посмотреть, в чем виноват – то он? Не в рабстве жил, а в любви, уважении. Жили хорошо, многие завидовали. Уважение осталось, вот только любовь у него прошла. Нет, можно было бы оставить. Так ведь это же мУка ему была, да и мне…
Лицо ее скривилось от боли, и она вновь задумалась.
– Всю жизнь я хотела, чтобы ему было хорошо. А тут что, на муку обреку? Лучше сама перетерплю, пусть он счастливо живет.
– А если это не любовь у него, а всё же это… помрачение рассудка?
– Может быть. Пусть живет «свою» жизнь, разбирается сам. Я ему не судья!
– А если обратно попросится, пустите?
– Не знаю. Честно скажу – не знаю. Да он и не просился, так что чего об этом думать? Я планы особо строить перестала. Только одно знаю точно: сломанную чашку склеить можно, вот только пить из нее больше нельзя…
Они поговорили еще: две брошенные женщины.
Аська вернулась в свой домик, легла, но сон никак не шел. В конце концов, искрутившись на жестком стареньком диванчике, она встала и вышла на крыльцо. Ночь была теплая, а небо чистое и звездное. Огромные звезды сияли так близко, что у нее захватило дух. Она вспомнила вдруг, как в девятом классе дружила с Сережкой из соседней школы. Высокий, худенький, он робко брал ее за руку, и они часами гуляли под звездным небом, а он рассказывал ей про созвездия, «черные дыры». Дружба не сложилась, зато с тех пор она могла найти в небе много созвездий и любимое созвездие Ориона.
«Люди смотрят и смотрят на небо. Для нас оно вечно и непостижимо, как Любовь. А ведь, пожалуй, только она наполняет смыслом нашу жизнь. Любовь, в которой не ищешь выгоды, гарантий, которая все прощает. Она дается не всем, приходит ниоткуда и уходит, когда захочет. Но именно такой Любви мы жаждем всем своим существом».
Собственный недавний роман показался ей таким пошлым и смешным, что стало стыдно.
«Я подожду! Я жду тебя, моя Любовь…». Ей захотелось крикнуть это слова громко, но кругом стояла такая «звенящая» тишина, что она не решилась, а прошептала их, как молитву.
На перекрестке
Себя я ощущаю условной единицей,
Когда поток машин,
Куда-то мимо мчится.
И рядом люди-люди,
Такие ж единицы,
Сливаясь в массу серую,
Свои теряют лица.
И мир мне, вдруг, покажется
Игрой воображенья,
Когда кругом царит
Безумное движенье.
И жизнь мне, вдруг, покажется
Бессмысленной игрой…
Стряхну я наваждение,
И, поспешу домой.
Где я такая личная и
Индивидуальная.
Любимая, ленивая,
И в чем-то гениальная.
И это вот осмыслив,
Я честно говорю:
Я перекрестки улиц
Ужасно не люблю!))
2015 декабрь
