Читать книгу: «Неправильный оборотень», страница 4
– А Лийска что сказала?
– Да чо дитё после таких мученьев скажет? Как перекинулась, беленька, крохотная, худющая, одни глазищи зелёные на лице да волосёшки, что огонь. Говорит, то ли Лийса, то ли Вийса. Только и лепечет: «Лийса-Вийса». А видать, раз перекинулась, то годков пять-шесть есть, а больше ничё не знаем. Уж сколько годов-то прошло – никто её не ищет. Вот и думаем, что ворюги те её родителев порешили, а её, верно, магам на опыты везли, и Уруску покрали для того же… А зверёв выпустили с клеток. Правда, не все в лес-то побежали. Да ты ж нашего Волчка помнишь, он в прошлом году сдох – вот он из тех. Увязался за Ррыком, верно, вожака признал, так у Ррыка поначалу во дворе и жил. Ррык его потом к нам привёл, потому как сам – то здесь, то уезжает. И покормить-то волка может забыть, у него ж и скотины сроду не было.
Я вспомнил нашего угрюмого сторожа, что жил во дворе. Он, действительно, никогда не играл, домашних не трогал, но и панибратства не позволял. Аккуратно освобождаясь от детских ручонок, нырял куда-нибудь под сарай, чтобы не достали. И только при появлении Ррыка оживлялся, ходил следом, не сводя с него глаз, и с радостью бросался выполнять нехитрые поручения вожака – привести того-то или унести что-нибудь тому-то. И никогда не ошибался, хотя был простым зверем.
Впрочем, он довольно долго прожил для волка – надо бы спросить у отца или Ррыка…
– …Верена-то и приютила девчонку. А рыжая эта только с Вереной да с Урусом ласковая. Сам, чать, слыхал, как языком чешет. Ты ей слово скажешь – она те десять, иной раз не посмотрит, что старше…
Да уж, всем в деревне ведомо, что Лийсу лучше не задевать, а лучше всех это знают несостоявшиеся женихи. Хотя вот который год, только начинается течка у лисицы, а уж полный двор оборотней.
А ведь по годам Лийска считается перестарком, но желающих не становится меньше. Неужто, лисица и впрямь ждёт, когда Урус в силу войдёт?
Вспомнилась картина на сеновале, да так ярко, что опять кинуло в жар. Так ведь, действительно, Уруса могут убить.
В этом году Гром к ней в женихи набивался. А он зверь матёрый, злой и хитрый, с ним мало кто потягаться может. Да и я бы даже и не подумал с ним спорить, я ж – щенок против него. Вспомнилась радость Уруса и моя стычка с дикими – я даже не понял, на кого пошёл, сгоряча заступился за своих.
– Да видать, девчонка-т не из простых…
Это о ком бабка говорит? А-а, всё ещё про Лийску.
– За стол-то, как впервораз сели, она на краешке стула присела, спинка пряменько-пряменько, ручки сложила по-благородному. Каша-то простая, овсяная. А она ложечку так красиво ручкой-то взяла, понемножечку в ротик накладывает. Не хлюпает, не дует на кашу и не сопит. Прям вся такая, как картинка. После еды «спасибо» говорит. А вот работу какую, там полы помыть аль посуду, ничё не умела, всему её Верена учила. Видать, с прислужниками жила. Вот вся такая благородная, а не искали никто… А может, издалеча привезли… Илка у ей есть.
– Чего?
– Илка. Да ты ж видал, Уруска тоже теперь илкой в мясо тыкает.
Вспомнилось, что, действительно, брат за столом ел не просто ножом, а с помощью приспособления, похожего на маленькие вилы. Вилка, вот как называется. Ну да, уже год как пользуется, мне как-то всё равно было.
– Это всяки благородные илкой-то кушают, а она и Уруса приохотила. И ведь не ищут… А гости на празднике-то тож илками тыкались… Оборотень заморский был, хвастал, тигрой перекидывается. Тигра – эт кошка полосатая большая, незнай, страшная аль нет. Ррык про тигру сказывал. А с ём маг заморский, сам важный, а всё про тя выспрашивал – чё да как. Ну, там Ррык с Ариткой отбрёхивались…
Чего ещё бабка понарассказывала бы – неизвестно, в двери ввалился Арыска. Взлохмаченный, рубашка разодрана, штаны на коленке порваны, один глаз совсем заплыл, ободранным кулаком под носом кровь вперемешку с соплями подтирает. Тихо всхлипывая, упрямо супил брови.
– Арыс! Арыска, чевой-то с тобой сдеялось? Кто ж те рожу-то начистил?
– А чо… а чо! Он предатель! На нашего Гора нападал! Ы-ы-ы-ы…
Не выдержав, братишка заревел басом, размазывая по ссадинам солёные слёзы, добавляя сукровицу из носа – щиплет же ссадины, поморщился я.
– Ты ж смотри, Лагора защищал! Ах, защитник ты наш! Правильно в морду им дал, своих защищать надо. А ты тож ему наподдал никак?
Слёзный поток моментально иссяк.
– Я ему в ухо дал! А потом по кумполу… и пинул по заду, когда он пошёл. Вот! И ещё врежу, только придёт играться! – размахивал руками, показывая, как дрался, Арыска и не заметил, что уже сидит у меня на коленях.
– Да никак ты с дружком своим Мираком сцепился?
– Он мне не дружок теперь, он – предатель! Он на нашего Гора нападал!
– А чево ж он предатель-то? Гор ему кто? Никто. Эт тебе он – братка любимый, а Мираку он не нужон! – на этих словах мальчишка опять сдвинул брови и сжал кулачки. – А там мамка с папкой евойные любимые! Как же он их-то предаст? Никак нельзя папку с мамкой предавать, хоть ты сто раз ему дружок.
– Так чо ж, папку не предавал, да. А на Гора-то нашего нападал!
– Вот за то, што он на брательника твово нападал, ты правильно ему всыпал, только он не предатель. Разумешь отличья-то?
– Разумею. Баб, я ему ещё всыплю и играться с ним не буду!
Насчёт «всыплю», похоже, всё наоборот. Скорее, Мирак всыпал Арыске. Как-никак, он уже перекидывался, а это уже давало перевес в силах. Надо бы позаниматься с братишкой, научить приёмам в драке.
– Ты, Арыс, большой уже! А большие, они только за волчицу дерутся.
– Ещё за вожака… – Арыска перебрался поближе к бабке, а я тихонько улизнул от вопросов и ответов.
***
Вечером Урус передал наказ вожака прийти с утра на занятия.
Я разлёгся на траве у ручья, протекающего позади нашего ряда домов. За ручьём начинался луг, на котором деревенские выпасали коз да гусей – всякую мелкую скотину. А дальше шёл лес, перемежающийся выпасными лугами. На тех лугах росла столь отменная трава, что все понимающие, видевшие луга впервые, поражались. Ещё бы! Трава там была по пояс самому высокому человеку. Мягкая, не грубая. Что важно, ядовитых для скотины трав почти не было. Такие благодатные пастбища трудно найти.
Вот на этих лугах и паслись основные стада коров и лошадей, принадлежащих деревенским и нашей семье в том числе. Там-то и подрабатывал Урус пастухом-табунщиком до поры. Вчера да сегодня брат отдыхал. Кому пастушить на время праздника, табунщики бросали жребий, от которого Ура благородно отстранили – все понимали, что брату «особенного» необходимо быть на празднике.
Отец вместе с Ррыком и сегодня встречались с гостями да посланниками, всё вели какие-то переговоры – чую, в тех переговорах не однажды перемыли мне все кости. Мать с другими женщинами тоже находилась где-то возле отца с вожаком – гостей необходимо было и накормить, и напоить.
А ко мне приходили друзья. Вспоминали праздник, делились тем, кто что услышал, кто чего увидел, кто с кем ушёл. Смеясь, вспоминали, как мы все с девчонками удрали от взрослых к овину, играли в бутылочку с поцелуями. Как Рамиса, Варина и Орринка – вот егоза, втёрлась-таки в игры старших – мухлевали, чтобы поцеловаться со мной. И как кузнецова дочка Христя, видя такое безобразие, вытащила меня из круга, уволокла за овин, да там сама накинулась с поцелуями, уже начала и кофту на себе расстёгивать. А Орринка, визжа, бросилась в драку с этой Христей.
Конец Христиным притязаниям положил Урус, вдруг появившийся из-за того самого овина. Верно, они с Лийской там устроились, а тут мы!
Парни долго хохотали после моего признания, что мало что помню из того, что происходило после застолья, и с кем из девчонок целовался, смеялись: «Только им не говори!».
Друзья уже ушли, а я сидел, смотрел на закат, ручей и луга. Мыслей никаких не было. Было просто хорошо!
Урус пришёл и устроился рядом, когда заря уже догорала. Откинулся на пологую кочку за спиной, потянулся. Вид у брата был довольный, в сгущающихся сумерках глаза его пересверкивали по-волчьи.
– Хорошо-то как…
Помолчали.
– Ррык передал, что завтра с утра ждёт тебя на занятия.
– Так быстро?
– Знаешь, там такое творится …
– Где? С кем?
– Ты же сегодня со двора, считай, не выходил. А в деревне из-за этих гостей дым коромыслом стоит. Ррыку с отцом достаётся, – хмыкнул. – Представляешь, маг из Бормита свою дочь за тебя сватает! Говорит, звездочёты напророчили ей выйти замуж за великого оборотня!
Глядя на моё ошеломлённое лицо, расхохотался от души.
– Лагор – ты сейчас самый завидный жених по всем государствам. Как принц или король! К тебе как обращаться? Ваше Величество или ещё как? Ты только скажи… Ха-ха-ха! Говорит, дети великими магами буду-у-у…
Урус согнулся, хохоча в голос, а у меня волосы дыбом встали от перспективы женитьбы. Да ещё на неизвестной девице!
– А-а вожак что говорит?
– Говорит – мал ещё, не дорос… женилка не выросла… Ха-ха-ха-а! Так и говорит, – Урус от хохота совсем обессилел, из глаз уже слёзы текли.
Кое-как успокоившись, пояснил:
– Это он сказанул, когда маг совсем на него насел – мол, дочь в самом соку, самое время замуж выдавать. Говорит, звездочёты не врут.
– А Ррык что?
– А Ррык говорит – раз звездочёты не врут, то значит, так и будет. Говорит – мы тоже звездочётов спросим, мол, не думали так быстро женить, а теперь спросим.
– Ур! Да что ж такое творится-то?! Зверь ненормальный, да ещё женить хотят! Зачем мне-то это всё?! Я обычным быть хочу-у…
– Но-но! Зверя не обижай! Ты его ещё толком не чувствуешь, а вот прислушайся к себе, каково ему! Он у тебя послушный и правильный, а ты его так… как предаёшь… – с Уруса всё веселье как ветром сдуло, на скулах желваки застыли, и глаза зло сощурились.
Я прислушался к себе и показалось, что слышу тихое сопение, как будто, всхлипы… волной откуда-то изнутри наплыла обида… Вроде, долго-долго копилась, и вот именно сейчас осозналась.
– Я правда его обидел.
– Ты себя обидел! Он – часть тебя, и выходит, ты сам себе не понравился, сам себя невзлюбил… сам себя предал! Нельзя так, Горка! Он же теперь опасаться станет всего. Обычные олени в лесу волков обязательно опасаются, и никакому рогатому в башку не придёт – на волка напасть. А твой зверь, не глядя на такие правила для оленей, на целую стаю попёр!
– Да я из-за бабули, за неё испугался, вот и не думал…
– Не думал он! Да пойми ты, есть звери и есть мы. У зверей свои законы, а мы-то сначала люди, потом только звери… Ну, не знаю, как тебе это объяснить! Понимаешь, да будь твой зверь хоть хомячком, он всё равно также поступил бы, и волки также бы отступили! М-м, ну как тебе ещё сказать? – Урус даже головой замотал в отчаянии.
Но до меня, наверное, что-то стало доходить:
– То есть, важен не вид зверя?
– Да, характер… решимость… Важно, что ты не испугался и попёр на них. Это для «диких» важна видимость, и они считают себя сильными, потому что они волки. Они не понимают, что важнее не сила лап и челюстей, а характер… э-э-э, сила духа, вот, – помолчав, – потому, Гром и не станет никогда вожаком, потому что в душе опасается и трусит. Он только исподтишка гадить может.
Да-а, выдал мне брат!
– Ур, а когда ты ходишь на игрища к Лийсе, то....
Глядя в ночное небо, волк расцвёл мечтательной улыбкой.
– Лийса… – имя лисицы было произнесено с нежностью. – Я люблю её, Горка! И, кажется, уже больше никак, а я всё больше и больше её люблю! И никому не отдам! Гром в этом году приходил на игрища. Ты думаешь, ему лисица была нужна? Как же? Он знал, что я там буду. Я каждый год к Лийске прихожу. Я ведь, когда совсем пацаном был и ещё не перекидывался ни разу, знал, что не дорос до жениховских игрищ, но не мог её уступить. Всегда дрался за мою лисичку. И почти всегда мне доставалось.И Гром пришёл покуражиться, чтобы Ррыку досадить, унизив племянника. Только просчитался «дикий»! Да, мне досталось от него, но и я ему меток наставил! Видел, верно, у него шрам через всю морду? Это я ему метку поставил! Как только глаз уцелел? Получилась у нас ничья, а Лийса ко мне вышла. Представляешь? Лийса теперь моя! И никто теперь не поспорит. Я, как только очухался, Лийсу к Зверяне повёл, попросил её в невесты.
– А?
– И богиня разрешила! Вот, смотри! Это начальная метка! – брат сунул мне под нос левую руку, на котором с тыльной стороны и впрямь красовалась какая-то загогулина.
– Подожди, Ур. А бабка не знает. Волнуется за тебя, боится, что убьют из-за Лийсы. И если Лийса тебя выбрала, да и богиня согласилась, то почему вы ещё не вместе?
– Не вместе? Отец с Ррыком сказали, что после твоего оборота объявим, к камню при всех пойдём, а свадьбу ещё и по-людски сыграем. Я сначала обиделся, а сейчас вижу, что действительно, столько хлопот им от твоего оборота. Гости ещё эти…
– Да что такого особенного с моим оборотом? С чего столько гостей понаехало? Кто я им? Ну, пусть особенный. Вот олень получился… и только. Для этого нужно было в такие дали тащиться, аж, из самого Бормита? Никак, месяца полтора, а то и все два, добирались. Оно того стоило? Ррык говорил, что и наш князь постоянно обо мне справляется. Зачем я им нужен? На диковину посмотреть? Больно хлопотно, да и накладно!
Урус, помолчав, задумчиво произнёс:
– Краем уха слыхал я, что нам не всё, что в пророчестве сказано, говорят. Видать, что-то совсем серьёзное там сказано, и ты там каким-то боком – вот и наблюдают. Наверно, от тебя какое-то важное дело зависеть будет.
– Да я мальчишка ещё!
– Не скажи, Лагор. Вроде бы и пацан, да ещё олень, уж точно не хищник, чего бы там бабка ни говорила, – хмыкнул, – но в четырнадцать лет, да в первом обороте ни один оборотень против стаи не выстоял бы.
– Ур, да говорил же, не специально я.
– А такое специально и не сделаешь. Оно само собой только может получиться.
Слова Уруса про пророчество подтвердились уже на следующий день. А пока мы пошли домой ужинать.
После праздника
Ох, и обиделась бабуля на Уруса, что тот ничего ей не сказал про Лийскин выбор. Она и услыхала-то эту новость нечаянно от матери этим же вечером, когда та посетовала, что хлопоты не заканчиваются.
– Только Лагору «обращение» справили, да вот уже и Урусу свадьбу делать надо.
Бабка ахала и охала, что вот уже вся деревня слышала про скорую свадьбу, а она, родная прабабка, вынянчившая этого самого правнука, знать ничего не знает:
– И вот прям, как старая дура была бы, кабы кто с деревни спрашивать начал бы. И как эт так сверсталось-то, что никакая баба ишшо не спросила? Никак Горушке, оленёнку моему, ишшо косточки перемывають. А кабы спросили? А? Позору не оберёшьси, родну бабку обошёл такой вестью!
Уруса было жалко, я никогда ещё не видел своего брата таким виноватым.
– Баб, вот ей-богу, мы тебе сюрприз сделать хотели! Да только…
– А-а, и сюриз ишшо какой-то, да всё мне на мою стару голову. Ростила, холила внучка старшенького и вот оно…
Мать, тоже чувствуя свою вину перед старшим сыном за то, что проговорилась ненароком, вступилась:
– Баб, да успокойся ты. Сюрприз – это подарок неожиданный, радостный, значит…
– Ха, подарочком одарить, значить, решили?! Эт, кады Лийска в подоле уже притащила бы? На те, бабка, подарочек, сюриз называется! Уж все вкруг языками перетёрли, а родна бабуля ни сном, ни духом…
Урус не выдержал, бухнулся перед бабкой на колени, та так и застыла с открытым ртом.
– Баб, прости ты меня, неразумного. Не хотел я тебя обидеть! Честное благородное, вот прям сегодня собирались объявить. Ррык с отцом наказали объявление сделать только после оборота Лагорова.
Ррык с отцом легки на помине, как раз зашли в дом да так и замерли на пороге, узрев Уруса на коленях перед бабкой.
Услышав последние слова, вожак подтвердил:
– Да, мам, ты уж прости, но соединение и свадьбу Уруса мы немного отодвинули. Сама видишь, сколько хлопот с приезжими гостями. Лийса, вроде бы, не в обиде. Взрослая уже, понимает такие обстоятельства. Да и не на годы, только на несколько дней задержка.
Урус, уткнувшись в бабкины колени, пробубнил:
– Баб, мы с Лийсой первенца нашего в твою честь назовём, всё равно, кто будет.
Ошарашенная бабка перевела глаза с вожака на Уруса, погладив его по голове, растроганно всхлипнула:
– Сам-то ишшо из пелёнок давно ли вывалилси, а туды ж, уж первенца называть, ты его поначалу сделай…
Урус, пользуясь только что полученным благорасположением, подхватился:
– Баб, я за Лийсой побегу. Чтоб всё честь по чести было.
– Ну, бежи-бежи. Жених, а никакой солидности – всё носится, всё бегаит…
***
Спозаранку, выгнав скотину в деревенское стадо, мать разбудила меня. Урус уже ушёл на дальнее пастбище. Прихлёбывая молоко из кринки, я посочувствовал брату, вынужденному подняться в такую рань, да ещё после того, как вчера засиделись допоздна.
На Лийсу и Уруса, восседавших возле бабки за столом, уставленном снедью, было интересно смотреть. Лисица была непривычно тихой и молчаливой, глаза её не отрывались от жениха, изумрудно посвёркивая. Урус тихо млел, бережно держа лисицу за руку, лицо его сияло. Никогда не видел своего брата таким счастливым!
Кроме простой любви к своей семье, я ещё не знал других привязанностей. Конечно, видел отношения мужчин и женщин в деревне, парней и девчонок, но были они какие-то… приземлённые что ли, иногда откровенно некрасивые. Временами казалось, что ничего особенного и не представляет эта, так называемая, любовь.
Но, глядя на брата с Лийсой, начал понимать, что, наверное, не всё так просто. Опять же, если взять отношения отца и матери – ровные, уважительные, с долей юмора. Да и бабуля рассказывала, что с мужем у них была любовь истинной пары – а это вообще из области легенд. Значит, что-то всё-таки есть во всех этих страстях?
М-да, мне ведь тоже когда-то встретится девушка, которую я полюблю? От этой мысли я малость офигел. Ну, никак не укладывалось у меня в голове, что я могу относиться к какой-нибудь совершенно чужой девчонке так… как, например, Урус к своей Лийсе.
Вот именно! Лийса-то своя! Вредная, языкастая, но одновременно своя, знакомая с детства. И даже на такую вредную мой брат смотрит с бесконечной нежностью!
Я попытался представить, как смотрю с нежностью на… да на Варинку, хотя бы. Нет, на Христю… А-а-а-а! Да на малолетнюю Орринку приятнее смотреть, чем на Варинку и Христю вместе взятых! Ну их всех! Лучше совсем никого не представлять.
По другую сторону стола, напротив жениха с невестой расположились мать и Верена, то и дело всхлипывающие – то вместе, то попеременно. Отец пристроился возле матери, которая тут же уткнулась мокрым носом ему в плечо.
А Ррык присел рядом со знахаркой и, вроде бы ненароком, приобнял её, что-то проговорив на ухо. Та, опустив глаза, засмущалась, щёки полыхнули румянцем.
Интересно. Помнится, прабабка говорила, что Верена по Ррыку всю жизнь страдает. Может, закончатся её страдания? Да и Ррыку давно пора личную жизнь налаживать. Отчаянно хотелось добра этому сильному волку, который был для меня даже роднее отца – настолько он был близок нашей семье. Да что там, он и был нашей семьёй!
Сколько себя помню, Ррык постоянно присутствовал в нашей жизни, ничего в семье не решалось без него. Он был вожаком оборотней в деревне, верховным вожаком всего ареала оборотней и неформальным главой нашей семьи. Отец, сильный и властный волк во многом, физически равный дяде, а, может, даже и превосходящий его по силе – он, тем не менее, безоговорочно признавал главенство вожака и полностью поддерживал его.
Во! Поймал себя на мысли, что даже про дядьку думаю с большей нежностью, чем про знакомых девчонок. Конечно, он же мне родной, а те совсем чужие.
А-а, так нужно встретить такую, которая родной мне покажется? Хм…
Вообще-то у оборотней принято обходиться без сватовства и всяких свадеб. Это у людей наворочено всяких обычаев да обрядов, ритуалов разных – всё, чтобы найти причину попраздноватьда покуролесить.
А оборотни обычно проще обходятся. Сходят молодые к камню Зверяны, отдадут по капле своей крови, богиня их и поженит, поставив парные метки. Такая вот свадьба оборотней!
От величины и места расположения меток сразу видно, насколько пара подходит друг другу. Зверяна и пошутить может. Поставит метки на пятках. Или под мышками. Отец, смеясь, рассказывал, как видел супругов с метками на ушах.
Но так, говорят, раньше соединялись.
Нынче же, по-новомодному принято заручиться предварительным разрешением у Зверяны, получить начальные метки. А потом уже можно свидетелей приглашать на соединение, чтобы все желающие могли лицезреть момент одобрения богиней. Вот эта самая мода на свидетелей и пришла к нам от людей.
– Будто знаку богини доверье потеряли, – ворчала бабка Мьяра, но сама же горячо пожелала присутствовать на соединении у камня. – Порадуюсь за внучка. Авось и Зверяну прочувствую! Давненько я с ей не встречалася.
Хм, вот так вот запросто с богиней повстречаться? Похоже, бабуля много что может!
Ритуал сватовства тоже пришёл к нам от людей.
Само сватовство было проведено не совсем по правилам. По-людски положено было делать обряд у невесты дома. Но из уважения к главе рода, старейшине оборотней – нашей прабабке Мьяре – Верена совсем не была против нарушения обычаев. А Лийсе, похоже, было абсолютно наплевать, как всё происходит – по обычаям или нет – главное, наконец, она с Урусом вместе, и богиня своё разрешение дала.
Их нежная и столь долгая привязанность друг к другу поражала и удивляла. Пожалуй, ни с кем Урус не был так близок, как с рыжей лисицей. Я, бывало, даже иногда ревновал брата.
Ещё детьми они раз по десять на дню бегали друг к другу по каждой малости. Урус старался придумать любую причину, чтобы лишний раз сходить в дом к знахарке. Да и голосок Лийсы частенько звенел в нашем дворе, а рыжая огненная шевелюра резко выделялась среди наших тёмных голов за обеденным столом.
Бабуля верно говорила – было что-то другое, отличное от других деревенских, в поведении лисицы. Несмотря на бойкий характер, она во время еды всегда вела себя чинно, не болтала, ела очень аккуратно – не таскала куски из соседней тарелки, не чавкала и не чмокала. Даже мама, по-моему, подбиралась в её присутствии и тоже старалась вести себя соответствующе.
А уж сколько нареканий мы выслушали от матери и бабки за поведение, когда нам в пример ставили Лийсу.
Было дело, я, семилетний мальчишка, налетел с кулаками на лисицу. Она уже вступила в подростковую пору и была много выше меня. Уж больно достали тогда нравоучения старших с экивоками на Лийсу, как нужно вести себя. Ну, и не нашёл ничего лучше, как выместить свою досаду на рыжей девчонке – причине многочисленных выговоров и наказаний, как мне тогда казалось.
Урус не дал даже один разочек стукнуть рыжую, так навалял мне, заступаясь за подружку, что после того случая я стал десятой дорогой обходить лисицу. С тех пор и стал избегать общества Лийсы, стараясь не вникать в события, так или иначе связанные с ней. Вот и прошляпил тот момент, когда нежная дружба брата и лисицы переросла в любовные отношения.
И ведь смеялись над ними в деревне, особенно в пору, когда Лийска стала подростком. Девчонка вытянулась и стала выше Уруса на две головы. И всё равно, эти двое ходили по деревне, держась за руки.
Уже тогда, услышав очередную колкость, брат кидался с кулаками в защиту подруги, несмотря на рост, возраст и количество насмешников. И часто ходил битый, с синяками, пока не начал оборачиваться. Сразу добавилось сил и скорости, да и побои моментально залечивались оборотом.
Может, такая истовая самоотверженность друга и покорила сердце лисицы? Лийса упрямо гоняла многочисленных женихов и вопреки обычаям встречалась с парнем младше себя, что осуждалось деревенскими. Но мало-помалу односельчане свыклись и даже стали гордиться такой примечательной парой.
Года три назад отец взял меня с собой на мельницу за мукой. А там я подслушал, как Рона, волчица с другой улицы, рассказывала тётке из соседней деревни про брата с подружкой да всё сетовала, что не пришлось ей в жизни встретить такого мужчину, который так хлестался б за неё, и всё недоумевала:
– За какие ж такие хорошести так свезло рыжей малолетке?
Эти два слова – «хлестался» и «хорошести» – привели меня в полное недоумение.
Слово «хлестался» прочно ассоциировалось с «хлестанием кнутом», и я мучительно старался вспомнить, с кем же мой брат мог хлестаться кнутом. Да и «хорошести»… Ну да, к двенадцати годам я уже понял, что Лийса всё-таки хорошая, но что такое «хорошести»? Как-то звучало это… не по-доброму, что ли.
Меня так занимали эти вопросы, что, помучавшись догадками, напрямую спросил у Уруса – вид выпученных, обалделых глаз брата повеселил. Он никак не мог понять из моих путаных слов, кого же отхлестал, кроме той вредной пятнистой тёлки из стада, то и дело норовившей удрать в лес, в котором нет добрых оборотней, а недавно завелась новая волчья стая, которую…
– Тьфу, Лагор, да кого ж я мог хлестать-то? А-а, так «хлестался» означает драку?
И тут, видимо, вспомнив толстую Рону – и как только она умудряется оборачиваться? – захохотал.
– Да-а, за тётку Рону вряд ли волки дрались. Скорее, она своего мужика у какой-нибудь бабы кулаками отбила! А хорошести… – зло сощурились глаза. – Запущу-ка я эту вредную тёлку к тётке Роне в огород и скажу, что сама сбежала. Будут ей хорошести в полном объёме, чтоб языком трепать некогда было!
Тряхнув головой, я отогнал мысли о брате. Взглянув на небо, понял, что пора поторапливаться на встречу с Ррыком.
Странно, почему вожак не захотел переговорить со мной дома, даже словом не обмолвился накануне, а официально велел прийти на занятия, хотя, как я понял, других обучающихся кроме меня не будет.
Что гадать? Встречусь с вожаком, тогда узнаю.
Ррык вышел мне навстречу, когда я только подходил к его дому. Махнул рукой в сторону соседнего, там жил наш главный деревенский маг Тимофеич. А к нему-то зачем? Я ж уже перекинулся, мне теперь помощь мага не нужна. Недоумевая, шагнул вслед за Ррыком на двор мага, поморщился.
Всем хорош наш главный маг! Приветлив, обаятелен… У нас его любят. Рядом с ним возникало ощущение… надёжности, что ли. Только… запах. Мне совершенно не нравился запах Тимофеича – кислый, с примесью какой-то противной сладости. Но, кажется, кроме меня никого это не беспокоило. Даже Урус на мои расспросы недоумённо пожимал плечами.
– Ну, да. Запашок от него не очень… Но мужик хороший! Надёжный.
Тем не менее, избегая неприятного запаха, я старался общаться с магом как можно меньше. Потому, в отличие от многих, на усадьбе Тимофеича мне бывать не приходилось.
Огляделся с любопытством.
О подворье мага среди деревенских ходило много разных слухов. Рассказывали о чудной птице с большущим красочным хвостом. А посреди двора, говорили, росла дивная яблоня, на которой одновременно цвели цветы, зеленели завязи плодов, да тут же висели спелые румяные яблоки.
Хотя и слыхал такие рассказы не раз, а всё-таки увидев чудную яблоню, не удержался, открыл рот от удивления.
Под самой яблоней стоял деревянный стол с деревянными же скамьями. Позади скамеек были приделаны доски, так думаю, чтобы спину подпирали, если сидеть прямо устанешь. Как у бабкиного кресла. У деревенских-то так делать не принято. А зря. Удобно сидеть, наверно.
В ожидании хозяина Ррык сел на скамью, кивнув мне, чтобы устраивался. Со склонившейся ветки сорвал спелое яблоко, смачно захрустел. Засмеялся моему ошарашенному взгляду:
– Рви яблоки, хозяин не обидится. Он на этой яблоне тренируется магией. Даже в морозы цвести и плодоносить заставляет. Хочет секреты эльфийской магии разгадать. Ему эти яблоки уже поперёк горла стоят – одному ж столько не съесть. Ты думаешь, откуда я зимой-то вам яблоки таскал? Вот соседу помогаю урожай собирать.
Вспомнил – и правда, Ррык частенько приносил яблоки. А я никогда не задумывался, откуда он их берёт в конце зимы – такие наливные, сочные и сладкие, лопал от души и не спрашивал. А ведь зимние сорта яблок, даже если хорошо хранятся, к весне теряют сочность.
– Ррык, знаешь? У меня такое странное ощущение…
– Будто спал, а теперь вдруг проснулся?
Я вскинулся:
– Ты знаешь?
– А чего ж не знать-то?
Слегка усмехнулся.
– Это перекид, Лагор. До перекида оборотень, что ребёнок. Только б играться. Вас и учить-то в это время трудно. А вот после перекида… Как почувствуете слух и обоняние зверя, так будто просыпаетесь. На жизнь по-другому смотреть начинаете.
Помолчал.
– Вот и подумаешь иной раз – не зря же так завелось-то, чтобы оборотень в пять-шесть лет зверя обрёл, хоть и безмозглого. Но дикий оборотень сразу становится взрослее и к твоим годам много чего может, чего ты даже вполовину не умеешь.
– Да-а, «дикий» в его года много взрослее и охотится лучше, да и в лесу не пропадёт в отличие от вас, поздних-то, – из-за угла избы вышел Тимофеич, неся в руках горячий самовар. – Лагор, сбегай-ка на крыльцо, притащи посуду, я её туда выставил.
От движения на руке мага сверкнул камень, и россыпь разноцветных лучиков брызнула в стороны, отразившись от связки подвесок на поясе. Вот это мне тоже не нравилось!
Ладно, когда женщины побрякушками обвешиваются, но Тимофеич-то похлеще иной щеголихи обряжался. Довольно высокий, не так, чтобы толстый, но грузный. И борода лопатой. А все пальцы перстнями унизаны, на ином и по два помещались. На запястьях каждой руки по два браслета. На шее сразу несколько – как их назвать-то? – ожерелий разной формы – тут тебе и круглые с загогулинами, и пластинки какие-то на цепочках висят. Даже пояс из квадратов узорчатых набран, а на нём подвески разные гроздьями телепаются. Ещё брошки по рубахе приколоты. И всё в каменьях! И в ухе большая круглая серьга с тремя блескушками мотается.
И думается мне, что вся эта «красота» не из простой меди делана, да ещё и весит пару пудов, наверное. А если посмотреть на мага при солнце… да какое там посмотреть? Глаза от переливчатого блеска до слёз режет!
Бывает, конечно, и мужчины человеческие, и оборотни носят браслет какой, или пояс нарядный оденут. В том-то и дело, что «или». Чтобы обвешиваться побрякушками с ног до головы, хоть бы и дорогими, ни у кого в обычае не было.
Но было в Тимофеиче и другое! Надёжный он был, основательный, несмотря на страсть женские побрякушки напяливать. Поговоришь с ним немного, и уже кажется тебе роднее самого близкого человека. Потому любят его у нас в деревне и на странности внимания не обращают.
Уже позже, принимая от мага чашку с душистым чаем спросил:
– Так зачем же тогда нам «осознание» делать, если «дикие» в нашем возрасте лучше и взрослее?
– Эх, Лагор-Лагор, столько учился, а разницу так и не понял. Да, к жизни в первое время дикий молодой приспособленнее будет. Только со зверем своим он очень долго не в ладах. Зверь в нём сильнее человека. И пока обуздает он своего зверя, может и жизни лишиться. Да и видел ты, чтобы кто из «диких» чего-нибудь существенного в жизни добился? Ну, кроме вожака вашего, конечно. Он исключение.
