Читать книгу: «Ангелочек», страница 2
– Думал, я тебя не узнала?! – продолжала бесноваться Тамара. – Да ты мне в страшных снах до сих пор снишься!
– Но вы же мне на выпускном тройку поставили, – тихо сказал Альберт и сел обратно.
– Поставила, потому что РОНО требовало процентность, – вдруг сообщила завуч вполне человеческим голосом. – А теперь поговорим.
– О чем?
Безысходность положения удручала, но уже не пугала. Ну выкинет она его за порог, ну, денег не даст… Ох, быстрей бы уже выкинула! Было б о чем горевать: заработал он достаточно, а то, что прокол вышел, так на проколах учатся. Не убила же, в конце концов!
– Сиди, Пыжиков, смирно. Закуривай, – Хлыстова пододвинула ему пепельницу в виде бревна и закурила сама.
– Вы разве курите, Тамара Константиновна?
– Не твое дело, Пыжиков, – огрызнулась она.
– Но в школе… – подобострастно произнес Алик.
– В школе я и на инвалидной коляске не ездила, – заметила химичка, – да и ты тогда аферистом не был.
– Жизнь, Тамара Константиновна, не сахар.
– У тебя? Да, не сахар… Мед! Вот об этом и поговорим.
– В смысле?
– В смысле, что без обиняков. В тюрьму хочешь?
– Помилуйте, Тамара Константиновна…
Она резко затушила сигарету.
– Сколько ты на наших жильцах заработал?
– Да я к вам к первой…
– Не ври мне! – и схватилась за обломанный рожок. – Сумма какая?!
И когда он назвал сумму, даже не солгав, она вдруг улыбнулась. Первый раз Алик видел, чтоб завучиха улыбалась… Представить не мог, что эта мегера имеет человеческую мимику!
– Деньги на стол, – скомандовала она, – до копеечки! Быстро, Пыжиков! А то я от тебя устала.
Прогулка между старинными домами, иногда даже охраняемыми государством, вносила в душу Альберта Пыжикова горькое сожаление. Голова напряженно работала, ибо положение опять было тупиковым, а карман пуст.
Американская трагедия
У мужа Светки Кельман была только одна мечта, но зато всепоглощающая, так сказать «одна, но пламенная страсть», – переселиться в Америку. Ему казалось, что солнце там светит ярче, дождей не бывает, а колбаса вкусней советской в миллионы раз. Надо ехать.
Светка, естественно, должна была ехать с ним – в рамках его мечты.
Таким образом, в дивные перестроечные времена Светка загремела в Штаты в компании свекрови и двух маленьких дочек. Соответственно, под предводительством мужа.
Жить решили в Южной Калифорнии, в непосредственной близости от загадочного и умопомрачительного Голливуда. И жизнь начала складываться каким-то необъяснимым причудливым образом. Мужа на работу никуда не брали – в силу абсолютного незнания языка, а на работу, где язык был в общем-то не нужен (никакой), муж сам идти не хотел, так как таскать на себе тяжести или разгружать вагоны считал недостойным и даже зазорным. Идти на курсы по изучению английского он тоже не желал. А сам по себе язык почему-то не учился. Но муж не унывал и каждое утро, которое начиналось у него к обеду, отправлялся в соседний бар окунаться, по его словам, в языковое окружение. Свекровь продолжала делать то, что она делала всю жизнь, то есть болеть. Тут уж разницы никакой, что она в Киеве болела и Светка за ней ухаживала, что в Лос-Анджелесе – ухаживает та же Светка.
В общем, все вроде чем-то заняты: свекровь своими недомоганиями, муж регулярным погружением в языковое окружение, дети растут как полынь-трава. А куда им деваться? Законов природы еще никто не отменял. Работать пришлось одной Светке. Америка – государство хоть и райское, но все же государство, и в магазинах бесплатно ничего не дают.
Нанималась Светка к русским старушкам, что-то типа сиделки-санитарки, – благо, образование, полученное в Киевском медучилище № 7, вполне позволяло. Старушки Светку любили – за легкий нрав, общительность и правильный русский язык, которого им так не хватало вдали от Родины.
Территориальная близость к Голливуду не радовала. То есть Светке было не до этого, а вот муж даже раздражался: то ли от того, что никто из звезд не болтался просто так по улицам, то ли от того, что не перед кем было форсануть своим месторасположением. Через два года муж и вовсе решил, что несколько промахнулся со своей грандиозной мечтой, и отправился обратно в родимый Киев, сообщив на прощание, что за мамой вернется попозже.
И тут жизнь дала новый, совершенно неожиданный поворот. Оставленная на «попозже» свекровь вдруг резко поправилась и с бешенной энергией стала заниматься детьми и хозяйством. В это же самое время решила уйти в мир иной одна из Светкиных старушенций, и в завещании отписала Светке в качестве наследства… обожаемую собачку – старую, придурочную болонку с ожирением. К болонке прилагался список: чем кормить, чем поить, когда спать укладывать и т. д.
Имя у собачки было дивное – Лунтик. Видно, покойная бабушка пересмотрела мультфильмов: только у болонки рожа была еще гаже, чем у гадостного пришельца с Луны в мультике. Привычки тоже еще те! Писал Лунтик исключительно на лакированном полу в центральной комнате, где все потом подскальзывались, падали, а в особо «удачных» случаях ломали руки или ноги. Гадил он, конечно же, не на улице, куда свекровь выводила его дважды в день, а в специально облюбованных местах, как то диваны, кровати и ковер. Кормили эту сволочь редкостную курочкой без ГМО, гомогенизированным молочком и какими-то витаминами по типу «зашибись», – все, как и прописала завещательница.
Вся семья эту дрянь терпела, а свекровь даже заискивала в надежде, что в Лунтике проснется совесть, или что там еще бывает у собак. Однажды, в порыве подобострастия, она угостила мерзкую собаченцию докторской колбаской по безумной цене, сходив за ней в русский магазин. Ход оказался неверным – Лунтику сплохело.
Светка, бросив очередную клиентку, помчалась с блюющим Лунтиком к ветеринару. Милый доктор забрал болонку для осмотра, а через минут двадцать вышел в коридор и сообщил взволнованным тоном, что сердце у собачки остановилось, и чтоб его запустить, нужно пятьдесят долларов. Дрожащей рукой Светка вынула из кошелька последнюю купюру и отдала ее в руки спасителю. Через минут эдак сорок «спаситель» вынес Лунтика и с довольным видом заявил, что теперь надо делать капельницы. Правда, штука не дешевая – семь тысяч долларов, – но жизненно необходимая.
Светка, как угорелая, по-быстрому закинула ожившую тварь домой и понеслась в контору, где числилась сиделкой-санитаркой. Она сбивчиво умоляла начальство сказать, что она зарабатывает достаточно, чтобы взять кредит в банке на семь тысяч долларов, если кто оттуда позвонит. Не дав начальству опомниться, она ошалело помчалась в банк, где взяла нужную сумму.
К вечеру Лунтик сдох.
Светка осталась с неподъемным долгом, свекровь – с чувством вины, которое тут же переложила на Светку – дескать, только о работе и думает, нет, чтобы о собачке. А старшая, уже вполне разумная дочь подытожила:
– Надо президенту написать. Зачем он тратит безумные деньги на военные нужды, когда все так просто?! Пошел, купил докторской колбаски грамм сто – и никакой враг не страшен!
Ангелочек
Ох, не надо было Кузнецовой выходить замуж! А если конкретнее, не надо было выходить замуж так рано или надо было выходить не за того… Короче, не надо было, и все тут!
Конечно, большой плюс, что от брака (и в браке) родился чудный ребеночек – просто загляденье! Но, как показывает опыт современной молодежи, родить можно и без законного мужа, просто «для самой себя». И никто в тебя пальцем тыкать не будет, а тем более не станет клеймить на комсомольском собрании и выносить общественное порицание.
Муж Кузнецовой оказался сволочью первостатейной. Работать он не хотел принципиально, поскольку считал, что художника любая работа оскорбляет, так как стесняет его свободу, искажает мироощущение и творить уже становится невозможным. При этом он как-то забывал воспользоваться еще одним постулатом, который гласит, что художник должен быть голодным. Ел, пил и курил дражайший муж на деньги Кузнецовой. Баб, правда, оплачивать, слава богу, было не надо, этого Кузин бюджет уже бы не выдержал, – они вешались сами.
И вот, застав однажды мужа с очередной профурсеткой на супружеском ложе, Кузя сначала выкинула на лестничную площадку носильные вещи заигравшейся парочки, а потом и их обоих.
Стала Кузя жить одна. Сын радовал до невозможности – и хорошенький, и умненький, и с хорошей реакцией. Когда он пошел в школу, учителя настолько благоволили к нему благодаря вышеперечисленному, что ниже четверок оценки не ставили. Рос ребеночек, рос…
Однако всему хорошему когда-то наступает предел, ибо жить хорошо всегда – невозможно.
Когда Лешке минуло двенадцать, в один из далеко не счастливых дней он не пришел домой из школы. Кузя зафиксировала этот факт сразу, поскольку не было ежедневного звонка: «Я пришел и сажусь обедать». Кузя, дыша еще вполне ровно, побежала в школу, но там выяснилось, что Лешки на уроках не было вообще. Кузя обзвонила всех его друзей, обежала все дворы и закоулки в близлежащей местности, вызвала на подмогу всю свою большую компанию, а в 22:00 по московскому времени отправилась в милицию. В отделении ей не обрадовались, но и на дверь не указали. Дежурный сержант, непрестанно зевая, сказал:
– Мамочка, заявление писать все равно рано, придет еще.
– Когда? Когда придет?! – заорала Кузя, тыча сержанту в нос Лешкину фотографию.
Сержант внимательно посмотрел на снимок.
– А может, и не придет, уж больно хорошенький…
И опять принялся зевать.
Кузя завизжала так, что милиционер остался с открытым ртом, и выскочила на улицу. Ближе к 12 ночи на ноги подняли полгорода и бабушку, которая жила во Пскове. Вот тогда-то в дверь раздался звонок и заявился «утраченный» ребенок – живой, здоровый, но несколько помятый. Взгляд, как всегда, ангельский, и Кузя, хоть и имела характер скверный и язык острый, промолчала.
На следующее утро разборок тоже не вышло – у Лешки поднялась температура. Взяв больничный по уходу за ребенком, чего Кузя никогда себе не позволяла, она сидела рядом с сыном и поила его куриным бульончиком, поскольку от всего другого его рвало, а бабушка, примчавшаяся в панике из Пскова, бегала по аптекам. Через неделю милый мальчик поднялся с постели и пошел в школу. Из школы домой опять не пришел. И вся катавасия завертелась по наезженной колее, только уже с участием бабушки, которая путалась под ногами и всех дергала.
Теперь Лешка вернулся не к ночи, как в прошлый раз, а утром следующего дня. И опять со светлым взглядом, в котором ни на гран не отражалось раскаяния. Видимо, он решил, что второй раз все обойдется. Не обошлось: Кузя отправила бабушку во Псков, устроила Лешке выволочку по первому разряду, с применением не рекомендуемых педагогикой ремня и мокрой тряпки, и пошла по всем Лешкиным дружкам женского и мужеского полу – искать правду. А когда она ее, эту правду, нашла, то совсем не обрадовалась. Выяснилось, что 12-летний ангел Леша во все эти отлучки на каком-то чердаке пил портвейн в компании половозрелых гопников. Спал там же, на чердаке. Замечательное и очень увлекательное времяпрепровождение: клюкнул портвешку – поспал, еще клюкнул – поспал. И разговоры, наверное, интересные…
Кузя сосредоточилась и обратилась к сыну то ли с предложением, то ли с приказанием:
– Вот прямо сейчас, будь любезен, сядь и напиши мне подробно распорядок своей жизни на следующую неделю.
Лешка поднял на нее ангельский взгляд:
– Зачем?
– За тем, что ты начинаешь новую жизнь, и не дай тебе бог…
Лицо Кузи приобрело настолько зверское выражение, что сын сразу схватился за шариковую ручку. Через 50 минут планчик был готов.
«Понедельник – тусуюсь с ребятами во дворе дома № 15.
Вторник – тусуюсь с ребятами в подвале дома № 11.
Среда – катаюсь на мотоцикле с Сенькой.
Четверг – тусуюсь с ребятами в подвале дома № 27.
Пятница – тусуюсь с ребятами на чердаке дома № 4.
Суббота – занимаюсь».
– Чем? Чем занимаешься?! – взревела Кузя и схватилась за сердце.
В общем, пришлось срываться посреди учебного года и волочь ребеночка к бабушке на временное проживание. Все-таки Кузе надо было иногда и работать, а не только бегать в поисках своего ангелочка по подвалам и чердакам.
Школу Лешка закончил во Пскове – правда, всего восемь классов, – и навсегда решил остаться у бабушки. Ему понравилось жить на пенсию старушки и подворовывать у нее же кое-что на продажу. Иногда он приезжал к Кузе, которую после всех событий хватанул инсульт и значительно перекосило. И всегда от него попахивало… Нет, не перегаром – свежачком.
А бабушка звонила вслед:
– Ты уж там не обижай нашего ангелочка!
Гнусная история любви
Мои отношения с Усиком носили условно-родственный характер: он считался моим братом. Именно считался, поскольку придумали мы это сами – после того как устали объяснять навязчивым окружающим, что это я не любовника себе молодого завела, а мы просто дружим.
В дружбу мужчины и женщины никто не верил, – только моя мама. Она знала меня лучше всех.
На самом деле Усик был бывшим любовником моей бывшей подруги, и нас это в какой-то мере не то чтобы связывало, но объясняло момент нашего знакомства. Парень он был что надо, а Усиком назвала его я, сократив до неузнаваемости имя Николай. Он ввел меня в свою мужскую компанию, и таким образом организовалось устойчивое сообщество: Яшка, Мишка, Усик и я. С ними было весело и вольготно, и ни разу к нашей четверке не присоединялись женщины, разве только в одномоментных вариантах.
Мальчишки были не только разными сами по себе, они и в моей жизни исполняли различные роли. Яшка общался со мной ночами по телефону, при этом он никогда и никуда меня не приглашал. Его мама даже прозвала меня телефонной подругой. Мишка же, наоборот, всегда зазывал меня то в филармонию, то в кинотеатр. И всегда после посещения каких-то просветительских мероприятий я приглашалась к нему в дом на обед или ужин. Столы там накрывались, как в лучших ресторанах, а мама с папой были настолько великосветски-любезны, что создавалось впечатление раута или другого дипломатического приема.
С Усиком же я бывала абсолютно везде, и даже ездила с ним отдыхать в Пицунду и справлять Новый год в Таллин. Разнообразные Усиковские девицы, искренне считая меня его то ли двоюродной, то ли троюродной сестрой, всячески подлизывались и выведывали планы Усика на жизнь. Каждая из них всерьез надеялась пойти с ним под венец.
В доме у меня он считался настолько своим человеком, что мама специально готовила его любимые блюда, а папа время от времени спрашивал: «Ну как дела у твоего брата?».
И вдруг протекающая и вполне устраивавшая меня действительность стала плавно искажаться, словно в кривом зеркале. Началось с Мишки.
Мы ехали из очередного театра.
– Ты никогда не задумывалась над тем, чтобы уехать?
– Куда? – я была еще под впечатлением от спектакля и даже не обратила внимания на его какой-то подползающий тон.
– В Америку. Все едут в Америку.
– Господи, Мишка! Что там делать-то?! Чем дома хуже?
– Там возможностей больше, – сообщил он мне уверенно.
Я посмотрела на его лицо и поняла, что он серьезен как никогда.
– Мишенька, дорогой, я об этом как-то не задумывалась… А ты что, хочешь уехать?
– Я не просто хочу, я уже все решил и предлагаю тебе ехать со мной.
– В качестве кого? – я обалдела.
– В качестве жены, конечно, – сказал Мишка. – Папе с мамой ты очень нравишься.
Внутренне я просто рухнула и обвалилась, поняв, что все мои посещения семейных застолий были заранее спланированы и являлись многосерийными смотринами.
– Не-ет, я не поеду. Во-первых, у меня здесь родители, а во-вторых, никому я с моим гуманитарным образованием за границей не нужна.
– Подумай, – попросил Мишка, и мы вышли из троллейбуса.
Домой я пришла совершенно потрясенная и сразу стала все подробно рассказывать маме, которая, как всегда, ждала меня на кухне. Мама внимательно выслушала и сказала:
– Татьяна, только такая дура, как ты, могла не понять, к чему идет дело.
На «дуру» я совершенно не обиделась. В нашем доме, где никогда не ругались бранными словами, только «дура» и «паршивка» были в ходу, да и то носили укоризненно-ласкательную окраску.
– А что я должна была понять? Что Мишка соберется сменить флаг над головой?
– Нет, – терпеливо сказала мама. – Запомни: это ты с мужчинами дружишь просто так, а если мужчина дружит с тобой, то ты ему нравишься.
– Как? – решила уточнить я.
– Как женщина! А если ты этого не поняла, то ты трижды дура.
Я глубоко задумалась.
– Мам, а ведь Яшка и Усик тоже со мной дружат.
– Значит, тоже нравишься. Подожди, еще увидишь.
Мама была, конечно же, права, и ждать пришлось не вечность.
Мишка, получив от меня решительный отказ (чего я там не видела, в Америке?) быстренько подобрал себе девицу по имени Кира, с которой учился на курсах английского языка. Подобрал, женился и улетел за кордон. Остались мы втроем. Однако Усик с момента перебазировки Мишки стал меня ревновать к Яшке. Не очень, впрочем, всерьез. Ситуация была веселой и необременительной. Под «ха-ха – хи-хи» мы еженедельно ходили к Мишкиным родителям, съездили отдохнуть в Крым и женили Якова на очаровательной, совсем молоденькой девочке, с которой они отъехали – угадайте куда – в Америку. Из всей развеселой и дружной компании держались только Усик и я, как однажды…
– Может, поженимся? – предложил мне Усик, и мы даже стали подбирать свидетелей.
Отношения у нас были такие, что лучше и не намечтаешь: более заботливого и внимательного мужчины я рядом с собой никогда не видела. Но какой он мужчина, он же мне брат, хоть и придуманный… Сколько продлились бы наши сборы к такой же придуманной свадьбе – бог весть, если бы муж моей институтской подруги не передал через меня Усику деньги за какую-то то ли работу, то ли услугу.
– Есть мой гонорар? – поинтересовался братец по телефону.
– Есть, в запечатанном конверте.
– Распечатывай и считай! – скомандовал он весело.
Ну я и распечатала. Подсчитала. Усик помрачнел, а на следующий день без всяких разговоров, на пороге, забрал у меня, недоумевающей, конверт и больше никогда в моей жизни не появлялся. Решил, что я его нагрела, забрав часть денег себе.
Очень скоро он сошелся с бывшей женой, без которой прекрасно обходился десять лет, и отбыл – нетрудно сообразить куда.
Я не знаю, как там за океаном живется Яшке, Мишке и Усику, – мне здесь, в бывшем Советском Союзе, живется отлично. Но если моя мама права и они все были в меня влюблены, то почему же никто из них не остался со мной?
Ангел-хранитель
Познакомились мы, смешно сказать, на антисемитском митинге. Я попала туда случайно: шла от метро «Площадь Восстания» и решила сократить дорогу.
Путь вынес к «Октябрьскому». Смотрю – толпа там у входа жуткая, это при том что пятница и на улице градусов тридцать жары. За город надо ехать, на травку, поближе к водичке… Я еще подумала: такая жара, а они женятся. Что же сегодня дают в концертном зале, что такое столпотворение? Я пропустила что-то значимое?
Влезаю в людскую гущу и с удивлением вижу персонажей, стоящих с самодельными плакатами в руках. На листах ватмана вкривь и вкось начертано: «Россия не Израиль», «Раввин, вон из России!». Тоже мне, бином Ньютона… Но любопытно. Стала я приглядываться и прислушиваться. А народ беснуется, слов нет! Среди какой-то группки два красных от натуги парня выясняют, кто святее, Иисус или Иуда. Дай, думаю, послушаю.
Один из них орет:
– Ваш подлый Иуда предал нашего бедного Христа!
Второй ему в ответ:
– Это ваш гад Христос толкнул Иуду на предательство!
– Иуда убил еврея Христа!
И первый норовит оппоненту в глаз заехать.
Я, конечно, пролезла поближе и встряла.
– Об чем спич? Один еврей убил другого или там… предал… Так это их личное еврейское дело! Чего вы лезете?
Потом отвлеклась на какого-то придурка, который в строгом сером костюме и при галстуке орал в мегафон:
– Русские – все налево! Евреи – все направо, в Октябрьский зал! Русские налево! Евреи все в Октябрьский зал!
– Где, видимо, и будет еврейский погром, – добавила я и пошла далее выяснять, что же здесь все-таки происходит.
И тут заметила, что за мной шаг в шаг ходит совсем молоденькая девушка, почти девочка. Ходит молча, но глаз с меня не сводит. Что она там делает и на чьей она стороне, я даже не стала задумываться: делать ей нечего, вот и слоняется.
Я направилась к импровизированному помосту: там, держа с двух концов транспарант с текстом на иврите, стояли два мальчика лет семнадцати. Один был с приколотыми пейсами и в касторовой шляпе. Я, естественно, прицепилась и к ним:
– Ребята, а вы тут кого представляете?
Мальчики дружно сказали «Му-у…», а за своей спиной я услышала тихий, но отчетливый голос:
– Гилель.
Я обернулась, увидела странную девочку и уточнила:
– Что такое гилель?
– Это молодежная еврейская организация, они оттуда.
– Ну допустим. А ты-то откуда знаешь?
Девочка пожала плечами. Времени в данный момент я решила на нее не тратить и продолжила беседу с ребятками.
– А что у вас тут написано?
Тот, что с пейсами, промолчал, зато второй пустился в долгие объяснения, из которых было понятно только одно: евреев всегда и везде бьют, потому они богоизбранный народ. Как-то у него в голове история иудеев сложилась с точностью до наоборот. Я поинтересовалась:
– И часто тебя лично били?
Лицо мальчишки расцвело. Одновременно с этой весенней метаморфозой напарник стал показывать ему запрещающие знаки. Сигнализация явно говорила «заткнись», но толку от этого не было никакого: паренек с упоением стал излагать сумрачную историю избиений. Девочка сзади презрительно произнесла: «Мученик сыскался».
Вот тут я наконец решила обратить внимание на нее, тем более хотелось узнать, в честь чего происходит весь сыр-бор в такую жару перед БКЗ. Но опять раздался противный голос мужика с рупором и я пошла в его сторону. Не меняя пластинки он орал:
– Русские налево, евреи направо!
Надо было определиться, наконец! Я нарисовалась под самым его локтем. От серого пиджака удушающе пахло мокрой псиной и потом.
– А если я половинка, мне куда?
Лицо мужика приобрело зверское выражение, запахло еще сильнее.
– Вот тут девушка интересуется!!! – завизжал он на всю площадь, а я, честно говоря, перепугалась и достойно заявив громким голосом «Никто уже не интересуется!», попятилась.
Не бежать стремглав меня удержало чувство страха, поэтому удалилась я весьма гордой поступью, хоть и на дрожащих ногах. В тот момент казалось, что я слышу стук собственных каблуков, а вся толпа замерла, как на стоп-кадре в немом кино.
Отойдя на безопасное расстояние от эпицентра опасности я грохнулась на первую попавшуюся скамейку, но подняв глаза снова увидела девицу, слонявшуюся за мной. Она была абсолютно никакой. Вот просто пустое место! Одета неопределенно, волосы серенькие, глаз как будто и вовсе нет. Смазанная какая-то девочка.
– Ну и что ты за мной все ходишь?
– Я не просто хожу, – сказала она серьезно, – а с целью.
– С какой целью? – мне стало смешно.
– Я восхищаюсь.
– Чем? – уточнила я.
– Тобой! Ты такая яркая, такая красивая, такая смелая!
– Это, конечно, спасибо, но уж явный перебор насчет смелости.
– Нет-нет, очень смелая! Как ты их всех…
– Знаешь что, – решила я приостановить поток славословия, – ты присядь и расскажи, что ты здесь делала, кроме того что мною восхищалась. И давай-ка не будем переходить рамок: обращайся ко мне на «вы».
– Но мы же в одной команде! – возразила девочка изумленно.
– Во-первых, я тебе в мамы почти гожусь, а во-вторых, ни в какой я и ни с кем команде. А теперь отвечай на поставленный вопрос, что ты здесь делала.
– Просто шла домой и увидела афишу.
– А афиша о чем? О том что митинг будет?
– Да нет, – девочка даже расстроилась, видя, что я ничего не понимаю, – афиша о том, что в Октябрьском будут петь мессианские евреи.
– Поподробнее, пожалуйста. При чем тут евреи с афиши? И куда ты шла?
– Домой я шла, из школы. Я в еврейской школе учусь на Добролюбова, а эти тут евреев бить собираются. Они и около Юбилейного митингуют сегодня.
– Понятно, что ничего не понятно, – призналась я честно. – Лучше скажи, почему тебя так далеко от дома в школу запихнули?
– Так другая еврейская еще дальше, на Лермонтовском, а тут на 7-й троллейбус села – и в школе. Я даже еще кое-что подучить успеваю.
– А как же тебя, душенька, зовут?
Смазанная девочка захлопала белесыми ресницами и заулыбалась. Зубки у нее были белоснежные, один к одному, как на рекламе зубной пасты. Действительно, когда о девушке нечего сказать, говорят, что у нее красивые зубы и она уважает своих родителей.
– Меня странно зовут, – Зинаида.
– Это не странно, а редко, – утешила я ее.
– Наверное, – согласилась она. – А фамилия моя Шляпник.
– Значит, ты еврейка? – пропустила я мимо ушей ее диковатую фамилию.
– Не-е-ет, – протянула Зина. – Это мамин муж еврей, но он меня удочерил.
– Он что, верующий еврей?
– Да так-сяк. Но семьянин Рафик – хороший, – заверила она.
Мне, честно сказать, было абсолютно наплевать, какой он там семьянин, этот Рафик, но поразила неуместная обстоятельность девочки и ее лексикон.
– А у вас дети есть? – заинтересовалась она, в свою очередь, моим статусом.
– Есть. Дочка, ненамного младше тебя.
– Ну мне-то уже пятнадцать! – гордо сообщила новая знакомая по фамилии Шляпник. – А в какую школу ваша дочка ходит? В нашу?
– Не приведи господь, – сказала я, – в обычную, английскую.
– Но вы же … по 5-му пункту… кто?
– Понимаешь, Зиночка, я много кто… И еврейка я наполовину, – туманно объяснила я. – А семья у нас многонациональная.
– И замужем вы не за евреем? – поразилась девочка до глубины души.
– Давай оставим мою подноготную в покое, – предложила я ей строгим голосом, уже жалея о том, что ввязалась в этот разговор.
– Хорошо, как скажете, – согласилась Зина. – Только признайтесь: а зачем вы на этот митинг приходили?
– Не приходила я, просто мимо шла и заинтересовалась.
– Но вы же евреев от антисемитов защищали! – Ее блеклые глаза загорелись праведным гневом.
– Конечно, – подтвердила я, – не люблю идиотов.
– И правильно, – поддержала меня Зина. – А в какого бога вы верите?
От неожиданности я вздрогнула. Переход на религиозную тему никак не предусматривался – во всяком случае мною, поэтому я совершенно честно сказала:
– Я, Зина, атеистка.
– Так же нельзя… – закручинилась моя собеседница. – В какого-нибудь верить надо.
– Не мели чушь! Бог один на всех. Если он есть, конечно.
– Есть-есть! – горячо заверила меня девочка Шляпник. – И ангелы-хранители есть. Вот вас кто охраняет?
– Никто меня не охраняет. Бог о моем существовании и не подозревает, – так же, как я о его. Мы не знакомы, нас друг другу не представили. Давай, Зинуша, расходиться, меня дома ждут.
Лицо Зинаиды вдруг стало решительным и отчаянным одновременно. Довольно странно такие эмоции читались на ее тусклой физиономии.
– Вас никто не охраняет? Значит, буду охранять я! Считайте, что с этой минуты о вас есть кому позаботиться.
– О господи… – только и смогла я произнести.
Расстались мы дружелюбно, она даже проводила меня до парадной, и видимо, рассчитывала на приглашение и знакомство с моей дочерью, но я отцепилась, оставив ей свой телефон.
Время текло, как обычно. Я занималась своими делами, которых было предостаточно, так как помимо наличия мужа и дочки я работала. В этом году была интернатура и выкладываться приходилось по полной программе, тем более что место в «Институте красоты» досталось мне с трудом. Но игра стоила свеч, ибо работать в стоматологии хирургом, закончив факультет челюстно-лицевой хирургии, совсем не хотелось.
Изредка звонила девочка Зина, допытываясь, все ли у меня в порядке. Но я заверяла ее в своем полнейшем благополучии и надеялась, что эта блажь скоро с нее сойдет. Поскольку никаких отрицательных эмоций она не вызывала, я относилась к ее закидонам весьма снисходительно и даже пару раз брала ее вместе со своей дочерью в театр, когда спектакли были не совсем уж детские: все же моя Дашка была на семь лет моложе девочки из еврейской школы. Муж посмеивался: «Теперь я за тебя спокоен. С таким-то ангелом- хранителем… Может, мне тоже кого завести?».
Однако во время зимних каникул порывы Зины Шляпник стали принимать совершенно конкретную форму. Она провожала меня на работу и встречала с нее, но это было еще не самое ужасное. Она сидела у кабинета в ожидании моего выхода на перекур или чашку кофе! Мало того, она еще и разговаривала!
В один из таких дней к моему столу подсела женщина, рассчитывающая делать у нас ринопластику (не у меня – я же только интерн, а у нас в Институте), и поинтересовалась шепотом:
– Это правда, что оперируют у вас только по национальному признаку?
– Ерунда какая, – мило улыбнулась я ей, – давайте лучше посмотрим ваш носик.
– А вы уверены?
– В чем?
Ответить ей уже было затруднительно, поскольку я начала осмотр.
Еще через пару дней появилась еще одна дамочка со странными вопросами.
– Доктор, вы не в курсе, при выезде на ПМЖ в Израиль имеет значение внешность?
– Что вы имеете в виду?
– Нужно ли быть похожей на семитку?
Я решила, что по чистой случайности ко мне попадают неадекваты. Ну да бог с ними, все равно перед операцией пойдут за справкой к психиатру, мое дело – первичный осмотр.
Вся благость закончилась, когда в конце недели в мой кабинет ворвался разъяренный начмед и заорал, как подорванный.
– Что вы себе позволяете?! Или хотите вылететь из интернатуры?!
– Роман Борисович, что случилось? Почему вы так кричите?
– Ах, почему я кричу?! – Он выскочил за дверь и тут же вернулся ведя за руку здоровенного детину. По лицу амбала текли слезы, а нос он утирал рукавом. – Вот человек, которому вы отказали в приеме! По какому праву?!
– Роман Борисович, я его впервые вижу.
Парень еще пару раз шмыгнул носом и подтвердил:
– Я у нее не был, вы не так поняли. Не она.
Начмед быстро загорался, но так же быстро и остывал.
– Не она, так кто? – спросил он уже спокойным голосом. – На кого вы мне только что жаловались?
Двери приоткрылась и в нее заглянула очередная пациентка, я только махнула рукой – дескать, подождите. Роман Борисович тихо крякнул и направился к выходу.
– Разбирайтесь тут без меня.
Я усадила обиженного пациента, налила ему валерьянки и стала выяснять подробности.
Оказалось, что он спокойно сидел в небольшой очереди, ожидая приема, когда с ним разговорилась какая-то девица. Глядя на нее, парень нисколько не усомнился, что она примерно по тому же поводу, что и он, пришла в Институт красоты – настолько безобразна была случайная собеседница. Однако она была не только уродлива внешне, но еще и страшна на язык. Рассмотрев физический недостаток бедняги, девушка стала уверять, что все мужчины в нашей стране страдают тем же, а может и похлестче. Но это их кара. То есть надо жить крокодилом неся свой крест. В выражениях она не стеснялась, чем и довела несчастного и до слез и до начмеда.
