Читать книгу: «Польские паны», страница 3
История Четвёртая. Вдова пана Коваля.
Когда пан Коваль помер, его жена не плакала. Ее выдали замуж молоденькой панночкой, а пан Коваль был хоть и старый, и дважды вдовец, но зажиточный селянин. Так что родители панны Гали, терпевшие страшную нужду через большое количество детей и слабость здоровья, не раздумывая отдали свою дочь за старика, посулившего им приличный куш. Галя поплакала, но смирилась с горькой судьбой, супротив родительской воли не пошла. После свадьбы муж увез ее в свое село Врали. Много ей пришлось претерпеть от вздорного старика, но что Бог благословил, то людям не рушить.
А только и родителям ее Ковалевы деньги не принесли счастья. Через год померли один за другим, а сестры повыходили замуж, да и разъехались кто куда. Так и осталась Галя одна-одинешенька на белом свете, при старом супруге, который ко всему еще требовал от нее того, чем обычно благочестивый католик в почтенном возрасте терзать супругу не стал бы. Но пан Коваль был еще в мужской силе и все хотел детей, хотя от предыдущих жен наследников не дождался.
Люди шептались, что уходил он их до смерти, что мёрли они у него одна за одной, как мухи в меду. Пани Галю жалели еще и тем, что Коваль ее бил. Как, за что – никто этого не ведал. Но только если в воскресенье в жаркий день Галя входила в храм в платье до пола с длинным рукавом, и в платке, повязанном вокруг шеи – все знали точно: изверг избил ее так, что синяки и на руках, и на ногах, а то и на шее! Пани Ковалева несла свой крест молча, никогда не жаловалась, и только изредка, убегая в глубину фруктового сада, давала волю чувствам: молилась и плакала.
И все ж таки злодея настигла кара Господня. Однажды зимою возвращался пан Коваль на дровнях из лесу. И вдруг на мосту через реку лошадь встала, как вкопанная. Смотрит пан Коваль, а перед лошадью стоит как есть Святой Петр Апостол, весь в белом, будто в саване. Стоит и грозит ему кулаком.
Вернулся пан Коваль домой сам не свой, а на следующий день слег. И все долгие месяцы, что душа его не могла расстаться с телом от требовал от жены сидеть подле него. Держал ее за руку и молил о прощении, в бреду выговаривая все свои злодеяния, именуя то Хрыстя, то Олина, по прозваниям вперед умерших жен.
Говорят, что преподобный ксендз, выслушав в последний день его исповедь, вышел из комнаты умирающего бледным и строгим. И плюнул в сердцах на дверь.
На похоронах старого Коваля были только могильщик, священник да жена. Ну, бабы шепчутся, что и духи двух его замученных жен тоже были, да на могилу его чертыхались. Только этого, конечно, никто воочию не видел.
Так и осталась пани Галя Ковалева молодой вдовой – еще в силе, при деньгах и фруктовом саде. Только после смерти пана Коваля ее будто заморозило изнутри. И то правда, что пришлось ей еще ходить чуть не полгода за этим извергом, подмывать его и все его пакости выслушивать.
По прошествии должного времени многие сватались к пани Ковалевой – да все впустую. Она кланялась вежливо на пороге и закрывала перед сватами дверь. И стало казаться, что ненавистен ей весь мужской род. Она исправно вела хозяйство, обходясь двумя работниками, и все у нее было в порядке, кроме одного: повадился в ее сад воришка, яблоки воровать. И никак не могла она уследить татя, сколько не сторожила, сколько не держала даже собаку зверскую – глядь опять оберет яблоню и даже под деревом яблочка не оставит, а собака ни сном, ни духом – вертит башкой и не брешет.
Вот как-то раз постелила себе Галя постель в саду – решила караулить всю ночь. Но когда звезды глянули с небосвода, сморил женщину сон. И снится ей односельчанин вроде, а лица она не видит в темноте. Только склоняется он к ее уху и шепчет:
«Это я, Галя, твои яблоки воровал. А теперь и сердце у тебя украду!»
Проснулась пани Ковалева в страшном смятении. И пребывала в нем все дни, бродила по селу и вглядывалась в лица мужчин. Вральчане решили: «Помешалась баба!» Только один не решил. Когда она подошла к нему и в глаза посмотрела, он привлек ее за плечи – ан и прильнула к нему на грудь, будто домой пришла.
Так и свадьбу сыграли, а тот сельчанин пан Пузо самый и был. Только одно и настояла супруга. Уперлась, как баран, а фамилию мужа не взяла. Как, почему? – никто не понял. А сама говорила непонятно, что, мол, останется Ковалевой до самой смерти, чтобы страх Господень не потерять.
Почему-то пан Пузо называл свою жену всегда только Галя. Никогда не Галю, не Галка, а только так. Была в этом какая-то даже благородная почтительность.
Как-то раз собирая посуду со стола после благословенной трапезы пани Галя посмотрела на мужа и спросила:
«Сашко! А зачем ты яблоки у меня воровал? Хотел, чтобы я тебя заметила?»
Пан Пузо покряхтел, стушевался и ответил:
«Не, Галя. Просто яблоки у тебя были вкусные».
История Пятая. Пан Рудый и три порося.
В те времена пан Рудый еще не был пан Рудый, а был просто Лешек Карлович. И жил вместе с ныне покойной матушкой близко к центральной площади села Врали. В конце ноября, когда встал снег, свинья пана Гжеся Новака опоросилась, а пани Лешекова матушка еще с осени просила пана Гжеся придержать пару поросят.
Морозным утречком по свежему снежку отправился пан Лешек за приплодом в нижние Гревцы и поспел как раз ко второму завтраку, так что хозяева мало того, что делали с гостем дела, так еще и накормили порядочно.
Вставши из-за стола отправились на подворье, где в теплом добротном сарае на свежем сене похрюкивала огромная шестисоткилограммовая Новакова свинья. Эта свинья уже дважды брала на Краковской ярмарке награды за вес, чем, естественно, увеличивала стоимость своего свинячьего потомства. И однако ж пан Лешек с матушкой решились брать только у Новака, кроме всего пан Гжесь как-то приходился почтенной пани Карловне кумом.
Призовая свинья лежала в уютном светлом загоне, а вокруг нее жались уже только три поросенка: розовый, розовый с черными пятнами и последний, что ни на есть, совершенно черный, даже с черным пятачком. Поросята были круглые, чистенькие и вполне довольные жизнью. Первая была свинка, два других обещали вырасти в порядочных хряков. Умилившись такому зрелищу, у пана Лешека даже рука не поднялась разлучать братьев и сестренку. И то уже забирали их от матери, которая к событию этому осталась совершенно равнодушна.
Ударили по рукам. Поросят увязали в мешки, каждого в отдельный, чтобы не попортили друг другу пятачки копытцами, и погрузили. Кум Новак, конечно, с такой большой прибыли не мог отпустить Лешека без гостинцев, так что корзинок плетеных, накрытых домоткаными льняными полотенцами отправилось в сани штук шесть. А были в тех корзинах пироги с гречкой, яблоки моченые, сушеные грибы и разносолы. Имелся так же квадратный штоф, и поскольку старый Карла позапрошлым летом тихо скончался, то «головной» штоф предназначался теперь новому хозяину дома, то бишь пану Лешеку.
Все подарки и поросят заботливо закопали глубоко в солому, на посошок еще тяпнули по одной, причем пан Гжесь, махнув стопку, крякнул увесисто и даже топнул ногой.
Пан Лешек тронулся в обратный путь. И однако ж через полчаса, миновав Малые Гревцы, молодой пан Карлович вспомнил о штофе, припрятанном в сено. И путь его сразу удлинился. К четырем часам он задремал под мерный глухой топот копыт, а когда проснулся, понял, что сбился с дороги. Глупая лошадь, не чувствуя хозяйской руки, видно свернула и какое-то время брела бесцельно. Теперь она стояла, как вкопанная и жевала какой-то мерзлый куст.
Вокруг разлилась уже вечерняя благодать. Снег лег в этом году рано, а в лесу и подавно не сходил. Пан Лешек почесал в затылке, прихлебнул из штофа и стал собирать костер, чтобы согреть озябших поросят. Недалече наткнулся на шалаш и повел упрямую скотину под уздцы прямо туда.
Костер загорелся ярко и образовал талую поляну до самого шалаша, куда пан Лешек перенес несколько охапок сена и поросят. Так и заночевали: Машка, Васько и Иностранец (черный), попеременно в запазухе у пана Лешека. Они согревались теплом нового хозяина, а хозяин грелся от штофа пана Гжеся.
Поросята росли и цвета не поменяли. Машка так и поднялась розовой щекастой свинкой, с белой жесткой щетинкой на спине и упитанных боках. Васько так и остался пятнистым, как корова, а Иностранец – черным с черным любопытным пятаком.
Пан Лешек очень привязался к своим свинкам и все никак не хотел пускать их под нож. Но когда все сроки вышли, сделал все как полагается, сам. Только наутро после того, как гости отгуляли «на печенке», сорвался и уехал надолго из села.
Уже минуло много лет, как однажды пан Рудый привез под вечер домой трех поросят. Пани Зося Карловичева – жiнка его, значит, всплеснула руками: какие они были чудные! Один розовый круглый, как бочонок. Другой с большим черным пятном на боку. А третий совсем черный, только брюхо и пятачок розовые.
«Лешек! – растерялась пани Карловичева. – Да что ж мы будем с ними делать? Их и прокормить надо, и чистить за ними. А потом ведь рука не поднимется их резать!»
«А мы и не будем их резать, – успокоил жену пан Лешек. – Поглядим, как они будут жить, если их не резать».
Вот так и живут теперь у пана Рудого три порося, которые к прошлому рождеству уже выросли в приличных свиней. Сельчане смеются и все спрашивают, когда на печенку. А пан Рудый и его жена говорят на это, что для них Машка, Васько и Иностранец вроде детей, что ли. А разве это видано, чтобы собственного ребятенка под нож пустить?
Такие еще чудаки встречаются во Вралях, но тем оно и примечательно это славное место.
