Нежное

 
Хочешь честно? Уже бесит.
Пойми меня и закрой свой рот.
Каждое твое слово – это удар Месси
мимо ворот.
 
 
Ты сидишь, развалившись в розовом кресле,
и твой голос звучит, как фальшивый сакс.
Ты кричишь, что мы уже год как вместе,
но еще не зашли на экскурсию в загс.
 
 
Я уже ненавижу твой анфас и твой профиль,
и твой профиль в фэйсбуке, твой инстаграм.
По количеству лайков ты суперпрофи,
но мне, сука, пофиг, какая ты там.
 
 
Ты меняешь фотки, меняешь пейзажи,
меняешь прически, меняешь свой «лук».
В разных позах, на цыпочках, на татуаже
ты снимаешь себя, как снайпер, с двух рук.
 
 
Снова кликаешь ссылки и лайкаешь фотки,
пишешь комменты в ленту, выставляешь посты,
от Москвы, как в чесотке, до самой Чукотки
тебе нужно чекиниться, чатиться, ты,
 
 
сука, раб этой гребаной гаджет-лампы.
Твои селфи – помойка твоих «уточкой» губ,
в глупой позе ты смотришь не в камеру как бы,
а спонсор позы твоей – фитнес-гребаный клуб.
 
 
Я хочу тебя прямо сейчас, рано утром,
с языком и сосками, торчащими влет,
когда рот открываешь ты, в эту минуту
всю обратно засунуть в твой же собственный рот.
 
 
Твои слезы достали, твои все желания,
«а ты любишь меня?» – этот вечный вопрос.
Да я лучше сделаю себе обрезание
прямо сейчас на голове волос.
 
 
Ты достала меня, и ночами и днями
все пилишь, и пилишь, и пилишь меня.
Да я лучше от влажности сдохну в хамаме,
чтобы в этом тумане не нашла ты меня,
потому что и там с криком: «Ой, тебе плохо!»
ты пилить меня будешь, пока я не сдохну.
 
 
Я не знаю, что делать, но так уже было,
не один раз, не два, сотни, тысячи раз
она в розовом кресле меня доводила
до каленья до белого, до искр из глаз.
 
 
До пены на губах, до белой горячки.
До того, что хотел ее задушить.
Но всякий раз, так или иначе,
мы начинали друг друга любить.
 
 
Сидя. Стоя. Полусидя. Лежа.
Боком. С подскоком. Под столом. На столе.
Без стола. Мы делали одно и то же.
Я был на пике, я был на нуле.
 
 
Это было проклятьем. Это было наградой.
Я был чемпионом по самбо, по каратэ.
Я был Солуяновой Светланой из Димитровграда,
чемпионкой Европы по боксу в весе до 51 кг.
 
 
Я был рыцарем, мушкетером, я был гвардейцем,
был Бэтменом, Айронменом, я Халком был
и темнокожим, индусом, зулусом, корейцем,
был лилипутом, и великаном, и укротителем кобыл.
 
 
Кем я только не бы́л, кем я только не́ был!
Пандой, питоном, львом, лосем,
Зодиака знаком, Ushuaia лейблом,
молнией, громом, проливным дождем.
 
 
И это длилось и длилось часами,
как в первый раз, как в последний раз…
И вот мы сидим вдвоем в хамаме,
а завтра пойдем на экскурсию в загс.
 

* * *

Меня пригласили стать членом жюри фестиваля «Кинотавр». В 2018-м компания подобралась замечательная. За восемь дней мы очень сдружились и, вернувшись в Москву, создали группу в вотсап: переписывались, делились фото. Однажды оператор Леван Капанадзе пишет: «А давайте снимем кино!» И присылает в нашу группу, где есть режиссер, оператор, продюсер, композитор, актер и актриса, следующий сценарий: «Снимаем в Альпах, где в пещере живет людоед – его играет Верник. Археолог Оксана, ее играет Акиньшина, ищет золото по карте, что осталась ей от деда. Людоед съедает всех из экспедиции, а в Оксану влюбляется и прекращает есть людей. Любовь к ней возвращает ему любовь к людям. Но когда она привозит людоеда в город, у него случается монолог, он говорит, что люди сами людоеды, только, в отличие от нас, едят не плоть, а дух. И с этими словами съедает работника ЖКХ и прячется в камине, ну или в люке под землей». Все пишут: «Срочно давайте запускаться со съемками». «Я против Альп. Можно меня в тепло поместить?» – требует Оксана. Попогребский пишет: «Нужен срочно сценарий». Игорь Вдовин: «Работаю над саундтреком». Евгений Гиндилис: «Ищу финансирование». Стас Тыркин: «Начинаю пиар». Я пишу это:

 
В Альпах, в небольшой пещере,
жил ужасный людоед.
В свойственной ему манере
жрал людей он на обед,
 
 
завтрак, ужин. Видит – баба,
хвать – и ну ее жевать.
Что еще в пещере надо,
чем еще себя занять?
 
 
Но однажды археолог
небывалой красоты,
приоткрыв пещеры полог,
заглянула и на «ты»
 
 
обратилась к людоеду:
«Эй, здорово, людоед,
я тут, кстати, мимо еду,
может, на двоих обед?»
 
 
Он глядит, глядит на дверцы,
он не дышит, руки сжал.
Он бы собственное сердце
взял сейчас бы да сожрал.
 
 
Он разбит, он ошарашен,
словно он на поле мин.
Он на Эйфелеву башню
влез сейчас бы. Он в камин
 
 
спрятался бы, словно Анна,
от прекрасных этих глаз…
Так красавица Оксана
Верника сразила – раз,
 
 
два – сразила людоеда.
И с рассвета до обеда,
до заката, до зари,
человека не отведав,
он у ног ее сидит,
он влюблен, и это – три!
 

Дневники

Юношеские заметки

1979

11 октября

Начинаю свои записки. Черт возьми! Пришла мысль начать дневник. Хватит ли меня? Во всяком случае, сейчас горю. Общеизвестно, что у всех «великих» были свои дневники. К таковым себя не причисляю (мне всего 15 лет). Хотя Моцарт в это время уже был великим, Пушкин тоже. А я – простой человек, с простой психологией, которую эти страницы должны выдержать. Итак, уже десять минут как 11 октября. Сижу за своим столом. Вадик пошел в ванную мыться. Сегодня наш день рождения. Пишу поздравление брату, но пока получилось написать только о себе.

 
Да, я не Пушкин, не Коперник,
не Блок я и не Галилей.
Простой советский парень Верник,
горжусь фамилией своей.
 
 
Страна великая Россия
и Леонид Ильич родной
в меня вложили столько силы,
такое небо надо мной,
 
 
что не могу я не гордиться,
и слезы счастья лью о том.
Страна, ты будешь мной гордиться!
Когда? Когда-нибудь потом…
Я буду третьим ЭмИльичом!
 

Скажу Вадику, что это о нем…

Сколько же всего случилось в этой комнате. Синие, подвыцветшие, не очень плотные шторы закрыты. Рядом с моим столом – точно такой же стол Вадика. Но на нем все аккуратно: ручки в пенале, лежит альбом, в который Вадик вклеивает вырезки из «Театральной жизни», из программок спектаклей, из журнала «Советский экран». Уже не знаю, какой это его альбом по счету. Дальше книжные полки, которые перекочевали к нам из родительской спальни. Особенно выделяются свежими обложками, полученные на днях в обмен на макулатуру «Три мушкетера» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» А. Дюма.

Вдоль стены – моя кровать. Уже выдвинута в ногах часть, в которую вставлены две подушки, ее удлиняющие. Головой к ней вдоль другой стены – кровать Вадика, такая же точно. На синих, как мама их называет, «шаляпинских обоях» плакат с Ириной Скобцевой. Над моей кроватью афиша. С Кириллом Козаковым дурачились, и он сделал несколько моих фотографий с гитарой и надпись: «Игорь и Ко приглашают на концерт, который состоится там, где пожелает любезный зритель». Вот и вся комната. Нам сегодня исполняется по 16 лет.

 
Брат, ты помнишь историю нашу?
Я приплыл, ты лишь пробовал плыть.
И сегодня хочу, как и раньше,
нашу встречу я опередить,
на минут на 15, не дальше.
 

Хотел написать ему большое стихотворение, но глаза слипаются. Завтра первый урок – химия. Домашнее задание даже не пробовал сделать. Вообще ничего не понимаю. Алгебру не понимаю, геометрию, физику. Учительницы во время урока переходят на какой-то неведомый мне язык. Не понимаю ни слова. Но все претензии – к родителям. Родители, что-то вы не доработали, когда нас с братом зачинали. Не с ним, с Вадиком все в порядке! А со мной.

26 октября

Утром во время второго урока открылась дверь в классе, где шел урок математики, и вошла Бэла, сестра папы, со словами: «Я на минутку, Раиса Сергеевна. Как Игорь себя ведет?» – «Безобразно», – ответила та.

Я сидел за третьей партой рядом с Таней Долматовой. Бэла подошла ко мне и ударила по щеке: «Снимай часы». Я снял часы с руки, она выхватила их: «Мерзавец!» И вышла из класса. Стыдно и смешно. Она подарила мне эти часы на день рождения со словами: «Будь человеком и живи 120 лет».

15 ноября

Днем приходила Бэла и сказала, что задыхается здесь, в нашей с Вадиком комнате, и надо сделать маленькую форточку. Я ей говорю: «Открой окно». А она: «Я не могу слышать этот шум с проспекта Мира». – «Тогда терпи». Бэла сказала, что уходит.

Меня ждал суп, а она говорила и говорила. «Бэла, каждое твое слово – это тепло, уходящее из моего супа».

16 ноября

Бэлочка, дорогая моя, сегодня вечером ближе к полуночи я надвинул шляпу с узкими бортами на глаза, пересек проспект Мира и залез на фонарь, который давно уже облюбовал из своего окна. Сорвав с соседнего дерева ветку, я стал стегать ею железный столб, представляя себя наездником. Краем глаза я заметил, что подо мной на тротуаре образовалась темная толпа. Потом увидел, что по ноге фонаря ползет какой-то человек в фуражке, с погонами и отчаянно свистит в свисток. Далее, после короткой борьбы, я почувствовал, что выбит из седла и падаю вниз. Больше ничего не помню. Сейчас сижу за железной решеткой. Мне дали 15 суток за хулиганство со словами: «Фонари не лошади, а мостовые не место для скачек». Что ж, теперь я согласен с этим. Но тогда разве мог я соображать что-либо, когда в голове моей пульсировала одна мысль – завтра день рождения Бэлы! Кстати, три восклицательных знака не вылетели и до сих пор сидят у меня в голове.

23 ноября

Встретился с Наташей после недельной разлуки. Она пришла сказать, что пора ехать домой, но провожать ее не надо. Села в вагон метро и уехала. Сижу теперь в комнате и маюсь.

 
Метро советское, славься!
Сегодня в твоей обители
человека, убитого страстью,
обидели.
 

24 ноября

Сегодня был в театре, смотрел спектакль Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека». Я в восторге. Хочу быть писателем, режиссером, актером. Не просто хочу, а не могу без этого.

 
Пустые улицы Москвы,
люблю я вас в такое время,
когда фонарь, как глаз совы,
мигает в ночь попеременно.
 
 
Я вас люблю за тишину,
за это сердцу однозвучье,
за воздух чистый, без простуд,
за воздух, сотканный из губ,
за случай.
 
 
Когда, бессоницей томим,
брожу я меж деревьев рыжих,
пустые улицы Москвы,
мне кажется, что я вас слышу.
 
 
Мне кажется, что где-то там
во тьме дворов играет внятно
оркестр незримый до утра,
про то, что так понятно…
 

Написал песню. Сижу на кухне. Все давно спят. На гитаре поэтому играл тихо-тихо. Сквозь матовое стекло в двери видел, как мама подошла, постояла немного и ушла в спальню…

25 ноября

Вечером сел за фортепиано, решил вспомнить то, что играл на экзамене в восьмом классе, «Лунную сонату» Бетховена. Вадика все хвалят, он прилежный. Он усидчивый, я не усидчивый. А в восьмой класс (про который говорят «для особо одаренных» или для тех, кто хочет продолжать музыкальную карьеру) почему-то меня взяли, а не Вадика. Надо, конечно, почаще садиться за инструмент, а то забываю тебя, старый приятель, изменяю тебе с гитарой.

Однажды к нам в музыкальную школу № 1 им. С. Прокофьева, где преподает мама, приезжал Святослав Рихтер. Невозможно было оторваться от его рук. Я смотрел на его пальцы. Он играл мощно, стремительно и вместе с тем как-то необычайно легко. Рядом сидели Вадик, мама, все педагоги музыкальной школы, а как будто в зале сидел один человек. Мы все были совершенно ошеломлены. Наверно, вот такие впечатления формируют человека. Чайковский говорил: «Вдохновение — это такая гостья, которая не любит посещать ленивых». Я думаю, он говорил о внутренней дисциплине. О том, что композитор каждый день должен брать в руки нотную бумагу, перо и писать, не дожидаясь вдохновения. Вот сижу, жду, когда придет мое вдохновение. Не приходит.

 
Я сижу. Я полон впечатлений,
и ноль-ноль пятнадцать на часах.
Муза не садится на колени.
Может, потому, что я в трусах?
 

17 декабря

Суббота. Сегодня днем папа сказал, что будем смотреть видеопленки, которые он снимал летом в Паланге. Уже вечер. Наконец, папа кричит очень торжественно и взволновано: «Идите сюда! Анечка, закрой, пожалуйста, шторы». Затем вешает на карниз маленький экран: «Прошу всех садиться». Я, Вадик, мама и Слава садимся на диван. На столе куча пленок, папа нанизывает на проектор одну бобину, другую, затем протягивает пленку между ними, выключает свет и включает проектор. На белом экране появляются черные полоски, извиваются, двигаются вниз, наконец, появляется мама в цветном брючном костюме с зонтиком. Она идет на камеру и посылает воздушные поцелуи. Внезапно пленка обрывается. Папа говорит: «Одну секундочку!» Включает свет, макает кисточку в клей, склеивает оборванные концы пленки и вставляет ее обратно. «Пожалуйста, выключите свет», – вдохновенно говорит он. И вот уже папа с мамой бегут по пляжу, взявшись за руки, вбегают в море, хохочут, папа целует маму. Они в резиновых шапочках. Пленка рвется. «Да что такое?» – говорит папа. Вновь зажигает свет, склеивает пленку, вновь вставляет в проектор. Такой вот киновечер.

27 мая

Закончили 9-й класс. Что делать три месяца – непонятно. Вернее, все известно. На выходные папа снимет зеленый чехол с красной «копейки», прикрутит зеркала бокового вида и щетки на лобовое стекло, которые лежат в квартире, пока всю неделю «Жигули» скучают во дворе. Папа вкрутит прозрачный, с пчелой, набалдашник на рычаг коробки передач, зальет бензин из двух канистр, хранящихся на балконе (одна на 10 литров, другая на пять). В квартире уже неделю дикий бедлам, мама собирает по вечерам вещи для переезда в Салтыковку на дачу. Пакует. Заворачивает в простыни. Складывает в чемоданы. Всюду пакеты с посудой и вещами. Мы с Вадиком сказали, что хотим в августе поехать в Адлер. На что родители ответили: «Для этого нужно что-то сделать». Дима Муханов рассказал на днях, что устроился работать на лето в булочную. Я сегодня пошел в магазин, где обычно покупаем хлеб и сахар, и договорился, что месяц буду работать там по 6 часов в день. Больше нельзя, так как несовершеннолетний. Надо будет разгружать машины, принимать лотки с хлебом и булками, коробки с печеньем и конфетами, короче, всю кондитерку. Сказали, что заплатят половину взрослого оклада, 45 рублей. Еще сказали, что хлеб можно будет брать домой, а иногда булки и даже конфеты. «Пошли, посмотришь, где, что и как. И кстати, машина пришла, поможешь грузчикам», – сказала заведующая. Я в чем был (халат не предложили) принимал лотки. Их подавали из грузовика, а я вместе с другим рабочим нес их в помещение для хранения кондитерских изделий. Там угрюмая, выпившая тетя Галя, женщина без каких бы то ни было признаков возраста, в синем халате с нарукавниками и в резиновых сапогах, показывала, что куда ставить. «Я кому тебе сказала, сюда неси», – повторяла она. Так что я здесь еще и русский язык подучу!

5 июня

Были с родителями в Большом театре. Маме в музыкальной школе выдали четыре билета на «Спящую красавицу». Я, наверное, очень люблю балет, и «Чайковский», но он конечно, гений, но в первом действии перед антрактом уснул. В антракте в буфете папа купил всем по бутерброду с красной икрой и по конфете «Белочка». А в прошлом году мы ходили на «Лебединое озеро» и в антракте ели эклеры. Помню, стоял у оркестровой ямы и смотрел, как музыканты настраивают инструменты. Потом сел рядом с Вадиком, вышел дирижер, махнул палочкой и шевелюрой, заиграли скрипки и как будто Петр Ильич присел рядом. Потом на сцену вышла Плисецкая и все остальное потеряло смысл. Она гениальна. Рядом танцевали другие балерины, двигались в такт музыке, делали какие-то па, но их словно не было.

 
Придешь в театр – все пленяет,
и запах сцены и кулис,
и пыль на стульях восхищает,
и ножки миленьких актрис.
 
 
Театр свят, а тут в бинокли,
глаза раскрыв и в 1000 линз,
глазеют, испуская вздохи,
на ножки миленьких актрис.
 
 
Но не позволю вам. Моя!
Она одна, хоть и советская!
Границ не знает, да, МайЯ
Плисецкая.
 

1980

18 апреля

Родители никогда ничего от нас не скрывают. На семейных советах, в которых мы с Вадиком и Славой принимаем активное участие, обсуждается все. Наш с Вадиком голос учитывается не всегда, но, по мере взросления, становится все более громким.

Иногда мы становимся свидетелями того, как родители в очередной раз решают, как дотянуть до зарплаты. Это при том, что папа – главный режиссер Литдрамвещания Всесоюзного радио, а мама совмещает три ставки: концертмейстера, педагога в музыкальной школе и преподавателя в детском саду.

Вчера на таком совете мама сказала, что в прошлом месяце вернули деньги в кассу взаимопомощи и уже надо брать опять.

Мама, конечно, дипломат высочайшего уровня. Так гениально выстраивать отношения в семье может только она. Если папа говорит по телефону, мама рядом, с ручкой и бумагой в руке. Она слушает беседу и корректирует разговор. Стремительно пишет свои замечания, показывает папе, тот кивает головой, а мама уже пишет следующую мысль. И так довольно часто. Папа говорит в гостиной по красному телефону с белым диском. Иногда мама участвует в беседе негласно, из спальни. Там голубой телефон, тоже с белым диском. После окончания разговора мама приходит к папе и дает оценку услышанному. И его это не смущает. Это правило их жизни. Все вместе.

В доме всегда уют. Мама потрясающе готовит борщ, жаркое и гречку. На этом ее кулинарные способности и фантазия исчерпываются. Это скучное для нее занятие, она создана для высокого искусства. А папа – гениальный муж. Может, он и догадывается, что в других семьях в кулинарный репертуар входят еще какие-то блюда, и, может быть, даже их много, но каждый раз, как в первый, он с восторгом хвалит мамин борщ и жаркое в горшочках.

22 апреля

Без стеснения папа с мамой используют детский труд. Особенно в очередях. Силы распределяются следующим образом: в одну папа ставит меня, в другую – Вадика, а в третью встает сам. Единственное развлечение, пока в одиночестве стою, упираясь в чей-то угрюмый затылок, – это «охота за мелочью». Я говорю тому, кто стоит за мной, что отойду на минутку, и иду туда, где еще одна бесконечная очередь в кассу. Как-то папа, расплачиваясь, уронил монету, я нагнулся ее поднять и под кабиной кассы в узком темном пространстве увидел несколько монет. Подобрал их, папе отдал его 5 копеек, а остальные – это был мой улов, оставил себе. И теперь каждый раз, когда мы в магазине, я подхожу к кассе, роняю заготовленную заранее копейку и проверяю свой «тайник». Если повезет и уборщица, которая тоже «караулит мелочь», еще не успела вымести ее из-под кабинки с кассиром, то из магазина я ухожу не с пустыми руками. Папа тратит, я «зарабатываю».

25 апреля

10-й класс. Это ужасно. Скоро конец беззаботным веселым дням, прекрасной школьной компании. А главное – конец той неведомой нити, которая последние год-полтора связывала нас всех, роднила.

Жизнь, конечно, манит. Просторы, конечно, огромные. И в шестнадцать лет юношеское сердце преобладает над уже не младенческим рассудком. Но хочется все попробовать, надкусить каждую вишенку и выплюнуть косточки.

Школа останется в памяти, как милый, старый, добрый приятель, которому нес свои «трагедии», свои страсти. Останется школа с повседневностью, с первой любовью и разрывом, с лучшим другом, ссорами и обидами, юмором, теплотой, наивностью, чудачеством… Как знать, будет ли у меня еще такое? Но пока что впереди месяц экзаменов, а потом: мечта, цель, смысл – театр!

Но хватит. Слишком много лирики, пора продолжать соблюдать хронологию. 25 апреля – еще один день из дневника Верника Игоря; года рождения 1963-го, ученика 10-го класса «А» 287-й школы.

День был такой же, как и многие предыдущие. После первого урока сразу в 38-ю комнату на «Петровку 38», названную так в честь нашего классного руководителя Петровой Евгении Васильевны. Миг – и включен проигрыватель, миг – и звучит музыка, миг – и я танцую. Среди своих. На другой перемене встретился с восьмиклассницами: три симпатичные девочки, они часто прячут мой портфель. Однажды мне принесли его, вынув из унитаза. Остроумно. Сегодня он был нанизан на вешалку. Думаю, в школе сейчас трудно найти человека (с 8-го по 10-й класс), который бы не знал имени моего и фамилии. Иногда это приятно, когда какая-нибудь девочка, спускаясь с лестницы, крикнет: «Пока, Игорек!» А иной раз скучно, хочется свежего, нового. Вообще, я в себе замечаю такое свойство – мне нужно чем-то или кем-то поражаться. Иначе жизнь теряет смысл и интерес. А через определенный срок хочется уйти в себя, стать мрачным, чтобы затем с еще большей силой почувствовать прелесть неизведанного.

На уроке математики после 20 замечаний я, наконец, смолк. На химии минут пять искал портфель. На литературе юморил. Домой мы возвращались с Вадиком, провожаемые на некотором от нас расстоянии восьмиклашками. Лейла, кажется, влюблена в меня. Я на одном из танцевальных вечеров увлекся ею. И это дало ей повод, вероятно, думать о чем-то большем. Если так, то мне очень жаль.

26 апреля

Встал чуть позже обычного. Воскресенье. Очень душно. Завтра третий тур в ГИТИСе. Самое серьезное испытание за все время. А у меня дурацкий настрой, что провалюсь. А если нет – победа. Сделаю для этого все, но настроение до обидного не то. Тем более, что в ГИТИС пойду после того, как в школе будем писать 6-часовую работу по литературе.

27 апреля

Как и следовало ожидать, после 6 часов, пока писал сочинение на тему «Как вы понимаете смысл названия комедии А. Грибоедова “Горе от ума”» дико болела голова, чувствовал себя бесформенной лепешкой.

Жара. Четыре часа дня. ГИТИС шумит. Слушает Владимир Андреев, он набирает курс. Иду в третьей десятке. Едва переступил порог аудитории – забилось страшно сердце, во рту пересохло, руки холодные. Ребята, которые наблюдали в окно, говорили потом, что я изменился в лице, так волновался. «Верник Игорь Эмильевич, пожалуйста». Выхожу. «С чего начнете?» «Евгений Евтушенко “Картинка детства”», – говорю. Начинаю читать – и с каждым словом рот все более отказывается подчиняться. Немеют десны, губы как каменные, не двигаются. Караул! Во рту пустыня, мой язык – кактус. Под конец фразы стиха, мне кажется, буквально сливались в один неразборчивый звук. Наконец, последнее слово. Мне предлагают воды. И я скачущей походкой (так я хожу, когда очень волнуюсь или хочу выглядеть выше) подхожу к графину и пью. Возвращаюсь – и я уже другой человек.

Читаю кусок прозы – «Дуэль» Пушкина и Кюхельбекера. Смеются. Читаю басню. Смеются. В общем, я допущен к предконкурсной консультации. Вот так, еще один шаг вперед.

28 апреля

Немного о братской любви. Я заметил, что Вадик, когда чего-то очень хочет, но знает, что если это получит, то, значит, не получу я, смущенно улыбается и молчит. Он вроде и не настаивает, но и не говорит: «Возьми себе». В Москву приехал «Бони М», и нам достали один билет. Я сказал Вадику: «Иди ты». У него на лице появилась смущенная улыбка. Он ужасно обрадовался. Хотя ему было неудобно передо мной. Вадик вернулся счастливый, раскрасневшийся, и сказал, что весь концерт ужасно переживал из-за того, что я не мог получить такого же удовольствия. При этом я смотрел на него, видел восторг и не видел следов переживания. Еще Вадик рассказал, что в какой-то момент рядом с ним люди начали вставать со своих мест и танцевать. «И я, Игорь, когда они запели One way ticket,² тоже встал и танцевал!» – говорит с восторгом мой застенчивый, расстроенный за меня брат.

Вадик пошел на концерт в светло-бежевом батнике, который папа привез из Венгрии, и в коричневом костюме производства Польши (нам купили два одинаковых в «Детском мире», в отделе для юношей и девушек). А еще был в темно-коричневых остроносых туфлях, ужасно модных. Мы их купили в «Доме обуви» на проспекте Мира. Папе позвонила знакомая продавщица и сказала, что утром будут продавать румынские туфли, но очередь надо занимать уже сейчас. Мы с Вадиком побежали к магазину, было часов 8 вечера, и там уже стояло человек сто. Зима. Ночью стало намного холоднее. Мы достояли до утра, меняя друг друга. Попеременно бегали домой погреться, выпить горячего чая. Мама оставила на столе большую трехлитровую банку варенья из черной смородины. Каждое лето родители в августе покупают черную смородину, моют ее, потом раскладывают на простыне на столе, чтобы она просохла. Потом в тазу перетирают с сахаром. Когда папа и мама уже теряют сознание от монотонности происходящего (деревянной скалкой нужно толочь ягоды и сахар до тех пор, пока они не растворятся друг в друге), родители зовут нас с Вадиком. Ненавижу это занятие. Мама говорит: это витамины на весь год. А вот сейчас это варенье очень кстати. Я быстро съедал две-три ложки, надевал теплые носки. Ноги ледяные. В квартире уютно, тепло. За окном ночь. На крыше дома напротив лежит снег. Черные окна. Все спят. Так неохота на улицу! Но надо идти, там Вадик. И там «наши» туфли. Только бы не раскупили 42-й размер! Мы вошли в магазин около 10 утра. По такому «счастливому» случаю родители разрешили нам не идти в школу. Я не поверил своим глазам, когда увидел эти ботинки. Я видел такие в немецком журнале, кажется, Burda, который принесла недавно в школу Ирка Мягкова. Девчонки собрались на перемене и смотрели напечатанные в нем выкройки плиссированных юбок. Счастье все-таки есть, потому что есть наш размер! Мы купили четыре пары. Когда еще так повезет!

29 апреля

Шел из школы, солнце греет, снег тает, течет ручьями. Перед домом огромная лужа, еще чуть-чуть и лягушки заведутся.

 
На пруду одном под старость
бедный аист занемог,
полюбил лягушку аист,
но не съесть ее не мог.
 
 
Он возлюбленной лягушке
все нашептывал на ушко:
«Боже, как несправедливо
наш устроен белый свет,
 
 
ведь известно, что мой ужин
составляют лишь лягушки,
но, что более обидно,
также завтрак и обед».
 
 
А красавица лягушка
возводила очи вверх,
надрывала плачем душу
и от слез кидалась в смех.
 
 
Все кляла себя не кушать,
предлагала съесть подружек,
пусть дурнушек, но лягушек,
а ее все ж не губить.
 
 
Но, увы-увы, дурнушек
аист съел на прошлый ужин,
а последнюю, о, ужас,
вдруг случилось полюбить.
 
 
Не поддавшись нежной страсти
и красавицы слезам,
проглотил лягушку аист,
поднял вверх и сделал «ам».
 
 
И сказал: «Так было нужно».
И еще раз: «Да, так нужно,
если б я ее послушал,
то б, наверно, умер сам».
 
 
Но, насытившись немного,
одинокий, одноногий,
съев любимую в итоге,
аист тот сошел с ума.
 
 
Вот история какая,
неприятная для дам.
Я же, слезы слов глотая,
побегу в Универсам.
 

30 апреля

Сегодня в школе танцевальный вечер. Попросил у мамы нейлоновый цветной батник. Уже пару раз она давала его мне. Он пахнет ее духами, но никто не поймет, что это не моя рубашка и что она женская. Я надеваю ее под школьный пиджак, так не видно вытачек. Майя, дочь бабушки Эсфири, привезла эту кофту в подарок маме из Италии. Ну почему у нас такие вещи не продаются? Я думал об этом, когда Марик, брат Майи, отдал мне свои сапоги на каблуках с узким носом и короткое темно-синее полупальто на пуговицах в два ряда. Почему он назвал эти вещи старыми? Они же как новые. Я хочу их носить все время, но надеваю только в особых случаях. Сегодня надену.

 
Если б был я маленьким, как маленький гном,
я носил бы маленький портфель,
и в портфеле том носил бы маленький том,
в котором бы стихи писал для фей.
 
 
О феи мои, женщины, как я люблю
пол прекрасный ваш,
я все мимозы, розы, слезы, грезы вам отдаю
за только то, что существует пол ваш!
 
 
Если б был я маленьким, как маленький гном,
и умел комариком летать,
я бы на лету мог и ночью и днем
женщин незаметно целовать!
 
 
О, аленькие губки моих маленьких фей,
о, сладкие уста!
Я не устану, не устану повторять вам и петь,
как я люблю, о мои феи, вас!
 

Написал эти стишки вчера на уроке физики, а вечером набросал мелодию на гитаре. Сегодня спою ребятам.