Читать книгу: «История, которую мы никогда не знали», страница 4

Остров смерти

И.В.Сталину,

Р.И.Эйхе

Секретарю Нарымского Окружкома ВКП (б),

(Совершенно секретно)

22 августа 1933 года

«29 и 30 апреля этого года из Москвы, Ленинграда и Минска были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. Эти эшелоны, подбирая по пути следования подобный же контингент, прибыли в Томск, а затем на баржах в Нарымский округ.

18 мая первый и 26 мая второй эшелоны, состоя из трех барж, были высажены на реке Оби у устья р. Назина, на остров Назино, против остяцко-русского поселка и пристани того же названия (Александровский район, северная окраина Нарымского округа)» (Из спецсообщения УНКВД по Запсибкраю.)

О каких же «деклассированных элементах» шла речь? Оказывается, эти «элементы» появились в отчетах НКВД после выхода постановления ЦИК и СНК СССР от 27 декабря 1932 года о введении паспортной системы.

Именно на остров Назино 18 мая 1933 года была доставлена и высажена первая партия «элементов городского типа», людей, задержанных в основном в Минске и Москве как беспаспортных – 4900 человек. Вторая партия числом 1174 человека поступила 26 мая. К 12 июня было зарегистрировано 1473 умерших. К зиме погибли почти все.

Из 10289 человек, прибывших в Александрово-Вахтовскую комендатуру, к осени осталось 2025 человек, 1940 отправлено в концлагеря, 3196 умерло, 3916 оказались в бегах.

Как же разыгралась эта трагедия на Назинском острове?

На второй день после прибытия первого эшелона, 19 мая, выпал снег, поднялся ледяной ветер, затем ударил мороз. Голодные, истощенные люди, без кровли, не имея никаких инструментов и, в главной своей массе, трудовых навыков, тем более, навыков организованной борьбы с подобными трудностями, очутились в безвыходном положении. Окоченевшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня, бродить по острову и есть гнилушки, кору, мох и пр. Трое суток никому никакого продовольствия не выдавалось. Люди начали умирать. Они заживо сгорали у костров во время сна, умирали от истощения, начавшегося еще в долгой и мучительной дороге, от многочисленных болезней. Так трудно переносился холод, что один из трудпереселенцев залез на дерево в высокое горящее дупло и погиб там на глазах у людей, которые не могли помочь ему: не было ни лестницы, ни топоров. Когда, наконец, наступил солнечный день, бригада могильщиков смогла закопать только 295 трупов, неубранных оставили на второй день. Новый день дал новую смертность и т. д.

Только на четвертый день прибыла на остров ржаная мука. Ее начали раздавать по несколько сот граммов. Люди тут же бежали к воде и в шапках, фуражках, галошах разводили болтушку. Многие хватали одну муку, задыхались и умирали от удушья. Не было ложек, кружек, мисок. Не было ни ведер, ни котлов, а значит и кипятка.

Вначале изредка, в отдаленных углах острова, а затем в угрожающих размерах повсеместно пошло людоедство.

Свидетельствует Меньшикова Таисия Михайловна, 1908 года рождения, уроженка Минска: «На острове конвоир был, Веников Костя, молодой парень. Ухаживал он на острове за одной девчонкой. Он все караулил ее. Вздумал раз поехать помыться, товарищу наказал: „Ты за ней поглядывай“, – а он что, столь народу… А ее привязали, руки назад к тополине, и груди отрезали ей, икры отрезали, мускулы – где можно есть, все-все… Голодные они, есть надо. Парню не повезло. Это вот такие были зверства. Человеческое мясо резали и привязывали в тряпках на деревья…»

Однако наряду с этим известная часть жила сносно и выживала. Прежде всего те, кто оказался при муке. На острове был комендант, стрелки ВОХР, медработники и, конечно, каптенармусы. Муку, лежавшую вначале под открытым небом, отчего немало ее испортилось от дождей, комендатура острова приказала зарыть в землю. Остатки ее получали так называемые бригадиры, отъявленные уголовники. Получив мешки на бригаду, они уносили их в лес, а бригада оставалась без пищи. Когда муку привозили «со склада», раздавать ее в порядке живой очереди даже не пытались. Голодные люди собиралисьсь, но их разгоняли выстрелами. В жуткой давке слабых затаптывали, калечили.

Надо полагать, спецкомендатура не только мало понимала свои задачи, она сама растерялась от разразившейся катастрофы. Несмотря на «перевоспитание» трудпоселенцев палками и прикладами винтовок, индивидуальные расстрелы, на острове образовались и царили мародерские банды и шайки. Уголовники терроризировали людей еще в баржах, отбирая у трудпоселенцев хлеб, одежду, избивая их и убивая. Здесь же, на острове, открылась настоящая охота за теми, у кого были деньги или золотые зубы, коронки. Их владельцы тут же становились жертвами бандитов. Могильщики зарывали трупы с развороченными челюстями.

Мародерство захватило и некоторых охранников, за хлеб и махорку скупавших золото, одежду. По острову установились цены: новое платье или костюм – полбуханки хлеба или пачка махорки; пачка махорки – 300 рублей, два золотых зуба или четыре коронки.

В аналогичную обстановку попал и второй эшелон, быстро воспринявший установившиеся порядки острова.

Близилась «трудовая весна». В конце мая началась отправка людей на так называемые участки, то есть места, отведенные под поселки. Участки были расположены по реке Назина за 200 километров от устья: к ним поднимались на лодках. Глухая необитаемая тайга, ни кола ни двора. Истощение людей продолжалось. Достаточно привести такой факт. На пятый участок с острова доставили 78 переселенцев. Их них в живых осталось только двенадцать.

Участки в конце концов были признаны непригодными, трудпоселенцев стали перемещать на новые места, вниз по той же реке, ближе к устью.

Побеги, начавшиеся еще на острове (хотя так это сделать было куда труднее: ширина Оби около километра, шел еще лед. – И.К.), здесь приняли массовые размеры. Пошли слухи: мол, во-первых, решено истребить деклассированный элемент; а, во-вторых, в 40 километрах железная дорога (в действительности до ближайшей станции было более 300 километров. – И.К.). Последнее «подтверждение» тем, что на одном из участков в ясные зори слышались отдаленная гармонь, крики петуха и звуки, подобные гудку. Это был крохотный поселок, от которого участки отделяло непроходимое болото. Люди, не зная, где они, бежали в тайгу, плыли на плотах, погибали или возвращались обратно.

После расселения на новых участках к строительству полуземляных бараков, вошебоек и бань приступили только во второй половине июля. Жизнь начинала входить в свое русло – появилась работа, люди стали получать по 750 – 1000 граммов хлеба. Болезни, смертность, однако, продолжались.

Особенно свирепствовала дизентерия. Надо было выдавать больным сухари. При отсутствии медикаментов это спасло бы сотни людей. Огромный запас галет лежал в палатках и на базах, но… не было указания, могут ли пользоваться этими галетами трудпоселенцы.

К массовым болезням и смертям начсостав да и сами поселенцы вскоре стали относиться как к чему-то неизбежному и привычному. Трупы, которые лежали на тропинках в лесу, плыли по реке, прибивались к берегам, уже не вызывали смущения. Человек переставал быть человеком. Из 6100 высланных, прибывших из Томска, плюс к ним еще 600 – 700 человек (точное число установить не удалось. – И.К.), переброшенных на назинские участки из других комендатур, на 20 июля 1933 осталось 2200.

Назинский остров оставил неизгладимую мету у всех оставшихся в живых, даже у отъявленных рецидивистов, видавших виды на своем веку. Они прозвали его островом смерти (реже остров людоедов). Местное население усвоило это название, а слух о том, что здесь было, пошел вниз и вверх по рекам.

В конце 1933 года сюда из Новосибирска пришло сразу два парохода с пустыми баржами. Сиблаг решил эвакуировать уцелевших. Половина назинцев не могла пройти по тропам на баржу, настолько они были больны, измождены. Их несли на носилках и складывали рядами в трюмах. Катер «Быстрый» на малых баржах подвозил оставшихся в живых с поселков.

По окончании «эвакуации» Александро-Вахтовская участковая комендатура «подбила бабки». Приняла она свыше 6000 человек, а отправила 2856. Остальные пошли на «естественную трату».

Сколько всего их было – трудно сказать. Так же трудно сказать, кто они, потому что документы отбирались и при аресте, и в эшелонах и баржах (рецидивистами на курение). То, что осталось, было уничтожено частью на острове, частью в последующем, органами госбезопасности для устранения следов преступления. По всей видимости, никогда уже не удастся ответить на этот вопрос.

Сибирский Белосток

Для многих поляков и белорусов слово «Сибирь» долгие годы ассоциировалось со словами «каторга», «ссылка», «депортация»… И не без основания: в течение нескольких столетий при всех правительствах и режимах для каторжников, ссыльных и депортированных дорога в Сибирь была самой проторенной. Но были и те, кто ехал в те суровые края добровольно – в поисках счастью и лучшей доли.

В конце XIX века сибирский регион России развивался стремительно и колонизировался усиленно: на строительство Великой транссибирской железнодорожной магистрали устремились потоки добровольных переселенцев, в том числе белорусов и поляков. Среди них было много крестьян из малоземельных западных губерний российского государства: Гродненской, Виленской, Витебской, Седлецкой, Курляндской. В Томском уезде ими были основаны такие белорусские поселки, как Андреевка и Ломовицкий, Петропавловка и Полозово. В 1899 году во вновь образованной Ново-Александровской волости появился поселок Белосток.

Не от хорошей жизни решились наши земляки на переселение в далекую Сибирь. Безземелье, низкое плодородие местных почв не позволяли прокормить большие крестьянские семьи. Царское правительство, заинтересованное в переселении крестьянства в Сибирь, обещало поддержку, льготы и содействие в обустройстве на новом месте. И в 1896 году в Томской губернии в качестве ходока-разведчика появился Александр Иоч. В Переселенческом управлении ему предложили осмотреть отведенные под заселение участки тайги в Николаевской волости Томского уезда.

Что это были за места, сообщал томскому губернатору чиновник по крестьянским делам Райский: «…что касается участков в Николаевской волости, на которые определяется приблизительно 800 семей, то они стоят в худших условиях по сравнению с другими переселенческими участками как в отношении путей сообщения, так и в отношении приобретения на них хлеба и земледельческих орудий…»

Речка Шегарка довольно многоводная, отделяла эти участки от ближайших деревень во время разлива месяца на полтора-два. Однако земли эти чем-то прельстили Осипа Ханевича, его односельчан Геронима Мазюка и Осипа Маркиша, братьев Александра и Ивана Иочей. Они выбрали этот кусок тайги – Рыбаловский переселенческий участок, где, кроме вековой тайги, имелось несколько еланей – выгоревших мест (меньше труда потребуется для раскорчевки под пашню) да еще стояли две избушки пасечников соседней Молчановской волости. Очевидно, понравилась и глубокая полноводная речка, протекающая рядом…

Записав за собой и своими родственниками эти наделы, вернулись ходоки за семьями. По весне, получив переселенческие свидетельства и подъемные, тронулись в путь. До Томска ехали железной дорогой в товарных вагонах вместе со скотом и провиантом, утварью и крестьянскими орудиями труда (на семью выделяли по одному вагону-товарняку). Дальше до села Молчаново плыли на пароходе по великой «сибирской Миссисипи» – Оби, а там – своим ходом через таежные урманы и болота, к месту обоснования. На карте Томской губернии в 1899 году появился еще один новый переселенческий поселок – Ново-Рыбаловский из 13 дворов.

Трудно обживались на новом месте: сурова сибирская земля с немилосердным таежным гнусом летом и невиданными морозами зимой. Падал скот от бескормицы. От дизентерии, простуд, голода умирали дети. Адский труд по раскорчевке тайги под пашню выматывал взрослых. Однако труд был не в тягость: каждый работал на своей земле, знал, что благополучие семьи теперь зависит только от него самого, а не от пана или чиновников.

Поток переселенцев и ходоков был огромен. С 1884 по 1889 годы в Томскую губернию приехало из Белоруссии 43 тысячи человек, а в следующее пятилетие – более 48 тысяч. В 1907 году, в период наибольшего размаха земельной реформы Петра Столыпина, за год в губернию прибыло 30 тысяч переселенцев.

Однако многим испытание Сибирью оказалось не по плечу. Поток возвращавшихся обратно в Белоруссию год от года возрастал: в 1901 году из Сибири вернулось на родину более 5 тысяч семей, в 1907 году из Томской губернии – 800 семей. Власти на это смотрели спокойно и трезво, предупреждали желающих переселиться в Сибирь в журнале «Сибирское переселение», что «плохого хозяина Сибирь в хорошего не переделает».

Те, кого не испугали трудности, потом обустроились, прижились, поставили крепкие пятистенки, амбары и овины, вырыли колодцы с высокими «журавлями». Все как в родной Белоруссии. Огородили поселок.

Чего добились наши земляки за полтора десятка лет хозяйствования в Сибири, рассказывается во Всероссийской сельскохозяйственной переписи конца 1916 года. К примеру, по данным переписи, в поселке Белосток числилось 95 крестьянских самостоятельных хозяйства, проживало 516 человек, под пашней было 285 десятин возделанной земли. Во всех хозяйствах насчитывалось 267 лошадей и 374 головы крупного рогатого скота. Невелико богатство – 3 – 4 десятины пашни на семью из 7 – 10 человек, по две лошади в конюшне да три коровенки в стайке!.. По сравнению со старожильческими селами и крестьянами наши уроженцы были небогатыми. Но именно они и такие, как они, крестьяне накормили перед войной Россию, а масло сибирских коровушек стало популярным в Европе.

Интересна судьба белоруса ксендза Николая Михасенка – одного из немногих священников, живших в Сибири в годы начала «большого эксперимента» в России. родился он в семье белорусского крестьянина на Витебщине, сам хлеборобствовал. Однако не земля тянула его к себе – хотелось учиться, служить людям и Богу. В 1911 году Николай в возрасте 23 лет принял сан священника, окончил Санкт-Петербургскую духовную семинарию и в начале 1913 г. стал настоятелем Белостокско-Маличевской католической общины.

Крестил детей, провожал в мир иной усопших, венчал новобрачных, причащал и исповедовал… Представители новой, Советской власти сразу же люто возненавидели его, человека «старого» мира, служителя культа. В 1923 году, не выдержав провокаций со стороны волисполкомовских работников, лишившись костельского дома, реквизированного под школу, ксендз Михасенок покинул Белосток. Его дальнейшую судьбу раскрывает архивно-следственное «дело», заведенное на него в 1927 году органами ОГПУ Новосибирска.

В Новосибирск ксендз Михасенок приехал в 1925 году из Томска по приглашению местной римско-католической общины для проведения религиозных служб в пустующем городском костеле. Однако недолгой была радость прихожан – 4 апреля 1927 года ксендза арестовали. За что? Якобы во время совершения религиозных обрядов в костелах Томска и Новосибирска он произносил проповеди антисоветского характера.

В этих «направлениях» и стали «раскручивать» ксендза Михасенка следователи Новосибирского ОГПУ Белецкий, Богородицкий и другие. Однако ксендз «раскалываться» не желал, все предъявленные обвинения отвергал. «Обрабатывали» свидетелей, но и те не давали против него желаемых показаний.

Тем не менее 27 мая 1927 года помощник начальника контрразведывательного отдела ОГПУ по Сибирскому краю Бебрекарло предъявил ксендзу обвинение по двум «контрреволюционным» статьям Уголовного кодекса РСФСР – по знаменитой 58-й статье: 58—14 (антисоветская агитация с использованием религиозных предрассудков масс) и 58—18 (дискредитация Советской власти путем распространения о ней ложных слухов).

Николай Иванович Михасенок для отбытия наказания был направлен в печально знаменитый концлагерь «СЛОН» (Соловецкие лагеря особого назначения) на три года. После этого – в ссылку в Северный край еще на три года. Что потом стало с ксендзом, догадаться нетрудно…

Вернемся к нашему повествованию.

В Сибири помещиков не было: каждый трудился на себя. Достаток зависел от трудолюбия и количества рабочих рук в семье. Но гражданская война, колчаковщина, продразверстка сказалась на жизни сельчан. Многих кормильцев лишились тогда семьи. Тем не менее все шло своим чередом -как-то надо было жить…

Кончилось такое крестьянствование в начале тридцатых годов – в ходе коллективизации по-сталински: крестьянина-хлебопашца сменили колхозник и совхозник с совершенно иной психологией и иным отношением к земле и работе. Если и сохранялось что по первости от прежнего крестьянина в виде неистовства в работе, бережливости, готовности прийти на помощь всем обществом, то со временем, постепенно, все это улетучивалось…

Массовая коллективизация в стране началась, как известно, с конца 20-х – начала 30-х годов. В Белостоке же колхоз впервые был создан только в апреле 1935 года. О том, чего стоили сельчанам эти пять лет сопротивления коллективизации, можно только догадываться. Лишение избирательных прав, бремя налогового пресса, распродажа имущества и раскулачивание, осуждение – натерпелись всего. Пожалуй, не было только высылки семей раскулаченных из села дальше, в Васюганские болота. Зато не один год наблюдали сельчане за тем, как высылали других: начиная с тридцатого года по Нарымскому тракту, через село довольно часто шли зимой на север Нарымского округа обозы раскулаченных. Да и в самом селе находили временный приют административные ссыльные, те же раскулаченные.

Колхоз в Белостоке назвали на польский манер «Червоный штандарт» -по-своему, вопреки воле начальства. Стремясь быстрее отрапортовать о завершении сплошной коллективизации, деревенские власти стали раскулачивать строптивых, шантажировать сомневающихся: отбирали наделы земли, приусадебные участки и огороды обрезали до самого крыльца, увеличивали планы сдачи зерна. А если были недовольные, «помогала» милиция. Прошли первые аресты: кого за «длинный язык» упекли, кого за нежелание вступать в колхоз.

В январе 1935 года Кривошеинским райотделом НКВД с помощью сельсоветских работников был собран необходимый компромат на ряд жителей села. Месяцем позже начальник Нарымского окротдела НКВД И. Мартон утвердил постановление об аресте и привлечению к суду семнадцати жителей Белостока и соседних Ново-Андреевских хуторов за то, что все они, якобы проводя антисоветскую и антиколхозную агитацию, добились развала инициативной группы по организации колхоза, а также на почве классовой ненависти имели договоренность убить председателя сельсовета и некоторых других активистов села.

С 1937 года «стали забирать по линии НКВД». В первую очередь взяли директора школы П.Д.Червоного, учителя И.П.Борисовца и завхоза школы Н.М.Карелина. Вместе с ними была арестована группа колхозников. Тогда же арестовали еще несколько человек, в том числе и члена исполкома сельсовета И.С.Назарука. Но самой страшной была ночь с 11 по 12 февраля 1938 года, когда были арестованы почти все оставшиеся мужчины в возрасте от 17 до 70 лет.

Свидетельствует один из «счастливчиков», вернувшийся из окружного отдела НКВД Павел Шумский: «12 февраля 1938 года в Белостоке забрали 68 человек, а потом пешком погнали в Кривошеино. 16 февраля уже днем милиция ходила по домам и забирала последних оставшихся мужиков. Взяли и меня вместе с другими. В деревне осталось всего три взрослых мужика… В Кривошеине собрали этап – около 250 человек – и дальше, по замерзшей реке, до Колпашева пешком гнали, как скот. В Колпашеве загнали в большой деревянный дом и растолкали по камерам, вызывали на допросы, били… Предъявили обвинение в краже подшипников к трактору, так как я в то время учился на тракториста. А через семь суток ночью меня и двух односельчан освободили. Сказали: если будем болтать о том, что здесь видели и слышали, то нас заберут снова и уже так легко мы не отделаемся…»

Так были «побеждены враги народа» из села Белосток. Остались в нем только дети да женщины, ставшие вдовами задолго до войны. Никто из них так и не дождался своих мужей, отцов, братьев.

После ареста белостокцев оставшиеся жители полной чашей испили судьбу отверженных. Многое им пришлось пережить, как и десяткам сосланных в Белосток в годы войны латышей, немцев, молдаван.

Репрессии по так называемой линии НКВД женщин села, правда, не коснулись. Матерям и их детям предстояло долгие годы нести на себе тяжелое клеймо жен и детей «врагов народа».

Изучение архивно-следственных дел периода 30-х годов в отношении жителей села Белосток показало, что с 30 августа 1937 года по 12 февраля 1938 года было арестовано органами НКВД 88 человек. Цифра впечатляет, если знать, что в селе по итогам переписи 1937 года насчитывалось всего сто двадцать семь мужчин от восемнадцати лет до глубоких стариков.

Большинство арестованных обвинялись как участники националистической контрреволюционно-диверсионной повстанческой организации под названием «Польская организация войсковая». Все дела были липовые, сфабрикованные работниками НКВД. Подобные организации были «обезврежены» во многих районах как Западно-Сибирского края, так и Беларуси. Не найдя при обысках никакого оружия, в обвинении записывали, что эта организация должна была захватить оружие во время восстания. От каждого требовали признаться в совершении какого-нибудь вредительства или диверсии. Тем, кто пограмотнее, пришивалась «контрреволюционная пропаганда, подрыв авторитета Советской власти и колхозного строя, руководство террором».

Арестованные в августе 1937 года были расстреляны 5 ноября 1937 года. Те же, кто был арестован 11 – 12 февраля 1938 года, были уничтожены 9 – 10 апреля. «Судила» белостокцев не «тройка» НКВД Запсибкрая, а Особое совещание. Все бумаги о приговорах подписывало высокое начальство в Москве, очевидно, для большей убедительности и значимости сфабрикованных дел.

Все репрессированные жители Белостока были реабилитированы посмертно в годы хрущевской «оттепели».

Невозможно поименно назвать всех репрессированных жителей белостока, как не знаем мы фамилий и имен палачей, подписавших приговоры о расстреле в Москве, как неизвестны нам и те, кто приводил эти приговоры в исполнение на местах. Где-то на стеллажах Центрального архива бывшего КГБ СССР в Москве находится на вечном хранении уголовное дело N 830458 в трех томах по обвинению жителей села Белосток. Откроет ли оно свои тайны? Будем надеяться.

…Так вся ли правда сказана? И, главное, станут ли архивные разыскания ступенькой к прозрению?