Читать книгу: «В Братстве зажжённой искры. Альманах. Выпуск 5», страница 3

Равиль Валеев

КРЫМСКИЙ ЦИКЛ

(сложное рондо)

 
На скрюченных ветвях седой маслины
Ложится время кошкой отдохнуть.
Над ними расплескался Млечный путь,
Как гобелен потрёпанно-старинный.
С горы туман сползает на долины,
Росинками рассветными блеснуть.
Тревога на душе и быта муть
Повиснут в виде Босховой³ картины
На скрюченных ветвях седой маслины.
 
 
Стихи, что знаем с детства наизусть,
В прочтении ночном наводят грусть.
Запутывая действия причины
И думая, что шалости невинны,
Ложится время кошкой отдохнуть.
 
 
Как манит чернотою моря ртуть,
Коварно пряча мрачные глубины,
А рядом в небо горные вершины
Пытаются подальше заглянуть —
Над ними расплескался Млечный путь.
 
 
С рассветом черноморские дельфины,
Играя, солнышку подставят спины,
И радость светлая наполнит грудь.
Простая безотрадной жизни суть,
Как гобелен потрёпанно-старинный,
На скрюченных ветвях седой маслины.
 

***

 
Над Крымом синева безоблачного неба,
Завис июльский беспросветный зной,
Щекочет пальчики морской прибой
Здесь лебеди клюют с руки кусочки хлеба.
Когда-то греки ждали милости от Феба⁴,
Скрываясь от врагов за полиса⁵ стеной.
Жизнь на Тавриде⁶ – бесконечный бой.
Давно лежат в заборах новых камни склепа.
Над Крымом синева безоблачного неба.
 
 
Укрытые от глаз в глуши лесной
Руины поросли густой травой.
День каждый снова начинается с рассвета,
В заботах Крым: сезон и середина лета —
Завис июльский беспросветный зной.
 
 
Опять курортник накатил волной.
Как молоко для малышей, вода прогрета,
Для фото есть фасон любого туалета,
Блаженство вечером пройтись с толпой,
Щекочет пальчики морской прибой.
 
 
Жива, как миф, традиционная примета —
Чтобы вернутся, в море кинута монета.
В Крыму счастливым может стать любой.
Здесь пахнет виноградом и мечтой,
Здесь лебеди клюют с руки кусочки хлеба.
Над Крымом синева безоблачного неба.
 

***

 
Поедем, Зина, в Карантин⁷.
В ландо поедем, словно графы,
Увидим стены древней Кафы⁸,
Коснёмся времени седин.
Цветаевой Марины сплин
Висит над тропкой звуком арфы,
Кивают шеями жирафы —
На море мачты бригантин.
Поедем, Зина, в Карантин.
 
 
Над Феодосией октавы
Читает ветер, хочет славы,
Поэта меряя аршин.
Любимая, на зов витрин
В ландо поедем, словно графы.
 
 
Мы получили помощь Марфы⁹
В годину горестных кручин —
С тобою стал я не один.
Друг друга крепко мы обнявши,
Увидим стены древней Кафы.
 
 
К закату солнца апельсин
Кровавит моря желатин.
Пока читаем жизни главы,
Да, помоги нам, Боже правый,
Коснёмся времени седин.
Поедем, Зина, в Карантин.
 

***

 
Стихами листья плачут на ветру,
Кустарник по могиле ветви стелет.
Навек поэт остался в Коктебеле,
Встречая первым солнце по утру.
Плита подобна тёплому костру,
Что согревает путника доселе.
Стоящему у каменной постели
И в холод и в июльскую жару
Стихами листья плачут на ветру.
 
 
Войны гражданской страшные качели —
Безжалостно любого перемелет.
Спасал людей у смерти на пиру.
Талантом совершённому добру
Кустарник по могиле ветви стелет.
 
 
С душой ребёнка в грузно-тучном теле,
Что обожает шалость и игру,
Отдавший дом собратьям по перу,
Творивший на заоблачном пределе,
Навек поэт остался в Коктебеле.
 
 
Срывает время фальшь и мишуру,
Не гасит у Волошина искру.
На память о бесстрашном менестреле
Пускай звучит над Киммерией шелест,
Встречая первым солнце по утру.
Стихами листья плачут на ветру…
 

***

 
Я поднимаюсь на Чол-Баш¹⁰,
Чтоб выбраться из быта тины,
Увидеть гордые вершины,
Как Горный Крым прекрасен наш!
Мне не подвластен карандаш,
Я не могу ваять из глины
И маслом не пишу картины.
Но, чувствуя в душе кураж,
Я поднимаюсь на Чол-Баш.
 
 
Хоть съели черноту седины,
Заветных тропок серпантины
Не променяю я на пляж.
Нырну в построенный шалаш,
Чтоб выбраться из быта тины.
 
 
Красоты знойной Палестины
Для нас, как сказочный мираж.
В Крыму не хуже есть пейзаж.
Хочу без видимой причины
Увидеть гордые вершины.
 
 
«Ходить по тропам, старый, – блажь.»
Но чувство в сердце не отдашь:
Люблю старинные руины,
На скалах времени морщины.
Как Горный Крым прекрасен наш!
Я поднимаюсь на Чол-Баш..
 

Амирам Григоров

***

 
Бежать сквозь тамбур делом плёвым
Ты счёл, конечно, сгоряча,
Когда посадский с диким рёвом
Прошёл Заветы Ильича,
 
 
А контролёрам крыть по маме
Совсем, волкам, не западло,
И лишь светило над холмами
Встаёт и жарит сквозь стекло,
 
 
Ещё цыганки ходят стаей
Культурных граждан разводя
И вечный лёд на окнах тает
Сходя подобием дождя.
 
 
А мы уходим с карантина,
В тоске безбрежной, как во тьме,
Когда безногий с концертиной
Поёт протяжно о тюрьме.
 
 
Гляди, края твои родные:
Бескрайний лес, тоннель, забор
И дуют в тамбуре блатные
Пустив по кругу беломор,
 
 
Но где тот свет в конце маршрута,
Осенний морок, майский гром?
Лишь солнце встанет на минуту
Над небольшим твоим холмом.
 

***

 
Древним бытом, зарытым в минувшем,
Всем как есть, без особых затей,
Пахнет кладбище, к ветке приткнувшись
У железнодорожных путей
 
 
Не перина, скамья на вокзале —
Есть ночлег у просторной страны,
И часы не на шутку отстали,
Лет на сто, от перронной стены
 
 
Завывая от страха, протопал
Людоед азиатских полей,
Тепловоз – уцелевшим циклопом.
Не осилил его Одиссей,
 
 
И не ярый, не громкий, без драки,
Волоча перемызганный груз,
Постаревший народ из Арсаки
Ожидает Советский Союз.
 

***

С. Брелю

 
Идя с папиросой в продымленный тамбур,
Взгляни как пейзажи просты:
Робеют рябины, грустит топинамбур
И реки ползут под мосты,
 
 
Покуда за стенку из катаной стали
Прощальный гудок не проник,
Алтайские ели, сибирские – спали
Уныло бродил проводник
 
 
И слушал, как стонут усталые оси
И охает ветхий вагон
Как медленно день оседает, и осень
Бросает деревья в огонь,
 
 
И тёплая влага стекает с обочин,
Почувствуй, как ветер затих,
Как мой электрический текст обесточен,
А также лишён запятых,
 
 
Гляди, как мелькают заборы и ямы,
Снимая соринки с лица,
Как родина тлеет и огнеупрямы
Её золотые сердца.
 

***

 
Скажи это лично, что ждать до сих пор не устала,
Пока электричка минует пустой полустанок,
Который крест-накрест кладбищенской сказкой подёрнут,
И площадь грязна, как советский червонец потёртый.
Скажу это лично – судьбу не желаю иную —
Пока электричка пустой полустанок минует.
Под лампой желтушной, валун ли, могильный ли камень,
Лишь чертит картуши бессрочная ночь светляками,
Я лягу пораньше, ты скажешь, любимый, так жаль, но
Пусть блеет барашек до присвиста раны кинжальной.
А родина – только созвездье сигналов на трассе,
Разлука надолго, ночлег на нечистом матрасе,
Кронштейны и свечи, глухие заборы и штольни,
До встречи, до встречи давай поцелуемся, что ли.
 
 
***
 
 
Над полустанком сумрак сер,
На шпалах – каплями – мазут,
Под маркировкой «СССР»
Вагоны рыжие ползут.
 
 
Они который год подряд
Идут из брошенной страны,
Где остаётся Ленинград,
И стяги, как рассвет красны,
 
 
Где плакал мишка из флажков,
Сверкали спутники с небес,
Вода с бетонных берегов
Вращала лопасти на ГЭС.
 
 
Они стремятся прямиком,
К пределу дальнего пути,
А у Харона есть паром,
Чтоб их туда перевезти,
 
 
По само дальней ветке, по
Веленью стрелок золотых,
Поеду в вечное депо
Я на последнем среди них.
 

***

 
Увидишь короткий вокзальчик, где тумба у чайной
Где в сальных углах пауки заплетают парчу
И вечный майор из-под тулы, попутчик печальный
Расскажет какую-то ересь, а я промолчу
 
 
В конце февраля не остынут вагонные полки
Хоть выйди на снег, но не станешь добрей и бодрей
У края платформы, где пьяница в детской бейсболке
Напротив ларька звукозаписи пляшет под рейв
 
 
Тут спят девяностые – рэмбо и водка распутин
Тут ворох заветного света и гул речевой
А родина дремлет – давай же её не разбудим,
Давай же, попутчик, не скажем о ней ничего
 
 
Пусть дым затекает под ветер, проходит под вечер
И падает в снежную яму серьёзный майор.
А жест расставанья? Он будет никем не подмечен
В конце февраля завершается время моё.
 

***

 
В гремящем тамбуре молчишь, закат неодолимо горек
Над треугольниками крыш и позвонками новостроек,
 
 
И тут какой то мужичок минуту верную находит,
Встаёт, и, дёргая плечом, петь принимается в проходе.
 
 
Знакомы эти песни всем, про мусоров и птицу в клетке,
Про травы первые в росе и друганов на малолетке,
 
 
Про бесконечные поля, про стужу зимнюю и вихри.
И замолчали дембеля, студенты пьяные притихли.
 
 
Тут отвернёшься, лбом в металл уткнёшься, улыбаясь,
                                                                           с тем лишь,
Чтоб слёз никто не увидал, и будет, позже,
                                                                   как задремлешь,
 
 
Любовь святая, на века, кульки с крыжовником, рассада
И будут падать облака за колокольнями Посада.