Читать книгу: «Странствия Мелидена», страница 3

Глава 5. Липенск

На закате третьего дня, измучившись и промёрзнув под холодным дождём со снегом, изгнанники добрались до Липенска. Встретили Мелидена с подручным неласково и велели ждать, пока наместник Гаур Воданиг не соизволит их принять. Наместник был богатый местный боярин и владел городком Истувераном на большой реке Тадзене, через который проезжали вчера. Хорошо, хоть позволили обогреться и почиститься в съезжей избе, а также накормили гнилой тюрей, какую в Висагете не едят и слуги. Это тоже заставило задуматься: пока цело снаряжение, в исправности одежда и есть домашние запасы, но надолго ли их хватит? Надежды на получение кормов из Дубравы смутные, а местные уж очень нелюбезны.

Город Липенск назван так не зря – на полдень находятся обширные липовые леса, благодаря которым множество пасек дают прекрасный мёд и воск. Однако наиболее значима тут издревле сложившаяся работа с деревом. Из липового лыка плетут лапти и мочалки, делают лукошки, режут ложки, посуду, гладкие и приятные глазу столы, скамьи и сундуки. Делают бочки и кадки, телеги, сани и лодки. Рубят лес на готовые дома, которые можно привезти и собрать на новом месте за считанные дни. Но еще больший доход дают смола и дёготь, получаемые сухой перегонкой берёзы и сосны, а также древесный уголь – берёзовый для кузнечных работ и еловый для выплавки железа и меди. Много домотканых льняных холстов, хотя не столько, сколько в северных Новом Городе и пограничном Веттаме.

Еще более известен Липенск как перекрёсток на конце холмистого водораздела, где сходятся три большие речные дороги: по Тадзене можно плыть на полдень, совсем близко расположенная Абайда, она же Березайка, вливается в пограничную Сивехру, ведущую в полночные норкские земли и впадающую где-то далеко в ледовитое Серое море, а расположенные чуть дальше на восход истоки Гиоры позволяют перебраться в великую реку Самбату, вдоль притоков которой лежат основные медвежские земли и которая оканчивается далеко-далеко на юго-востоке. Это положение Липенска у верховий трёх рек позволяет перегружать в нём товары, а также легко спускать собственные вниз по течению.

Всё бы хорошо, только с кормами в Липенске плохо. Рожь кое-как выращивают лишь в приречной долине Тадзены, всюду вокруг болота и глухоманные буреломные леса, через которые не пробраться даже выносливой степной лошади. На полянах и в поймах рек пасут коров, но этого мало. Без подвоза Липенску не выжить, однако привозной хлеб ненадёжен. Когда подвоз нарушается, цены подскакивают многократно и обыватели либо голодают, либо разбегаются. Неудивительно, что Липенск не стал великокняжеской столицей. Равно как Новый город и Веттам на еще более худородных землях, но им хотя бы помогают богатые рыбой озёра. Тогда как на полдень от Висагеты простираются хорошие пашни, и на закат они есть, и на восход. Поэтому там много поселян, следовательно, и кормящихся с них служилых людей. И войско висагетское служит великому князю верно, а не ищет, кому бы продаться подороже.

Расположен город Липенск очень удачно на холме над излучиной Тадзены, которая в этом месте круто поворачивает с восхода на полдень. С холма река просматривается далеко в обе стороны, что позволяет заблаговременно замечать любую лодку и плот. Кстати сказать, основной мост через Тадзену находится не в Липенске, а выше по течению в Истуверане, где река не такая глубокая. Хотя эти города – пограничные оплоты Медвежья, здешние городские стены из частокола и деревянных башен над набитыми землёй бревенчатыми срубами поверх вала производит удручающее впечатление. Так строили в далёком прошлом, Висагету еще сто двадцать лет назад окружили стеной из белого известняка, пусть и развалившейся незадолго до строительства нынешней кирпичной.

Местные караульные, кое-как разобрав подорожную, с опаской и неприязнью косились на рукоять огромного двуручного меча за правым плечом Мелидена, с завистью на дорогой иноземный самострел тонкой работы, взводимый съёмным рычагом – так называемой «козьей ногой». Здесь основным оружием были совня, то есть секач на длинном древке, или рогатина – насаженный на древко широкий длинный нож с крестовидной гардой. К ним прилагались топор, шестопёр или кистень, мало у кого имелись сабля либо прямой меч, простые и только для одной руки. Мелиденов двуручник пять футов длиной и почти восемь фунтов весом выглядел очень дорогим оружием, опасным и неуклюжим одновременно. Слегка выгнутая вперёд гарда дополнялась двумя треугольными клыками на клинке, ограничивающими спереди его толстую незаточенную часть.

Мнение о неуклюжести исчезало сразу же, как только Мелиден описывал пару стремительных искрящихся кругов вокруг себя, переходящих в глубокий выпад, но становилось ясно, что другим такое оружие не по руке. И что меч – для ближней охраны, не для зарослей и быстрого конного боя. Кроме того, Мелиден располагал коротким двухфутовым мечом-«кошкодралом» для ближних схваток, топориком для повседневных нужд, большим узким ножом такой же камбенетской выделки, как и двуручник, и засапожным метательным ножом на крайний случай. Ни у кого не было и лёгкого конного самострела – все здешние всадники пользовались луками, кто мощным составным, а кто и простым деревянным из ясеня, вяза или берёзы. Конечно, в городе встречались ввозимые средиземскими купцами самострелы с ножным или ручным взводом, но исключительно большие и грубые для пехотинцев.

Боярин-наместник Гаур Воданиг, как выяснилось далеко не сразу, пребывал в своих имениях в Истуверане, взимал подати с крестьян и заодно охотился в окрестных лесах. По этим же причинам отсутствовало большинство дружинников – время было самое отчётно-сдаточное вплоть до Юлейса, зимнего солнцестояния. По дороге Мелиден с Важиней вполне могли застать Гаура Воданига в родной усадьбе, но проскочили Истуверан на рысях, спеша добраться до места назначения. Пока же пришлось иметь дело со скупым и подозрительным тиуном Мокадином, оставленным в Липенске за старшего.

Итак, последние дни полузимника Мелиден с Важиней провели бездеятельно в съезжей избе. Она представляла собой обширный бревенчатый сруб с маленькими оконцами под крышей, защищёнными бычьим пузырём и ставнями, и большой белёной печью в дальнем от входа торце. Глиняная печь была снабжена деревянным коробом-дымоходом, что являлось большой редкостью в Липенске, где почти все избы топились по-чёрному. Как, впрочем, и в других медвежских городах и сёлах. Полагали даже, что слой сажи в ноготь толщиной на потолке и в верхней половине стен пользителен для здоровья, поскольку сокращает поголовье клопов – хотя бы не падают за шиворот. Обычно в съезжей избе воевода вёл учёт прибывающих на смотр служилых людей, там же, по случаю, устраивались пиры. Поэтому в середине стоял большой грубый стол из щелястых досок на массивных чурбаках, а по краям – лавки. Сдвинутые вместе, они образовывали жёсткие ложа, на которых укладывали свои кошмы и плащи постояльцы. Поскольку в это время ни смотров, ни пиров не ожидалось, съезжая изба превратилась во временный постоялый двор.

Пока Мелидена это устраивало. Сначала надо оглядеться на новом месте, и тут подходило любое тёплое и не слишком людное пристанище. Тем более что пошёл мокрый снег и погода стала совсем собачьей. В такую пору служба лучше всего идёт под крепкий сон. Лишь бы коней кормили должным образом – но с этим был порядок, чем бы он ни был вызван.

Дальняя дверь съезжей избы, у печи, вела через небольшой тёмный коридор на кухню, где заправляла толстая и румяная стряпуха Горва. Боком кухня выходила в широкий двор, выстланный деревянными плашками, а в её дальнем конце лестница вела на второй этаж хором, в которых проживал управитель Мокадин.

Стряпуха Горва, путавшаяся со всей конюшней и имевшая нищую родню в городе, споро и обильно кормила управителеву дворню вместе с сородичами, но пришельцы ей не глянулись и очевидно стесняли. Ругаться на бледного и угрюмого, обвешанного оружием верзилу Мелидена она не решалась, но быстро начала шпынять раззявистого Важиню. «Не то беда, когда во ржи лебеда, а вот беды, что ни ржи, ни лебеды» – утешался тот народными поговорками. Хотя малый пост еще не начался, на обед им доставались только суп из гниловатой капусты со старыми ржаными сухарями и крохотными обрезками мяса, и варёная репа. Тогда как дворня жрала рублёную и отбитую говядину так, что за ушами трещало. Еда при такой жизни очень важна, потому надолго застревает в памяти.

Когда тающий снегопад затих, отогревшийся и отоспавшийся Мелиден впервые вышел в закуток за съезжей избой и занялся маханием мечами большим и малым, метанием ножа в накарябанную на стене мишень, что перемежалось ударами ног в бревенчатый косяк, от чего дом ощутимо вздрагивал.

За его странными текучими позами на полусогнутых ногах, резкими поворотами и почти неуловимыми для глаза взмахами наблюдал десяток управителевых дворовых, разинув рты и с почтительного расстояния, затем к ним присоединилась семилетняя дочка управителя Тириза с чернявой смазливой служанкой. Под конец появился сам управитель Мокадин, до того принимавший лохматобородых и кирпичнолицых деревенских мужиков по каким-то податным делам.

– Ты что буянишь, – хмуро спросил управитель, среднего роста, сутуловатый, с широкой впалой грудью, совершенно седыми головой и коротко стриженой бородкой.

– Умение стараюсь не растерять, – еще более мрачно буркнул Мелиден. – Думаешь, будете гнилой капустой кормить, – добавил он с кривой ухмылкой, – спаду с лица и превращусь в худосочного холопа? Как бы ни так. Найдётся тот, кто сумеет оценить мастерство.

– Только появился, уже нрав показываешь – неприязненно продолжил управитель. – Изба не твоя, нечего её ломать. И не место тут махать своей железкой, людей пугать.

– Невиноватому нет причин пугаться, – ответствовал Мелиден. – А для полезных занятий везде место, для безделья не должно быть места. Что до избы, если развалится, значит, плохо строили.

– Я скажу сотскому Гиттину, что ты тут буйствуешь, пусть он с тобой разбирается, пока воевода с Палачом тобой не займутся.

– Скажи, скажи. Я сюда приехал службу нести при трёх конях и полном оружии, а не репу грызть без соли. Если моя служба без надобности, так и отпиши великому князю, – уже не скрываясь, глумился Мелиден.

На том и разошлись. Вечером Мелидену достались изрядный кусок варёного мяса в горшке и крынка молока. Дворня продолжала держаться на расстоянии от чужаков, но уже без неприязни. Умелец в любом деле вызывает уважение, а в воинском – вдвойне. Поскольку может быть полезен и при этом тронуть себя не даст.

Глава 6. Гиттин

На следующий день пришёл сотский Гиттин, коротенький и толстый пожилой мужичок в тонкой кольчуге и с мечом у пояса, а с ним четыре бородатых воина в мохнатых шапках поверх шлемов, в длиннополых тегиляях, с совнями на плечах и топорами за поясом.

– Здравствуй, милый человек, – начал сотский, – что тебе не сидится спокойно, буянишь, говорят, всю съезжую избу чуть не разнёс…

– Кто это говорит, управитель что ли? Кормит одной гнилой капустой, видать в монахи хочет записать, а когда я вчера решил размяться, помахать мечом во дворе, это ему покоя не даёт, чернильной душонке. Завидно, наверное, что сам так не может. Но я великого князя воин, не чернец, мне положено трудиться мечом, как дровосеку топором, чтобы не потерять умение. Поэтому зря он злобится, не по правде.

– Сказывают, ты своим длинным дрыном как пером махаешь. Не покажешь старику?

– Отчего же не показать…

– Да, такого у нас еще не видали, как на ярмарке у грютских скоморохов, но куда страховиднее. Меч средиземский, дорогой. У нас про такие слышали, конечно, но даже за Речкой они не в почёте, разве что далеко в Камбенете. И сколько за него отдал, или по наследству получил? И у кого так научился, у немцев жил, или как?

– В Средиземье не был никогда. Но учился шесть лет у мастера Нимвурда из Камбенета. Он прибежал в Висагету лет пятнадцать назад или около того. И меч был его, он завещал его мне как лучшему ученику. Перед смертью, когда его отравили какие-то лиходеи.

– А к нам за какие провинности, если всё-таки по правде?

– По правде, убил на судебном поле боярского сына Экарта Нахвейга, из бояр Ветисских. Их лучшего бойца. Слышали про боярина Нахвея Вагунига, постельничего великого князя? То был его средний сын. Поэтому великий князь отправил меня на липенскую границу, от кровной мести. Поскольку знаю средиземский язык и грамоту тоже.

– Ну хорошо, куда тебя пристроить, воевода распорядится – его не будет дней десять, если не больше. Пока поживи в съезжей избе, всё равно пустует. С тиуном зря не собачься, он человек не плохой и не надменный, просто привыкнуть надо. Потом найдём постоянное место. Насчёт кормов распоряжусь, чтобы не жались на такого молодца-удальца. А чтобы не скучать и не есть харчи зря, отправляйтесь вдвоём с вечера сторожить Водовзводную стрельницу. Я пришлю провожатого, покажет, где и как. Не вполне подходящая служба для стременного дворянина при конях, но до воеводы не могу решать. А пока пойдём, поедим.

– Эй, кума, ты еще жива, – закричал сотский, входя в кухню. – Готовь нам закуску; хорошо бы выпить пива.

Так или примерно так поговорив, уселись всемером в съезжей избе. На этот раз снедь была обильная и даже с изыском – уважавшая сотского Горва расстаралась. Запомнились котлеты-битки из рублёной говядины и размоченного ржаного крошева, пиво в изобилии и даже медовое вино, сваренное на хмелю. Изрядно досталось и Мелидену – сотский подливал ему первому, явно надеясь развязать язык. Мелиден не возражал. К хмельному он был не слишком привычен, но к тридцати годам успел убедиться, что вино не лишает его до конца осознания своих речей и поступков. По крайней мере, он всегда помнил, что говорил и делал, и даже в сильном подпитии в глубине продолжал гореть маячок, заставляющий не переступать последнюю черту.

Когда-то, в ранней юности, у Мелидена вызывала недовольство и разочарование эта неспособность забыться до конца – какой тогда смысл в пьянстве, деньги на ветер. Но вскоре он начал её ценить. Возможно, проистекала эта особенность не только и не столько из телесной крепости, сколько попросту от непривычки – перебрав, Мелиден начинал изрыгать выпитое либо заваливался спать. Неважно, главное, Мелиден знал за собой такое, и потому не отказывался от редкой выпивки, когда предлагают на дармовщину.

Сначала говорили о местных делах, мелких и малоинтересных для Мелидена. Потом разговор перешёл на воеводу с присными, тут Мелиден насторожился – любая мелочь о будущем начальстве может иметь значение. Воевода, по словам рассказчиков, был грозным стариком, самовластным и упрямым, дотошно вникавшим во все дела, хорошо знающим свои воеводские обязанности и любящим наводить страх на подчинённых. Помимо любви к квасу и бане. «Обычай у него добр – когда спит, без палки проходи смело», – пошутил один из стражников. В молодости он был весьма склонен к блудодейству, даже через преступное насилие над жёнами служивых, но давно охладел к этому делу – здоровье стало не то. В то же время к будущности Гаура Воданига сотский и его люди относились с сомнением. Он был местный, из истуверанских то ли бояр, то ли князьков. Ждали, что великий князь раньше или позже заменит его на своего, висагетского. И скорее раньше, чем позже – как уже произошло в Новом Городе. Поэтому висагетские дела интересовали сотского весьма живо и с той точки зрения, кто сейчас любезен Ларсу Вагунигу и может пойти на липенское воеводство.

Увы, Мелиден не мог сказать ничего определённого на этот счёт. Что государь Ларс захочет назначить липенским воеводой своего, из ближних бояр, кого хорошо знает – да, весьма вероятно. Примеры есть, тот же своевольный, но теперь приниженный Новый Город. Ясно также, что это будет не один из младших братьев – Вирг Большой уже год в оковах и его участь становится только тяжелее, Барух затаился, как мышь под метлой. Но кто из ближних бояр – предсказать невозможно. Сильнее всего сейчас Ветисские, к сожалению. Вторые по силе Бельские с полуденной границы, но они не столько из Висагеты, сколько с полуденно-восходной Виртрагины, близко связанные родством с её подручным князем. Поэтому их сажают на околостепные места и вряд ли пошлют в лесной Липенск.

Наконец, разговор дошёл до его собственных дел. Мелиден улыбнулся про себя хитрости сотского, оттягивавшего эту часть посиделок до момента, когда Мелиден достаточно наберётся, по мнению начальника.

– Так расскажи, милый человек, как тебя угораздило зарубить сына самого Нахвея Вагунига из Ветисских. Неужто он лично на судейское ратовище вышел вместо того, чтобы выставить заместителя. И что был за спор такой важный.

Между прочим, на липенском диалекте Ветиса звучала скорее как Витиза и местные писари, дьяки и монахи порой писали, как слышится, оттого в той же грамоте боярина в одном месте могли звать Ветисским, а в другом Витизким. В столице за такой огрех били бы палками и пинками согнали с прикормленного места, а на окраине это было в порядке вещей, никто и внимания не обращал.

– Как раз спор был не слишком важный, даже не упомню подробностей, да и не особо вникал, – отвечал Мелиден, жуя пирог с рыбой и запивая домашним пивом на травах. – Где-то у себя, в витисских краях, поспорили те бояре с какой-то вдовой о куске земли, половине малого надела на ляде – так у нас зовут лес, вырубленный и выжженный под пашню.

– По-вашему ляд, а у нас пожнями зовут пашню под выжженным сябрами лесом, забодай тебя бык, – вставил один из дружинников.

– В общем, вдова явилась к Ларсу Вагунигу просить о правде, привела с собой пару свидетелей, – недовольный помехой, продолжил Мелиден. – Ветисские шуганули свидетелей так, что тех и след простыл. Вышло, что слово вдовы против слова Нахвея Вагунига. Стало быть, вдове надо было или возвращаться ни с чем, либо вызывать Ветисских на Божий суд. Как слабая женщина без мужа, она имела право выставить заместителя. Вот ей на меня и указали – я к тому времени провёл семь поединков, все выиграл, убил шестерых противников. Денег она предложила совсем немного, рубль и двадцать три копейки. Рубль я взял, копейки ей оставил на бедность. Но согласился – не ради денег, а из-за собственных счётов с Ветисскими. Они и моих родичей сильно ущемили, привыкли всё грести под себя. Долго рассказывать, почему и как, да и не нужно. Они многим встали поперёк горла. Я вполне понимал, что плюю против ветра и могу плохо кончить, даже если одержу победу – Ветисские могучий род и сейчас на самом верху. Да и великий князь явственно благоволил им, не мне. Но, верно, поэтому они и согласились – слишком были уверены в своём бойце, хотели покрасоваться лишний раз и показать свою силу.

– Тот боярский сын Экарт провёл куда больше боёв, хоть был моложе на два или три года. Очень хорошо владел окованной железом рогатиной с длинным ножом, вертел так, что глаз едва успевал следить, и скакал, что твой плясун-скоморох. Калантарь имел отличный из пластин на кольчуге, не чета моему – хотя тоже лёгкий, и он больше на живость полагался. Разбитной был парень, скалозубый, с кудрявой бородкой, какую девки любят, он и попортил их немеряно. Куда уж мне, серому и сирому, с ним тягаться. Со своим чужестранным двуручником, который короче рогатины. Короче, думали, что будет показательная потеха. А я думал, что будет, то будет, а будет то, что бог даст.

– Божья воля без людей не творится, – заметил сотский.

– Как бог захочет, так и свершится, а без его воли единый волос не упадёт, – крестясь восьмерично, поддержал его один из стражников.

– Этот Экарт, кстати, не был наследником Нахвея Вагунига, имевшего много сыновей. Он был третий или четвёртый, не помню точно. Но такой боец-поединщик, причем боярского рода, был у них один. Потому весьма его ценили и тем больше на меня затем озлобились.

– Как прошёл бой? Не очень красиво, чего уж там. Пусть и по правилам. По нашим правилам можно носить любой доспех и пользоваться чем угодно, только метать ничего нельзя. У меня большинство поединков выходят слишком быстрые и неприметные. Может, поэтому меня и разлюбил великий князь. Он большой охотник до таких зрелищ, потому терпит их и поощряет, хотя дурное это дело и церковь против. Какое же правосудие, если прав оказывается тот, кто искуснее с мечом или рогатиной, и ладно бы сам, а то выставляют младших родственников или вовсе наёмников. Хоть мне самому это выгодно. Или было выгодно, до поры до времени. Но таков обычай.

– В общем, вышли мы. Было это месяца три назад, на Успение святой нашей Вальжины, когда огурцы солят. Собралось изрядно народу поглазеть, как меня на лоскуты резать будут, а потом заколют, как кабана или медведя. Забыли, что несужёный кус изо рта валится, чтоб им в поле лебеды, а в дом три беды. Сам великий князь, бояре и стольники на высоких лавках лесенкой, по чинам, с другой стороны боярские бабы и девки в ряд, сидят, скромниц изображают, а глазищи исподтишка так и зыркают бесстыжие. День был нежаркий, хороший. У меня был двуручник, короткий кошкодрал-полумеч и камбенетский же нож, у него – рогатина и лёгкая сабля у пояса. Начали мы кружить вокруг друг друга, он тыкать и рубить своей рогатиной, я отбивать и отскакивать. И вот отбил я один выпад, удерживая рогатину внизу – тут клык помог на клинке, задержал, – сразу сделал глубокий шаг влево, приотпустил меч, держа только правой рукой, а левой выхватил нож и ударил его со всей силы в правый бок. Удар пришелся между пластин, пробил тонкую кольчугу и вошёл в печень, наверное. Он замер и не успел еще упасть, как я, бросив воткнутый нож и вновь перехватив меч обеими руками, разрубил ему плечо. Не будь на нём панциря, может быть, разрубил бы напополам. На том бой закончился.

– Вдова своё земельное дело выиграла, а я попал в опалу. Не сразу, постепенно удалили от дворца, стали посылать гонцом или толмачить со средиземцами. А в Саману писцовая изба выпустила бумагу отправляться на средиземскую границу. Хорошо хоть, что не на Полночный Камень.

– Ветисские многим стали поперёк дороги, в каждой бочке затычка, – вставил своё слово сотский. – Хоть ты и сильных людей задел, но особо не кручинься, поскольку многих тем же порадовал, надо думать. Стало быть, и средиземской речью владеешь?

– Не только владею, и читать, и писать могу и даже вести счёт на абаке. Это конюшенный Магерша, то есть Магерун Кальмериг Бельский, мне пособил со средиземской границей вместо полуденной погани или Камня. Именно потому, что знаю средиземский язык и род наш отсюда, из Духова Леса. Слышали про такое место?

– Не только слышали, но и бывали не раз, сто вёрст на полночь и восход. Самое нечистое место после вусурок, где волколаки и кикиморы так и шастают по болотам. Что ни скажи, леший вторьём морочит. Однако не похож ты на тамошнего. Тамошние мужи чумазые и диким волосом заросли.

– Мой дед оттуда вышел еще при Вагуне Первом Мелидениге. А сам я не был там ни разу. Много где был, даже на Камне Полночном побывал три года назад, а вот в Духовом Лесу не был ни разу, хоть и зовусь Варсином.

– Так ты родственник Варсинов из Поречья? – перебил сотский. – А что же сразу не сказал?

– Да не знаю я там никого и не был никогда. Если мой дед и был чьим-то родственником шестьдесят лет назад, теперь это мхом поросло и вряд ли кто вспомнит. Но если уж на границу, то лучше сюда, чем невесть куда.

– А что за Полночный Камень, где такое и что там забыл. Мы и не слыхали о таких местах.

– Горы далеко на востоке или, скорее, каменные бугры. На восход и немного на полночь – там холодно и рожь не растёт. Перед этими горами есть рубленый городок, где разбойники-мочеганы живут среди лесной погани. Нас послали подвести их под руку великого князя, чтобы оттуда собирать выход, то есть дань пушными шкурами с диких племён. А немного спустя, год назад, на Полночном Камне посланные рудознатцы открыли большую серебряную жилу. Великий князь сильно надеется на неё, чтобы расплатиться с долгами грютам. Но, слава богу, это теперь не моё дело, я теперь с другого конца. Гиблые там места, холодные и голодные. Лес реже нашего, не такой бурелом, но тянется и тянется – неделю, две можно идти и всё лесом. Людей никого, и крупных зверей мало – легко околеть с голодухи.

– Так небось по рекам плавали.

– Конечно, как иначе, мы до Мочеганова городка добрались не слишком трудно, хоть и далеко. Но оттуда к Полночному Камню надо подниматься против течения, а оно быстрое и сильное – реки текут с гор вниз. Это оттуда легко спускаться, а туда выгребать или тащить по-бурлацки баркасы – тяжкий труд. Впрочем, и оттуда толи спустишься, толи разобьешься о камни, когда реку совсем не знаешь. Наши реки много спокойнее…

Беседа затянулась надолго, постепенно обрастая новыми слушателями: присоединялась осмелевшая дворня со своими глупыми вопросами новому и бывалому человеку. Только вечером Мелиден с Важиней забылись тяжким сном в углах съезжей избы ближе к печке, а первую стражу было решено отложить назавтра.