Читать книгу: «Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2», страница 17

Вопрос: Харитонова и Прокопьева исключили из партии за принадлежность к оппозиции, верно ли это?

Ответ: Харитонова и Прокопьева не думаю, что по этой формулировке исключили, если по этой, то было бы неверно⁴⁵³.

В последнем слове на чистке Кутузов вернулся к этой теме: «Прокопьев числился в своей группе, [комиссия на его факультете] ему, несомненно, задала вопросы о связи с оппозицией. И если [бы] он отвечал, то Вы об этом факте говорили бы здесь, это бы являлся лакомый факт, и Вы бы его обсосали». Но ничего этого не было – есть лишь одни домыслы. «Прошу комиссию документально выяснить это дело, опросив 4‑х человек. Еще раз повторяю, что я до чистки не знал, что он был замешан в оппозицию, я этот вопрос также просил расследовать на активе». Относительно Харитонова. «Никаких дел по линии оппозиционной с Харитоновым не имел. Был ли он в оппозиции раньше, не знаю. Если нужно узнать, то можно запросить Нижний Новгород. Знакомство с Харитоновым не носило элементов укрывательства и оппозиционной связи. Я прошу [контрольную] комиссию все же расследовать это дело еще потому, что об [этом] было в печати и на этом факте строилась групповщина»⁴⁵⁴.

«Имеем ли мы право заявить, что часть бывших троцкистов пришла в партию не искренно? – спрашивали в газете «Красное знамя». – Не ошибаемся ли мы здесь? Не травля ли это? Нет, здесь ошибки не может быть. Факты поведения тт. Кутузова, Филатова и отчасти Матвеева говорят об этом». Особенно в сравнении с «искренно раскаявшимися. <…> Это можно сказать про тов. Задирако, Аверина и других»⁴⁵⁵. «Надо бить по Кутузову, т. к. он пришел в партию не искренне, – говорили в институте⁴⁵⁶. – Темное дело с троцкистской оппозицией, он здесь играл большую роль, и на него смотрели как на видного троцкиста». Кутузов же давал совсем другую мотивацию своему повторному появлению в Томске: хотел выдержать экзамен в СТИ, за тем и вернулся: «Критически могла подойти только наша ячейка. У меня была такая крамольная мысль, что раз восстановлен, нужно покинуть институт, но потом все же я решил остаться здесь. Если бы я числился где-либо не здесь, то, конечно, не было бы лишних придирок», – но тогда Кутузов не считал бы себя истинно проверенным⁴⁵⁷.

Нельзя было просто так отмахнуться от событий 1927 года, от дискуссии. Кутузов постоянно возвращался к ним, останавливался на своей роли, хотя все и так отлично это помнили, но важно было, чтобы обвиняемый повторил от своего лица сегодня, накануне 1930 года, что он осознал свою вину и раскаялся. Кутузов предъявил комиссии куцую политическую биографию: «Взгляды оппозиции разделял до декабря месяца [1928 года]. После решений XV съезда фракционную работу бросил. 5‑го января был исключен». 19 февраля подал апелляционное заявление, «предварительно все обдумав и разумев. Заявление гласило об отходе от оппозиции. После этого уезжаю на суконную фабрику. По прибытии на фабрику явился в райком и объяснил, кто я есть такой. На фабрике работал всего 3‑е месяцев, нес общественную работу в качестве редактора стенгазеты и заведующим курсами текстилей».

Опять посыпались вопросы:

Вопрос: Связь с производством?

Ответ: Только после исключения, работал на текстильной фабрике <…> на Урале.

Вопрос: Когда подал заявление, после выговора или до?

Ответ: Через полтора месяца.

Вчитавшись в учетную карточку Кутузова, контрольная комиссия расширила фокус обследования. Поступили вопросы о моральном прошлом коммуниста. Злоупотреблял ли он алкоголем? Ведь в 1924 году «имел строгий выговор за участие в коллективной пьянке, будучи на рабфаке». А теперь оказывалось, что и с Харитоновым выпивал.

Вопрос: Изжил ли ты сейчас выпивку?

Ответ: Изредка выпиваю, раньше было чаще. Таких историй, как в 24 г., не было. Если и выпивали, то в компаниях; со своими ребятами-студентами.

Вопрос: Думаешь изжить?

Ответ: Я уже стал реже, но было бы лучше, если совсем не выпивать.

«Установка партии» в отношении выпивки была, по словам Николаева, такова: «Выпивать нельзя, но <…> этот порок – переросток; в отношении старых товарищей можно допустить некоторые отступления, но в отношении молодых это, конечно, недопустимая вещь»⁴⁵⁸.

Брусникин остался при своем мнении, что «Кутузов пришел в партию не сознательно, не искренне»; он возвращался к эпизодам Гражданской войны в автобиографии Кутузова: «Пусть <…> скажет, не связан ли досрочный отпуск из семинарии с добровольчеством, и вопрос, почему так быстро т. Кутузов вступил в партию после увольнения из белой армии». Биографию Кутузова рассматривали буквально под микроскопом.

Шла коллективизация, и Кутузову важно было убедить комиссию, что его отец не кулак: «За последнее время занимается крестьянством, в [19]26 году платил налогу 6 рублей. В [19]28 году брату нужна была справка, каковую прислали, и там было указанно, что платит налогу [столько-то и столько-то] рублей и отнесен к группе середняков».

Вопрос: Непосредственно связь с сельским хозяйством сейчас?

Ответ: Отец середняк, больше двух лет не переписываемся.

Вопрос: Ты говорил, что поссорился с отцом, а потом опять летом работал.

Ответ: Ссора была временной.

Вопрос: Почему потерял связь с отцом?

Ответ: Есть, по-моему, с моей стороны ошибка, он не чуждый элемент. Отец сейчас женат 3‑й раз и мачеха сильно злая. На этом основании я порвал, но отец не виноват.

Кутузов не был добровольцем Белой армии, как подозревал Брусникин. «Нет, нас мобилизовали человек 25. Это можно подтвердить, возможно, документами, которые там сохранились и есть живые свидетели. <…> Партийный с 1920 года, во время Колыванского и Ишимского восстания работал в Омском губкоме партии»⁴⁵⁹. Колыванское восстание, начавшееся 6 июля 1920 года как протест против продразверстки, за два дня охватило до 10 волостей Ново-Николаевского уезда и несколько соседних волостей Томского уезда. 8 июня 1920 года повстанческий комитет издал приказ о мобилизации мужского населения в возрасте от 18 до 45 лет в действующие части, и Брусникин подозревал, что среди них мог быть и Кутузов. Благодаря агитации «кулаков» – вероятно, и отца Кутузова – они охотно шли на восстание под лозунгом «За Советскую власть без коммунистов». В восставших местностях были уничтожены почти все коммунистические ячейки. Вскоре мобилизованная часть повстанцев, не выдержав натиска красноармейских частей, бежала, увлекая за собой и партизанские отряды. После нескольких мелких стычек к 12 июля 1920 года практически вся область восстания была очищена, многие повстанцы расстреляны. Во время Ишимского восстания – «кулацко-эсеровского мятежа», начавшегося в конце января 1921 года, – крестьяне истребляли «комиссарово семя», на трупы коммунистов с выпотрошенными кишками вешали таблички «Продразверстка выполнена полностью». Коммунисты отвечали жестокими репрессиями. Вот отрывок из доклада председателя Кокчетавской революционной тройки Омскому губкому РКП(б), который Кутузов как преданный большевик вполне мог читать: «Я противник каких бы то ни было насилий в политической борьбе, всегда отказывался работать в ЧК и трибуналах, но теперь дошел до того, что подписываю приговоры о расстрелах, и у меня рука не дрожит»⁴⁶⁰. Призрак Гражданской войны витал над чисткой: Кутузов мог оказаться партизаном одного из восстаний, сыном зажиточного крестьянина, убийцей большевиков – но мог быть и преданным коммунистом, подавлявшим кулацкое сопротивление железной рукой. Документально подтвердить тот или иной факт было очень трудно – все зависело от свидетелей и личной репутации.

Вернемся к автобиографии Кутузова. «В Омске известна история оппозиции?» – спросили его. Речь шла о «потемкинщине» – всплеске рабочей оппозиции в местной парторганизации в 1922 году. По гипотезе «чистильщиков», Кутузов мог начать свой оппозиционный путь уже тогда. «Был секретарем укома и в этой оппозиции не участвовал», – ответил Кутузов.

Остальная жизнь Кутузова прошла на глазах у всех, но было необходимо внести официальную политическую оценку в характеристику, которая высылалась в окружком. Характеристики на всех бывших оппозиционеров готовил секретарь партячейки механического факультета Усатов по одной и той же схеме: несколько слов о социальном положении и академической успеваемости, «удовлетворительная» или даже «добросовестная» работа в партии, затем уход в оппозицию и возращение. Оценивая деятельность студента за последний год, Усатов неизменно выносил вердикт. Например, характеристика Филатова заканчивалась словами: «Как бывший оппозиционер не выявлен»⁴⁶¹; характеристика Подборского: «В настоящее время в политической работе ячейки не участвует и своих политических взглядов по принципиальным вопросам линии партии не высказывает»⁴⁶²; характеристика Гриневича: «На партсобраниях в СТИ показал себя как партийца с недостаточно устоявшимся пониманием вопросов политики партии»⁴⁶³. В первой редакции характеристики Кутузова было написано: «По настоящее время окончательно от оппозиционных взглядов не освободился, что проглядывает в его выступлениях <…>; принципиальных взглядов по правому уклону не высказывал»⁴⁶⁴.

Кутузов возмутился, и вопрос обсуждался на чистке:

Вопрос: Почему ты выступил против своей характеристики?

Ответ: Возражал против, считая, что я был прав, потому что характеристика составлена неправильно. В характеристике не указано, как я проявил себя в практической работе. <…> выводы не обоснованы. <…> Бюро расценивает по практическим недостаткам или ошибкам. Если я не согласен с некоторыми положениями бюро, то это не значит, что я не согласен с линией партии⁴⁶⁵.

Реплики Кутузова о руководителях институтской парторганизации выдавали его неудовлетворенность: «Относительно себя. Здесь тов. Брусникин и Константинов искажают факт <…>». Или: «Я считаю, что плодом трудов Брусникина явился факт ошибочных выводов на чистке <…>»⁴⁶⁶.

В пересмотре характеристики Кутузову было отказано, «хотя после редакция ее была рабочей тройкой изменена», но в каком именно направлении – ему не объявили. «У заводской ячейки на Урале не просил характеристику, но удостоверение они мне дали, где я работал и кем». Нескончаемые придирки его выматывали: «Если будет такой подход, как в прошлое время, то мне нужно хлопотать о своей судьбе. Я считаю, что я должен быть в партии и носить звание члена партии, я считаю, что я в праве». Снова и снова он повторял, что раскаялся: «Оппозиционеры говорили, что политика партии ведет к сползанию с классовых рельс, что у нас имеются элементы термидора, но опыт и жизнь показывают, что оппозиционеры и лично я в этом ошибался. В подтверждение [того], <…> 90% уже пришли в партию и работают честно»⁴⁶⁷. Он напоминал: «Я голосовал за резолюцию, осуждающую гастроли Троцкого»⁴⁶⁸.

И, наконец, Кутузов просто выходил из себя: «Ну как можно точно определить, что я не искренно пришел в партию, ведь нет такого градусника, который мог бы точно определить. <…> Решение вопроса должно быть обследовано на документах, фактических документах», – требовал он. Как доказательство искренности своего вступления в партию он предъявлял целый ряд бумаг. «Прежде всего, апелляционное заявление. Это является политическим документом, а не просто бумажкой. Во-вторых – я имел поручение от бюро ячейки, <…> где меня тоже можно было проверить, но я не встретил ни одного возражения со стороны остальных членов. В-третьих, имел целый ряд выступлений на партсобраниях». Почему не выступал насчет высылки Троцкого? «Я давал по этому поводу объяснение на собрании, и меня после этого никуда не вызывали. В-четвертых, я предлагал целый ряд резолюций по разным вопросам: о выдвиженцах, о кадрах, наказ и т. д. и нигде не слышал, что в этой работе есть отголоски и загибы»⁴⁶⁹.

Начались вопросы из области теории и идеологии:

Вопрос: Скажи, что является основным стержнем в теории троцкизма, и к какому течению ты принадлежал?

Ответ: Теория перманентной революции, доказывающая, что пролетариат неизбежно должен прийти в столкновение с крестьянством: с этой теорией я не согласен. Ортодоксальным троцкистом я не был. Принадлежал к зиновьевскому крылу, т. е. был сторонником объединенной оппозиции.

Вопрос: Как в партдокументах расценивается объединенная оппозиция?

Ответ: Как сдача позиций Зиновьевым и Каменевым Троцкому. Потому что гегемонию имел троцкизм, Зиновьев и Каменев пришли к Троцкому, а не наоборот. <…>

Вопрос: Расскажи о сущности пер[манентной] революции.

Ответ: Детали забыл, но центр ее таков: рабочий класс, взявши власть в свои руки, должен вступить в противоречия с крестьянством, и они эти противоречия могут разрешить только на арене мировой революции. Изжить эти противоречия внутри себя не могут, но опыт продолжительного существования диктатуры пролетариата доказывает несостоятельность этой версии. Мы уже 12 лет разрешаем эти противоречия с крестьянством. Теория Ленина и практика борьбы доказывают, что эти столкновения необязательны. Нужна правильная политика партии, с опорой на середняка и бедняка. <…>

Вопрос: Возможен ли у нас в стране Термидор?

Ответ: При правильной политике партии исключается такая возможность⁴⁷⁰.

Ответчик явно умел быть ортодоксом. «Где принципиальные разногласия т. Кутузова с партией? – спрашивал Гриневич, все еще мыслящий категориями 1927 года. – Фактов нет. Если имеются, так это только [нрзб.] разговоры. Дайте нам принципиальные разногласия, и мы тогда поверим, что Кутузов в партию пришел несознательно». Платонов, бывший член партбюро, тоже шел на подмогу: «Как создавалось мнение о Кутузове? У нас на химическом факультете выступает Пивнев, который сказал неправильную информацию о правильных поступках. Как у нас подбирались лица, принадлежащие к оппозиции? Т. Спиридонов выступил и говорит, что „вот оппозиционеры, как, Вы согласны? У меня нет фактов“. Такая постановка никуда не годится».

Но одинокие голоса защитников были в меньшинстве. Тройка не сомневалась в обоснованности обвинений: «Несмотря на тщательные стремления скрыть от комиссии свои троцкистские взгляды, – констатировала она, – были выявлены несомненные факты: Кутузов был и остался в СТИ центром притяжения не только всех еще не отказавшихся на деле троцкистов, но и вообще всех нездоровых настроений в студенческом массе. Из всего сказанного с несомненностью выяснено, что Кутузов в партию пришел, идейно не разоружившись, и этим самым обманул партию»⁴⁷¹.

Неискренний отход от оппозиции связывался с именем левого оппозиционера, историка Елизара Борисовича Солнцева (1897 г. р.).

Вопрос Кутузову: Солнцевский путь в партии знаешь?

Ответ: Знаю только по статьям Ярославского. Насколько помнится, Солнцев в своем заявлении проводит мысль, что нужно проскочить в партию для того, чтобы сохранить кадры и убеждения, а потом, выждав время, воспользоваться этим.

Вопрос: Считаешь ли ты, что такие группы могут проскочить в партию?

Ответ: Теоретически это дело мыслимо, но здесь нужно смотреть каждого человека по работе и по целому ряду всевозможных признаков.

Вопрос: Возможна ли такая история в вузовских условиях?

Ответ: Но если она вообще возможна, так отсюда [следует], что и у нас может быть⁴⁷².

Вопросы носили достаточно абстрактный характер, и Кутузов делал вид, что разговор шел не о нем, а о каких-то гипотетических сценариях. Но такая видимость быстро развеялась. Разговор стал предельно конкретным – о его персоне. «Вопрос с Кутузовым очень сложный, – признал Кликунов, который не впервые имел с ним дело. – Кутузов является активным работником и до оппозиции выявил себя с достаточно хорошей стороны», но потом начал «чудить». Другие выступавшие «хвалили тов. Кутузова», «представляли ответчика „гением“». Но такие характеристики не помогали ответить на главный вопрос: «Искренне ли пришел т. Кутузов в партию? Он говорит, что искренно. Но есть данные, которые дают повод сомневаться». Кутузову предложили «идеологически разоружиться. С политической стороны надо его использовать, свои ошибки исправить у него желание есть, но ему нужно указать, что у него антиленинские взгляды есть». Кутузов «недостаточно откровенен, – сказал Чирке, – если он оппозиционер, то он должен поставить вопрос ребром. У него нет прямой постановки вопроса».

Обсуждения продолжались, обвинители повторялись:

Усатов: По желанию или помимо желания Кутузов создавал усыпляющие отношения к левым загибам. <…> Те ошибки, которые делал Кутузов в разные времена, он их своевременно не признавал. <…> Я считаю, что т. Кутузов с своим прошлым еще не расстался, и те колебания, которые у него были, проявляются в практической работе. Правильно будет, если комиссия подойдет к этому вопросу глубже и предложит Кутузову оставить партию.

Бабенков: По-моему, у него имеется недостаток к оппозиционному действию. Как же он в прошлом себя вел? Он доказывал, что партия все скрывает, что почитать ничего и т. д. Вот это меня возмущало. Он читал платформы и другие документы, запузыривал 40‑минутные доклады и все продолжал говорить, что ничего не знает. Здесь он себя ведет иронически, <…> говорит вот здесь о характеристике ухмыляясь, думая, нельзя ли одурачить вот этих здесь сидящих. Это мне сильно не нравится. Сейчас он сам признал себя оппозиционером, его как бы тащит Усатов, травит Бабенков и т. д. По-моему, Кутузов имеет легкое свойство идти в оппозицию.

Но слышался и голос защитников Кутузова – например, Николаева. «Субъективно Кутузова контрреволюционером никто не считает, но объективно контрреволюционером кое-кто показывал, и что около него <…> объединяются все недовольные», – заметил он, стараясь высказываться солидно, по-научному. Можно ли было строить обвинение на том, что, хотя Кутузов и не злоумышлял подрывать партию, объективно его действия были оппозиционны, а в понятиях 1929 года, может, даже контрреволюционны? В этом была суть вопроса для Николаева. «В подтверждение этого никто из выступавших не привел сколько-нибудь подробных примеров». Константинов говорил, что Кутузов проводит «какую-то линию» – но что значит «какую-то»? Нужно было говорить прямо – какую именно. То, что пытался доказать Кликунов, не нашло подтверждения. Индуктивные доказательства Константинова также не достигли цели. Но если доказательств не хватало – почему же был поднят такой большой шум?

Николаев предлагал комиссии по чистке гигиенические меры: «Считаю, оценка, которую мы должны дать, должна быть оторвана от нервозности, которая была вокруг Кутузова. Кутузов искренне пришел в партию. Ошибка, которая лежит в его списке, должна раздавить его и изменить характер, так хотели некоторые товарищи. Но имеется целый ряд практических документов, составление резолюций о выдвиженцах, о кадрах, резолюция профкому, [положительно] характеризующие работу Кутузова. Но нужно сказать, что практическая работа оппозиционеров недостаточно проверялась. По-моему, Кутузова не нужно ссылать, а нужно оставить в партии и дать кончить вуз».

Опять последовали дебаты, затрагивающие партийное будущее не только Кутузова, но и Николаева:

Лопаткин: Искренность прихода тов. Кутузова в партию может быть проверена на практической работе, здесь, в вузе, такой работы не было. Мировоззрение по ряду вопросов у Кутузова колебалось. Но все же та работа, которую вел Кутузов, требует поставить ему плюс, который не дает право исключать тов. Кутузова из партии. <…> За его все ошибки и колебания в некоторых вопросах вынести строгий выговор с предупреждением, но в партии можно оставить.

Филатов: По-моему, Кутузов вернулся в партию добросовестно и честно, но нужно вести наблюдения. В партии может быть оставлен.

Чирке: Томская организация, когда восстанавливала Кутузова, должна была его послать куда-либо, хотя бы в другой вуз, в другую организацию, где он мог бы проявить себя, и та организация могла бы выявить его, но здесь, на месте, это сделать нельзя было. <…> Если не найдется достаточно материала, [чтобы] исключить, то его нужно куда-нибудь послать, даже не давая ему здесь окончить институт, с т. Николаевым нужно сделать то же самое.

Кликунов: Я согласен с тов. Чирке, что около Кутузова объективно организуются бывшие оппозиционеры <…> Относительно Николаева, думаю, что его удельный вес не велик. <…> Кутузова оставить в партии нужно, нет материалов, что он неискренно пришел в партию⁴⁷³.

Кликунов знал Кутузова очень хорошо, понимал, что главное – это «оторвать от группы». Оппозиция стала сущностью, отдельной от самих оппозиционеров: те продолжали собираться, демонстрируя косность, закрытость, тупую инерцию. Раз оппозиция воспринималась как устойчивое новообразование, единственным способом вылечить партию от ее разрушительного воздействия было вырезать ее, как раковую опухоль. Лечение отдельных индивидов уже не предполагалось.

Сибирская контрольная комиссия дала следующую оценку обвиняемому: Кутузов развернул свою работу «под видом критики и самокритики», чтобы сбить с толку проверочную комиссию. Партию он «стал разделять на верхи и низы», и, вместо того чтобы «ударить по троцкистским остаткам и разбить их, он, наоборот, стал усиленно их защищать, боясь того, чтобы не ударить лицом в грязь перед товарищами». Тут проявлялась семейственность, друзья из оппозиции ставились выше общего дела. «Собирались сборы на квартире под видом игры в карты. Эта группа троцкистов не замечала того, что за ними стали следить беспартийные, указывать пальцами». Кутузова из партии исключили «как совсем не отмежевавшегося от троцкизма»⁴⁷⁴. 25 ноября 1930 года он просил об отмене решения: «Нет фактов о том, чтобы [я] продолжал оппозиционную деятельность»; он признавал ошибочными свои выступления «в защиту б/товарищей по оппозиции, основанные не на солидарности в оппозиционных взглядах, а лишь из чувства товарищеского отношения и желания помочь делу партии»⁴⁷⁵.

Ячейка вернулась к мнению, что «Кутузова нужно куда-нибудь отсюда отправить»⁴⁷⁶. Гриневич, Кутузов, Николаев сами желали уйти из вуза на завод. «Почему не хочешь быть в выдвиженцах?» – спрашивали Николаева. «Хочется на производство, – отвечал тот, —и отношение за мои грехи здесь не важное». «Обращаю внимание собрания и комиссии, – пафосно заявил тов. Бабенков, – что если он и останется в партии, то должен остаться под опекой такой сильной ячейки, как наша, где его сумеют своевременно одергивать. Если же он попадет в какую-нибудь слабую ячейку, то задергает ее». Тов. Форков же, наоборот, считал, что «рабочая ячейка, скорее всего, исправит его ошибки».

Обвиняемый согласился: «Да, я закусывал удила и был резвой лошадью, но я сам их разнуздал, и постараюсь это сделать без дядек, которых предлагает Бабенков, и тем скорее, чем раньше поеду на производство. При условии, если бы ко мне приставили здесь какого-то человека, который следил бы за каждым моим шагом, я никогда бы не исправился. Исправлять надо на деле, в деревне либо на производстве <…> все равно вот здесь будет видно мое исправление»⁴⁷⁷.

Николаев, хотя его грехи были менее значимы, был исключен из партии наравне с Кутузовым. Апелляция Григория Рафаиловича в президиум Сибирской контрольной комиссии от 12 февраля 1930 года говорила о несправедливом, огульном отношении к бывшим оппозиционерам. Но этот документ интересен еще и потому, что заключает в себе обсуждение новых требований в отношении языка. Николаев понимал, что дело было не в самом его выступлении на ячейке, которое «не содержало и не могло содержать ни одного штриха <…> развитого арсенала оппозиции»: ведь автор был далек от «партийных извращений и уклонческих загибов». Дело было в другом: «ошибка, которая содержалась в моем выступлении, и которую я не отрицаю, состоит в том, что я высунулся с объективно критическими рассуждениями, в то время как существо вопроса требовало ленинского пристрастия. <…> Теперь, только после этого выступления, я с полной ясностью представляю свое поведение в будущем. Ибо теперь я знаю, что цена моих выступлений как бывшего оппозиционера состоит не только в согласованности содержания с объективностью, в отсутствии загибов и прочем, но и в том также, насколько они помогают при этом вооружению партийной настороженности к уклонистам или насколько они помогают руководству партии бороться с ними. Я этого больше никогда не забуду, о чем и заявляю с полным сознанием ответственности». Ввиду возможного в скором времени отъезда на практику Николаев просил президиум Сибирской контрольной комиссии разобрать по возможности скорее его дело. «Прошу также вызвать меня для присутствия при его разборе»⁴⁷⁸.

Десять дней спустя Николаев писал и в Томскую окружную контрольную комиссию. Теперь, в более знакомой обстановке, он придерживался более личного тона:

Из 28 лет всей моей жизни 10-ть лет я провел как член партии, в партийной среде. Эти десять лет составляют если не всю, то, по меньшей мере, девять десятых всей моей сознательной жизни; правомочная же гражданская жизнь ими исчерпывается вполне. Разумеется, дело не в голых цифрах; дело в том, что за ними скрывается. Партия наша, творя революцию, организуя массы и борясь за чистоту революционной идеологии, является вместе с тем школой огромной воспитательной силы. В этой школе я не был только пассивным слушателем. По мере своих способностей я участвовал в исторической работе партии и, работая, рос и складывался под ее непрерывным влиянием как гражданин и как человек-партиец. Трудно перечислить все результаты, приобретенные мной за десятилетнюю работу в этой школе. Но главное из них состоит в том, что я давно уже приучился считать силы значащими тогда лишь, когда они сливаются с силами коллектива, и в его доверии и одобрении находить уверенность в полезности своего существования. Вот это и есть самое большое, что скрывается за десятью годами моего пребывания в партии и вследствие чего перспектива оказаться вне партийной среды сейчас, когда она стала передо мной, рисуется мне как жизнь с закупоренными легкими.

Десять лет работы в партии, понятно, не могли пройти без ошибок.

Ошибки были, и самая крупная из них – есть связь с троцкистской оппозицией. Но ошибок не столько все же, чтобы решить, что все мое пребывание в партии пошло мне не впрок, а для партии не принесло никакой пользы. Я не был никогда ни шкурником, ни карьеристом. За мной не числится ни одного нарушения партийной этики ни в общественном поведении, ни в быту. <…> Поэтому я считаю, что, несмотря на свои ошибки, я был полезен в партии и могу быть еще полезным, раз ошибки свои я признал, и повторять их намерения не имею. <…> В настоящий момент самая необходимость доказывать мой решительный отход от оппозиции мне кажется тяжелой и почти странной. Ибо теперь, когда все силы партии и пролетариата натянуты до предела в борьбе за социализм, платформа левых с их термидором и неверием в возможность построения социализма в одной стране может служить материалом для детей, лишенных возможности видеть действительность. Я не вижу в данный момент ни одного тезиса левых, который бы не был теперь разбит самой жизнью. В этом я убежден и так именно об этом я говорил на чистке.

Указание тройки на его выступление при чистке Кутузова «как на попытку очернить руководство нашей партийной ячейки», по мнению Николаева, не соответствовало действительности, «потому что в таком же духе высказывались и другие товарищи, причем им в вину подобные выступления тройкой не поставлены. Допускаю, что в этом выступлении мной допущена излишняя резкость по отношению к отдельным товарищам нашей ячейки, но только к одному или двум, что не имеет никакого отношения к руководству. Основная же мысль этого выступления, отмечавшая необходимость в оценке поведения бывш[их] оппозиционеров избежать излишней нервозности и спокойного, но строгого обсуждения и проверки всех материалов, поставленных им в счет, сама по себе никого и ни в чем очернить не могла».

Автор заключал, словно на смертном одре: «Оценивая всю свою партийную жизнь, я прихожу к выводу, что у меня перед партией одна крупная вина – троцкизм. Ее я давно осознал и от троцкистов отмежевался. Поэтому, ходатайствуя о пересмотре решения тройки, я исхожу из твердого убеждения, что я могу с пользой для партии и рабочего класса носить звание коммуниста. В ближайшее время я стану специалистом. Круглый сирота и плебей, я этого мог добиться только благодаря революции и партии. И для меня было бы страшным ударом в эпоху гигантского строительства, развернутого партией, остаться вне ее рядов»⁴⁷⁹.

К концу 1920‑х годов места какому-либо инакомыслию в партии не осталось. Мы видели, как по завершении дискуссии с Зиновьевым оппозиция превратилась в учетную категорию и губкомы начали готовить списки на оппозиционеров. После дискуссии 1927 года этот процесс только набрал обороты. Контрольные комиссии и райкомы скрупулезно компилировали списки с информацией о том, кто и когда вычищен, кто и когда восстановлен и по чьей рекомендации. Любое проявление инакомыслия, пусть самое мимолетное, фиксировалось в характеристиках. Например: «Николаев в идеале <…> хочет, чтобы в партии не было противопоставления бывших оппозиционеров. Он не отрицает отдельные факты нелегализированности левых настроений в ячейке», признает, что «товарищи из левой оппозиции недостаточно изжили свои левые настроения», и в то же время меры против бывших оппозиционеров «расходятся с его мнением»⁴⁸⁰. Чем больше оппозиционеры хотели забыть свое прошлое, тем больше подозрений они вызывали. Их попытки перевести разговор на экономику, политику, показать, что хоть отчасти, хоть в чем-то они были правы, только усугубляли их положение. Кто был прав два года назад – по сути дела, теперь было не так уж важно: политическая ситуация изменилась до неузнаваемости. Важно было, что оппозиционеры были ненадежными людьми, угрожающими партийному единству. Они могли быть исключенными из партии и восстанавливаться в ней чуть ли не каждый год, но партия уже никогда не относилась к ним как к своим.

Приведем в заключение аппаратную справку на Кутузова от 1930 года:

В троцкистском подполье Кутузов принимал активное участие с 1927 г. Являлся членом руководящей подпольной тройки в г. Томске и фактическим организатором и руководителем троцкистской нелегальной группы в СТИ. Участник ряда нелегальных совещаний. <…> В 1928 г. Кутузовым было подано заявление об отходе от оппозиции, и в этом же году он был восстановлен в правах члена ВКП(б). <…> Будучи чл. ВКП(б), Кутузов приступил к сплочению остатков троцкистской оппозиции в вузе, установлению связей с основным ядром новосибирской троцкистской группы, в частности, с Пархомовым, Ивановой, ранее, до переезда в Новосибирск, входившей в руководящую тройку города Томска и других. Связь с новосибирским центром осуществлялась путем выездов Кутузова в Новосибирск, Пархомова, Ивановой и др. в Томск. При этих встречах, Кутузов информировал <…> новосибирский троцкистский центр о троцкистских настроениях студенчества и настаивал на скорейшем установлении связи с центром. В течение 1929 г. Кутузов являлся объединяющим центром оппозиционных течений студенчества города Томска, и кандидатура Кутузова новосибирским центром намечалась в руководящую пятерку г. Томска, на что было получено согласие Кутузова⁴⁸¹.

Как видим, Кутузову дана жесткая оценка как двурушнику и рецидивисту. Проявление его истинного «нутра» не заставило себя долго ждать. Но раскрылся Иван Иванович далеко от Томска…