Читать книгу: «Не вчера родился. Наука о том, кому мы доверяем и во что верим», страница 2
Психологи о легковерии
Первое слово здесь сказал Соломон Аш. В своем самом известном эксперименте он предлагал испытуемым ответить на простой вопрос: «Какая из трех линий имеет такую же длину, что и первая линия?» (см. рис. 1)20. Из трех линий разной длины одна совершенно очевидно соответствовала первой. Тем не менее участники делали ошибку более чем в 30 % случаев. Почему люди давали столь явно неверный ответ? Прежде чем каждого участника просили высказать свое мнение, несколько человек уже успевали вслух ответить. Реальный испытуемый не знал, что все они были сообщниками экспериментатора. В некоторых попытках все такие имитаторы согласованно давали неправильный ответ. Они не имели никакой власти над испытуемым, не были с ним знакомы и давали ошибочные ответы намеренно. Несмотря на это, более 60 % опрошенных предпочли хотя бы один раз присоединиться к мнению группы. В учебнике Сержа Московичи, авторитетного социального психолога, эти результаты оцениваются как «одна из самых выразительных иллюстраций конформизма, слепого соглашательства с группой, даже если индивид понимает, что, поступая подобным образом, он поворачивается спиной к реальности и истине»21.
За Соломоном Ашем пришел черед Стэнли Милгрэма. Первое знаменитое исследование Милгрэма было, как и эксперимент Аша, посвящено конформизму. Ученый попросил нескольких своих студентов встать на тротуаре, смотреть на окно какого-либо здания и считать, сколько прохожих начнут повторять их поведение22. Когда в одну сторону смотрело достаточное количество студентов, – как выяснилось, для начала хватало пяти, – почти все, кто проходил мимо, принимались по их примеру смотреть на то же здание. Казалось, что люди не могут не примкнуть к толпе.
Однако широко известен Милгрэм стал своим следующим, намного более провокационным, экспериментом23. Испытуемым было предложено принять участие в исследовании, будто бы связанном с обучением. В лаборатории двух участников знакомили с третьим – им был опять-таки помощник экспериментатора, делавший вид, что случайно выбирает одного из испытуемых – всегда тоже подставную фигуру – на роль обучаемого. Затем участникам сообщали, что задача исследования – проверить, будет ли лучше учиться человек, если стимулом для него послужит возможность избежать удара электрическим током. «Ученик» должен был заучить список слов; если он делал ошибку, повторяя их, «учителю» велели воздействовать на него разрядом тока.
Испытуемый сидел перед большим прибором с несколькими переключателями, соответствующими все более сильным электрическим разрядам. Помощника, изображавшего «ученика», отводили подальше в специальную будку, при этом были слышны его ответы и реплики благодаря микрофону. Сначала «ученик» неплохо справлялся с запоминанием слов, но по мере усложнения задания начинал ошибаться. Экспериментатор побуждал «учителя» наказывать его за промах ударом тока, и все испытуемые так и поступали. Этому едва ли следовало удивляться, поскольку нажатие на первые переключатели, согласно обозначениям над ними, вызывало лишь «слабый разряд». Но, поскольку «ученик» продолжал делать ошибки, экспериментатор настаивал, чтобы «учитель» повышал напряжение. Мощность нарастала от «слабого разряда» до «среднего», затем до «сильного» и «очень сильного», однако участники, один за другим, продолжали щелкать тумблерами. Кроме того, мало кто из испытуемых отказался воспользоваться последним переключателем из группы «высокое напряжение», предполагающим мощность 300 вольт. На протяжении всего эксперимента «ученик» (помощник исследователя) давал знать о том, что чувствует физический дискомфорт. В какой-то момент он начинал кричать от боли, умоляя: «Выпустите меня отсюда! Вы не можете меня здесь держать! Дайте мне выйти!»24 Он даже заранее предупреждал о проблемах с сердцем. И все же почти никого из участников эксперимента это не останавливало.
Когда доходило до группы переключателей «чрезвычайно сильный удар током», несколько испытуемых прекращали эксперимент. Один человек отказался продолжать его, когда надпись указывала «Опасность: тяжелое поражение». На этой стадии помощник экспериментатора уже переставал вскрикивать и лишь молил его освободить. Затем он совсем переставал реагировать. Но и это не остановило две трети испытуемых от того, чтобы нажать на две последние кнопки, 435 вольт и 450 вольт, помеченные зловещим значком «ХХХ». Милгрэм, таким образом, заставил большинство этих рядовых американцев нанести (как они считали) потенциально смертельные удары электрического тока такому же, как они, гражданину, который (по их мнению) корчился от боли и просил о пощаде.
Когда узнаешь об этих результатах, как и о безотрадных исторических примерах, казалось бы, свидетельствующих о том же явлении, трудно не согласиться с огульным заключением политического философа Джейсона Бреннана: «Люди так устроены, что ищут не истины и справедливости, а консенсуса. Они скованы давлением социума. Они слишком почитают власть. Они склоняются перед общим мнением. Ими движет не столько разум, сколько желание сопричастности, эмоциональное притяжение и сексуальное влечение»25. Психолог Дэниел Гилберт с коллегами вторят этому суждению: «То, что люди в действительности более доверчивы, чем подозрительны, пожалуй, “может считаться одним из первых и самых распространенных понятий, свойственных нам от природы”»2627.
Если вы верите, что люди доверчивы от природы, то естественно задаться вопросом: «Почему?» Уже в 500 г. до н. э. Гераклит, один из первых греческих философов, о котором остались исторические свидетельства, размышлял о том же:
Две с половиной тысячи лет спустя мысль Гераклита была повторена в менее поэтичной, но более лаконичной форме в заголовке Би-би-си: «Почему люди так невероятно легковерны?»30
Доверчивость как адаптация
Если социальные психологи, по-видимому, вознамерились доказать, что человечество доверчиво, то большинство антропологов воспринимают это как должное31. Многие не усматривают проблемы в устойчивости традиционных верований и форм поведения: дети просто впитывают культуру, которая их окружает, таким образом обеспечивая ее непрерывность. Понятно, что антропологи уделяют мало внимания детям, считающимся лишь сосудами для знаний и умений предыдущего поколения32. Антропологи описали допущение, что люди поглощают любую окружающую их культуру, в виде теории «исчерпывающего культурного переноса»33, или, более уничижительно, «интернализации “по модели факса”»34.
При всей своей простоте эта модель культурного переноса помогает понять, почему люди должны были бы быть доверчивыми: так они усваивают знания и навыки, приобретенные поколениями предков. Биолог Ричард Докинз, например, объясняет «запрограммированную доверчивость ребенка» ее «полезностью для научения языку и традиционной мудрости»35.
Нетрудно вспомнить проявления «традиционной мудрости», от веры в колдовство до бинтования стоп36, которые лучше было бы не наследовать от старших в своем роду; однако эти вредные обычаи являются исключением. В целом бóльшая часть усваиваемых из культуры представлений достаточно разумна. Мы ежедневно демонстрируем культурообусловленные формы поведения, слишком многочисленные, чтобы все их можно было упомянуть: это в первую очередь способность говорить, а также умение чистить зубы, одеваться, готовить пищу, делать покупки и прочее.
Археологические и антропологические свидетельства также указывают на то, что культурные навыки очень долго имели решающее значение для выживания человека. Поныне члены малочисленных социумов опираются на традиционное знание и практические умения в собирательстве, охоте, приготовлении пищи, изготовлении одежды и разнообразных инструментов, без которых их существование невозможно37.
Простота этой «модели факса», описывающей передачу культуры, подчеркивает многие выгоды обучения из среды, окружающей человека, однако очевидны и ее ограничения. Начать с того, что такая модель в огромной мере недооценивает степень культурной вариации, наблюдающейся даже в мельчайших, почти полностью самообеспечивающихся сообществах. Если какие-то действия могут совершаться всеми членами группы очень сходным образом, например определенный ритуал, то в большинстве видов деятельности есть существенные различия. Не все охотники делают одни и те же выводы из узора следов. Не все собиратели пользуются одними и теми же приемами поиска ягод. Не все творцы создают одинаково привлекательные песни, скульптуры или рисунки. Даже тот, кто слепо копирует предыдущее поколение, должен всякий раз принимать решение: «Кого копировать?»
Одну из новейших концепций, отвечающих на этот вопрос, выдвинули антрополог Роберт Бойд и биолог Питер Ричерсон38. Их теория, которая называется генно-культурной коэволюцией, предполагает, что в процессе эволюции человека гены и культуры влияли друг на друга. В частности, Бойд и Ричерсон утверждают, что культура формирует нашу биологическую эволюцию. Если выбор того, какие фрагменты культуры, к которой принадлежит данный человек, копировать, настолько важен, то мы должны были посредством естественного отбора выработать механизмы, помогающие решать эту задачу максимально эффективно. Мы уже выработали у себя предрасположенности, отвечающие за разнообразные проблемы, с которыми сталкивались наши предки: формирование в целом точного представления о своем окружении, сбор съедобной пищи, избегание хищников, привлечение брачных партнеров, умение заводить друзей и т. д.39 Было бы логично предположить, что у нас также образовались механизмы, помогающие перенимать культурные установки своих сверстников и предшествующих поколений.
Отвечая на вопрос, у кого учиться, мы можем для начала взглянуть на лучшего в своем деле. Например, Алекс превосходно готовит, а Рене – душа любой компании; что ж, имеет смысл поучиться у них. Однако, даже сузив задачу подобным образом, мы имеем возможность копировать много разных действий. Как мы выясняем, каким именно образом и почему Алекс сумел приготовить такое великолепное блюдо? Интуиция помогает нам вычленить некоторые факторы (и дело точно не в его прическе!), но остается много других составляющих – от наиболее явных, таких как ингредиенты или время готовки, до самых неочевидных, вроде конкретного сорта лука или способа варки риса. Как мы убеждаемся, пытаясь повторить рецепт, успех порой определяется далеко не самыми понятными условиями40.
Чтобы помочь нам лучше учиться у других, Бойд, Ричерсон и их коллеги – например, антрополог Джо Хенрик и биолог Кевин Лаланд – предположили, что люди наделены набором простых эвристических моделей, управляющих усвоением нами культуры41. Одно из этих практических правил расширяет нашу способность учиться у самых успешных. Поскольку бывает трудно определить, какие из действий успешных людей обеспечивают их успех, скажем, почему Алекс сумел хорошо приготовить данное блюдо, может быть, стоит копировать без разбора все, что делают и думают успешные люди, вплоть до их внешнего вида или прически. Мы можем назвать это предвзятостью успеха.
Другая модель состоит в копировании того, что делает большинство, – это предвзятость соответствия42. Она имеет смысл при обоснованном допущении, что если каждый индивид обладает некоторой независимой способностью к приобретению ценной информации, то любая общепринятая мысль или форма поведения заслуживают того, чтобы их перенять.
Можно представить себе еще много таких эвристических моделей. Например, Джо Хенрик и его коллега Франсиско Джил-Уайт предложили использовать вариацию предвзятости соответствия для корректировки предвзятости успеха43. Они отметили, что даже выяснить, кто именно успешен, бывает трудно. Так, в малочисленных социумах не сразу понятно, кто из охотников добудет больше всех дичи, поскольку день на день не приходится44. Как решить в такой ситуации, кому из охотников подражать? Можно посмотреть, что делают остальные. Если многие берут пример с данного лица, – иначе говоря, если его престиж несомненен, – есть смысл ему подражать. По мнению Хенрика и Джил-Уайта, предвзятость престижа высокоадаптивна.
Бойд, Ричерсон, Хенрик и другие построили сложные модели, показывающие, как опора на примитивную эвристику позволяет индивидам наилучшим образом использовать окружающую культуру. Другое преимущество этих эвристических практик состоит в их когнитивной дешевизне – они не требуют сложных расчетов, сопоставления затрат и прибылей: выясни, во что верит большинство, и усвой те же взгляды или узнай, кто делает что-то лучше всех, и повторяй все, что он делает45.
Что, однако, если большинство ошибается либо если самым успешным или уважаемым лицам всего лишь везет? Хотя грубые эвристические модели окупаются – дают достойные результаты при низких затратах, – они ведут и к систематическим ошибкам.
Бойд, Ричерсон и Хенрик и здесь во всеоружии. На их взгляд, самопожертвование японских камикадзе объясняется разновидностью предвзятости соответствия, позволяющей распространяться культурным элементам, выгодным для группы, но губительным для индивида46. Предвзятость престижа могла бы объяснить рост числа самоубийств среди обычных людей после того, как знаменитость кончает с собой47. Не столь драматичный пример: предвзятость успеха предсказывает, что люди станут покупать белье, которое рекламирует звезда баскетбола Майкл Джордан, хотя его спортивное дарование вряд ли как-то связано с умением выбирать эту часть гардероба48.
Создатели теории генно-культурной коэволюции не просто не боятся трудных вопросов, но радуются им. Они соглашаются с тем, что «ради получения выигрышей социального обучения люди должны быть по большей части доверчивыми, считая обычаи, которые наблюдают в своем социуме, разумными и правильными»49. Действительно, тот факт, что опора на грубую эвристику предполагает распространение, наравне с полезными знаниями и навыками, абсурдных верований и дезадаптивного поведения, представляет собой «интересную эволюционную особенность этих правил»50. Новаторский характер данной идеи – дезадаптивная культура распространяется, потому что мы адаптированы к культуре, – делает теорию еще более привлекательной.
Доводы против легковерия
В терминах генно-культурной коэволюции можно вкратце изложить многие наработки общественных наук. «Идеи господствующего класса в любую эпоху являются господствующими идеями», согласно учению Маркса и Энгельса, – вот вам предвзятость успеха51. Люди слепо следуют за большинством – предвзятость соответствия. Харизматичные лидеры переходят от почитания их членами своей фракции к управлению массами – предвзятость престижа. Множество интеллектуальных традиций (насчитывающая несколько столетий политическая философия, экспериментальная психология, вдохновленное биологией моделирование) сходятся в том, что люди по большому счету легковерны, чрезмерно почитают власть и крайне склонны к конформизму.
Может ли все сказанное быть заблуждением?
На страницах этой книги я шаг за шагом буду оспаривать утверждение, что людские массы доверчивы. Вот – в самом общем виде – мой аргумент.
Если принять в расчет стратегические соображения, становится ясно, что доверчивостью слишком легко воспользоваться, следовательно, она не адаптивна. Отнюдь не доверчивые, люди снабжены особыми когнитивными механизмами, позволяющими им тщательно оценивать сообщаемую информацию. Вместо того чтобы слепо следовать лицам, пользующимся престижем, или довериться большинству, мы взвешиваем многие признаки, решая, во что поверить, кто знает лучше, кому доверять и что чувствовать.
Многочисленные попытки убеждения масс, предпринимавшиеся на всем протяжении человеческой истории разными мастерами по части внушения – от демагогов до рекламщиков, не доказывают, что люди легковерны. Напротив, постоянные неудачи этих попыток свидетельствуют о том, как трудно повлиять на людскую массу.
Наконец, успешность некоторых заблуждений, от абсурдных слухов до веры в сверхъестественное, плохо объясняется склонностью людей к легковерию. Заблуждения по преимуществу распространяются не потому, что продвигаются авторитетными или харизматичными личностями – стороной поставщика. Нет, они обязаны своим распространением спросу, тому, что люди ищут выгод, которые соответствуют уже имеющимся у них взглядам и служат каким-то их целям. Обнадеживает, что значительная часть популярных заблуждений остается, в общем, изолирована от всего прочего в наших головах и не влечет практических последствий, и это объясняет, почему мы можем не особо опасаться, даже если примем их.
Глава 2
Бдительность при коммуникации
Лучший довод в пользу доверчивости состоит в том, что она позволяет нам получать знания у своих сверстников и предков. Предрасположенность повторять то, что делают или думают другие, и опираться на примитивные эвристические модели, решая, за кем именно повторять – делать и думать либо так же, как большинство людей, либо как престижные фигуры, – обеспечила бы нам легкий доступ ко всему изобилию накопленных знаний.
Этот аргумент, однако, упускает один стратегический элемент, присутствующий во всех формах человеческого взаимодействия. Он предполагает, что люди, которых копируют, делают всё возможное для того, чтобы совершать адаптивные действия и составлять верные мнения. Он не учитывает, что эти лица, может быть, хотят влиять на людей, копирующих их. Зачем им это нужно? Затем, что возможность влиять на других – огромная сила. С эволюционной же точки зрения огромная сила дает огромные возможности.
Для понимания того, что происходит, когда отдельные лица развиваются до возможности влиять на других, равно как и испытывать чье-то влияние, лучше всего обратиться к эволюции коммуникации. Вытекающие из этой теории контринтуитивные52 предсказания лучше всего иллюстрируются некоторыми озадачивающими формами поведения животных, которые я опишу и объясню в этой главе.
Непонятные действия животных
В лесах Восточной Австралии можно наткнуться на странные конструкции – крохотные, похожие на домики сооружения, сделанные из травы и украшенные ягодами, скорлупой яиц, кусочками металла и разнообразными красочными предметами. Эти сооружения, так называемые беседки, созданы не местными жителями, а птицами – пятнистыми шалашниками. Используют ли птицы свои кропотливо возведенные сооружения для защиты от превратностей погоды или от хищников? Нет. Для этого они строят на деревьях гнезда более типичного вида. Зачем же шалашники возятся с постройкой беседок?
Газели Томсона, или томми, – великолепные животные: изящное тело, длинные рога, элегантные черные полосы на боках и ярко-белый круп; великолепные, но, пожалуй, глуповатые. По саванне рыскают стаи гиеновых собак, готовых кинуться в погоню и сожрать газелей, однако часто томми, заметив стаю, не пытается спастись на полной скорости. Вместо этого она подпрыгивает на месте на прямых ногах. Иногда до двух метров в высоту53. Подпрыгивает, хотя никаких препятствий нет. Подпрыгивает, несмотря на то что это замедляет ее бегство. Почему глупая газель не перестает подпрыгивать?
Арабская дроздовая тимелия – тоже, как и пятнистый шалашник, птица, с коричневым оперением и телом чуть меньше 30 см длиной. Тимелии не строят беседок, они балаболят, что явствует из их названия54. Кроме вокальных проявлений, поразительной особенностью арабской дроздовой тимелии служит ее склонность к кооперации: группы из дюжины птиц вместе присматривают за потомством, чистят друг друга и следят за безопасностью. Заметив приближающегося хищника, стражи демонстрируют поведение, которое кажется намного более разумным, чем у газелей: подают сигналы тревоги. Если хищник еще довольно далеко, караульные издают что-то наподобие лая (два низковатых выкрика) или трели (более высокий и долгий вибрирующий звук). Когда хищник подкрадывается ближе, стражи начинают «цвикать», издавая несколько раз по три коротких, еще более высоких сигнала. Эти звуки позволяют другим членам группы спрятаться от одних хищников и отогнать других. Пока все логично. Некоторые тимелии, однако, остаются бобылями: они не живут вместе с другими тимелиями, тем более не кооперируются с ними. Тем не менее когда эти одиночки замечают хищника, то издают те же звуки, что и стражи55. С какой стати тимелии-одиночки производят столь бессмысленные предупреждающие крики?
У человека, как и у других млекопитающих, беременность вызывает в теле матери много изменений. Одни очевидны: увеличивающийся живот, но другие не столь заметны, например сдвиги в выработке инсулина. Инсулин – гормон, подающий телу сигнал преобразовывать содержащийся в крови сахар в жир. После приема жирной пищи уровень сахара в крови увеличивается, выделяется инсулин и сахар запасается в форме жира. Однако к концу беременности организм матери начинает после еды вырабатывать все больше инсулина. Казалось бы, это странно: растущий плод требует огромного количества энергии, которая извлекается из сахара, содержащегося в крови матери. Что еще более странно: несмотря на громадный всплеск инсулина, уровень сахара в крови остается повышенным дольше обычного56. Зачем организм матери старается ограничить ресурсы, поступающие малышу? И почему это не удается?
Пчелы для животных с настолько крохотным мозгом поразительно умелые добытчики. Они отыскивают богатые нектаром цветы и запоминают путь к ним. Вернувшись в улей, с помощью своего знаменитого танца сообщают сородичам, где найти пищу. Чтобы эффективно собирать нектар, пчелы мастерски используют как личный опыт (знание того, где они находили хорошие места произрастания цветов в прошлом), так и своего рода социальную информацию (танец других пчел). Чтобы узнать, какое значение пчелы придают личной и социальной информации, энтомолог Маргарет Рэй с коллегами поставили серию оригинальных экспериментов. Они поместили кормушку (искусственный источник сахара) в середину озера. Некоторые пчелы пролетели над озером, нашли кормушку и вернулись в улей с доброй вестью. Итак, цветы посреди озер не растут. Находящиеся в улье, увидев танец с указанием на озеро, прекрасно могли бы удовлетвориться мыслью, что вернувшиеся пчелы ошиблись. Однако этого не происходило. Пчелы исправно покидали улей – причем в том же количестве, как и в тех случаях, когда кормушку ставили в гораздо более подходящем месте57. Почему эти смышленые насекомые игнорируют собственную интуицию и следуют сомнительной инструкции?
