Читать книгу: «Гербарий», страница 5

30-го апреля.

Разошлись. Отныне, видать, навсегда.

3-го мая.

Пишу тебе, Михаил, судя по всему, в последний раз. Сегодня вечером выезжаю в Петербург – впереди нелёгкая дальняя дорога. Радует лишь то, что лошади здесь доброезжие. С такими не пропадёшь. Теперь уж не знаю, будешь ли ты читать хотя бы одно из посланных мною писем, но довершить историю считаю необходимым. Главным образом, для себя самого.

Последние три дня я провёл в бесконечных запутанных думах. Ни одна книга, ни один газетный памфлет, ни один, даже самый острый и внезапный сюжет – ничто в моей жизни так не ворошило сознание, как ситуация с Софьей. Три дня ушло на объяснение с самим собой.

Что это было, я так окончательно и не понял. Мимолётный ли роман, что ложно показался мне надеждой юных дней; истинная ли любовь, что была разрушена одним необдуманным действием; или же сплошное бессовестное притворство длинною в месяц? Я, право, не знаю. Я уже ни в чём не уверен.

Была ли вообще любовь? Сколько было сказано пылких слов, сколько было пролито изысканных многообещающих речей. Однако я убедился лишь в следующем: слово – это не только скипетр всевластия, что в умелых руках вершит судьбы людей, но точно так же слово – это аморфная, совершенно неопределённая и искажённая субстанция, значение которой так же переменчиво, как и недолговечно. Ничьим словам верить нельзя. Никогда. Порой даже своим собственным…

Не знаю, верила ли она сама в то, что говорила, но я абсолютно твёрдо заявляю: я – нет. По крайней мере, отныне будет так. Я не верю ни единому слову, слетевшему с её холодных губ, не верю ни единой эмоции, хотя бы раз пробежавшей по её притворному лицу. После всего, что произошло, я окончательно и бесповоротно убедился в том, что она меня никогда не любила. Как и, впрочем, я её…

Все три роковых дня я бродил по кромешным, дремучим дебрям своего сознания: задавал себе вопросы, пытался найти на них ответы. Бросало то в жар, то в холод: поначалу меня окутывала сладостная меланхолия, немного погодя душила горькая обида, а после, как и ныне, поглощала всеобъемлющая пустота.

Многое усвоил, ко многому пришёл. Но так и не отпустила назойливая мысля: неужели хрупкая экспансивная девушка, что с превеликой скорбью и искренним сожалением оплакивала смерть всякой встречной зверушки, птички или букашки, могла внезапно, не проронив ни единой слезинки, не засомневавшись ни на минуту, отстраниться от человека, которого она «любила так, как никого прежде»? Неужто слова о любви, столь громкие и претенциозные, рассыпались, словно засушенный лист, под натиском обыкновенных дрязг и мелочных обид? Да ведь это, чёрт подери, даже звучит смешно! До боли смешно! И как я мог попасться на столь очевидную фальшь? Каким же слепцом я был, коли не разглядел за столь очевидным жеманством простецкую истину! Да что уж тут говорить, ежели я свою же собственную ложь распознать не смог?

Я не берусь рассуждать о существовании любви – каждый решает сам для себя, каким словом называть это смешение привязанности и эмоциональной подневольности. Но в одном я уверился наверняка: романтика – удел наивных глупцов. Всё в этой жизни куда прозаичнее, чем может показаться. А мадригал – это и вовсе набор полых напускных строк, имеющих сиюминутный эффект. Убедился в этом лично.

К слову говоря, гербарий окончательно выцвел. Теперь я вижу в нём лишь уродливые бездыханные стебли, мятые листья да поблёкшие краски природы на зачерствевших лепестках. Я сохраню его единственно для того, чтобы он напоминал мне о тленности бытия, счастья и красоты. По сути дела, любое чувство, воспоминание или даже саму человеческую сущность можно вложить в гербарий, но даже в таком случае уповать на бессмертие – глупо. Ведь ветер рано или поздно резким порывом разнесёт пожухлые ошмётки по миру, предаст их земле…

Покуда писал я это письмо, за окном приземлился грач. Вестник весны и нескончаемой печали. Думается мне, прилёт его не сулит ничего хорошего. Однако, я не Макар Девушкин – утопленником себя воображать не стану. Потому я даже рад, что могу попрощаться и с Софьей, и с тобой навсегда. Петербургский адрес оставлять не буду. Я ведь не дурак, знаю, что ты моими письмами печку топишь. Но тем лучше: так, чай, сгорят листы, а с ними все воспоминания и слова. Вопреки всяким убеждениям, они сгорят. Непременно сгорят. Листы – это пепел, слова – пустой звук, а гербарий – сноп увядшего, иссохшего и бессмысленного прошлого. Прости великодушно, что навязал тебе своё существование. Прощай.