Отзывы на книгу «Зов Ктулху», страница 2

Я помню, как бежал прочь из города-трупа, где бушевал нечестивый праздник, и где толпы людей, потерявших человеческий облик, внимали зову грозного Ктулху, беспокойно ворочавшегося во сне, а за мной по пятам шлёпали ноги в мягких мокасинах, и скрюченные руки тянулись к моим лодыжкам, не желая отпускать. Там мне стала известна дьявольская тайна Артура Джермина, там же я видел фамильный склеп и пустой гроб, предназначенный для меня самого.

Я сижу в кресле и гляжу на картину, висящую на стене. Это фотография раскрытой книги, во весь разворот которой изображено омерзительное, гротескное создание, выбирающееся из склепа, до ужаса реалистичное – рисунок пера мистера Пикмана.

Каждый день я слушаю музыку, причудливые звуки которой будоражат мой разум и мешают спать. Это играет Эрих Занн, немой скрипач. Его музыка заглушает топоток маленьких лапок, хозяева которых денно и нощно бегают в стенах.

Рядом с моим домом растёт дерево, чьи корни много дней подтачивают фундамент моего дома, так, что скоро он рухнет. Я жду этого момента с нетерпением.

Передо мной на постаменте стоит великолепная мраморная голова, вышедшая, несомненно, из-под резца великого мастера. Она изображает меня, да-да, меня самого, но я совершенно не помню, когда и при каких обстоятельствах получил её.

Я ощущаю едва различимый, но малоприятный запах, доносящийся из-за входной двери. Где-то там неподалёку обосновался Герберт Уэст, реанимирующий мёртвую плоть. Материалы для опытов ему поставляют из особняка Чарльза Варда. За дверью темно, и ничего не видно, только слышен чей-то зловещий шепот.

В окно моей комнаты каждую ночь светит своим жутким сиянием Полярная звезда. Я не могу отвести от неё взгляд, а она переливается цветами других миров.

Я вспоминаю рассказ Иранона о городе Сарнат, который в незапамятные времена был сломлен под тяжестью Рока, и об Ултаре, кошачьем рае, куда бы меня мог доставить белый корабль, если бы я смог взойти на него. Но всякий раз кошмарный Дагон, умопомрачительный и древний, преграждает мне путь.

Мои соседи – боги, но не те, что были раньше. Иногда они заходят в гости, но я никогда не встречаю их у порога.

Мой дом в туманном поднебесье, на вершине горы Бурь, в месте, где затаился страх.

Мне никогда не выйти отсюда.

***** Надо мной висит полная луна. Уже чуть-чуть за полночь. Последняя страница перевёрнута. Я нахожусь в тускло освещённом сквере, сижу на самой обыкновенной скамейке, на берегу городского пруда, и чудится мне нечто необыкновенное, неземное, возможно, нематериальное даже, но вполне настоящее, гнетущее, давящее на сознание, как режет яркая лампочка без абажура, когда хочется спать. Глубина пруда такова, что я даже не смогу в нём утонуть, но я точно уверен, что там, под поверхностью воды, таятся такие сущности, от одного вида которых кровь стынет в жилах.

Пуще самой весёлой забавы людей развлекает страх. Пугайте нас, щекочите нам нервы, сдирайте с нас кожу – фигурально, конечно же! – мы хотим бояться, мы жаждем испуга, чтобы мурашки бегали по всему тему, и не хотелось выходить в тёмный коридор.

Лавкрафт – художник, чья кисть – фантазия, а холст – волшебный мир, который под рукой мастера наполняется цветом, объёмом и смыслом. Наполняется постепенно, с каждым мазком становясь всё страшнее. Медленно, но неотвратимо. Как в фильме ужасов, когда точно известно, что за эту дверь не нужно заходить, но не зайти за неё невозможно.

Лавкрафт – сын Дагона, я в этом уверен. Кто ещё смог бы написать такое. Он смотрит мне в глаза. Я вижу его глаза в темноте, я слышу его голос, рассказывающий об ужасе, явившемся с далёких планет. Меня обвивают холодные щупальца затаившегося страха. Он, Лавкрафт, явился из морских глубин, как недобрый знак судьбы. Он стал основоположником целого жанра, путеводной звездой для целого сонма писателей. Он целую мифологию создал, Ктулху его побери!

Он такой разный, Лавкрафт. Он – выдумщик, строитель воздушных замков и волшебных фантазий. Он – повелитель монстров, вырожденцев и оживших трупов, враждебных и пугающих. Он – дверь в невообразимо древние глубины космоса, где таятся твари, сводящие с ума целые народы.

Возможно, это говорит моё разыгравшееся воображение. Быть может, всё это иллюзия. Но эта иллюзия, созданная Мастером, стала осязаемой.

Я видел её, ощущал всем своим существом. Я познал мир Лавкрафта, впитал в себя его дух, проникся его мифами. Незабываемое ощущение!

Мы живем на блаженном острове невежества среди черных морей бесконечности, которые нам едва ли суждено переплыть. Науки устремились каждая в своем направлении и не принесли нам особого вреда. Но когда-нибудь, систематизируя обрывки знаний, мы обнаружим чудовищные сферы действительности и поймем, сколь ничтожно в них наше место.(«Зов Ктулху»)

Эту книгу я читала мучительно долго. Нет, все рассказы и повести написаны просто великолепно (отдельное спасибо переводчику, которому вдалось передать всю атмосферу обрушившихся на людей катастроф). Но мой разум временами просто отказывался воспринимать написанное за чистую монету, поэтому мне приходилось отрываться от книги чуть ли не после каждой страницы.

Все произведения Лавкрафта, точнее происходящие в них ужасы, кажутся нереальными и абсолютно фантастическими, они могут пугать до глубины души и оставлять неприятный осадок мистического, от которого не так легко избавиться. Ведь как знать, вдруг и правда есть такие секты, которые призывают дьявола. Ведь как знать, вдруг такое действительно возможно в реальности.

Мистическое обязательно пробуждает страх, который не синоним малодушия. Скорее это чувство соприродно трепету, вызываемому прикосновением к чему-то грозному, загадочному и величественному, что реально существует в мире. Оно открывается человеку только в миг озарений и потрясений, когда он осознает, до чего самонадеянными были его верования, основанные на иллюзии власти над объясненной и укрощенной природой. Такие мгновения и составляют истинный сюжет большинства историй, рассказанных Лавкрафтом.

В некоторых произведениях очень легко понять, что же будет в конце, и остается только ждать, к чему в результате докопается главный герой, который стремится разгадать происходящие вокруг него события. Но некоторые рассказы заканчиваются совершенно не так, как ты ожидаешь. Так что даже здравомыслие оказывается в ступоре и не верит, что все может быть еще более жутким.

Для него [Лавкрафта] важнее всего остального было воссоздать момент прорыва к высшим истинам, которые таятся за «темной, непроницаемой завесой». Тогда что-то неоспоримо достоверное обнаруживалось в любой фантазии. И лишь пробудив у читателя ощущение этой достоверности, Лавкрафт считал свою цель достигнутой.