Читать книгу: «Марди и путешествие туда», страница 10

Глава XXXV
Ах, Аннэту!

Чтобы открыть всё полностью, я должен ещё раз осудить Аннэту за её мелкое воровство и за то, к чему привело это воровство. По простоте моей души мне казалось, что дама, которой польстили более, чем она заслуживала, должно быть, была уверена, что я оставил её в покое, поскольку уже направил её на путь истинный и уберёг её от воровства. Но нет. Она была одержима неким множеством бесов, постоянно вредящих окружающим, к их, бесовской, собственной отдельной радости, и немногие из множества её шуток приносили пользу ей как в настоящем, так и в будущем.

Однажды пропала вьюшка лага. Позвали Аннэту. Она пришла, но сказала, что ничего об этом не знает. Ярл провёл целое утро за изготовлением замены, и спустя несколько дней мы случайно натолкнулись на потерю: вещь скрывалась на грот-мачте.

В другой раз, обнаружив, что небольшое судно тормозит при повороте, как будто кто-то под водой дёргал его назад, мы провели серьёзную экспертизу, чтобы узнать, что случилось. Когда поискали, то нашли верёвку, ловко привязанную к одному из звеньев цепи под главным створом правого борта. Верёвка что-то тянула за кораблём на глубине. После вытаскивания с глубины длинного троса с тяжёлой корзиной там был обнаружен крепкий деревянный ящик, который при вскрытии явил нам различные ножи, топоры и обухи топоров.

Вызванный к этому зрелищу Уполуан утверждал, что трижды он отбирал такой же ящик из рук Аннэту.

Итак, здесь находилось четыре человека, закрытых в этом небольшом дубовом судне, и в настоящее время у них имелись общие интересы. Какой нормальный смертный мог бы объяснить это воровство без повода и причины? Это походило на чистейшую кражу вещи из одного кармана и перекладывание её в другой. К чему тогда это могло бы привести, в конце концов?

Да вскоре и привело, к общему утешению, а именно к отделению компаса от нактоуза; поэтому мы вынуждены были заменить его тем, что был у нас на «Серне».

Это сделал Ярл, который первым обнаружил это последнее и опасное воровство. Аннэту стояла у руля на закате, он пришёл, чтобы сменить её, и, надеясь узнать, как наши дела, был поражён ужасной пустотой на месте нактоуза.

Я вскочил на ноги, разыскал женщину и железным тоном потребовал компас. Но её лицо оставалось невозмутимым, каждое слово опровергалось.

Дальнейшее милосердие было бы безумием. Я вызвал Самоа, рассказал ему, что произошло, и подтвердил, что нет иного способа обезопасить нас, кроме как по ночам лишать свободы его супругу. С этим он тайно согласился, и в тот же самый вечер, когда Аннэту спустилась на бак, мы заперли за ней люк во избежание её бегства. Она долго кричала, но безрезультатно. И каждую ночь эта сцена повторялась, и дама выкрикивала свои мольбы более энергично.

Где-то мы уже намекнули, что Аннэту иногда строила глазки Ярлу. Поэтому я был немало удивлён, когда её поведение по отношению к нему решительно изменилось. Частенько до этого, подтягивая с нами оснастку, она хитро щипала его, а затем смотрела в другую сторону, невинно, как ягнёнок. Теперь же она могла отказать в помощи при работе с оснасткой и перекашивала лицо после ополаскивания водой из деревянной бадьи, если мой Викинг ранее рисковал отпить воды оттуда. В другое время, когда честный Небожитель поднимался на палубу, она высмеивающе кричала и показывала свой язык, сопровождая всё это определённо недвусмысленными и чрезвычайно неприличными жестами, вызванными глубоким презрением, с которым она к нему относилась.

Всё же Ярл никогда не уделял внимания проявлениям её невоспитанности и терпеливо пропускал и прощал их. Когда же он спросил о причине исключительного поведения дамы, я ответил, отведя взгляд, что она в последнее время очень интересовалась моим Викингом, но не встретила взаимности.

Несомненно, Ярл, который был во многом философом, невинно предполагал, что со временем леди простила бы и забыла его. Но что знает философ о женщинах?

Отвращение Аннэту к нему стало столь долгим и настолько серьёзным, что честный старый моряк не мог её более выдерживать и, как самый добродушный мужчина, когда-то совершенно беспристрастный, оказался накрытым целиком ужасным тайфуном страстей. Он предложил немедленно отстранить женщину от всех дел и утопить, но настаивал на этом недолго.

Идея убийства заразительна. Сначала я почти ухватился за это предложение, но быстро отклонил его. Ах! Аннэту, невыносимая Женщина! Спасите меня, боги, от того, чтобы снова быть запертым на судне с таким шершнем.

Но что же делать с нею? И вот ещё что. До настоящего времени она продолжала выполнять обязанности, назначенные ей с начала путешествия, а именно те, что были из кулинарного раздела. От этого она была теперь отстранена. Её вертел был сломан. Мой Викинг торжественно утверждал, что он ничего больше не съест из её стряпни из страха быть отравленным. Да я сам почти верил, что в шалунье сидело преступное намерение приготовить нам бульон с беленой.

Но что сказал Самоа обо всём этом? Относительно вопроса кулинарии, доверяя нам, как и раньше, он был всё же слеп к замышляемым, но ещё не содеянным грешкам своей супруги. Всё так и обстояло. И так же был слеп сам Велизарий относительно интриг Антонины!

Есть свидетельства, что когда ему доложили о связи благородной дамы с молодым человеком Теодозиусом, то её введённый в заблуждение супруг обвинил сплетников в том, что это они и наградили его рогами.

Однажды, охваченный внезапным желанием смягчить очередную кражу, Самоа гордо сообщил, что не встречал леди более добродетельной из всех существ её пола.

Но, увы, бедная Аннэту, зачем говорить больше? И, вспоминая о тяжёлой судьбе, которая так скоро настигла тебя, я почти раскаиваюсь в том, что уже сумел слишком искренне тебя изобразить.

Глава XXXVI
«Парки» теряет душу

Долгий штиль мы пережили в лодке, а затем Бог послал другой штиль на бригантину. Он был душным и долгим.

В этом горячем штиле мы лежали неподвижные и застывшие, как командор Перри на полюсе. Солнце играло своими лучами на гладкой поверхности моря, как на леднике.

В конце второго дня мы подняли глаза и смогли созерцать нижний слой ползущего голодного облака, расширяющегося, как армия, фланг за флангом, перед восточной частью горизонта. Ярл немедля и с тревогой указал на него.

Здесь стоит сказать, что если в течение многих дней и недель экваториальные широты Тихого океана остаются самыми спокойными и самыми солнечными, то, когда штормы действительно приходят, они приходят полные сил, за короткий срок расходуя себя взрывом своего сконцентрированного гнева. Они налетают, как мамелюки: с энергией и издалека.

Оставался целый час до заката, но солнце уже было почти совсем затенено. Казалось, оно, усталое, погружается посреди холодной скифской степи в туманную почву. Над штормовым облаком мелькали зловещие фрагменты вихрей, стремительно наступающих и отступающих: застрельщики Аттилы, брошенные впереди его гуннских кибиток. Ниже прерывистая тень скользила вдоль поверхности воды. Как только мы присмотрелись, облако приблизилось, ускорив свой подход.

Со всей поспешностью мы продолжили сворачивать паруса, которые, будучи пока в спокойствии, свободно висели в гитовах. И потому мы стали искать на палубе бака швабру или большое весло, дабы с их помощью попытаться повернуть нос бригантины к линии шторма.

Шторм, казалось, собирался настигнуть нас; но мы не чувствовали бриза. Бесшумное облако накрывало нас; его надвигающаяся тень снижалась к явственно торчащему молочно-белому гребню на поверхности океана. Но теперь эта линия растущей пены прибывала, катясь на нас, словно отряды белой конницы – под командованием безумного Сорвиголовы Мюрата в кивере с султаном; лилась, наступая вперёд, непрерывным пенистым каскадом, который, завиваясь, падает на гладкое море перед ним.

Однако пока не было никакого дуновения воздуха. Но внезапно, как удар кулаком, и прежде, чем наши паруса оказались в безопасности, ошеломлённое судно, накренившись, оказалось в безвыходном положении: ревущий поток промчался в высоте с его наветренной стороны, и капли морской воды упали на палубу, темнея, как капли запёкшейся крови.

Это происходило в шуме и тумане, крушение штанг и верёвок и ужасное смешение картин и звуков; что касается момента, то мы оказались в горячем сердце бури; наш такелаж, как натянутая арфа, гремел громче взрыва ярости. Мачты покраснели и качались, сбросив свои блоки в море. И, как сражённый бизон, лежащий на равнине, чернел корпус бригантины с космами морских водорослей и пеной по бокам.

Отчаянно цеплялись мы за перила фальшборта. И тогда, громче морского рёва, раздался острый раскалывающий звук – стук топора лесоруба с лесоповала в Норвегии. То был храбрый Ярл, который раньше всех схватил со стойки против грот- мачты топор, всегда там находившийся.

Подтяните вытяжные шнуры к встречному ветру! – закричал он и снова вонзил свой топор в мачту.

Ему сразу же повиновались. И после сокращения третьего вытяжного шнура из пяти он крикнул нам, чтобы мы остановились. Засунув за пояс свой топор, он поднялся к наветренной стороне. Поскольку он сжимал направляющую, повреждённая мачта выглядела в паре с ней как орудие. Небольшое пятно обозначало место, где произошёл облом. Оставшиеся вытяжные шнуры разошлись. От сильного порыва ветра оба эти савана бешено взлетели в воздух, и один из больших блоков на их концах ударил Аннэту по лбу; она разжала руки, державшие поручень, и, съехав наискось через палубу, была проглочена водоворотом под нашим бортом. Самоа завопил. Но уже не было времени, чтобы носить траур; ни одна рука не смогла бы достать её, чтобы спасти.

Стоящими остались грот-мачта, связанная с фок-мачтой; когда же мы немедленно всё исправили, то с течением времени были спасены благодаря нашему спасителю – августейшему Викингу.

Первый порыв бури закончился. Но вдали в попутном направлении ветра виднелась ровная, белая линия её начала, входящая в океанскую пену. Повсюду вокруг нас море кипело, как десять тысяч котлов, и через вихри, волны и качку наше почти затопленное судно пробиралось с большим трудом; каждый удар по корпусу воспринимался как удар по крышке гроба.

Мы терпели крушение. С порывами ветра мы подняли наш повисший бом-кливер в воздух и выволокли его на сторону, свободную от разрушенных фрагментов мачт. От них мы поспешно отделались и, чтобы освободиться, обрубили оснастку, которая их удерживала.

Вскоре худшая из бурь прошла. Но море бурлило. Гонимая порывами ветра вода, с её безумной, рвущейся пеной, превратилась в огромные, очень широкие и долго катящиеся лавины; белые сливки на их гребнях смотрелись как снег в Андах. Уже скоро мы висели, балансируя на их бровях, тогда как изборождённый океан повсюду выглядел как склоны вершины Чимборасо.

Несколько часов спустя волнение спало. Море успокоилось, подул устойчивый бриз, и открылось ясное, звёздное небо. Таков был шторм, что пришёл после штиля.

Глава XXXVII
Они опять берут «Серну»

Установили насосы. Опустили грузила и нашли «Парки» кровоточащим каждой порой. Словно весной, морская вода, чистая и прозрачная, прибывала, пузырясь, как ручьи в Саратоге. Кораблю приходил конец. Но, держа обе руки на насосах, мы не сомневались, что он уже не продержится до рассвета, до которого нам не хотелось бы покидать его.

Паузы использовались для ремонта разрывов шлангов насоса и подготовки «Серны» к нашему приёму. Как только море позволило, мы спустили её за борт и, пустив её плыть за кормой, собрали в ней запасы воды и провианта вместе с другими разными вещами, включая мушкеты и мачете.

Вскоре после рассвета сильные толчки и грохот под ногами показали, что вода, быстро прибывая и удерживаясь назло всем усилиям по её откачке, вытолкнула более лёгкие бочки вверх к палубе, которую они принялись подпирать.

Теперь, вследствие увеличения числа пустых ёмкостей в трюме, плавучесть корабля возросла, но малейшая опасность затопления судна напрямую – полностью наводнённого – оставалась, поскольку его палубы скоро оказались бы в воде, а многие из составляющих его древесных пород, таких как индийский тик, определённо являлись более тяжёлыми, чем вода. Этот фактор в совокупности с жемчужными раковинами на борту противодействовал плавучести бочек.

Наконец долгожданное солнце появилось; тонущий «Парки» тем временем опускался ниже и ниже.

Все вещи, находящиеся в готовности, мы продолжили загружать с борта тонущего судна, как с причала.

Но не без некоторой демонстрации любви к нашей бедной бригантине.

Для моряка судно не просто части механизма, а существо из мыслей и мечтаний, с жизненными инстинктами. Положите руки на вибрирующий руль – и вы почувствуете, что он пульсирует. Я любил суда, как их любят мужчины.

Оставление бедного «Парки» походило на расставание с чем-то судьбоносным. Оно было встречено достойно и смело. Со всеми этими мыслями Небожитель, Самоа и я оказались в лодке, быстро усевшись в неё, пока судно не успело затонуть и увлечь нашу лодку за собой в образовавшийся водоворот, в котором корабль обернулся уже дважды. Но, вопреки воле волн, с последним взмахом фрагментов его порванных саванов и тряской палубы Ярл вогнал свой топор в расколотый пень грот-мачты и только тогда присоединился к нам.

Мы медленно отсалютовали и поплыли дальше.

Но спустя десять минут после этого корпус, сотрясаясь, повернулся в воде, пошёл кругом ещё раз, приподнял свой острый нос, как утопающий человек поднимает руки, долго выпускал кипящий воздух и ушёл вниз.

Многие из его старых досок были уже дважды разрушены, однажды он был выброшен на океанский пляж; теперь же погрузился в самый глубокий склеп с костями утопленных судов и утонувших людей.

Снова на плаву в нашей раковине! Но уже не с тем бесстрашием, с которым мы уходили от палубы «Арктуриона». Смелость приходит импульсивно и в течение какого-то времени ведёт немногих или лишённых предчувствия. Но, укрепляя вас, ужас меняет вашу суть. Так и теперь. Я отплывал от «Арктуриона» с крепким сердцем, но когда я уходил от утопающего «Парки», то почувствовал, что моё сердце утонуло вместе с ним. При попутном ветре мы уже держали курс на запад, надеясь впервые за много дней увидеть землю.

Глава XXXVIII
Море в огне

Ночь после нашего бегства с «Парки» была ознаменована незабываемым и удивительным зрелищем.

Задремав на днище лодки, Ярл и я были внезапно разбужены Самоа. Сначала мы увидали, что океан окрасился в бледно-белый цвет, переливавшийся по всему пространству золотыми крошками искр. Но блистающая вода отбрасывала мертвенный свет на лодку так, что мы казались друг другу призраками. Для многочисленных наших преследователей наш след за кормой предстал в виде линии стремительно двигавшейся светящейся пены, в то время как тут и там под поверхностью воды следы акул обозначались яркими зеленоватыми линиями, пересекавшими друг друга не раз и не два в каждом направлении. Вдалеке пятнами, разбросанными на море, как созвездия на небе, светились неисчислимые медузы в окружении маленькой, круглой, сияющей рыбки, встречающейся только в Южных морях и Индийском океане.

Внезапно, когда мы уже присмотрелись, вдали высоко в воздух вырвалась ярко блестящая вспышка, сопровождаемая знакомым глубоким звуком дыхания кашалота. Вскоре море повсюду вокруг нас хлестало фонтанами огня, и огромные тела, отражающие яркий свет своими боками, внезапно и резко подняли свои головы над водой и, встряхнув искрами, обозначили место, куда из глубины к фосфоресцирующим волнам поднялось их огромное стадо.

Пар, вырывавшийся ввысь, был намного более сияющим, чем любая из частей моря, что объясняется, возможно, изначально большим прибавлением яркого света жидкости к более яркому блеску моря при её проходе по дыхалу и выбросу из него.

Мы пребывали в большом страхе, так как левиафаны, не имея какого-либо порочного намерения, могли бы уничтожить нас, просто коснувшись нашей лодки. Мы хотели бы держаться в стороне, но они были повсюду вокруг нас. Однако мы были в безопасности, поскольку смотрелись похоже на них в бледной морской воде, и специфическое свечение, которое исходило от нашего киля, казалось, сдерживало их. Очевидно, внезапно обнаружив нас, многие из них погрузились с головой в воду, выбросив свои пламенеющие хвосты высоко в воздух, и покинули эту часть моря, ещё ярче засверкавшего от их бурного погружения.

Курс их оказался таким же, что и наш собственный: они двигались на запад. Удалившись от них, мы опустили наконец вёсла и потянулись к северу. Одновременно нас настойчиво преследовал один одинокий кит, который, должно быть, принял нашу «Серну» за родственную рыбу. Назло всем нашим усилиям, он приближался всё ближе и ближе, тщательно тёрся своим пламенеющим боком о планшир «Серны», повсюду оставляя длинные полосы глянцевидного прозрачного вещества, которое тонкой паутинкой выделялось из его тела.

В ужасе от невиданного зрелища Самоа сжался. Но Ярл и я, пользуясь близким и товарищеским отношением к китам, при помощи вёсел отодвинули от этого ухажёра лодку: метод, которым часто пользуются в рыболовстве.

Близость кита возродила в этом рослом проницательном Небожителе весь энтузиазм его отважного призвания. Однако, тихий по своей природе, чистокровный китобой не предаётся большому азарту в этой игре. И это убеждённое спокойствие воспрепятствовало тому, чтобы Ярл бросил свой гарпун: охота была бы безумием при существующих обстоятельствах и, конечно же, несуразной выходкой. Но «О! Как раз для броска!» – закричал мой Викинг. И «Где теперь наше старое судно?» – добавил он, вспомнив его.

Но, к моей большой радости, монстр наконец отбыл, примкнув к своему стаду, чьи высокие фонтаны пламени всё ещё виднелись на удалённой линии горизонта, переливаясь там, как прерывистые сполохи северного сияния Авроры.

Море сохраняло свою яркость в течение приблизительно трёх часов, которая по истечении половины этого периода начала исчезать; и за исключением случайного слабого усиления, последовавшего после быстрого смётывания рыбы под водой, явление наконец полностью исчезло.

Прежде я видел несколько случаев морского фосфоресцирования в Атлантике и в Тихом океане. Но ни один из них не шёл в сравнение с тем, что происходило той ночью. В Атлантике поверхность океана начинает светиться очень редко, за исключением гребней волны, и оно главным образом появляется там во время влажной тёмной погоды. Примите во внимание, что в Тихом океане все подобные случаи, предварительно изученные под моим наблюдением, были отмечены участками зеленоватого света, не сопряжённого с ужасающей бледностью моря. Дважды у побережья Перу я был согнан с моего гамака тревожным полуночным криком: «Все наверх! Поворачиваем судно!» И мы стремительно бежали по палубе, глядели на море, белое как саван, по причине чего мы и занимались промерами и наблюдением.

Вообще-то, моряки любят чудеса и любят рассказывать о них. И от многих старых товарищей по плаванию я слышал различные мудрёные объяснения рассматриваемого явления. Отклоняют, правда, лишённое философского смысла и правдоподобия экстравагантное мнение одного из моих навигационных друзей – не меньшего философа, чем сам мой Викинг, а именно: то, что фосфоресцирование моря вызвано волнением среди русалок, золотые кудри которых, растрёпанные и взъерошенные, действительно освещают воду в это время; и я продолжаю делать запись более достоверных теорий.

Фарадей мог бы, возможно, приписать явление необычным электрическим свойствам атмосферы, и исключительно только этому. Но тут моему учёному другу резко возразили бы многие умные моряки, которые частично приписывают его присутствию большого количества гниющих фрагментов животных, которых в море, как хорошо известно, имеется достаточно.

И, казалось бы, весьма разумно предположить, что это означает, если сама жидкость оказывается заряженной свечением. Вытяните ведро воды из фосфоресцирующего океана, и оно всё ещё сохранит следы огня; но, постояв некоторое время, свечение скоро спадает. Затем вылейте его на палубу, и это уже – поток пламени, вызванный его возобновлённым возбуждением. Освободите ведро, и цепкие искры останутся на его дне и стенках, и каждая палка будет казаться зажжённой.

Но, в конце концов, это кажущееся воспламенение моря не может быть полностью произведено находящимся в нём неорганическим веществом. Есть многие живые рыбы, которые фосфоресцируют, и при определённых условиях резкий выброс светящихся частиц должен, в основном, способствовать результату. Но рассмотрение этого обстоятельства как самого верного среди различных разновидностей акул, каракатиц и многих других крупных существ, имеющих плавники, несметного числа микроскопических моллюсков, как хорошо известно, роящихся в глубинах, могло бы считаться почти достаточным объяснением появления свечения в морской воде. Но это только предположения; вероятные, но сомнительные.

После научного объяснения приходит сантиментальное. Французский натуралист утверждает, что ночное сияние светлячка преднамеренно предназначено для привлечения противоположного пола; то есть ловкое насекомое зажигает своё тело, как маяк любви. Итак: взгромоздившийся на край листа и ожидающий её подхода Леандр, который, трепеща своими крыльями, распространяет аромат цветов, а некое насекомое Геро может зажечь факел для своего утончённого джентльмена.

Но, увы, трижды опасны для небольших бедных рыбок огни моря, чьё сияние открывает их врагам и освещает путь к их гибели.