Читать книгу: «Вы его видели, но не заметили», страница 8

В истории Ларисы не было невероятной драмы и череды неудач, кроме одной – неверного мужа. Всю жизнь Лариса посвятила работе, но, когда начался кризис, ресторан, где она трудилась, закрылся, а женщина оказалась на улице. Муж Ларисы, привыкший жить за ее счет, не стерпел ни потери работы, ни последующих провальных собеседований, ни длительную болезнь. Лариса слегла с пневмонией, и только скорая успела вовремя спасти ее от неминуемой гибели. Врачи выходили Ларису, но предупредили, что впредь ей стоит избегать болезней, следить за здоровьем и беречь себя от стрессов и потрясений. Но следующее испытание не заставило себя ждать. В день выписки женщина узнала, что ее муж выставил все ее вещи за порог и сменил замки – за двадцать лет совместной жизни они так и не расписались, отчего Лариса не могла претендовать даже на входной коврик в его квартире. Детей у них также не было – сколько бы они ни пытались завести ребенка, каждая попытка оканчивалась выкидышем, и вскоре Лариса и ее мужчина решили жить для себя.

Оказавшись на улице, Лариса пыталась устроиться работать хоть куда, но без прописки или регистрации ей везде отказывали. Воспользовавшись лазейками в законе, мужчина сумел выписать ее из квартиры в никуда, что обычно запрещалось. Принимать Ларису соглашались только на однодневные подработки, где платили через раз. Нередко работодатели обещали расплатиться на следующий после отработанной смены день, а с его наступлением делали вид, будто она никогда и не появлялась в их заведении. Волей случая и благодаря стечению обстоятельств Лариса наткнулась на ту же церковь, что и Белицкий, и ее настоятель смог добиться для женщины места в приюте, где требовался повар. Как любила вспоминать сама Лариса, она тотчас ощутила в этом месте тот уют, который не смогла найти ни в муже, ни в престижных ресторанах, где проработала до того.

– Мне и здесь хорошо. Соберу деньги и, может, сниму комнату где-нибудь неподалеку.

– И после бросишь нас? Кто же будет нам готовить такие вкусные драники?

– Ох, Моне, Моне, скорее это тебе найдут постоянную работу, и ты съедешь отсюда, чем я решусь покинуть Ватикан. Нравится мне здесь.

Лариса и работала в Ватикане, и жила. В нашем приюте, конечно, были женщины, но надолго они здесь не задерживались. Волонтеры находили им работу и жилье значительно быстрее, чем мужчинам. Постоянную работу и жилье. Мне, как и другим мужикам, работу находили уже не один раз, но мы надолго там не задерживались. Женщины же, в отличие от нас, если и покидали Ватикан, редко возвращались – они всячески старались начать новую жизнь. Когда Ватикан покидали такие, как я, другие его постояльцы делали ставки, через сколько ушедший снова окажется на улице.

– Моне, поможешь с разгрузкой?

Отложив тетрадь и карандаши, вслед за Ларисой я вышел на улицу. В проеме дверей я остановил Белицкого и пригласил за собой. Не разделяя моего ажиотажа, он оставил вещи и вскоре присоединился к нам.

В отличие от большинства постояльцев Ватикана, у Белицкого была работа – он трудился на военном кладбище при церкви. Конечно, ему предлагали и другие места работы и даже те, где предоставлялось жилье, но старик не соглашался. Он предпочитал трудиться до обеда, а после с прихожанами церкви ударяться в религиозные споры. И чем больше Белицкий участвовал в них, тем хмурее он становился и тем чаще я стал чуять от него запах алкоголя.

Придерживая друга за локоть, я отвел его в сторону и укоризненно посмотрел на него из-подо лба, как отец смотрит на провинившегося ребенка. Время, когда Белицкий был моим наставником, миновало. Казалось, что я повзрослел и стал серьезнее относиться и к своему жизненному уделу, в то время как Белицкий, напротив, стал относиться к происходящему легкомысленно и с нескрываемым наплевательством.

– Ты пил? Тебе ведь известно, что за такое могут выгнать. У тебя уже есть одно предупреждение. Ты ведь знаешь, что будет после второго.

– И плевать. Я им не скот, чтобы меня держали в загоне и диктовали правила. Отбой по расписанию, подъем по расписанию, жрачка по расписанию, а бухать и вовсе нельзя. А может, мне нужна чакушка для здоровья. Я-то выпиваю всего пятьдесят грамм. Знаешь, как плохо без них?

Я промолчал, ведь за всю свою жизнь не раз пытался бросить пить, и отчетливо помнил, с какими муками проходило отвыкание. Последние недели, которые я обходился без алкоголя, я принимал за чудо.

– Выпил я всего пятьдесят грамм. Пятьдесят грамм даже не считаются.

– Здесь считается каждая капля.

– Вот пусть те, кто так считает, мне это и скажут, а ты не сунься не в свои дела.

– Твои дела – мои дела.

– Да с каких это пор?

Я обомлел от такого вопроса. Я всегда считал Белицкого своим братом, ради которого я был готов на все. И он, в свою очередь, не раз демонстрировал такое же отношение ко мне.

– Мы с тобой просто два бездомных, которым посчастливилось встретиться. В любой другой жизни мы бы даже не заговорили друг с другом. Так что брось изображать из себя моего товарища.

И, не дав мне ничего ответить, Белицкий зашагал прочь и вскоре исчез за дверью нашей палатки, забыв, что я просил его помочь с разгрузкой машины. Меня поразило то, с какой злобой он произнес свою речь. Словно жизнь в очередной раз огрела его, и он, устав бороться, сдался, озлобился на окружающих, обижающих его людей. В тот же вечер я поделился своими переживаниями с Ларисой, и она пообещала узнать у волонтеров и кураторов лагеря, что произошло с моим лучшим другом.

– Моне, ты идешь или так и будешь дурака валять? – окликнул меня волонтер.

Встряхнув головой в надежде, что тревожные мысли поутихнут, я подошел к подъехавшей машине. Пока я переносил ящики в столовую, на территорию лагеря въехали еще две машины. На их дверях были наклеены специальные знаки и полоска с названием организации – передвижная волонтерская медицинская помощь. Они приезжали к нам в лагерь раз в неделю и проводили осмотр постояльцев, кому-то выписывали лекарства, а кого-то направляли на терапию в стационар. Они же помогали восстановить медицинские карточки. Из одной из машин вышла София – вторая после Ларисы моя любимица – врач-волонтер с красивыми кистями, которые она каждый раз прятала под латексом одноразовых перчаток. Когда я закончил помогать с продуктами, тут же оказался возле нее. Увидев меня, София озарилась улыбкой.

– Что Моне, как всегда, в первых рядах? И помочь кому-то первый, и сам за помощью первый.

– Стараюсь везде успеть.

– Как твоя спина? Пьешь таблетки, которые я выписала?

И пока она копалась в принадлежностях, я принялся рассказывать о своих болячках и том, что меня тревожило. Заполнив карточку, София завела меня в машину, протерла мне спину и сделала укол. После чего записала на больничном бланке названия лекарств и вручила мне.

– В прошлый раз были другие таблетки, – заметил я.

– В прошлый раз были лекарства по рецептам. Теперь мы не можем их выписывать.

– Почему же?

– Передвижные станции лишили особого статуса. Теперь мы мало чем отличаемся от обычных волонтеров из некоммерческих организаций.

– Все для людей.

– Если ты хочешь старые таблетки, тебе нужно записаться на прием к терапевту и невропатологу в поликлинику. Но то, что я выписала, тоже тебе поможет.

Убрав бумажку в нагрудный карман, я встал со скамьи и поблагодарил девушку.

– Эх, не здесь тебе нужно работать. У тебя ведь золотые руки, и баба ты толковая.

– Ну спасибо, хоть бабой назвал, в прошлый раз фельдшером обозвал.

– Не принимай близко к сердцу, я ведь любя.

– Моне, это признание? Если так, то я передам мужу, а он-то у меня ревнивый.

– Бросила бы ты своего мужика. Тот еще фрукт, – я сразу же замолчал, но было поздно. Слова уже сорвались с моего языка. – Извини. Не мое это дело.

– Именно, что не ваше, Григорий. Мы закончили. Следующий, пожалуйста.

Я понял, что ляпнул лишнее, то, чего не следовало, то, на что у меня не было права. Но я сказал это не со зла, а от доброго помысла. Это понимала и София, но сказанное задело ее, и она была вправе вести себя со мной холодно. Поблагодарив ее, я отошел в сторону.

Я всегда испытывал горечь, когда у хороших, достойных людей жизнь складывалась несчастно. Так было и у Софии. Как-то раз я подслушал, как она разговаривала по мобильному телефону с мужем. Динамик в ее телефоне работал настолько сильно, что я, да и несколько других волонтеров, слышали нескончаемый ряд ругательств и упреков в адрес Софии от ее снисходительного супруга. Снисходительность заключалась в принятии того, что жена предпочитала возиться с бомжами и алкашами, а не сопровождать его на вечерах и раутах. Муж Софии, как рассказали ее коллеги, был известным кардиологом, да и сама девушка подавала надежды, но предпочла помогать людям, что вызвало гнев супруга и непонимание их общих друзей и коллег.

Софию и я не понимал. Мне казалось чудным, что одаренный человек растрачивает себя на помощь нам, в то время как могла бы спасать жизни и блистать в лучах славы. И только когда София пропала из моей жизни, до меня дошло, что она спасала жизни, но не обладателей золотых карточек, а наши, и она грелась в лучах славы, но не от завистливых коллег, а от наших, полных искренней благодарности и восхищения.

Глава 12

Часть 3. Глава 2

От лица Моне.

7 июля

Жизнь в Ватикане не была подчинена какому-то строгому расписанию, но ежедневные «ритуалы» у местных жителей все же были. Так, обычно день начинался с того, что Авиамин – бывший слесарь – зачитывал молитвы и возносил хвалу Творцу с такой страстью и рвением, что его соседи неминуемо просыпались. Вскоре набожного христианина приучили на время молитвы выходить во двор лагеря, но его голос был столь громким, что мы и не заметили разницы с тем, когда он молился внутри приюта.

После пробуждения следовало посещение ванной комнаты. Душевых в палатке не было, лишь несколько умывальников с ограниченным запасом воды на человека. Мыться мы ходили в общественную баню № 23, расположенную неподалеку от нашего приюта. По четвергам администрация бани выделяла нам три часа, чтобы мы могли привести себя в порядок. Там же, в бане, нас стригли и помогали бриться.

Пара молодых парикмахеров занимались этим ради благотворительности и рекламы – с помощью благодетели они рассчитывали привлечь к себе общественное внимание. Внимание-то они привлекли, но не к себе, а к нам, и вскоре постоянные посетители бани подали коллективное прошение о запрете вшивым бездомным – то есть нам – мыться в общественных купальнях. Администрация долго передавала это письмо из одного кабинета в другой, оттягивая принятие решения, а после и вовсе потеряла его, таким образом решив спор в нашу пользу.

После умывания мы следовали в столовую, где чуть ли не хором хвалили Ларисину стряпню. Даже когда соли в ней было больше, чем следует, и уж тем более, когда каша оказывалась переваренной. К тому времени в Ватикан уже приезжали волонтеры из организации спонсоров нашего приюта. Они помогали тем, кто нуждался в помощи, одеться, умыться или поесть. И таких хватало. Мы – те, кто еще мог самостоятельно передвигаться и чувствовал себя вполне сносно, – старались помогать братьям нашим слабым, ведь видели, что волонтеры не справлялись.

После завтрака начиналась миграция. Одни отправлялись на работу, другие – на собеседования или профориентацию. Те, кому требовалась медицинская помощь, небольшими группами под руководством наших добродушных «надсмотрщиков» уезжали в больницы. Те, кто оставался в лагере, вроде меня, старались помогать по хозяйству: разгружать машины с продовольствием или чинить что-то из мебели.

Но утро того дня началось с шума, гама и чьего-то недовольства. Два волонтера не пускали внутрь Олега – новичка лагеря, одного взгляда на которого было достаточно, чтобы поставить диагноз – в стельку пьян. Это был его второй срыв, за которым следовало выселение. Выселения в Ватикане были событием редким, но все же случались. В таком случае волонтеры вызывали патрульных, паковали вещи и отправляли нарушителя отсыпаться в вытрезвитель. Стоило отдать должное нашим «вожатым», ведь провинившегося они не бросали, а перенаправляли в другой центр, где оказывали помощь алкоголикам. Представители этого центра раз в неделю приезжали к нам в лагерь и проводили собрания среди тех, кому требовалась помощь в борьбе с зависимостями.

Пока волонтеры на пару с местными мужиками скручивали Олега, рядом со мной возникла Лариса.

– Услышала чьи-то крики и заволновалась, чтобы виновником не оказался твой друг.

– Мои первые мысли были о нем же, – признался я.

– Чем ты занят после завтрака?

– До обеда я свободен, а после нужно съездить на профориентацию.

– Как поешь, подойди ко мне. Обсудим твоего друга.

За последний месяц Белицкий еще сильнее отдалился от меня и других постояльцев Ватикана. После завтрака мой друг уезжал на работу, где трудился вплоть до обеда. Обед он проводил в лагере, после чего снова пропадал и уже до самого вечера. На мои предложения составить ему компанию он отвечал отказом, а когда я все же уплетался за ним хвостом, то он молчал. Куда ходил Белицкий после дневной трапезы, я так и не выяснил и вскоре бросил эту затею.

В то же время меня радовало то, что пить Белицкий все-таки бросил. Точнее, мы заставили его прекратить. В один из дней я проследил за ним до самой церкви, где он работал дворником. Пообщавшись с настоятелем прихода, я убедил его следить за моим другом. Убедить его рассказать, что глодало моего товарища, мне не удалось.

– Ваш друг должен сам прийти к разговору. Если я или вы будете за него разговаривать, толку от этого не будет. – Подытожил священник.

Дождавшись, пока все закончат с завтраком и разбредутся по делам, я заглянул на кухню. Лариса показала на груду тарелок в тазиках. Без лишних слов я принялся за мытье, слушая рассказ женщины.

– У Белицкого нашлась дочь.

– Так ведь она всегда у него была!

– Ты дашь мне сказать или будешь перебивать? – Лариса не любила, когда ее обрывали, а я же, напротив, делал это так часто, что взял в привычку. – У Белицкого всегда была дочь, и сын есть, но лет двадцать назад наш друг забухал и, как видишь, до сих пор не останавливается. Стал шляться, где попало, в карты проигрывал солидные суммы. После умерла его жена, и он так проигрался, что пришлось продавать квартиру, а жил он тогда в центре. После продажи он перебрался в Черташинку, купил там двадцать квадратных метров. Но несколько лет назад он запил пуще обычного и проигрался кому-то. Отдавать долги он не стал и сбежал на улицу.

– То есть все это время у Белицкого была квартира?

– Была да всплыла. Когда коллекторы, которым передали его долг, заявились за квартирой, дети Белицкого юридически оформили его, как пропавшего, продали квартиру и рассчитались с долгом. Дети его искали, но он все не объявлялся, отчего они и сами поверили, что их отец помер, и поделили деньги, – переведя дух, Лариса продолжила: – И тут Белицкий возвращается. То ли протрезвел, то ли мозги встали на место. Что-то стрельнуло у него в голове, и он вспомнил о квартире и о детях. Но суть в том, что когда он вернулся в свою квартиру, где уже жили другие люди, то узнал, что считается мертвым. Точнее, пропавшим без вести. Вот он и ходит обиженный на детей и весь свет.

– То есть причина его поведения кроется в обиде? – я был поражен. – Я-то надумал себе, что он или умирает, или с его детьми что-то приключилось неладное. А тут какая ерунда. Тьфу!

– Для тебя ерунда, а для Белицкого причина обижаться на весь свет. И ладно бы он обижался, он ведь готов простить детей, хочет воссоединиться с ними, но сам не может сделать первый шаг.

– А они почему не пойдут ему навстречу?

– Сын-то за границей, а вот дочери он избегает. Та, кажется, хотела его забрать, но я подозреваю, что она не знает, где искать отца.

В какой-то момент мне стало стыдно за свое поведение. Наблюдая за Белицким, я раздражался пропорционально тому, как он отдалялся от меня. В какой-то момент я начал воспринимать его поведение не больше, чем капризы и в ответ стал игнорировать товарища. Глупец. И никудышный друг. Когда я пропал, он искал меня и волновался, а я же, замечая, что моему другу что-то не дает покоя, отмахнулся, не потрудившись вникнуть в суть проблемы.

– А как ты все это выяснила?

– Поговорила с его работодателем.

– Священником?

– Да, я была вполне убедительна.

– Мне-то он отказал.

– Моне, ты давно заглядывал в зеркало? Да от тебя даже заправский зэк поскорее захочет отделаться, ведь непонятно, что у тебя на уме. Ты бы причесался и привел себя в порядок. А теперь иди вон отсюда, меня дела ждут.

Указав мне на выход, Лариса жестом руки подозвала к себе Оксану, главу волонтерской службы. Они начали обсуждать продовольственные дела, отчего меня клонило в сон, и я ретировался с кухни. Уже возле своей кровати я обнаружил, что ненароком прихватил кухонные ножницы, и вернулся, чтобы вернуть их на место. Остановившись у занавески, отделяющей кухню от столовой и жилой части помещения, я услышал часть разговора. Подслушивать я не собирался, но диалог двух женщин все же привлек мое внимание.

– Лариса, придется что-то урезать. У тебя перерасход почти на четверть бюджета.

– Я и так урезала все, что могла.

– Давай смотреть, что еще можно убрать.

– Так нечего.

– Ну как же нечего? Вот хлеб остался.

– Оксана, как ты себе представляешь первое без хлеба? Меня мужики на куски порвут, если я им такое скажу.

– Хлеб убираем. Так, на каждого к чаю приходится по два пакетика сахара. Можно заменить пакетированный сахар и использовать при варке чая сразу килограммовые упаковки.

– Думаешь, четверть килограмма сахара в день спасут ситуацию?

После длительной паузы Оксана ответила:

– Нет, Лариса, не спасут. Я и не знаю, что делать. Нам каждый месяц урезают бюджет. Уже весь штат трудится за спасибо. Раньше хоть льготы были на коммуналку или какие-то копейки выдавали. Это место еще хорошо держится на фоне других филиалов. Боюсь, как бы людей не стали снова выселять.

– Так ведь дела хорошо идут. Я слышала, что нам бюджет должны увеличить к осени. Новые обогреватели закупят, ведь зимой говорили об этом.

– Какие уж тут обогреватели? Вряд ли будут. Во второй лагерь так и не привезли, а если им не поставили, то нам уж и подавно. В других филиалах дела в разы хуже обстоят. Раньше у нас квоты были, но, говорят, спонсоры поцапались с теми, с кем нельзя, и теперь их бизнес жмут.

– Так а при чем мы к их бизнесу? Нас же содержит благотворительный фонд.

– Ну где ты видела просто благотворительные фонды в нашей-то стране?

Слушать дальше я не стал. Оставив ножницы на тумбе возле, я направился к своей кровати. Взобравшись на верхний ярус, я проигнорировал предложение моего соседа перекинуться в картишки и задумался о своем положении и о месте, которое в тот момент называл домом.

«Не хочется отсюда уходить. Да и куда? В Черташинку мне дорога заказана. В других секторах меня никто не знает, а работы для таких, как я – без регистрации, считай что нет».

На следующий день в обед мы ждали гостей. Раз в месяц Ватикан навещал один из спонсоров нашего приюта. Всего их было трое: Вячеслав, заправляющий компьютерной фирмой и несколькими строительными, Александр, занимающийся поставками морепродуктов и строительством, и Филипп, чья семья занималась разработкой месторождений полезных ископаемых и также строительством. Все они были ушлыми дельцами, каждый из которых успел преступить закон и, в свою очередь, в качестве замаливания грехов помогал тем, кому не достались проценты от их налоговых отчислений по причине того, что отчисления никогда не проводились честно.

В тот раз мы ждали Вячеслава. Из троих меценатов-покровителей именно он мне нравился больше всего: такой же пухленький, как и я, но с аккуратной бородкой и всегда в спортивном костюме. Несмотря на то что я трудился у Александра, а попал в приют благодаря Филиппу, именно приезда Вячеслава я всегда ждал с охотой. Так, в прошлый раз он приобрел одну из моих картин, и на этот раз я подготовил для него несколько новых полотен в надежде разжиться деньгами на курево.

В ожидании гостя я вышел во двор. В привычном понимании наш двор таковым назвать было сложно. Обнесенный ржавой сеткой, он напоминал скорее загон. Посреди него стояло несколько металлических столов, некогда пригодных для игры в настольный теннис, и скамейки. Вдалеке на фоне разрухи виднелись новенькие переносные туалеты. А возле самого выхода с территории приюта пустовала собачья будка. Раньше, еще до моего появления, там жил Василек – овчарка, но, видимо, постоянное урезание бюджета, о котором говорила Оксана, привело к тому, что от услуг живого сторожа отказались. Животное заменили фонарем с датчиком движения, который в силу своей неисправности срабатывал без какой-либо причины, заливая ночью светом часть нашей палатки и будя тех, кто чутко спал.

Вскоре возле въезда на территорию двора показались две машины. Из одной вышел Вячеслав с помощником-водителем, а из другой – две молодые девушки, одна из которых держала в руках камеру.

Я одернул стоящего рядом соседа и отправил его предупредить Ларису и Оксану. Телевидение в нашем лагере было чем-то дивным. Неужто ли про нас решили снять сюжет? В тот момент я пожалел, что накануне отказался бриться.

– Вячеслав Глебович, добрый день. Как рады, что вы нас навестили.

– Ну что вы, Моне, для вас я ведь просто Слава, – обхватив меня за плечи, он повернулся к двум молодым девушкам. – Это, кстати, Моне, очень талантливый художник. Вот жду, когда он закончит серию натюрмортов, и будем организовывать выставку. Снимите меня с ним.

– Вообще-то я пишу портреты, – я попытался возразить, но замолчал, почувствовав, как сжалась рука мецената на моем плече.

Девушка с камерой сделал несколько снимков, а после, перевязав руку шлейкой от чехла, стала снимать видео. Вторая девушка принялась расспрашивать нашего покровителя о том, как существует Ватикан и другие филиалы приюта.

– Давайте я вам представлю наших сотрудников.

Вячеслав отпустил руку и, оставив меня у ворот, направился вглубь двора, приглашая девушек пройти, заглянуть в палатку.

– Эй, он назвал тебя Моне, верно?

Я не сразу обнаружил источник звука и, лишь опустив взгляд, заметил позади себя невысокого человека, едва достающего мне до пояса. На его шее висел такой же бейдж, как и у девушек, – еще один журналист. В руках он держал направленный на меня телефон.

– А может, стоило спросить разрешения, прежде чем снимать?

– А что так, не любишь камеры?

– Не люблю телефоны. Они излучают радиацию, и люди тупеют.

– Ну извини, старик, работа. Этим фифам ваш хозяин задницы будет вылизывать, они-то внутряк снимут, а меня здесь оставили.

Я не понимал, о чем говорил невысокий мужчина с бейджем, но старался не смотреть на устройство в его руках.

– Хотел бы я тоже иметь столько денег, чтобы в благотворительность вбухивать. А ты?

– Мне достаточно и того, что я и так имею. Мне и здесь хорошо.

– А по вашему двору так и не скажешь. Палатка вместо нормального здания, нет забора, сетка какая-то. Даже будка пустая.

Я ничего не ответил. Журналист начинал нравиться мне все меньше, и я хотел поскорее уйти от него.

– Да не беги ты так, я-то не успеваю.

– Можешь расспросить других постаяльцев, вон внутри полно народа.

– А зачем мне другие? Мне ты интересен. Давай знакомиться. Я Кирилл.

Он перегородил мне путь и протянул руку. Я слегка наклонился и протянул ему свою. Мы сели за стол, некогда пригодный для игр в теннис. Кирилл поставил телефон так, чтобы нас обоих, как он выразился, видели его фолловеры. Кто такие фолловеры, я не знал ни тогда, не узнал и потом. Позже Оксана, слушая мой рассказ, пояснила, что я был для него лишь новостным материалом, контентом, и что я зря потратил время и искренность. У Оксаны были две дочери – обе школьницы, отчего женщина разбиралась в труднопроизносимых словах и пыталась объяснить мне их значения. Но безуспешно.

– Ну как вам здесь живется, не тесно?

– Да нет вроде, места хватает всем.

– И нормально вас кормят?

– Нормально.

– Супом кормят?

– Каждый день.

– Ну а что вы еще едите?

– Да как и все, – я замялся, – по утрам кашу, яйца. На обед – харчо, его Лариса часто готовит. На ужин едим запеканку. Все как у людей.

– А хлеб есть?

– Хлеб? Хлеб всегда есть, – я соврал. Мне не нравился этот выскочка, который искал повод, чтобы прицепиться.

– Хлеб – это важно. А как спится? Не холодно?

– Не холодно.

– Ну а про хозяев ваших что можешь сказать? Вот про Вячеслава этого.

– Да нормальный он мужик. Помогает нам, поддерживает.

– Он всегда так одевается или только когда журналисты приезжают?

– Да не приезжают к нам журналисты. Вячеслав – хороший мужчина. Вот картину мою в прошлый раз купил, так я две недели курево импортное покупал.

– А обычно денег на сигареты не хватает? Все ясно.

– Да что тебе ясно-то? На сигареты всегда хватает, я две недели импортное-то курил.

Наше общение прервали вышедшие из палатки Вячеслав Глебович, журналистки, Лариса и волонтеры. Лариса, подхватив под руку одну из девушек и смотря в камеру, перечисляла, что требуется в лагерь, а Вячеслав, чье лицо багровело с каждым озвученным пунктом, торжественно обещал привезти все необходимое в ближайшие дни.

Вскоре девушки попрощались с собравшимися во дворе постояльцами и работниками Ватикана и покинули наш двор. С ними уехал и Кирилл, но перед отъездом он протянул мне карточку, на которой были написаны его имя и номер телефона. С нами остался лишь Вячеслав. Он принялся обсуждать что-то с Ларисой и группой волонтеров. Они долго спорили, после чего он направился к выходу, даже не попрощавшись со мной и остальными постояльцами. На его лице я заметил раздраженность и злость. Движимый любопытством, я рванул за Ларисой внутрь палатки.

– Что ты ему сказала?

– Что, вместо того чтобы к нам подселять людей, следует денег выделить.

– Он собирается подселить к нам людей?

– Да. Еще с дюжину планирует завезти на днях. А где мы их разместим, он не подумал. Прекрасно!

Пока мы с Ларисой обсуждали судьбу новеньких, к нам подошел Василий, бывший участковый, и пригласил выйти во двор. Запыхавшись, он говорил что-то про сюрприз. По пути мы гадали, какой подарок напоследок мог оставить наш щедрый меценат.

– У нас пополнение, – торжественно объявил Василий и указал в сторону въезда во двор.

Вращаясь вокруг себя, дергая лапами и визжа, нас ожидала дворняжка. Глаза моих товарищей тут же наполнились слезами умиления, а голова Ларисы – тревожными мыслями. Тяжело вздохнув, она принялась осматривать нового сторожа.

– Ну теперь-то мы точно помрем с голоду, – рассмеялась женщина и взяла щенка на руки.