Читать книгу: «Мы будем вместе. Письма с той войны», страница 3

Фантастический был вечер, и закончился он фантастически
Из «Бавыкинского дневника»:

Когда Ганя приезжал в Москву, мы ходили в театр, а иногда к его знакомым по довоенной жизни.

Однажды вечером (1944 г.) мы поехали в писательский дом, напротив Третьяковки, – в гости к Семёну Калабалину¹⁰. Это один из первых воспитанников Макаренко. В «Педагогической поэме» он фигурирует под фамилией Карабанов. Ганя, оказывается, работал с ним около года в детском доме и очень подружился с ним.

Лифт не работал, мы вскарабкались на девятый этаж, где была квартира Макаренко. Я поднималась туда с трепетом. Его самого в это время уже не было в живых, а в квартире жила его жена.

Этот вечер я запомнила на всю жизнь.

С Ганей они встретились, как старые друзья. Семён Афанасьевич оказался мощным человеком, с крупной седеющей головой. Со мной держался так, как будто знал давным-давно. В книге он симпатичен, а в жизни просто обаятелен. Высокий, смуглый. Глаза чудесные. Весёлый.

Познакомилась я и с женой Макаренко – Галиной Стахиевной.

Калабалин рассказывал, как воевал в партизанском отряде в Югославии, попал в плен, как фашисты перебили ему кости рук ломом, но он чудом остался жив, бежал. Он подарил Гане свою фотографию, где снят с приёмным сыном, лётчиком (впоследствии погибшим). На фотографии написал: «Другу-человеку по работе над человеком».

Фантастический был вечер, и закончился он фантастически.

Это было время салюта. Во время войны салют давался в честь взятия крупных городов или завершения крупной операции. Части, участвовавшие во взятии данного города, получали названия – например, Харьковская, Смоленская дивизия и т. п. В этот вечер салют был в честь взятия Винницы, как вспоминал потом папа, или Орла и Белгорода, как помнится мне. Обычно мы выходили смотреть салют на улицу. Давали залп из 20-и, 24-х, 30-и орудий, установленных в разных местах Москвы – в частности, на Ленинских горах, рядом с теперешней станцией метро «Ленинские горы» (тогда её не было). После каждого залпа из ракетниц (вроде пистолета с толстым стволом) выстреливали специальные гильзы с ракетным зарядом. Он взлетал высоко в небо и рассыпался звёздочками – красными, зелёными, голубыми. Люди, стрелявшие из ракетниц, стояли на крышах высоких зданий по всей Москве. Ещё с первых салютов сложилась традиция, что мальчишки на улицах после каждого выстрела кричали «ура!» и бегали искать пустые гильзы. Потом как-то привыкли, а сейчас мальчики не помнят первых салютов, да и называются они сейчас просто праздничным фейерверком, и из орудий не стреляют (кроме, кажется, Дня Победы), и «ура» не кричат.

В этот необычайный вечер у Калабалина мы смотрели салют с балкона, который выходил в сторону Кремля. Видны были пушки, стоявшие во дворе Кремля, за Москва-рекой, и виден был даже огонь в дулах при выстрелах, хоть они и были холостые. Россыпь разноцветных ракет виднелась далеко, по всему небу. И залпов было много.

Не могу представить, есть ли ты или всё это снилось
21.3.44

Милая черноглазая Муся!

Я дома. Словно из сказочного мира я упал в яму: грязь капает с настила, под подстилкой нар хлюпает вода, на полу под хворостом лужа. Да была ли Москва, счастье, любовь и свет? Ещё тяжелей. И ты – чистая, красивая – становишься снова далёкой, нереальной мечтой. Я не могу даже представить, есть ли ты или всё это снилось мне. Надежды на отпуск в Москву исчезли безнадёжно. Оказывается, через полчаса был отменён приказ о моём отпуске, а я уже уехал, иначе я так остался бы без отпуска. Получил твоё письмо и фото – милое, дорогое лицо, но без очков, и неподвижное равнодушное лицо не даёт мне представления о тебе, о которой я помню.

Но как тяжело! Испытав счастье, потерять его и готовиться к смерти.

Мне в этой грязи кажется, что я не имею права на твою любовь, на тебя – чистую, умную.

Прочёл твои письма, тяжело было читать их. Ты многое там написала того, что я сейчас спокойно читать не могу. Ну ладно, буду ждать встречи, выполнять приказ Калабалина.

Снова нарастает грязь. Мне думается: смогла бы ты поцеловать меня вот такого?

Мусёнок, я ещё чувствую свежесть твоих губ, нежность и ласку.

Тяжело и досадно.

Но люблю и буду жить ради этой полноценной любви: со свечами и алтарём, с сыном и работой.

Твой Ганя, скучающий вдали

Продолжительный и радостный разговор с Абрамом
21.3.44

Моя милая, ласковая, нежная. Я ещё сплю. Хотя обстановка ощутительно напоминает о себе. Но что обстановка?

Муся, я добьюсь своего. Но поговори с мамой о квартире на случай моего приезда. Я даже брошу курить ради этого, но поеду я только ради тебя. Муся, позвони Семёну¹¹, что я получил от Ткаченко письмо, и сообщи его адрес: г. Пятихатка Днепропетровской области, п. я. 99, Ткаченко Л. С. Он предлагает перейти к нему на работу в НКВД. Как ты на это смотришь?

Смотрю на твою карточку, но как она мертва! Теперь легко представляю подвижность твоего лица, теплоту губ и холод пальцев.

Ура! Сейчас ходил в санитарное царство и видел Абрама Локшина¹². Был продолжительный и радостный разговор. Вспомнили маму, Дею, Галку и, конечно, тебя; вспомнили ваши беседы, кабинет, медведя. Мнения разошлись: я за педагогов, он за медиков. В общем, он сделался для меня реликвией воспоминания моего нечаянного счастья.

Он обещал написать вам письмо. Я указал, что не писать писем – это (не говоря «свинство») поросячество. Он согласился. Итак, я имею нового друга, напоминающего друга.

Пиши свои мнения о переходе в НКВД, это решит вопрос моего согласия.

Крепко, крепко целую тебя, целую Галку, привет маме и Дее.

Жду писем. Твой Ганя

Быть достойным своей Муси
22.3.44

Я вижу, как твои губки презрительно улыбаются. «Боже, Ган, который нравился мне, одурел. Он в два дня написал четыре глупейших письма». Я знаю, и ты презираешь рай. Представляю, как скучно читать тебе мои вздохи и хвалу тебе. Но ты особенно не задавайся. Если через два дня я не получу письма, то прочтёшь то, что заставит тебя дрожащей рукой царапать каракули оправдания. Ужасайся и не доводи меня до гнева. А пока – пишу письмо по-прежнему горячее.

Читай около бочки, ибо я шлю тебе пламенный привет, от которого может вспыхнуть всё. Я вижу, чувствую (предполагаю), как твои холодные пальцы даже согрелись.

(Вредные люди мешают мне беседовать с тобой. Итак, антракт в самом начале письма.)

Выдал жалование и снова думаю о тебе. Жизнь приняла прекрасный смысл. Я предполагаю перейти в НКВД, принять офицерское звание, чтобы быть достойным своей Муси. Думаю взять с собою и Ивакина. Завтра иду к Абраму исключительно из-за того, что это напомнит мне тебя.

Муся, как я жду твоих писем, чтоб иметь уверенность, что это не мираж, что ты действительно помнишь обо мне.

3 часа ночи. Не хочется спать, но и оставаться наедине со своими мыслями тяжело. Играл в карты, выиграл около тысячи рублей, и невольно вспоминается поверье, что кому везёт в карты, тому не везёт в любви. Это будит тревожные мысли. Нет, терять любовь я не хочу.

Муся, прошу тебя, указывай мне ошибки и в письмах. Твой Ганя

P.S. Когда же я получу твоё письмо? Последние два знаю наизусть. Смотрю на фото, приклеенное к книжке рядом с надписью, вспоминаю вечера в кабинете, кино, метро, первый поцелуй и разлуку.

Глава 2—2. Мечты и сомнения сменились реальными мыслями о будущем

Хотелось бы знать, кого я встречу в Москве
27.3.44

Чего ради я буду сдерживать желание поговорить с тобой? Если тебе неприятна моя назойливость, то письмами можно разжигать печь. Но писать я буду. Вот уже четыре дня, а писем от тебя нет. Ребята уверяют, что

 
Если писем не придёт,
Значит, позабыла,
Значит, надо понимать,
Вовсе не любила…¹³
 

Да и вообще они сокрушённо вздыхают: «Подменили нам в Москве старшину». Сегодня в моей землянке играла гармонь, но я не пел (кончал книгу). Злоязычники доложили командиру, что Кротов заболел «венерической» болезнью – влюбился. Я успокоил, что эта болезнь не заразная; они отвечают, что и иммунитет от неё не вырабатывается в первые 50 лет. Милые мои противники. Без них я подох бы. Но всё-таки вывели меня из состояния.

Пели «В землянке»¹⁴, а мне представлялась Москва, станции метро, кабинет, твои холодные руки, глаза и губы.

Воет метель. Тоска жуткая. Это плохо. С таким настроением идут не в бой, а в крематорий.

Муся, так или иначе, но я приму все меры, чтоб приехать в Москву. Побыть ещё с тобой. Но мне хотелось бы знать, кого я встречу в Москве: Марину, Мусю или Марию Лазаревну? Будут ли всё те же непреодолимые условия, которые «сильнее нас»? Первый раз мы встретились, как очень давно знакомые, а теперь мне хочется встретиться родными.

Надежд на отпуск мало, но у меня, кажется, есть настойчивость. Завтра вышлю тебе первый том книги (колоссальный¹⁵) из большой серии.

Ну, пока! Жду нашей встречи. Целую тебя. Твой Ганя

Ночь прошла, скверное настроение прошло
1.4.44

Боюсь, что тебе не так легко, как можно подумать по твоим шутливым письмам.

Буду ждать, когда пройдёт моя хандра, возможная из-за неудачи (добивался отпуска), но пора в бой! А там…

 
Может быть, вдали за полустанком
Разгорится завтра жаркий бой,
Потеряю я свою кубанку
Вместе с разудалой головой¹⁶.
 

3 часа. А всё-таки судьба чертовски приятно побаловала меня. Пора заплатить ей дань.

Снова солнечный день. Ночь прошла. Скверное настроение прошло.

Я постеснялась подойти к Калабалину
(из «Бавыкинского дневника»)

После этого вечера я ещё раз видела Калабалина. Он звонил мне по телефону и пригласил на вечер памяти Макаренко (5 лет со дня смерти). Мы ходили с моей мамой. Семён Афанасьевич сидел в президиуме, и я постеснялась по окончании к нему подойти. Он выступал, немного кокетничая, но очень живо, ярко, и был опять обаятелен, хоть влюбляйся в него.

Как тесен мир. Много лет спустя Максимчик¹⁷ был в археологической экспедиции под Ростовом, и там с ним работал внук Калабалина. Потом этого мальчика вызвали телеграммой на похороны деда: Калабалин внезапно умер.

А фотография, подаренная в тот далёкий вечер Гане Калабалиным, хранится у нас и до сих пор.

Верю в тебя и рад подчинить свою жизнь тебе
8.4.44¹⁸

Вот и Тула, вокзал.

Вчера вечером мы долго говорили с капитаном Жмуром. В этих разговорах упоминались «чёрные ресницы, чёрные глаза». Он одобряет мою дружбу, считая тебя другом, и не способен представить что-либо большее. «Она для тебя слишком красива». Правильно рассуждает.

Читал твои надписи и прочитал грузинский текст.

Муся, на душе так легко и спокойно. Верю в тебя и рад подчинить свою жизнь тебе.

Вечером буду писать письмо твоим детям. Жду машину с Абрашиным начальником. Абрам хорошо о нём отзывается.

Движение застал полное.

Меня, как передают, уже спрашивали. Будет, очевидно, ОВ, но я, пожалуй, буду глупо улыбаться.

Бумага кончается. Жаль, что это не лестница-чудесница, а то я писал бы тебе бесконечные письма.

Мне кажется иногда, что не я, а ты старше меня
8.4.44

Моя дорогая, милая Звёздочка!

Вот я и дома. Оказывается, можно было не спешить, но я чувствую, что дальнейшее пребывание в Москве было бы вредным для нас. Мечты и сомнения сменились реальными мыслями о будущем, а в этой сфере я чувствую себя спокойней и уверенней (самоуверенность). Даже твои письма не могли расстроить меня. Случись это до отъезда, было бы плохо. Муся, мы не ошиблись!

Ты просишь согласия написать сугубо интимную вещь. Глупая, маленькая девочка, разве мы теперь не стёрли все границы отчуждённости; разве не существует тайна двух? Пиши, и ты услышишь в ответ самую тёплую, доверчивую правду. И никогда не проси разрешения, и не сомневайся в тайне.

Мне кажется иногда, что не я, а ты старше меня. Я могу быть доверчивым ребёнком, и это не тяготит меня. Но, милая, не слишком ли ты сгущаешь наши различия? Твои друзья, побывав со мною, пожалуй, потеряли бы свою чистоту и блеск или… совесть.

Конечно, я пришёл к тебе не с целью флирта или романа. С первых минут я почувствовал, что ты – яркая недоступная звёздочка. Откровение: я пришёл с утилитарной целью использовать нашу дружбу для получения бумаги и морального отдыха около умного человека, а кончилось… хорошо. Только не подозревай во мне подлости. Ради разврата я не создавал бы такого сложного чувства. Да и зачем ради этого искать достоинств человека, когда вполне достаточно женщины, а женщин хватило бы и на мои достоинства. Возьми эти слова обратно и не делай мне больно. Я добивался перемены чувств. Но я знаю, что ты не можешь быть такой, я верю тебе.

Муся, разве Руфь любила Идена¹⁹ за ум, красоту? Разве различия у них не были сильнее? Я, конечно, не Иден и не смогу сделать всего того, что сделал он, но и я не лишён искры бога святого. Итак, сомнений нет. Я верю, люблю и надеюсь. На всё остальное я смотрю как на препятствия, которые мне необходимо преодолеть.

Мой вторичный приезд обнаружит шило? Ну и пускай!

Не пытайся слишком обманывать.

Храни тебя всё святое от белого листа.

Сажусь писать письмо детям. Ребята страшно довольны вниманием детей.

П. С. Скептический чёрт подсказывает, что у него есть привет к тебе. Это – Ивакин.

Ты думаешь обо мне – и это много
8.4.44

Получил первое письмо. О, сколько радости, надежды и счастья. Ты думаешь обо мне – и это много. Ты имела разговор с домашними и боишься огорчать меня. Нет, Муся, я это знал, и это меня не огорчает. Наоборот: Муся идёт вопреки условиям, которые «сильнее нас». Большего я не хочу. Лишь бы она сказала: «Ну и пускай». Правда, хотелось бы, чтоб всё было лучше, но что ж сделать?

Ну разве можно быть таким эгоистом: я рад, что тебе тяжела наша разлука, в то время, когда мне хотелось бы, чтоб ты была весёлой. Давай так и сделаем. Я буду добиваться встречи. Будет жить надёжней.

Ты не понимаешь, как это случилось? Очень просто: Шекспир прав.

Муся, зачем ты ставишь условие, чтоб я не огорчался? Нет, милая, я так много пережевал горечи, что потерял способность ощущать её. И пиши всё откровенно. Как меня радует непосредственность твоего признания в зависти к Дее.

Привет милому русскому человеку Марии Михайловне²⁰. Я знаю и верю, что она желает мне счастья.

Муся, ты садишься писать письма шести друзьям. Интересно, вхожу ли я в их число и под каким порядковым номером? Хотелось бы быть первым и пользоваться внеочередными письмами.

Сообщи мне номер почты школы: я буду чаще писать на школу, так как частые письма дома могут возбудить недовольство. Мне хотелось бы писать тебе на каждую (не кажную) трамвайную остановку.

Пиши мне всё, от серьёзного до мелочей. Буду рад твоим письмам и ласковым словам.

Как ты смотришь на мой переход в НКВД и офицерское звание? Радует ли это тебя, и может ли это приблизить нашу встречу?

Милая Муся, напиши общий взгляд на будущее. Что хотела бы ты от меня в этом отношении?

Пиши мне свои любимые стихи. Как бы хотел я слушать твои сказки.

Сегодня, уходя, я забыл твою записную книжку, в которой приклеена твоя карточка. И… вернулся. Я не могу жить, чтоб не глядеть на изображение, отдалённо напоминающее тебя. Могу ли не тосковать о тебе?

Заболтался.

Твой Ганя. Нелепая личность, которая забыла номер добавочного телефона. Напиши.

Кончилась сказка, началась жизнь
8.4.44

Вот и размяк твой Ганюшка-дурачок. Пригрело его солнышко твоей любви, и тяжело стало. Вот лежит твой Ганя на сырой глинистой постели и подвывает нужной песне о том, как умер бедняга в больнице военной. Только лёгкий запах духов напоминает о том, что я прикасался к той жизни.

Дурак, разве можно требовать от судьбы бесконечных даров? Разве недостаточно тёплого луча твоей любви, согревшей меня? Нет! Тяжело, что я оставил тебя. Вот и раскис.

Стоп! Мой Пегас – упрямая лошадка, – закусив удила, рванулась в заоблачную высь.

Был сегодня у Локшина, но какая может быть дружба… Меня шокировал его снисходительный тон о тебе. Я эгоист и не терплю, чтоб о тебе говорили не так, как это хотелось бы мне.

Между прочим, он дал мне справку о состоянии моего здоровья, понял, что есть какой-то артрит левого коленного сустава и миозит группы сгибателей бедра, или что-то похожее на это. В латыни я не разбираюсь, но знаю, что эта справка мне не поможет.

Вот это и нагнало на меня беспросветный пессимизм. И к работе охладел. Работа движется, замечаний ещё не имею, но сам-то себе я более строгий судья, и чувствую, что в моей жизни появилась трещина.

Раскаиваюсь, что не пробовал бороться с теми условиями, которые, как ты определила, «сильнее нас». Условности всё это. Сами надеваем мы оковы и тяготимся ими.

Кончилась сказка. Началась жизнь.

Прости меня за эти залпы писем. За их тоскливое содержание. Постараюсь выдержать себя и не писать дней пять, хотя бы до получения письма от тебя. Это будет нелегко осуществить, но я могу бороться с собой. Иногда я оставлял начатую пачку папирос и говорил: «Я не курю 10 дней».

Да и что можно написать о тайне двух. Твой Ганя

П.С. – а усы я брею.

Напиши, что говорят мама и Дея, какое мнение их обо мне и их взгляды на наши отношения.

Напиши мне стихи о стреле и песке на английском языке с дословным переводом. Я буду учить английский язык. Хочешь?

Глава 2—3. Ты не увидишь от меня ни подлости, ни обиды

Не странно ли – идя на смерть, мечтать о жизни?
8.4.44

Пользуюсь тем, что могу писать тебе. Скоро, быть может, этой возможности не будет. Но, Муся, дай слово, что ты меня не забудешь и будешь писать. Там твои слова будут тем живительным лучом, который согреет меня.

 
Ветром радостным шли свою ласку
И глубокую нежность свою.
Ветерок заберётся под каску,
Освежит меня в жарком бою…
 

Пойми, что теперь ты у меня одна.

Я, конечно, не прошу: «Жди меня». С болью вспоминаю злую пародию на это простое стихотворение. Ну и не жди. Надоест – скажи прямо, но вовремя, чтоб я не сделал лишней ошибки в жизни. Сохранишь жизнь.

Я всё ещё не верю в реальность твоего существования, в действительность московских вечеров; мне всё это кажется сказкой, осколки которой я изредка ещё вижу во сне.

Милая Муся, я умоляю тебя, пришли мне фото такой, как ты есть – в очках, я хочу видеть тебя такой, какой я знаю тебя. А я до боли чётко помню твою фигуру, жесты, одежду. Помню кадр: квартиру Макаренко и девушку в голубом.

Да, это, кажется, высочайший холм моей жизни, и будет жаль, если за его вершиной будет жёлтая, бесплодная пустыня.

Муся, ты мне пишешь, что если я буду огорчаться, то ты не будешь писать правды. Неужели ты способна обмануть меня или скрыть от меня правду? Я не знаю, чем я мог заглушить твою любовь, но знаю, что я не заслужил такой жестокой несправедливости. Пиши всё: почему и чем недовольны твои родные, чем мог бы я смягчить их отношение? Но помнишь, ты обижалась, когда я называл тебя маленькой девочкой? По-моему, в этом отношении ты можешь решать свою судьбу и не нуждаешься в мелочной опеке.

Эх, запутался я в своих чувствах. Ганюшка-дурачок, пережив всё, решил жить сначала. Мне иногда хочется, чтоб смерть спутала все эти карты. Это тяжело, когда сама возможность счастья превращается в смесь мучения, сомнения, неверия и жгучих желаний. Всё это исчезнет, когда я буду знать, что ты моя. Гуинплен и Дея²¹: он беспощадно избит жизнью, она свежа, он вырвал от жизни кое-какие успехи и знания, она – как остро отточенная художественная мысль, он – не видавший счастья, она – не знавшая грязи. Вот сочетание, которое раскалывает мою мысль клином сомнений. Но всё, что есть в этой грубой, неотёсанной внешности хорошего, я без остатка отдал бы тебе, но только открыто (свечи, протокол или согласие ближних, или вопреки согласию).

Вот о чём может думать солдат, готовясь к бою. Не странно ли? Идя на смерть, мечтать о жизни. Ивакин возмущён, что я отошёл от товарищей и пишу очередные сводки, но уверяет, что ты – должна быть чем-то особенным. И я соглашаюсь, что он прав (неправильно построенное предложение).

Ганя

П. С. А знаешь, как встречаются люди: ваш Абраша в 1942 году перевязывал мне раны. Думал ли я тогда, что он будет мне напоминать тебя – сказку?

Я буду нахальным, зная, что мама не постучит в стенку и не напомнит, что уже четвёртый час. Вот и решил не дать тебе спать до последнего клочка чистой бумаги. Представляю, что мы сидим вместе. Да и днём тоже.

Иногда мне может быть больно
10.4.44

Какое счастье иметь два письма, которые я изучаю. Жаль только, что анализ оставляет неприятный осадок на душе. Пойми сама: ты пишешь про К. и его обаяние, доходящее до такой степени, что «помани он меня пальчиком, пошла бы за ним куда угодно»… А мало ли таких, то есть он не единственный. Вдруг подобный ему «поманит пальчиком»? (Семён, конечно, этого не сделает из-за традиций дружбы грубых людей, он знает, что ты мой друг.) Боюсь я этого. Боюсь и другого: К. произвёл неприятное впечатление своим неглиже, а если ты увидишь меня таким, каким я буду через некоторое время, ты, может быть, с отвращением отвернёшься. Я ведь бываю похуже москвича с похмелья. Или ты увидишь то, что не заметила до сих пор: нервный тик, хромоту, приступы болей. Ведь «мои достоинства» произносятся только иронически.

Прошу тебя, подружись с Семёном. Через него ты поймёшь многое.

Тяжело читать и твоё табу на мой приезд. Я остался в «области фантазии», а реальная жизнь рычит на тебя. Страшно? «Да я и сама как следует не понимаю». Муся, или напиши мне, что ты аннулируешь это письмо, или мне будет больно читать его. Да, сердиться на тебя я не могу ни долго, ни на мгновение, но иногда мне может быть больно.

Муся, моя звёздочка, не меняй своих чувств, и я отдам себя всего. Могу же я быть человеком. Не мучь меня сомнениями. А я буду ускорять ход событий, не прибегая к подлости.

Высылаю тебе справку не для похвальбы или других целей, а как память. (Муся, могу ведь я гордиться наградами? Ты ведь не будешь отпускать сарказмы по этому вопросу.)

Числа 20-го жду ответа от Ткаченко, а в мае я должен иметь под ногами почву. Тогда я буду мечтать об организации быта: работа, книги, обстановка, быт и моя, моя, безгранично моя Муся – вот предел и начало новой эры.

Эх, Муся, я уверен, что смогу создать жизнь, которой ты осталась бы довольна.

Но покамест (опять «но») это – мечты.

На пути к их осуществлению много больших и сильных препятствий. Меня радует только то, что ты полюбила меня просто так не за звание, красоту, положение – это даёт мне возможность верить в своё счастье. Да, Муся?

Моя нежная, ласковая Муся, ты не представляешь, как сильно твоё влияние на меня. Хотя мне тоже «кое-что» не совсем нравится.

Я представляю нашу жизнь, насыщенную трудом, красотой и счастьем.

Остального написать не могу. Для этого нужно быть вместе. Твой Ганя