Читать книгу: «Темная душа: надо память до конца убить», страница 19

– Что, не нравится? – автомобиль съехал с холма вниз, на дорогу между каменными утесами, – Придется терпеть. Потому что попомни мои слова, то ли еще будет, Роксана. То ли еще будет. Скоро мы с тобой отсюда уедем. Уедем из поместья, где тебе так хорошо, где все тебя защищают. Вот тогда ты узнаешь, на что я способна. Ненавидишь меня? Я тебе покажу, КАК надо ненавидеть.

Ей удалось напугать девочку. Она видела в зеркало, как Рокси, сидящая позади, бледнеет, как совсем по-детски, беспомощно, открывает рот в страхе. Но взгляд малышки быстро потвердел и обрел уверенность.

«Моя школа», – подумала Бри.

– Хватит меня пугать. Ты как та ведьма, Бри, – Рокси потянула носом, – я с тобой никуда не поеду. Хочешь, сама езжай, я останусь.

– Да ну! – присвистнула Бри, переключая скорость, – Спорим, ты не останешься.

– Останусь!

– Могу доказать. У меня есть два аргумента, Роксана. Во-первых, ты моя дочь, следовательно, я имею права на тебя. Если я говорю – едем, ты не рассуждаешь, нет. Ты пакуешь манатки и прыгаешь в тачку позади меня.

– Фига с два! Мне тринадцать лет! Я имею право голоса! Могу выбирать, с кем мне оставаться. Я от тебя откажусь! Подам в суд! Все узнают, как ты со мной обращаешься!

– Ого, как запела птичка. Ну, допустим откажешься… И куда пойдешь, в детдом? С твоей-то мордой?

В лицо Рокси бросилась кровь.

– Я буду жить с Джерардом! Его хотя бы не волнует, что я косоглазый выродок, как ты меня называешь, когда думаешь, что я сплю и не слышу!

Бри рассмеялась, смех ее не сулил ничего хорошего. Рокси съежилась на заднем сиденье. Автомобиль ехал через еловый лес.

– Вот тебе второй аргумент, соплячка, – смех оборвался, голос Бри стал убийственно злым, – Ты вдолбила себе в голову, что он женится на тебе. Что вытаращилась? Всем уже давно известна твоя блажь. Нет, красотка, он на тебе не женится, не мечтай даже. Знаешь почему?

Автомобиль выехал из леска, впереди замаячил исполинский омшелый бок горы, похожей на припавшего к земле горбатого зверя. По склону вверх вбегала дорога, на вершине в подвижном облаке пара стояло похожее на призрачный мираж поместье.

– Потому что женится на другой! Не на мне, дура, не прожигай меня своими угольями. У него баба в Америке. А ты думала, почему он не приезжает второй месяц? Потому что нашел там себе даму сердца и планирует свадьбу. Скоро в Тэнес Дочарн явится новая хозяйка и даст нам с тобой пинка под зад. Ага. Как иначе-то? Кто мы, по-твоему, такие? Я не жена, ты не дочь и не внучка. Мы чужачки, постояльцы, приживалки. Нам прикажут паковать чемоданы, выставят за ворота, а себе народят кучу новых сынков и дочек, с нормальными, а не с узкими глазками. Поэтому не ссорься со мной, Рокси, не конфликтуй, я твой единственный союзник.

Машина поехала вверх по горе. На заднем сиденье воцарилась мертвая тишина, затем Бри услышала порывистое, громкое сопение, которое скоро переросло во всхлипывания.

«Сделано дело», – подумала она, прижимая ногой педаль сцепления.

– Неееееет! – заорала Рокси, – Неееееееееееееет! Ты лжешь!!! Лжеееееешь!!! Ненавижу тебя! Ненавижу тебя!! Зачем?!! Выпусти меня! Джерард..!!! Неееееееет!!!!!

Она схватилась обеими руками за водительское сиденье и начала трясти его изо всех сил, рыдая в голос. Бри спокойно вела автомобиль, не обращая внимания на то, что спинка ее кресла ходит ходуном.

– Убью тебя! Мамочка!!! Ты врешь! Зачем?!!! Дай мне телефон!! Мамочка!!! Где Софи!!! Джерард!!! Почему ты так со мной? Почему?!!! Что я тебе сделала?!!!

– Ты сейчас сломаешь кресло! – рявкнула Бри, въезжая в раскрывающиеся перед капотом внедорожника ворота, – Успокойся! Иди и звони ему, раз мне не веришь. Бесноватая.

Внедорожник остановился. Рокси выбралась наружу, и, хлопнув дверью, помчалась к особняку, не переставая рыдать.

Механик Рори, который встречал их у гаража, снял кепку, едва не бросаясь следом за убегающей девчонкой, потом перевел взгляд на внедорожник и Бри, сидящую за рулем. В глазах его зажглась, но быстро погасла неприязнь. Рокси он любит. Все здесь любят ее…

Перегнувшись через коробку передач, Бри дотянулась до бардачка над соседним сиденьем, вынула из него сотовый телефон и набрала номер. Пошли гудки.

– Только попробуй, не ответь, – пробормотала она, барабаня пальцами по черной коже, которой был обтянут руль.

– Да, – сказал молодой мужской голос на другом конце.

– Ричард Риган, – Бри обошлась без приветствий, – Ответь мне, почему, мать твою, я третий день не могу до тебя дозвониться? В какую, прости меня, задницу ты залез?

– В глубокую, – ответил мужчина, – Я вообще-то на Гебридах, Бри. Сотовая связь там не работает. Ты дозвонилась лишь потому, что сегодня я выехал на большую землю. Купить продукты.

– Что ты забыл на Гебридах?

– Исследую одну затопленную пещеру. Подумай только, вход туда был закрыт воронкой диаметром в полмили, но воронка остановилась и до пещеры удалось добраться. Точно такое же, зеркальное явление, я уверен…

– Стоп! – оборвала она говорящего, – без подробностей о твоих глубоководных заплывах, воронках, пещерах, кораблях, кладах, артефактах, скелетах, явлениях и прочей муре. Поисками своего портала, или что ты там ищешь, будешь заниматься в следующем году. Сейчас собирайся.

– На Тирренском море не сезон, Бри. Пляжи, казино пустуют. Там нечего делать. Ты обычно не дергаешь меня до мая.

– Сейчас дергаю, дело важное, главное, не пыльное, порадуйся. Ты поедешь не в Италию, а в США. Надо соблазнить одну бабу.

– Когда ты отвяжешься от меня со всеми этими бабами, Бри, – голос на том конце стал недовольным, – я стократно расплатился с тобой.

– И не мечтай, – зашипела Бри, – ты мне по гроб будешь обязан. Поэтому не тяни с отъездом. Деньги я переведу сегодня.

– Что хоть за баба?

– Новая пассия Джерарда.

– Отвяжись по хорошему от Джерарда, Бри, оставь парня в покое…

– Заткнись, добрый самаритянин. Твое дело маленькое – увести у него женщину. Ты в этом большой спец. Не рассуждай, делай дело, не дразни меня, не виляй хвостом. Иначе я тебе его откушу. Дошло?

– Дошло. Но у меня есть дела. Вылечу, как смогу.

– Лучше бы тебе смочь побыстрее. Впредь будь сговорчив.

Бри отключилась. Повертела сотовый в пальцах, сунула его в тесный карман брюк.

– Две ракеты запущены и скоро долетят, – улыбнулась она самой себе, – наводим на цель третью.

Сказав это, женщина вылезла из внедорожника, пошла к особняку, из открытых окон которого на улицу вырывался полный обиды детский плач.

Глава 15.

Шотландия, XIX век.

Бойс проспал три дня, еще день провалялся в постели. Новым утром упрямо поднялся и пошел седлать лошадь, наплевав на недомогание и врачебные предписания. Бездействие его бесило. Катриона снилась каждую ночь. Он тосковал по ней, он ее хотел. Потеря Милле и Лондон были окончательно оплаканы. Бойс в тайне строил новые планы.

«Лондон – не единственное место, где художник может работать, – подумал он, верхом выезжая из ворот поместья, – Есть еще Париж, Рим. Есть райская Греция, есть Новый Свет. Весь мир открыт, талант не даст мне погибнуть с голоду. Возможно, даже прославит меня. Нет. Еще не конец. Все только начинается. Катриону я не потеряю. Она совершенная натурщица, я буду писать с нее образ за образом. Муза моя, моя женщина».

Конь плясал, радуясь первой за много дней прогулке. Бойс покрепче перехватил поводья.

«Как Милле неправ! Как слеп! – продолжил он думать, – Не понял, что безумие – это маска. Она за ней прячется от мира. Я вижу, какова она на самом деле – нежная, естественная, талантливая. Пусть она станет моей не только по плоти, но и по закону – я хочу этого. Я сумею всем доказать, сумею отстоять нас…Она полностью выздоровеет рядом со мной… »

Погруженный в беспокойные счастливые думы, он доехал до заветного места. Увидев сквозь деревья белую фигурку, задохнулся от радости.

– Славная девочка, – шепнул он, входя в заросли ежевики, увешенные зелеными ягодами, – ждет меня. Мой преданный прелестный зверек.

Катриона сидела на земле, сгорбившись, подтянув покрытые подолом колени к подбородку. Она была чем-то занята, Бойс не видел чем.

– Катриона, – отпустив коня пастись, он пошел к ней, – Как я соскучился! Ты не злишься на меня?

Катриона промолчала, не подняла головы.

– Катриона, – он присел рядом, попытался заглянуть в занавешенное волосами лицо, – Посмотри на меня, сердце мое. Прости, что долго не приходил.

Она не ответила, что-то проделывая рукой на земле.

– Чем ты занята? – он перегнулся через нее и посмотрел. Катриона рыла пальцами яму. Рыла ожесточенно, дергая траву и горстью выгребая грунт, словно хотела сломать себе ногти.

– Я рою могилу, – сказала она монотонно.

– Кому? – осторожно спросил Бойс.

– Птичке. Она погибла, я хочу похоронить ее.

– Где же птичка?

Она сунула грязную ладонь под платье, потом подняла ее повыше и разжала пальцы. На ладони лежала желтая канарейка с размозженной головкой.

– Что с ней стряслось? – у Бойса кровь застыла в жилах.

– Я ее убила, – сказала Катриона и посмотрела на него. В серых глазах не было и признака мысли. – Она села совсем близко, стала противно петь. Я поймала ее, стукнула камнем. Мерзкая птаха.

Катриона сжала крохотный трупик в кулаке. Отвратительная гримаса исказила ее классически правильные черты.

– Это все ты виноват! Ты заставил!

Она бросила птичку, схватила горсть земли и с визгом швырнула ее Бойсу в лицо. Он не ожидал, не успел отвернуться, грязь залепила глаза, попала в ноздри. Он затряс головой от противного ощущения, вскочил и побежал, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая через шаг. Добежал до мелового ручья, вошел по колено в воду, начал яростно отмываться. Закончив, вышел на берег, снял рубашку и утерся ей.

– Что это было? – со злостью крикнул он, увидев, что Катриона тоже пришла к ручью и хмуро наблюдает за ним, – Ты совсем с ума со…

Бойс осекся. Нет, она не сошла с ума. Она и есть сумасшедшая. Всегда ей была.

Катриона кинулась к нему, повисла на шее.

– Мой, мой, мой, мой, мой, мой, мой – заикаясь, бормотала она.

Случай с канарейкой стал не единственным. Как-то Катриона поймала лягушку и по очереди оторвала ей все лапки. Растерла в пыль бабочку. Выхватила у Бойса блокнот с зарисовками и начала драть из него листки. Сходила по малой нужде прямо у него на глазах. В тот момент Бойс отвернулся и выругался, в первый раз пожалев о своем положении.

Девушка продолжала чудить, позабыв стихи, перестала быть нежной, растеряла хорошее настроение.

Хуже всего давалось расставание с ней.

«В следующий раз она будет целиться не в спину, а в голову, – подумал Бойс, потирая ушибленное место между лопатками, куда попал брошенный Катрионой камень, – Меня постигнет участь канарейки».

– Не уходи, Бойс! – злобно кричала Катриона из чащи, – Не отпускайте его! Слышите?! Не отпускайте!

В жаркие дни ей становилось дурно – она начинала без причины трепать его, чего-то требовала, тащила то в одну, то в другую сторону, рыдая и хохоча.

Бойс хотел поговорить с Анной о состоянии дочери, но не посмел. Анна приходила пару раз, видела, как он рисует Катриону, видела картину Милле, думала, что все хорошо – он держит данное слово. Что ей сейчас сказать?

Все чаще на лице девушки он замечал то бессмысленное, идиотское выражение, которое в первый раз глубоко поразило его. Он начал ею тяготиться. Желал ее, но не так как прежде. Пару раз позволил себе остаться дома, чтобы отдохнуть от ее истерик. Встреча после разлуки повергла его в отчаяние – Катриона порвала на нем рубашку, в кровь расцарапала шею. Она была очень сильная, цепкая, злая, как оса. В близости горячая, импульсивная, ненасытная.

О том, чтобы увезти ее с собой, он думать забыл. Мечтал, чтобы ей стало хоть немного лучше. Чтобы она хоть ненадолго вернулась в свое прежнее спокойное состояние.

– Влюбился в сумасшедшую, – сам себя поздравил Бойс, страдая ночью от бессонницы, – вообразил ее нормальной. Каков кретин. Джон был прав – просто похоть, ничего больше. Надо что-то делать. Иначе она убьет меня и закопает в лесу. Надо что-то решать. Я обязательно найду выход…

– Катриона, хватит вертеться. Посиди хотя бы чуток спокойно, – сказал Бойс. Он стоял перед треножником и готовил кисти, протирая их сухой тряпочкой. Художник начал много времени посвящать сеансам живописи. Он не хотел больше обнимать, целовать ее, а длительные прогулки и отдых на ковре из трав всегда оканчивались одним и тем же. Бойс стал искать третьего, чтобы разбавить их с Катрионой дуэт, и остановил выбор на холсте Милле, который в любом случае нужно было дописывать. Катриона активно демонстрировала недовольство. Сидя на поваленном, разъеденным временем и дождями стволе она ерзала, пальцем давила насекомых, ползавших по коре, жевала кончик своей косы.

– Катриона устала.

– Ты пробродила по полю больше часа. Отдохни в тени.

– Устала отдыхать. Хочу в нору. Пойдем в нору, Бойс.

Бойс внутренне поежился. В «нору», как девушка называла землянку в глубине леса, она заманивала его исключительно для плотских утех, в которых была неутомима и изобретательна. Бойс сам не понял, когда и как перестал искать близости с ней, начал избегать ее всеми способами.

– Мы пойдем в нору, – сглотнул он, – но сначала ты должна…

Он не успел докончить. Катриона вдруг вскочила и спряталась за растущее рядом дерево. С пригорка в поле спускалась группа девушек. Катриона услышала их заранее и поспешила скрыться. Она всегда сторонилась людей, а теперь начала их ненавидеть.

Девушки приближались, дружно пели песню, некоторые из них несли корзины с зеленью, другие шли налегке, в свободных развевающихся юбках, блузках, туго натянутых на высоких бюстах. Бойс невольно залюбовался ими – веселые лица, счастливые голоса. Молодые крестьянки узнали его, и он стоял, чувствуя на себе любопытные, кокетливые взгляды.

– Какая встреча! – воскликнула одна из крестьянок, отделяясь от стайки подружек, раскрасневшаяся от ходьбы и кудрявая.

– Джил! – узнал Бойс.

– Надо же! – шутливо округлила глаза девушка, – Вы правильно назвали меня по имени! Вот так чудо. Что еще чудеснее – не собираетесь никуда бежать при виде меня.

– Бежать? С какой стати?

– Помнится, в прошлый раз вы удирали от меня как черт от ладана.

– Ты преувеличиваешь, – Бойс наклонился, сорвал цветок и подал ей. Она подошла ближе, чтобы принять его. – Я не удирал, я спешил домой.

– Ну, тогда прощаю вас, – она похлопала ресницами и вдела цветок в свои пушистые волосы. – К вашему подарку прилагается что-нибудь еще? Хотя бы поцелуй? В первую нашу встречу вы были очень щедры на поцелуи. И на обещания. Исполнения обещаний я, увы, не дождалась.

Она стряхнула с его плеча жучка.

– Джил… – начал Бойс.

Из-за дерева вылетела разъяренная белая кошка и с шипением вцепилась в Джил. Джил попыталась вырваться, но кошка была сильна. Она стегнула жертву когтями по щеке, оставив на коже глубокие царапины, и вереща поволокла жертву к деревьям. Джил заорала в испуге. Подруги завизжали, но ни одна не двинулась с места: им было ясно, белая кошка собралась убивать. Она растерзает любого, кто захочет отбить у нее добычу.

Бойс отодрал от крестьянки Катриону. Джил шарахнулась назад, подобрав юбки, побежала к подругам, которые уже устремились прочь со страшного поля. Катриона выгнулась, будто хотела бросить за ней в погоню, зашипела, закаркала. Бойс перехватил ее поперек туловища.

– Ясно! – отбежав на безопасное расстояние, прокричала с рыданием растрепанная крестьянка, – Вон она какая, ваша новая игрушка! Нормальные девушки вам, богачам, не подходят – подавай лесную зверушку! Что ж, ждите – она выгрызет у вас сердце!

Катриона вместо ответа подняла кулак, в котором был зажат солидный клок курчавых волос, и потрясая им, проревела:

– Мооооооой!

«Конец, – подумал Бойс, сдерживая ее, – Больше это продолжаться не может. Надо заканчивать. Но как, черт возьми»?

Во дворе впопыхах и с ругательствами, как это обычно водится у МакГреев, готовили для выезда карету.

– В церковь ты поедешь с нами, сын, – сказал Бойсу отец, набивая табаком вырезанную из кости трубку и закуривая, – готовься. Разрешаю не доедать кашу, а идти, переодеться во что-нибудь мало-мальски приличное. Измазанный краской жилет, одетый поверх застиранной рубахи, в церкви смотреться не будет. Какого черта ты выперся к завтраку в таком виде? За столом сидит твоя мать, а она дама.

– Это рабочая одежда, папа, – скучно ответил Бойс, скребя ложкой по дну тарелки, – я работаю. С удовольствием посетил бы службу вместе с вами, но предпочту остаться и закончить дело. Поезжайте без меня.

– Иди и собирайся, маляр! Никого не волнуют твои предпочтения! – вспылил отец, – Мазня не поможет твоей языческой душе. Ей поможет церковь! Я намерен вернуть тебя на путь истинный. Ты у нас только и делаешь, что слоняешься по горам и долинам. И один черт знает, чем там занимаешься. Может, поклоняешься дубам? Скоро свадьба, тебе, хочешь – не хочешь, придется приходить в себя.

Бойс раскрыл рот, чтобы поспорить, но перехватил взгляд матери.

«Не перечь, – говорила она глазами, – сегодня не тот день, чтобы пререкаться с ним. Иди и выполняй, что тебе сказано».

Бойс повиновался. На свежий воздух вышел через пятнадцать минут при полном параде. Отец и мать уже сидели в коляске. Грум подвел Бойсу запряженного жеребца. Юноша постукал кнутом по вычищенным до блеска голенищам сапог и запрыгнул в седло. Кортеж тронулся.

До церкви в деревеньке Сильверглейдс по лесистой дороге добирались час, в течение которого Бойс несколько раз был готов завернуть коня и сбежать. На церковную службу соберется вся окрестность, до которой, без сомнения, уже дошли слухи о происшествии с Джилл. Прихожане не осмелятся сказать хоть слово в лицо МакГреям, но шепотки за спиной будут. Ему не хотелось становиться мишенью для пересудов и двусмысленных ухмылок, еще меньше хотелось испытать на себе праведный отцовский гнев.

Небольшая церковь Сильверглейдс была увенчана готической крышей, ее фасад с контрфорсами украшали узкие стрельчатые окна. Над широким входом в форме арки висел каменный крест с клеверинками, на котором был распят Спаситель. Перед входом собралась внушительных размеров толпа. Над толпой витал легкий гомон.

Карета МакГреев подъезжала. По мере ее приближения кучера утягивали с пути коней и мулов, впряженных в повозки, кэбы, бреки. На дворе, стоя парами и группами, фермеры, крестьяне, кое-кто из мелких дворян беседовали, спорили о ценах на солод, хмель и ячмень. Накрахмаленные кумушки в сопровождении сыновей и дочек вплывали в распахнутые настежь двери, где их встречал пресвитер в праздничной ризе.

Отец вылез из кареты и, отвечая на летящие со всех сторон приветствия, под руку повел маму в церковь. Бойс слез с коня, передал поводья кучеру. Да, он чувствовал на себе дотошные взгляды. Поэтому решил войти в церковь последним, перед началом проповеди, когда все рассядутся, а болтать станет не досуг. Простояв на улице почти до самого закрытия дверей, он кивнул служителю, пригласившему его вовнутрь, и пошел к зданию.

Внутри было прохладно, пахло свечным воском, ладаном. Все скамейки были заняты. Скамья МакГреев находилась далеко от входа, у самого амвона, с которого каждое воскресенье на паству изливалась Благая Весть. Бойсу нужно было пройти по проходу почти до алтаря и сесть с краю рядом с родителями. В тишине он сделал шаг, второй, и тут боковым зрением уловил движение у стены. Вокруг зашептались. Он пошел быстрее.

– Бойс! – крикнули слева.

По нефу пронесся ропот. На шум повернулась его мать и мгновенно залилась белизной.

– Бойс!

Он посмотрел туда, где кричали и весь взмок. Сперва в глаза бросилась Анна Монро, которая вскинула руки, но не сумела удержать дочку. Потом Катриона, которая с полоумной улыбкой прорывалась к нему вдоль одного из задних рядов, хватаясь без разбора за плечи, головы, лица сидящих людей. Ее ругали, пытались поймать. Напрасно.

«Анна нарочно притащила ее в церковь!» – в злом испуге подумал он. – «Чтобы уничтожить меня»!

– Мой пришел!

Подскочив, она закинула руки ему на шею и потянулась губами, требуя поцелуя, как всегда делала при встрече. На ситуацию вокруг них ей было плевать, она вообще ничего, кроме него, не замечала. Он ослеп, оглох от бешеных ударов сердца в ушах. Схватил ее за запястья и попытался оторвать от себя. Катриона впилась в него ногтями.

– Катриона хочет!

Кто-то ахнул, кто-то по-дурацки хохотнул. Оттянув голову от ее рук, Бойс оглянулся на мать. Она уже стояла, зажимая ладонью рот. Рядом отец, с бордовым от ярости лицом обеими руками оперся на спинку скамьи, весь подался вперед и смотрит. Все смотрят.

Бойс начал бороться с виснущей на нем девушкой. У него ничего не выходило. Катриона обвилась змей, душила его. За дочерью спешила Анна.

– Заберите ее! – выкрикнул он сквозь стиснутые зубы.

– Дочка, иди ко мне! – Анна взяла дочь за локоть. Катриона брыкнулась, лягнула мать ногой. – Она не слушается меня!

– Сделайте хоть что-нибудь! Это же ваше сумасшедшее отродье!

Анна поменялась в лице, словно тоже обезумела.

– Уже не мое. У нее новый хозяин.

Бойс громко выматерился, вызвав новую волну гула, скрутил сумасшедшей руки, не жалея сил, толкнул ее. Катриона упала в проход, стукнулась головой об пол, жалобно заскулила. Ее юбка задралась до самых бедер. Бойс попятился к выходу, глядя, как она перебирает ногами, силясь встать, и не может. Ему показалось, что волосы у него на загривке поднимаются дыбом.

– Боооооойс….

– Доченька, – жалко заплакала Анна, рядом оседая на пол.

Катриона поползла к Бойсу. Она смотрела сквозь слезы, недоуменно и преданно. Трясущийся, потный от палящего позора, Бойс отпихнул ее ногой и побежал прочь из церкви.

– Ублюдок! Выкидыш!

Элеонора отвернулась, закрыла уши. Зеркало, в которое врезался брошенный мужем стул, разлетелось в пыль. От стула тоже мало что осталось.

– Кого мы родили, Элеонора?! – с болью заорал на нее Рэйналд. – Монстра? Кто есть наш с тобой сын?

Она стояла, выпрямившись, не отвечала, не вытирала струящиеся по щекам слезы.

Рэйналд схватил кочергу и стал крушить ей все, что подворачивалось под руку – ценную мебель, клавесин, посуду в шкафах. От одного особенно мощного удара кочерга согнулась. Бросив ее, муж сорвал со стен картины, нарисованные сыном, скидал их в растопленный камин вместе с рамами. Казни подверглась и картина кисти легендарного итальянского живописца, стоившая целое состояние. Элеонора не сказала ничего. Пестрые холсты в топке пожирало яркое пламя.

– Ты виновата во всем! – напустился он на нее, – Говорила, прослежу, и не сделала ничего! Ты понимаешь, в какой позор ты ввергла меня, Элеонора?! Я тебе слепо доверял, позволил воспитывать сына по твоим правилам! Что я имею в итоге? Маньяка, который надругался над сумасшедшей, причем сделал это так, чтобы узнали все! Все, до самого паршивого бродяги, теперь будут тыкать в МакГрея пальцем!!! Клянусь, если найду его, паскуднику не жить!

Он снова заметался. Выскочил из гостиной, помчался в оружейную комнату. Элеонора побежала за ним. Сорвав со стены страшный двуручный меч, клеймор – наследие воинственных предков – муж изрубил им чучело медведя, стоявшее тут же на задних лапах и имевшее в себе два человеческих роста.

Расправившись с медведем, Рэйналд вогнал меч между плитами пола, вырвав из камня жалобный стон, приблизился к жене, взял в шершавые ладони ее заплаканное лицо.

– Родная моя, – сказал он нежно, – Я тебя очень люблю. Больше жизни. Но если завтра, когда проснусь, увижу в своем доме тебя или малолетнего поганца, нашего сына, поступлю с вами так же, как с этим медведем. Убирайтесь оба с глаз моих, хотя бы до дня свадьбы.

Скрепив данное обещание поцелуем в губы, Рэйналд вышел. Его шаги затихли у дверей супружеской спальни. Элеонора вышла следом и растворилась в сумраке коридоров.

Она возникла перед Бойсом, который в полной темноте сидел на кровати своей потайной спальни в северном крыле, и раскачивался взад-вперед, зажав пальцами косматую голову.

– Почему ты не сказал мне ничего? – спросила мать. От нее веяло холодом.

– Мама, прости, – выдавил он, поднимая на нее мутный, пьяный взгляд, – Я не знал, что сказать. Как объяснить. Прости.

– Поздно просить прощения, – мама нахмурилась, становясь старее, – Ты меня прости, что позволила оступиться… Собирайся, Лайонел, ночью мы выезжаем. Нам надо убраться из дома, пока отец спит.

Они ехали в карете с наглухо задрапированными окнами. Бойс, сидя напротив матери, всю дорогу вглядывался в ее спокойную темную фигуру, пытался разглядеть лицо и не мог. Она была часами неподвижна, будто бы умерла. От страха ему казалось, она не дышит. Бойс пугливо коснулся ее руки, затянутой в перчатку из тонкого бархата – пальцы дрогнули.

– Я не сплю, сынок, – сказала Элеонора, – раздерни шторы.

На улице, оказывается, рассвело. В карету проник слабый свет вперемешку с сырой прохладой. Наконец-то он видел ее лицо.

Глаза Элеоноры, обведенные темными кругами, скользнули по Бойсу и безучастно остановились на блокноте, что лежал у него на коленях. Мама не говорила ничего.

– Это мои рисунки, мама, – решился заговорить Бойс, – хочешь посмотреть?

Он бережно передал ей блокнот.

Она стала медленно переворачивать листы, изучать их один за другим и вдруг спросила:

– Что это?

– Мои работы, – не понял Бойс, – тебе не понравилось?

– Я в твоем таланте никогда не сомневалась. Поэтому и отстаивала тебя перед отцом, отвоевывала для тебя право заниматься живописью едва ли ценой собственной крови и пота… Сейчас я о другом говорю. Что это? Посмотри сам.

Он взял у нее блокнот. Стал листать. Почти везде была нарисована одна Катриона, с дня их знакомства, того времени, когда рядом еще был Джон Милле, и позже, с момента ссоры и до позавчерашней пятницы, в которую была сделана с девушки последняя зарисовка.

Видя, что сын не понимает смысл ее вопроса, Элеонора заговорила:

– Она настолько ослепила тебя, что ты не видишь явного, Лайонел. Посмотри еще раз. Посмотри внимательно. Смотри до тех пор, пока не начнешь замечать, как меняется ангел, как плавно он превращается в демона. На первой странице нарисована совсем не та девушка, что на последней.

Он увидел. Быстро перелистал блокнот еще раз. Хмурые брови, остановившийся взгляд, мстительно поджатые губы, в лице пустота и злость. Это стало твориться с ней уже давно, а он, олух, не замечал ничего.

– Видишь теперь, – определила по его изменившемуся лицу мать. – Кем ты вообразил себе эту девушку, что решился на близкие с ней отношения? Светловолосой ундиной, встретившейся тебе в сумеречном лесу у ручья? Ты разве не знал, не слышал из сказок, что духи коварны? Они обернутся ночным кошмаром и отомстят тому, кто посмел нанести им вред!

– Мама, я любил ее, клянусь тебе. Ты не должна думать, будто это была минутная похоть, – дрожащей рукой Бойс достал из нагрудного кармана платок и кое-как утерся им, – Я был уверен, что люблю.

– Не соглашусь с тобой. Ты не знаешь, что такое любовь, сын, не знаешь, как она возникает. Что тебе известно о неведомых вещах? Нельзя влюбиться в дерево, в птицу, морскую волну. Ими мы можем любоваться, но не любить. Любовь – это когда двое суть одно, общие мысли, общие цели, общая жизнь. Поддержала бы тебя твоя Катриона, когда ты попал в затруднение, помогла бы подняться, если бы упал? Нет. Она бы не смогла даже просто накормить тебя. Посему ты ее не любил. Ты хотел ее. Ее, лесную птаху, мотылька-однодневку.

– Я ее погубил. – Бойс закрыл блокнот и бросил его на сиденье рядом. – Себя погубил и вас. Я один виноват во всем. Я был не прав… А Милле, он прав тысячу, сотни тысяч раз. Видимо, я ущербный, мама. Бог дал мне талант, но забрал другое, более ценное – разум, самоконтроль. Увидев ее, я пошел по краю обрыва. Знал, что опасно, что нужно уйти от него подальше, убежать, сломя голову. Но вместо этого прыгнул вниз, и вас увлек за собой. Мне наплевать на себя, мама… Другое меня убивает…

Он всхлипнул и откинулся вглубь кареты.

– Другое. Честь семьи запятнана. Ваши с отцом имена начнут поминать всуе. Будут говорить, перемалывать кости и так, и эдак. Про тебя будут говорить, мама… Шептаться за спиной, когда ты идешь в церковь, станут косо смотреть, ругать по-тихому, зато что родила негодяя. Как бы я хотел, чтобы весь позор лег полностью на меня одного, а на тебя не попало ни капли…

– Я переживу позор, сын, – сказала мать, опуская на окно шторы и снова погружаясь во мрак. Впервые в жизни она не утешала его, не уговаривала взбодриться. Не замечала текущих по его щекам слез. – Здесь другое. Ты обидел сумасшедшую, создание, находящееся под защитой Господа, а значит, замахнулся и на него самого. Если он решил ответить тебе только позором – что ж, возблагодарим его за милость и великодушие. Если же нет, нам следует приготовиться к худшему.

Глава 16.

Нью-Йорк, США, XXI век.

Выйдя из галереи на темную, мокрую улицу, Кэт поймала под фонарем такси и продиктовала водителю адрес, по которому располагался недостроенный бар Джерарда Карвера.

– Простите, вы не против ехать быстрее? – она бросила взгляд на часы. Кэт закончила работу позже, чем планировала. Она опаздывала. – Я доплачу за спешку.

Таксист равнодушно кивнул и свернул с освещенной магистрали на крохотную боковую улочку. В сети полупустых переулков всегда можно отыскать короткий путь при условии, что ты хорошо знаешь топонимику города. Нужным знанием таксист обладал. Он уверенно сворачивал то направо, то налево, избегая шоссе с их пробками, и Кэт скоро расслабилась, начала узнавать места и любоваться ими.

За последнюю неделю она тоже поднаторела в знании Нью-Йоркских улиц. Они с Джерри прогулки, пешком они обошли весь Манхэттен. Благо, времени на походы хватало – Кэт почти не работала.

Все началось с того, что Моисей Герцевич объелся мороженым и заболел.

– Кэт, – Артур, к которому Кэт зашла в кабинет по вызову, сдержал зевок. Она едва не последовала его примеру, – ну что ты бродишь по холлам, как неприкаянный дух? Смотреть жалко.

– В мастерской я переделала все, что можно, мистер Мэлоун. Больше делать нечего, мне скучно, вот я и брожу.

– Правильно, Мозес Гершт заболел. Косвенно, по твоей вине. Старый ловелас захотел сделать девочке приятное, угостить ведерком мороженого, но ангину подхватил именно он, а не девочка. В нашем старичке больше от сладкоежки, чем от ловеласа, а, Кэт?

– Вы звонили ему, Артур?

– С ним все хорошо, но он капризничает. Это всегда начинается, стоит ему чуть-чуть вылететь из графика. Не знаю, когда теперь он вернется.

– И что мне делать?

– Иди домой, Кэт. Возьми тайм-аут на недельку. Что смотришь недоверчиво? Я серьезно. Кругом и шагом марш домой!