Читать книгу: «Чёрная луна», страница 2
Младший помощник, выходя встречать Сергея, запнулся за край отошедшего от пола линолеума и чуть не упал.
– Обычно это место у нас коврик прикрывает. Как раз, чтоб ногами не зацепляться. Правда, не знаю, куда он сейчас делся, – промямлила Лиза.
Лакированные шкафы цвета вчерашней заварки не закрывались до конца, но не потому что ломились от одежды, а оттого что та валялась комом на полках. На комоде стоял громоздкий музыкальный центр и видик с кассетами родом из девяностых. И еще парочка полок с книгами, которые не трогали, судя по слою пыли, в отличие от хрусталя, столько же лет, сколько бабулю в гробу. Чужаком из будущего на их фоне смотрелся современный тонкий телевизор на стене размером с окно. Само окно было пластиковым, но завешано шторами того же цвета, что и видавшие виды обои.
Последние несколько лет у Лизы не было сил ни на уборку – она наводила чистоту только перед приходом гостей, ни на то, чтобы вымыть голову – она вспоминала об этом, лишь собираясь на улицу. Иногда даже почистить зубы сил не находилось. И вовсе не из-за лени – просто почти всю энергию забирали слезы. Ее сжирала черная дыра внутри. Большую часть времени она лежала и молча плакала. Определить причину нахлынувших слез никак не удавалось. Хоть бы мозг нашел какую-то зацепку!
«Кто тебя обидел, Лиза? Чего тебе хочется, Лиза? Почему ты плачешь?» – вела она внутренний диалог.
«Я не знаю. Меня одолевает «слезный ступор» – так она определяла свой припадок. И добавляла про себя: «Как жаль, что, спрыгнув с третьего этажа, не получится разбиться насмерть! Только покалечусь».
С детьми Лиза не играла, но все же заботилась о них. Следила за тем, чтобы они не болели, были вовремя накормлены и нормально одеты. Чтобы соседи и воспитатели в садике могли сказать про нее: «приличная женщина и хорошая мать».
В моменты прилива энергии, которые отдаленно напоминали вдохновение, она бралась за швейную машинку и тогда квартира оживала. Стук механизма напоминал биение здорового сердца, словно бегун мчался к своей цели. И этот звук ненадолго придавал бодрости тому потухшему существу, звавшемуся Лизой. Но чаще она садилась за рабочий стол из чувства ответственности за детей – чтобы сшить заказанные наряды и немного заработать. Особенно плодотворными днями были праздники. Так, перед новым годом квартиру заваливали голубые и красные ткани, мишура и блестяшки. А летом – перед выпускными – на глаза попадалось все что угодно – от нежных пастельных оттенков, которые подчеркивали непорочность вчерашних школьниц, до ярких леопардовых, выпячивавших их готовность к взрослой жизни.
Лиза никогда не осуждала ни один из выборов девочек, а лишь подмечала особенности фигуры, разрезы глаз и длину волос, предлагая фактуры тканей и модели, которые бы отражали их внутренний мир. Скользкий атлас или шероховатый хлопок, прохлада или тепло, призыв или защита. Единственное, чего еще не потеряла Лиза – это профессиональный нюх на ощущение, которое ткань транслирует через кожу внутрь хозяйки, а та выплескивает его обратно наружу через взгляд и некий невидимый женский вайб. Однако, судя по тому, что машинка была запечатана и стояла в углу, к ней давно не прикасались.
Младший сотрудник, прежде чем надеть обувь, несколько раз провел рукой по носкам, чтобы стряхнуть налипшие крошки. Сергей окинул взглядом прихожую, подождал помощника, и оба ушли напряженные. Лиза скинула плащ, заношенные старые ботильоны со сбитыми острыми носами на шпильке без одной набойки и первым делом заглянула в детскую. На кроватке спал ее любимый младший сын Миша. Женщина прокралась на кухню, достала спрятанную под раковиной за мусорным ведром банку пива, довольно плюхнулась на стул и включила телевизор. Шли утренние новости: «…мать-одиночка вынуждена оставить ребенка на улице, ведь спустить коляску вниз по крутой лестнице, ведущей в подвальный магазин, она не смогла. Владельцы не удосужились установить пандусы» – с упреком закончил репортаж журналист, стоя в ночи под светящейся вывеской «род» – остальные буквы из слова «Продукты» либо отсутствовали, либо не горели. Лиза удивилась – как удачно репортер упомянул про лестницу, но совершенно зря наврал, что она мать-одиночка. Под тихий шум телевизора она и заснула.
Сквозь сон и тихий шум телевизора через какое-то время она услышала поворот ключа в замочной скважине – с ночной смены в МЧС домой вернулся Андрей – второй муж Лизы.
Глава вторая. Мёртвый месяц
«Самое обидное, – думал ветер, скучая по прежним временам, – то, что для веселья люди оставили всего несколько мраморных гробов и крестов у стены бывшей монашеской трапезни вместо целого некрополя». В пространстве между ними и приходилось ловить кайф. Новых могил с тех времен, как почти век назад разорили прежние, не прибавилось. Но ветру были по нутру холодные каменные бело-серые ящики с зеленым мхом и слизью от грибка, который нарастило сверху время, тень и влажность. Солнце почти не светило на эту часть некрополя, поэтому даже летом в жару здесь всегда было сыро. Там хотя бы можно задувать. Не с задором, конечно, как раньше, а скорее с отчаянием. Не развлечение, а так – мертвому припарка.
Зато на этом месте теперь другая громадина. В ее глубине звучат детские песни – они впечатываются в гранит и утопают во мгле. Дворец культуры, который должен был стать символом жизни, больше напоминал неказистую здоровенную надгробную плиту. Здесь с помощью творчества невинных активно делают вид, что новая эра восторжествовала и тысячелетний страх перед мертвостью пропал. Однако, он просыпается, когда повзрослев, детки узнают где их учили топать ножкой в ритм музыке. Люди, правда, по привычке быстро зашторивают возродившийся ужас внутри себя, чтобы спокойно жить дальше. Что поделать…
Трапезня – единственная постройка из всего церковного городка, которой удалось сохранить облик законченного здания от взрывов большевистских снарядов. И хотя там не совершалось богослужений, даже сейчас ее внешний вид во многих отдавался отголоском благоговейного ужаса, на котором держится вся готическая архитектура. Она напоминала огромный кирпичный корабль, затонувший лет триста назад. Но почему-то вода не приняла его и отрыгнула наружу. На земле новая идеология эксплуатировала ее утробы, как только было возможно, обустраивая внутри заводские цеха и склады. А когда время наконец встало на горло советскому режиму и приказало ему сдохнуть, к трапезне начали проявлять заботу – ее обставили строительными лесами с одной стороны, подсветили с другой, оформили по документам как культурное наследие и оставили в покое. На большее духа пока не хватало. Смотреть на нее, думать о планах восстановления и прикасаться к руинам, пережившим ад, было больно и страшно всем – начиная с городских властей и заканчивая простыми рабочими и прогуливающимися в округе зеваками. Новому поколению проще было построить новый храм в другом месте, чем восстанавливать хранящие дикую силу развалины.
Больно и страшно было от того, что здесь – возможно, в самом намоленном месте города, – человечество в лице монахов сотни лет очищало себя от внутреннего демона. Но тщетно. В результате он проявил всю свою силу в действиях новоиспеченных большевиков. На месте храмов пытались что-то производить – безуспешно, завод не выдержал конкуренции с вечным и вскоре канул в лету.
Восемь тысяч рабочих, довольных тем, что они послушно выполнили приказ свыше, разгребали кирпичики от взорванного монастыря, его стен, часовни, церквей и башен.
Когда они разоряли некрополь и доставали полуразложившиеся тела некогда знати, то не гнушались снимать с гнилых костей хорошие сапоги или золотые перстни. Но не жажда наживы двигала вчерашними крепостными, а злость от несправедливого вечного угнетения, желание мести и справедливости. Ярость вытравила чувство святого в каждом из них. Они дорвались не до богатств, а до власти, до возможности если не совершить возмездие, то хотя бы возместить себе ущерб. Бедные люди ловили шанс отыграться на останках и превратить все еще сущее мертвое в абсолютное ничто.
Опустошая очередную могилу и свергая с плиты тяжелый крест, они надевали его на себя и освобождали свою душу от бога. Сквозь их глаза в гробы заглядывал дьявол. Он вселялся в клетки тех, кто переложил с себя личную ответственность за беспредел в некоем общем деле. Посредством жадных рук, шарящих по трупам богатых мертвецов, ног, которые сдерживали праведный страх и не давали все бросить и убежать, – в землю просочилось зло. Оно отделилось от тех, кто принимал участие в уничтожении древнего кладбища, и каждый щедро оставил семена своего порока. Люди рассчитывали на то, что их имена никогда никому не станут известны, а значит, злодеяния будто бы и не было. История так и сделала, подарив человечеству новые ощущения – вседозволенность и отсутствие святости.
По народным поверьям считалось, что мертвеца обязательно нужно придавить каменной плитой, якобы для того, чтобы он не мог восстать и кошмарить округу. Однако, кто бы знал, что ее отсутствие не только не оживляет усопших, а наоборот – распространяет смерть. Этот дьявольский обряд, который по незнанию совершали большевики, превращает людей в бесчувственных живых мертвецов или в мертвые души, если угодно.
Здоровая душа, какой бы алчностью или другим пороком она не была охвачена, в самой глубине всегда осознает вину, хотя внешне может этого и не показывать. Чтобы не чувствовать раскаяния за расхищение некрополя, на свое живое сердце рабочий словно накидывал паутину. Этой черной вуалью он пытался зашторить от собственного внутреннего взора ощущение греха, притворяясь, что не чувствует стыда за свои мерзкие поступки.
Среди них был и прадед Лизы. О своем участии в богохульстве он никогда никому не рассказывал, в отличие от дружков, которые творили зло с полной уверенностью в своей безнаказанности. Да еще гордились, что внесли лепту в борьбу с церковным мракобесием! А набожный в прошлом Лизин прадед-крестьянин сомневался и потому замял этот эпизод из своей жизни. То, что осталось спрятанным за черным занавесом, передалось с его семенем Лизиной бабке, которая с возрастом совершенно не понимала, почему иногда на нее накатывают приступы беспричинного стыда.
По наследству перешел и стянутый с пальца покоящегося в гробу известного поэта шикарный перстень. Прадед подарил его своей новой возлюбленной. А та передала совей дочери – Лизиной бабке. В конце концов кольцо мертвеца оказалось у ничего не подозревающей Лизы.
