Читать книгу: «По колее «Особого пути». Цивилизационный процесс и модернизация в России», страница 5

Московское наследие в реформах 90-х

В конце 20 века Россия получила шанс повторить попытку европейской модернизации и осуществить ее более успешно, чем это происходило на рубеже 19-го и 20-го веков.

Причины, по которым этого не произошло, многократно обсуждались в публицистике и научной литературе. Остановимся только на тех из них, которые связаны с рудиментами московского наследия в российском социуме. А таких рудиментов в «русской реформе» было не меньше, чем за 70 лет до нее в «русской революции».

Самые главные из них – пренебрежение правом и справедливостью, весьма органично сочетающиеся с моделью «сильная власть – слабое общество» и возникающей на ее основе сверхконцентрации власти и собственности.

Несправедливость реформ 90-х является фактором, на который в качестве главного указывают даже либерально настроенные западные эксперты.

«На момент перехода еще были надежды на то, что Россия перейдет в высококвалифицированную и высокодоходную экономику с сильными программами социальной защиты, унаследованными со времен Советского Союза. Это почти пародия на то, что произошло на деле. С самого начала были предприняты усилия по справедливому распределению государственных активов: большая часть жилищного фонда была передана резидентам, а акции „Газпрома“ были выделены гражданам России. Но другие активы в богатых ресурсами компаниях попали к избранным немногим, и последующие события в стране, славящейся слабыми институтами, усилили важность политических связей, а не предпринимательских талантов»⁶³.

В этом анализе экспертов швейцарского банка уловлена суть радикальных реформ: соображения справедливости играли какую-то роль лишь в самом начале приватизации и были исключением из правила, а состояло оно в том, что принципы справедливости при ее проведении полностью игнорировались.

Как известно, одним из результатов такого подхода стало именно это – сверхконцентрация национальных богатств в руках олигархической элиты, которая взяла под контроль государственную власть.

«Обращение к показателям концентрации богатства (доли совокупного богатства, находящегося в собственности у 1%, 5% и 10% богатейших жителей стран) еще в большей степени позиционирует Россию как страну с чрезмерным неравенством. Так, в собственности 10% богатейших жителей России находятся, по оценкам аналитиков, 77% совокупного богатства страны. По этому показателю Россия уступает только Таиланду и Швеции (79% и 78%). По показателю концентрации у 5% и 1% богатейших Россия выходит на 2-е место (71% и 56%), уступая только лишь Таиланду, различия с которым колеблются в пределах статистической погрешности. Таким образом, Россия является одним из двух бесспорных лидеров по неравенству, опережая даже такие страны, как США, ЮАР, Китай»⁶⁴.

В связи с присутствием Швеции в этом перечне стоит напомнить, что в этой стране сверхконцентрация собственности уравновешивается одной из самых справедливых в мире системой выравнивания доходов через налоги. Естественно, что подобных противовесов нет смысла искать в России с ее плоской шкалой подоходного налога в 13%.

Сложившаяся в результате такой политики структура распределения богатств и национального дохода гораздо ближе к той картине, которая имела место в период Петербургской империи и была в некотором роде шагом назад по сравнению с советским периодом.

Пренебрежение правом описывалось выше как одна из важнейших составляющих наследия Московской цивилизации. При распределении национальных богатств в ходе приватизации команда реформаторов в конце 20-го века руководствовалась не законом и правом, которые было необходимо выстраивать с нуля, а своими идеологическими представлениями, нахватанными из западных источников столь же поверхностно и противоречиво, как это делалось интеллигентами-нигилистами за 100 лет до нее – в конце 19-го.

Иными словами, при проведении реформ идеологическая убежденность (то, что выше было названо ПРАВДОЙ) имела безусловный и безоговорочный приоритет перед принципом правления права, что являлось ярко выраженной линией преемственности от Московии 16—17 веков к новой России конца 20 – начала 21 века.

По этой причине приватизация проводилась не по закону, а по Указу президента. И это еще один «привет» от Московии, заключающийся в том, что закон должен получать одобрение парламента, а указ утверждается Президентом единолично.

Псевдолиберальная идеология – ПРАВДА – реформаторов толкнула их к возвращению традиционного для московской элиты пренебрежения справедливостью и тем самым привела к отказу от возрожденной в СССР восточной традиции уравнительной справедливости (киттум). В то же время в силу русской традиции пренебрежения правом не было сделано ничего, чтобы при этом еще и создать основы современного правового государства, установить правление права и тем самым обеспечить в обществе справедливость на принципах, заимствованных с Запада.

Тем самым достаточно легко и быстро была открыта «зеленая улица» традициям частной эксплуатации, которые, как было показано выше, являются одним из неизбежных«продуктов» Московской цивилизации. В современных условиях эта традиция, разумеется, не может возродиться механически в виде буквального повторения крепостного права. Она трансформировалась в качестве олигархического государства, перераспределяющего национальный доход России от большей части ее населения в пользу чиновничьей и бизнес-элиты. По структуре распределения ВВП подобная система гораздо больше напоминает помещичью Россию московского и петербургского периода, нежели времена СССР.

Полное пренебрежение справедливостью, продемонстрированное реформаторами, равно как и созданный ими демонстративно несправедливый «общественный строй», – все это повлекло за собой крайне важные последствия цивилизационного порядка. Российский социум отвернулся от очередного в его истории проекта европейской модернизации слишком быстро для того, чтобы этот проект принес ощутимые позитивные плоды и получил закрепление на ценностном и институциональном уровне.

При Путине в России продолжилась и фактически завершилась реализация совершенно другого проекта государственности, который не мог бы осуществиться без опоры на то, что в данном докладе именуется «московским наследием».

Постмосковия как Российская модель экстрактивного государства

Происхождение экстрактивного государства во второй половине XVIII и в конце XX века имеет общие корни, поскольку речь идет о «колее» одного и того же цивилизационного процесса. В период Московии (конец 15 – начала 18 в.) и Советской власти (Новой Московии) происходит концентрация национальных ресурсов в руках государства, мобилизующего социум на решение задач выживания и/ или развития. В это время все ресурсы, включая самый важный – земля, находятся в формальной собственности у государства, что необходимо для более эффективной мобилизации. Но после того как она заканчивается, наступает период застоя, по ходу которого правящая элита использует институты мобилизации в интересах своего обогащения. В определенный момент происходит формальный переход значительной части национальных ресурсов в руки правящей элиты.

В 18 веке такими официальными решениями стали «Манифест о вольности дворянства» и «Жалованная грамота», а в конце 20-го – приватизация.

Такой же выбор сделала российская политическая элита в 90-е годы. Прежде всего, по «экстрактивному» сценарию прошла приватизация государственных активов. Все «инклюзивные» методики приватизации, применявшиеся, например, в странах Восточной Европы и содействовавшие распределению ресурсов среди максимально большой части населения, были отвергнуты либо подверглись издевательской имитации, как история с ваучерами.

Задаваясь вопросом о том, как происходит выбор между экстрактивным и инклюзивным путем развития, Асемоглу и Робинсон отвечают на него достаточно ясно. Выбор делает политическая элита. Экстрактивная модель берется элитой на вооружение потому, что при ее помощи можно сохранить и/или приумножить власть и богатство, а инклюзивная представляет угрозу и тому, и другому.

Екатерина II отдала поместья в абсолютную собственность дворянам потому, что нуждалась в консолидированной поддержке данного сословия после Пугачевского бунта. Вопрос стоял не только о стабильности монархии, но и ее собственной власти.

Воля к власти и богатству является не только причиной создания сверхэксплуататорского государства, но и препятствует последовательности «инклюзивных» реформ в рамках европейской модернизации. Александр II, как известно, не решился сделать логичный после реформ 60-х годов шаг перехода к конституционной монархии, так как это привело бы к резкому сокращению объема его властных полномочий.

Проводя залоговые аукционы, «реформаторы» 90-х думали, прежде всего, о сохранении своих властных позиций, которое было возможно только при условии победы Бориса Ельцина на выборах 1996 года, а она, в свою очередь, была недостижимой без финансовой поддержки «победителей» этих аукционов.

Приватизация в рамках Российского цивилизационного процесса несет в себе такой же цивилизационный отпечаток, как и революция. Это не продажа государственной собственности в частные руки, а тотальное перераспределение ресурсов, находящихся в руках государства, с целью закрепления возможно большей их доли за той правящей группой, тем классом, который продолжает удерживать рычаги мобилизации. Речь при этом идет о перераспределении не менее радикальном, чем то, которое производили большевики в ходе экспроприации экспроприаторов, только в 90-х, в отличие от 20-х – 30-х, речь шла о «национализации наоборот», по уровню своего радикализма не менее большевистской.

Возникающее вследствие этого резкое имущественное и социальное расслоение в социуме не является результатом игры рыночных сил. Это рукотворное неравенство, которое неизбежно вследствие административного распределения государственных владений между различными группами населения.

Таким путем в России создается экстрактивное государство, которое условно можно назвать Постмосковией. Подобное название, подчеркивающее тесную связь со стародавним «общественным строем», вполне уместно по той причине, что от этого строя наследуются основные параметры: сверхконцентрация власти, модель «сильная власть – слабое общество», верховенство правды над правом, бесправие большинства населения и т. д. Новое в Постмосковии – то, что уровень государственной мобилизации сильно падает, а интенсивность частной эксплуатации, напротив, растет. Особенностью такого государства является неравенство прав собственности. Сила этих прав убывает с продвижением от вершины социальной иерархии социума к основанию ее пирамиды.

Путин пришел к власти как раз в тот момент, когда Новая Постмосковия набирала обороты под прикрытием либеральных демократических лозунгов, которые не имели ничего общего с основным деянием «реформаторов», которые бросили главные ресурсы страны на формирование нового класса эксплуататоров, создав тем самым экстрактивное государство, помогающее «одной части населения извлекать для себя выгоду за счет другой». Если некоторые «инклюзивные» реформы и проводились в 90-е годы, то все они были жирно перечеркнуты одной «экстрактивной» контрреформой, которой являлась приватизация.

Те, кто выиграл от «экстрактивной» приватизации, после этого, естественно, предприняли все возможное для того, чтобы сохранить свои преимущества, а для этого понадобилось выстраивать все новые и новые «выжимательные» механизмы в государственном управлении и «извлекательные» институты в регулировании экономики.

Однако к концу 90-х годов эта модель еще не была оформлена окончательно. Она раздиралась противоречиями между конкурирующими группировками, изобиловала внутренними конфликтами и носила весьма нестабильный характер. Миссия Путина заключалась как раз в том, чтобы ее стабилизировать и укрепить.

Who is Mr.Putin?

Роль правителя в истории России определяется тем, какую из трех возможных миссий он для себя выбирает:

• московская мобилизация: попытка организовать мобилизацию социума на решение задач выживания и/или развития без пересмотра московской модели (князь Владимир, Иван III, Иван IV, Петр I, Ленин, Сталин, Хрущев);

• европейская модернизация: попытка трансфера от Московской к Европейской модели (Александр II, Керенский, Ельцин);

• московская стагнация: попытка сохранить московскую модель, не прибегая ни к методам мобилизации, ни к попыткам европейской модернизации, приводящее к созданию эксплуататорскогo (экстрактивного) государства (от Анны Иоанновны до Николая I, Александр III, Николай II, Брежнев).

Очевидно, что миссия нынешнего России вполне органично вписывается в эту последнюю модель. В то же время в довольно длинном ряду правителей – приверженцев данной модели – наблюдается известная вариативность, связанная с их идеологическими представлениями.

Так, например, Екатерина II была достаточно противоречивым монархом, так как укрепляла самодержавие и крепостничество, усиливала господство дворян над крестьянами, исповедуя при этом идеи французского Просвещения. Подобных же «прогрессивных» взглядов придерживался и Александр I, ничего в общественном и государственном устройстве не изменивший. Наиболее последовательной и цельной фигурой в этом ряду выступает Николай I, чьи взгляды ни в чем не противоречили той системе, которую он защищал и возглавлял.

Когда Путин пришел к власти, он был весьма далек от подобной цельности. Декларируемая им идеология весьма существенно расходилась с конкретной политикой. Последняя заключалась в консолидации экстрактивной системы. Происходил внутриэлитный передел собственности, крайне необходимый для стабилизации и укрепления едва оперившейся модели. Бенефициары приватизационного дележа были поставлены перед выбором: присягнуть на лояльность Путину либо лишиться своих позиций в процессе «извлечения и выжимания». Одновременно к данному процессу подключались новые «извлекатели и выжиматели» из ближайшего окружения Путина и контролируемых им силовиков. Исключительно важным для укрепления «постмосковской» системы было восстановление одного из мощных «мобилизаторов» советской эпохи – пропагандистского телевидения, находящегося под полным контролем центральной власти.

На фоне интенсивного экстрактивного строительства на институциональном уровне по инерции продолжались некоторые попытки модернизация европейского типа на институциональном уровне. В частности, был принят Земельный Кодекс, шла работа над судебной реформой, укреплением института местного самоуправления, пенсионной реформой (в части создания накопительной пенсии) и по ряду других направлений.

На уровне идеологии подобная инерция тоже давала о себе знать. В 2004 году Путин на встрече со своими доверенными лицами использовал «европейскую» риторику, заявив, что национальной идеей России является конкурентоспособность: «Человек должен быть конкурентоспособным, город, деревня, отрасль производства и вся страна. Вот это и есть наша основная национальная идея сегодня»⁶⁵.

Второй этап правления Путина – застойный – знаменует собой стабилизацию экстрактивной системы. В экономике ей в немалой степени содействовал небывалый рост цен на энергоносители. В институциональной сфере на этой стадии произошел отказ практически от любых модернизационных реформ. В законодательстве начался постепенный поворот к постепенному сворачиванию «инклюзивных» норм и процедур с одновременным расширением «экстрактивных» возможностей. Это выразилось в ужесточении законов о СМИ, митингах и демонстрациях, политических партиях, некоммерческих объединениях. На уровне идеологии – не без влияния первого украинского Майдана, в котором экстрактивное государство увидело прямую угрозу своим институтам – президент отказался от какой бы то ни было европейской и либеральной риторики. Вместо этого формулировались понятия «суверенной» или «управляемой» демократии, столь же невнятные, как «реальный» и «развитой» социализм при Брежневе. Однако слово «демократия» в этих понятиях еще продолжало играть роль некоего «мостика» к предшествующему модернизационному тренду.

Национальная идея в этот период формулировалась достаточно невнятно и политически нейтрально. В 2011 году в интервью журналу VIP-Premier Путин назвал национальной идеей «сбережение народа», процитировав Александра Солженицына⁶⁶.

Точкой отсчета третьего этапа следует считать начало 2012 года. Массовые протесты в связи с фальсификациями выборов в Госдуму были погашены усилением репрессий (Болотное дело). Вторым ключевым событием данного этапа следует считать аннексию Крыма в 2014 году. Эту стадию эволюции путинского режима можно назвать «контрреформаторской».

После этих событий произошло то, что в российской публицистике и политологии того времени было названо «консервативным поворотом»: идеологическая расплывчивость и противоречивость сменилась последовательностью отрицания европейского пути развития и всего того, что с ним связано.

Позитивная часть этой «новой» идеологии была сконцентрирована в понятии «патриотизм». Летом 2015 года Путин сказал, что патриотизм – это «священный долг россиян», а в октябре назвал его «нравственным ориентиром» для подростков⁶⁷.

Окончательно этот идеологический акцент был сформулирован в феврале 2016 года: «У нас нет никакой и не может быть никакой другой объединяющей идеи, кроме патриотизма. Это и есть национальная идея»⁶⁸.

Данная формулировка отличается от всех предыдущих целым рядом важных особенностей:

• она не содержит никаких «мостиков» к европейской модернизации (каковыми раньше были конкурентоспособность и демократия);

• в ней нет прежней расплывчатости и неопределенности;

• она сформулирована категорически как единственно возможная истина.

Именно в этом контексте следует понимать и заявление в мае 2020 года о том, что Россия является «отдельной» цивилизацией. Под это понятие в нашей истории попадает только два периода: классическое Московское царство 15— 17 веков и его реинкарнация в виде советского государства 20 века. Именно они фактически и объявлены в императивном порядке цивилизационными ориентирами России в 21 веке.

Разрозненные высказывания Путина о патриотизме как национальной идее, России как «отдельной цивилизации», по сути, выстраиваются в достаточно логичную декларацию о намерениях, очень похожую на Высочайший манифест 29 апреля 1881 года, в котором Александр III объявил программу своего царствования.

Знаменательно, что в преамбуле этого манифеста слово ПРАВДА употребляется два раза:

«О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству… к истреблению неправды и хищения… к водворению порядка и правды в действии учреждений России»⁶⁹.

«Манифест сместил основание российской монархии с начала XVIII в. на более раннюю эпоху. Победоносцев писал не о российском государстве или российской империи, но о „земле русской“, используя неославянофильское толкование XVII столетия как времени идеального согласия между царем и народом»⁷⁰.

В декларациях Путина национальная идея почти точно так же приобретает до боли знакомые очертания той самой ПРАВДЫ русского ортодоксального сознания, которой в старой Московии было православие, а в новой – советской – коммунизм. В новейшей Московии Владимира Путина очередная реинкарнация этой единственно верной правды постулируется очередным «вождем нации» как патриотизм.

Противоречивость «раннего»      (реформаторского) и невнятность «зрелого» (застойного) Путина сменяется радикальной последовательностью позднего (реакционного).

При всей абстрактности понятия «патриотизм» контекст его употребления президентом России вполне очевиден.

ПРАВДА путинского патриотизма заключается во все той же исключительности России, которая была стержнем идеологии как Московского, так и Советского государства. После распада СССР комплекс мессианского превосходства совсем не исчез, а подвергся «мутации», в результате чего произошла его «конверсия» в комплекс неполноценности. Его носители в элите и обществе по-прежнему считают, что русский народ является вместилищем абсолютной правды. Но, поскольку они понимают, что вокруг нас (и в значительной мере – внутри) в это наше мессианское превосходство уже никто не верит, постольку былое высокомерие по отношению к окружающему миру сменилось обидой и злобой на него. Это и есть комплекс неполноценности, который сегодня не случайно составляет основу путинской пропаганды: так как имеет достаточно сильный отклик в структурах массового бессознательного населения России.

Путинская ПРАВДА в том, что Запад является врагом, стремящимся к уничтожению нашей страны и оболганию нашей истории; поэтому государствообразующий русский народ должен сплотиться вокруг своего Лидера для противодействия этому. Историческую преемственность своей концепции ПРАВДЫ Путин сознательно подчеркнул, внедрив ее в свою Конституцию именно в таком словосочетании: «историческая правда». При этом «мостиками» к предшествующим версиям этой ПРАВДЫ являются в его Конституции вера в Бога и преемственность по отношению к СССР. Важнейшим элементом путинской концепции ПРАВДЫ является заимствованный у СССР, но при этом еще и гипертрофированный по сравнению с советскими временами, культ Победы.

Прямым трансфером из старой Московии является еще один «мобилизатор» народных масс – православная вера и ее монопольный носитель – Русская Православная Церковь. Она реанимирована прямо в том нетронутом виде, в котором была сформирована в 16 веке как прислужница самодержавия, получающая за свои услуги не только мирские материальные блага (стяжательство), но и огромное влияние на государство, противоречащее конституционному принципу отделения последнего от церкви.

Таким образом, идеологическая эволюция Путина, финалом которой является середина десятых годов, заключалась в следующем: все, что в его «идейном багаже» имело отношение к сценарию европейской модернизации, последовательно вытеснялось элементами «имажинария» Московской Руси и Советского Союза. Типологическое сходство с такими фигурами, как Николай I, Александр III и Николай II здесь налицо, ведь эти самодержцы выстраивали свою «идеологическую линию в строгом соответствии с московскими канонами и, в отличие от своих предшественников в 18 – начале 20 века, не оглядываясь ни на какие западные веяния.

Подобно трем вышеперечисленным царям, Путин не просто опирается на Московское наследие, но и активно его эксплуатирует в стремлении полностью оправдать в глазах российского общества (легитимировать) то самое укрепленное им «экстрактивное» государство, при котором одна часть населения неизменно выигрывает, благодаря постоянному проигрышу другой.

При такой политике все основные параметры московской модели, не раз в прошлом порождавшие все новые и новые стагнации и революции, не только не демонтируются, но обозначаются все отчетливее.

В полном соответствии с московской моделью культ верховной ПРАВДЫ полностью подминает под себя идею верховенства права. Приоритет идеологии над законом не оставляет никаких шансов правовому государству. Как в Московские и Советские времена право играет роль инструмента, обслуживающего политическую волю государства и экономические интересы правящей элиты. Приниженное положение права выливается в полное отсутствие независимого суда.

Столь же привычным, как и само это обстоятельство, является и его следствие в виде массового бесправия населения, неизбежного элемента модели «сильная власть – слабое общество». Весьма интересно при этом, что перманентное урезание гражданских прав и свобод происходило в основном при полном безразличии не только населения, но и гражданского общества, которое «возбуждалось» только по отдельным поводам, таким как принятие особо одиозных законов (например, «закон Димы Яковлева») либо массовая фальсификация выборов.

Ситуация с правами собственности в путинской Московии более всего напоминает дореформенную Россию 19 века, когда неравенство в распределении этих прав праздновало свой триумф. Формальное равенство в этом вопросе обходится массой «экстрактивных» норм (либо, наоборот, пробелов, отсутствием норм), позволяющих государству и связанному с ним сильному собственнику игнорировать права слабого, а также прибирать его собственность к своим рукам. Такие явления, как «ночь длинных ковшей» в Москве, массовые сносы гаражей, программа «реновации», захват общественных земель и частных придомовых территорий под коммерческую застройку и т. д. и т. п. – все это только малая доля примеров узаконенного грабежа, с которым повседневно сталкиваются граждане России⁷¹.

Именно в такой «модернизированной» форме возрождается традиция частной эксплуатации, описанная выше как важнейшая составляющая Московского наследия. Такая эксплуатация в путинской России мимикрирует под формально-декларативное равенство прав собственности, однако de facto представляет собой изощренную систему законодательных и неформальных уловок по уводу максимально возможного числа активов из-под контроля граждан и перехода в распоряжение господствующей политической, чиновничьей и бизнес-элиты. Россия при Путине остается такой же непарламентской страной, какой она была при царях и генсеках. Наличие Государственной думы и Совета Федерации меняет в этом обстоятельстве не больше, чем система советов меняла во времена СССР.

Государственная эксплуатация в современной России не только не ослабла, но получила второе дыхание после непродолжительной паузы 90-х. Институт полицейского контроля в виде паспортного режима, сдерживающий свободу передвижения граждан России, продолжает усиливаться, в том числе благодаря современным средствам слежения, фиксации и обработки данных. Институт крепостничества получил продолжение не только в сохранении под видом «регистрации» института прописки, но и в фактическом закрепощении определенных профессиональных групп, зависящих от бюджета и работников крупных предприятий. Они являются политическими крепостными государства, обладающими правом голоса только формально – юридически, но не фактически. Мобилизационного потенциала этой системы больше не хватает для осуществления «рывка развития». Отсюда, однако, не вытекает, что мобилизационные мероприятия полностью отсутствуют. Они регулярно проводятся в качестве кампаний принудительного голосования политически зависимых контингентов работников, а также участия части из них в фальсификации результатов голосования. Все это, конечно, далеко не полный перечень рецидивов Московии в современной российской общественно- политической системе, но подробная инвентаризация не входит в задачу настоящего исследования.

В заключение необходимо вернуться к системообразующему институту, пронизывающему всю историю России, с Московии и до наших дней. Речь идет о самодержавии – ключевом институте и главном движущем факторе Московской цивилизации, обеспечивающей ее стабильное воспроизводство на протяжении последнего полутысячелетия.

Не ограниченное ни реальным парламентом, ни независимым судом, ни народным волеизъявлением, выраженным на референдуме либо иными способами, оно до последнего времени «спотыкалось» всего лишь об одно препятствие: слова Конституции об ограничении продолжительности президентства двумя сроками подряд. Как известно, в 2020 году это ограничение было фактически снято для действующего президента, что обеспечило ему перспективу пожизненного пребывания в этой должности.

Таким образом, возрождение Московии в том ее виде, который максимально возможен в современных условиях, устранило для одного конкретного человека последнее препятствие, которое стояло на пути абсолютной монархии – ограничение во времени.

Абсолютная гармония, возникшая к настоящему времени между идеологическим имажинарием президента и возглавляемым им общественным строем, омрачена одним неизбежным обстоятельством, напрямую вытекающим из цивилизационного процесса России. Дело в том, что стадия Постмосковии всегда имеет оборотную сторону в виде раскола социума. На данной стадии мобилизационный потенциал уже недостаточен для того, чтобы преодолеть этот раскол путем насилия над недовольными сложившимся постмосковским общественным порядком. А число недовольных неизбежно растет в связи с очевидной альтернативой этому порядку – европейскому пути развития.