– Вам надо сходить к врачу, кум.
– Я не болен, – сказал полковник. – Просто в октябре я чувствую себя так, будто мои внутренности грызут дикие звери.
- А что мы будем есть все это время? - Она схватила его за ворот рубашки и с силой тряхнула. - Скажи, что мы будем есть?
Полковнику понадобилось прожить семьдесят пять лет - ровно семьдесят пять лет минута в минуту, - чтобы дожить до этого мгновения. И он почувствовал себя непобедимым, когда четко и ясно ответил:
- Дерьмо.
- Самое плохое в бедности - это то, что она заставляет говорить неправду.
- Жизнь - тяжелая штука, приятель.
– Вы и так делаете все возможное вашими проклятыми уколами инсулина, – сказал дон Сабас и подпрыгнул на своих дряблых ягодицах. – Но я крепкий орешек, вам не по зубам. – И обратился к полковнику: – Проходите, кум. Утром я бросился было вас искать, но даже вашей шляпы не увидел.
– Я не ношу шляпы, чтобы ни перед кем ее не снимать.
– На прошлой неделе у изголовья моей кровати появилась женщина. Я набралась смелости и спросила ее, кто она, и она мне ответила: я умерла в этой комнате двенадцать лет назад.
– Дом был построен всего два года назад, – сказал полковник.
– Вот именно, – сказала женщина. – Это значит, что даже мертвые ошибаются.
– Сегодня мне пришлось прогнать детей палкой, – сказала она. – Принесли старую курицу, чтобы петух потоптал ее.
– Обычное дело, – сказал полковник. – В деревнях полковнику Аурелиано Буэндиа тоже приводили девушек.
– Их кладут в кофе, – сказал дон Сабас. – Это сахар, но без сахара.
– Понятно, – сказал полковник и почувствовал во рту печально-сладковатый привкус. – Как колокольный звон, но без колоколов.
– Из вашего окна дождь видится совсем другим. Будто он идет не здесь, а в каком-то другом городе, – сказал он.
– Дождь есть дождь, откуда на него ни смотри, – отозвался дон Сабас. Он поставил кипятить шприц на письменном столе, покрытом стеклом. – Не город, а дерьмо.
– Постарайся не двигаться, – сказал он, слыша, как что-то свистит у нее в груди.