Читать книгу: «Наследница Унылой Пустоши», страница 3

Глава 3

Отодвинув старую потертую шторку, я выхожу из служебного помещения и оказываюсь за прилавком с напитками. Голова ударяется о полки с цветными бутылками. Они подпрыгивают с задорным звоном, но ни одна бутылка не падает. Проверяя, не появились ли сколы, я невольно засматриваюсь на яркие этикетки, а потом возвожу глаза к потолку.

С высоты в целый этаж свисают стеклянные шары с крохотными язычками пламени, пляшущими внутри. Такие же привязаны к полукруглой раме на прилавке. Она обмотана белыми тканями и выглядит, как закрепленный на поперечной мачте парус. Хватаюсь за раму, перешагивая через деревянные ящики и бочки, разбросанные по полу.

Передо мной открывается превосходный обзор на весь трактир.

Столики размещены в хаотичном порядке и разделены узкими неровными рядками. Через них тяжело протиснуться. Кажется, помещение было бы куда просторнее, если бы не сцена, установленная в дальнем углу залы. Именно туда, судя по направлению опрокинутых столов и всего их содержимого, наш негодяй высвобождал путь.

Разлитое пиво впитывает в деревянный пол невыводимый запах хмеля и дрожжей: повсюду пенистые лужи. Я обхожу кляксы из нечто, которое постояльцы трактира привыкли называть едой и даже осмеливаются пробовать на вкус.

Ни один из числа толпящихся у места происшествия, не торопится вымыть пол, убрать мусор или подмести опасное битое стекло. Вместо этого они наводят ещё больший хаос балаганом и яркими ругательствами, обращенными к выходцу из Алиса. При упоминании названия братства меня обжигает жаром.

– Когда же уже сгинут эти вредители?! Что за напасть этот Алис!

– Гнать их в шею! Истребить!

Оставляю присутствующих совать свои скользкие ядовитые языки в чужие уши. Прохожу мимо тех, кто отравляется ложью и сплетнями в эту самую секунду, и направляюсь к центральному выходу.

Некто преграждает мне путь.

Я мечусь из стороны в сторону, цепляясь за край капюшона. Выбираю сторону, куда податься, чтобы избежать столкновения с незнакомцем, но тот не дает пройти. Он затевает опасную игру и немедленно проигрывает, когда я отметаю его в сторону размашистым движением руки.

– «Вдруг он потянет за капюшон и сорвёт его?» – Под непроглядно-черной вуалью не видно, как нервно мечутся мои глаза. – «Очевидно, что те, чье существование представляет собой государственную тайну, уверены в том, что никому не удастся пролить на нее свет. Маскировка меня не подведет», – я успокаиваю саму себя. Перебираю крепление заново, но уже не чувствую его.

Это немеют пальцы. А тот незнакомец даже не попытался прикоснуться ко мне.

Уличный сквозняк захлопывает за мной дверь и обдувает вымокшее от пота тело. Меня трясёт. Не могу сдвинуться с места. И даже пальцем пошевелить не могу.

Я продолжаю стоять в проходе, точно статуя, и только беспокойные трясущиеся колени выдают во мне живого человека.

Прямо передо мной трое стражников в блестящих наручах, шлемах-тарелках, в недлинных плащах с вычурным гербом, и, с виду, тяжелых латных юбках. Первый стоит поодаль от товарищей, скрестив руки на доспехах. Остальные два испачкались в крови мужчины, которого прижимают к каменной дорожке, ведущей к трактиру. Они разбили ему голову, и теперь она переливается не тусклыми бликами от безупречной лысины, а отблеском красной жидкости, неумолимо струящейся от темечка до острого подбородка. Мужчина жмурится от боли, пока самый крупный солдат сидит на его пояснице и удерживает за руки.

– ПУСТИТЕ!!! – Плененный корчит безобразные гримасы от каждого нового болезненного столкновения о камни. – Пустите счас же! И катитесь к самому Мортену! Пусть он покарает вас, мучителей нечестивых!

Вопли доносятся до моих ушей и подталкивают вперед.

Пока отяжелевшие ноги переносят ватное тело в толпу уличных зевак, я разглядываю приговоренного. Мне не удается распознать в его чертах остаток человечности, не то что знакомое лицо. Кажется, он рассвирепел настолько, что у него заострились зубы. Если бы не этот жуткий оскал и сумасшедший взгляд, то я бы наверняка узнала его.

Я знаю каждого, кто живёт в нашем парсе.

Один из стражников снова ударяет мученика. Второй весело подпрыгивает на его заднице и ищет одобрение во взгляде товарищей. Находит. Он повторяет это телодвижение снова и снова, в ускоряющемся темпе, с какой-то извращённой увлеченностью.

– Моли о пощаде, пока ещё можешь! – советует солдат, стоящий дальше всех.

Любого другого нарушителя здешних порядков бросили бы за решетку или отправили на суд прокуратору Радию. Вот только в нынешней ситуации это не необходимо. Все и так знают, что за страшная участь ожидает выходцев из Алиса. И это вовсе не заурядное обезглавливание, нет. Последователей братства пытают и убивают на глазах у столпотворения любопытных жителей Аризода. Так прихвостни прокуратора демонстрируют превосходство власти над городскими мятежниками.

– Радий сдурел от страха. Стал параноиком и видит врагов там, где их нету.

– Как ты назвал своего господина?! – возмущается один из кровожадных солдат – тот, который успел попрыгать на своем пленнике, сжимая его руки, как узду на лошади. Теперь истязатель скручивает их под неправильным углом. Кости разламываются сразу в нескольких местах. – Хочешь подорвать его авторитет? Обратить нас против него и привлечь в свою стайку ничтожных крысёнышей?

Солдат выворачивает его руки в обратную сторону и пренебрежительно выбрасывает. Теперь они валяются подле обездвиженного тела, подобно неживым змеям, изогнутыми настолько, насколько позволяет их естество. Но у человека руки так не изгибаются… Раздробленные кости выступают в изгибах обоих локтей. Смотреть на такое – мерзко. Мерзко до тошноты, подступающей к горлу с реальной угрозой.

Теперь я не в силах устоять на месте. Оглядываюсь по сторонам, в надежде отыскать хоть кого-нибудь из отряда Пэйона или его самого, но погружаюсь в водоворот незнакомцев. Тут и там мелькают чьи-то лица… и лучше бы они были спрятаны в тени от капюшона, чем в тенях откровенного недовольства, углубляющегося подозрительностью. Все в этом городе ненавидят нас и желают смерти.

– Я не хочу подыхать из-за того, что у вас уши дерьмом забиты! Говорю ж, я не тот, за кого вы меня принимаете!

«Приговоренный не имеет ничего общего с Алисом! Вот подлинная причина тому, почему я не узнала его!»

– Мерзкое отродье, вот ты кто. Никто за тебя не заступится и хоронить тебя никто не будет. – Стражник, сидящий на корточках рядом с головой приговорённого, сжимает его щеки так сильно, что сводит мои. – Я выкину твой труп на помойку. Там и сгниёшь. А останки обглодают твои грязные сородичи.

– Шлюха прокураторская! Трахайте своего обожаемого господина, а меня оставьте в покое!

Солдат поднимается на ноги и тянет руку, требуя меч для расправы. Я тянусь за своим.

– «Это несправедливо. Он не может умереть вот так», – провозглашаю я у себя в мыслях. Петляю меж фигур, пряча оружие под накидкой. – «Только не так. Только не от их рук. Только не сейчас».

Последний луч солнца отражается от лезвия моего меча. Затем он пачкается кровью. Я сношу голову, солдату, который должен был совершить тоже самое с невиновным.

Обезглавленное тело падает на каменную плитку, прямо рядом с телом приговоренного, бьющегося в нервных судорогах и истошно вопящего. Вслед за его срывающимся голосом раздается ещё полсотни. Поднимается такой беспорядочный гам, что я на секунду теряюсь в нем. В это время на меня надвигаются два других стражника.

Блокирую первый, неудобный для себя удар снизу. Спотыкаюсь о того, кого должна спасти и пугаюсь, когда сознаю, что он больше не издает ни звука. В очередной раз отвлекаюсь от сражения, чтобы убедиться в том, что его грудь вздымается, наполняясь воздухом. Он дышит.

В это время один из оппонентов пытается нанести рубящий удар. Я изящно прогибаюсь, увернувшись от режущей стали. Сердце падает в грудь и пускается вскачь, ускоряя ритм нашего сражения.

Мечусь между обоими противниками используя свое преимущество – будучи маленькой и ловкой, я без труда парирую все удары и тяжёлые взмахи их громадных мечей. Крутясь в непосредственной близости к одному из солдат, незаметно завожу клинок за его ногу. Тот спотыкается и теряет равновесие.

Мужчина пытается ухватиться за воздух и задевает меня размашистым движением руки.

Я валюсь прямо на холодный нагрудник, и радуюсь, что ничего не защищает его отвратительное, покрытое воспалёнными прыщами лицо. «Всадить бы в него клинок», – успеваю прикинуть я, но не могу позволить себе такой жестокости. Вместо этого, зажмуриваюсь и обрушиваю меч на шлем, не подозревая, что способна расколоть сталь. Но броня трещит, а его лицо заливается кровью.

Я не собиралась его убивать, и тем не менее солдат мертв.

У меня нет времени скорбеть на его хладным трупом – враги подступают. Рядом возникает еще один недоброжелатель.

Похоже, что он собирается сделать со мной то же, что и я с его товарищем. Но солдат не успевает даже поцарапать меня: так быстро я уворачиваюсь. Отбегаю в сторону. Теперь мы с противником находимся на отдалённом расстоянии. Я встряхиваю рабочую руку, готовая орудовать ею или защищаться от ударов. Однако вместо того, чтобы продолжить схватку, недоброжелатель улыбается пожелтевшими зубами, торчащими из нечеловеческой черной десны. Его глаза блестят каким-то пугающим блеском.

Он не собирается нападать… Он не ждет нападения от меня…

Тяжёлый металлический башмак, размазывает внутренности головы лже-алисовца, упавшего без сознания. Продолжая улыбаться, мой противник наступает на его череп снова и снова.

– Проклятье… – успеваю произнести я до того, как солдат совершает рывок.

Прихожу в подготовительную позицию, но женский силуэт задвигает меня назад. Она отражает атаку, когда клинок вражеского меча ударяется об ее. Звук от их тяжёлого соприкосновения друг с другом болезненно отдается мне в зубы.

Пока Пэн расправляется с одним стражником, я принимаюсь за другого. Делаю стремительный выпад, выставляю меч и ударяю. Солдат не успевает защититься и падает на колени, держа ладони на кровоточащей ране.

Я стою в луже крови и жидкость проникает под подошву сапог. Ещё несколько темно-красных пятен растекаются под смертельно раненными, уже убитыми и…

Пэн.

Над ее телом висит мрачная тень и держит руки на открытой ране. Сталь разрезала ей живот. Пэн сопит так сильно, что, кажется, от интенсивности ее дыхательной техники она потеряет еще больше крови. Если мы не зашьем рану сейчас же, то она умрет.

– Тит! – Зовёт Пэйон. Это его тень висит над Пэн.

– Я здесь!

Знакомый паренёк с миниатюрным арбалетом мчится к нам.

– Почему ты не выстрелил?!

– Я не мог, пока Изис крутилась в эпицентре сражения.

Я подхожу ближе.

– Держи ее, – Тит выполняет приказ, не обращая внимание на то, как жалостливо стонет бедняжка Пэн. – Ты же самая сильная. – Во мне вспыхивает горячая ревность. – Так не позволяй какой-то нелепой смерти тебя одолеть. Борись с самим Мортеном, если придется. Только не умирай, малышка.

Пэйон скидывает свою накидку и обтягивает толстым поясом вокруг талии раненной. Ткань прикрывает источник крови.

– Никто не должен встать у нас на пути. Иди впереди, Тит.

– Есть.

– Изис, – прежде беспечный и несерьезный Пэйон чеканит каждое новое слово так, что я вздрагиваю: – Следи, чтобы не было хвоста.

– Есть…

Глава 4

Пэйон подхватывает Пэн на руки и удаляется прочь от места проведения казни. Убедившись, что мы не оставляем кровавых следов, я устремляюсь за ним.

Мы входим в узкий переулок. Темный и бесшумный. Спрятанный от огненного света наступившего заката и местных жителей. Отсюда мы попадаем в сеть секретных коридоров, переплетающих весь город изнутри. Лазутчики Алиса используют эти коридоры, чтобы незаметно перемещаться по городу, а контрабандисты, работающие на предводительницу братства, перевозят и доставляют грузы со всем необходимым для житья прямиком в парс.

Редкий раз сюда заглядывают городские патрульные, оттого, заходя в переулки, нужно быть бдительнее и чаще оглядываться. Я ощущаю почти невесомые прикосновения и подозрительный шум за спиной. Снова убеждаюсь в том, что это осенние листья, сухие и безжизненные, лежат на моих плечах. Они опадают и хрустят под каблуками сапог.

Вскоре мы отходим достаточно далеко, чтобы желто-оранжевый покров и его надоедливые маленькие лоскутки не беспокоили меня. Они остаются где-то рядом с трактиром.

«Мы могли бы спустить тело Пэн в штаб и добраться до границ парса через катакомбы. Но что за странное зрелище предстанет перед посетителями трактира – небольшая группа людей заносит полумертвую девушку в погреб трактира и не возвращается! У городских сплетников и так есть, чем поделиться с общественностью. И когда это произойдет, городская стража немедленно начнет разбирательство. Первый, к кому обратятся за сведениями, будет хозяин скромного заведения, на пороге которого произошла резня. Они обыщут здание, и если нашему союзнику не удастся спрятать проход в штаб шпионов Алиса, то у него будут большие проблемы».

Хорошо, что у всех покровителей братства есть свои заступники. В случае с владельцем трактира, вряд ли получится отбелить его честь, но наверняка обеспечить кровом и уберечь от долгожданной встречи с его сыном в… э-э, «неожиданном месте».

Самый надежный заступник трактирщика, конечно, Пэйон.

Пэйон может проявить все свои наилучшие качества и помочь тракирщику спастись от гнева прокуратора и его стражей. Таким образом он отдаст долг: заплатит за весь выпитый алкоголь и другие блага, которыми он пользовался все время, что занимал территорию под «Логовом Бронзовых Пиратов». Но вряд ли у владельца трактира хватит терпения, чтобы отныне продолжать делить подземное помещение с главой шпионского отряда. У кого угодно, и даже у самого терпеливого человека на свете не хватило бы!

Это значит, что он разорвет все отношения с мятежным братством.

Это значит, что Пэйону придется переносить штаб.

Это значит, что процесс исследований подземелий затянется на бо́льший срок.

Но это далеко не все последствия утраты покровителя Алиса. А утрата покровителя – не единственное последствие моего «подвига». Наверняка то, что я устроила схватку с городской стражей повлечет за собой все самые худшие развития дальнейших событий, о которых я, наверное, даже не догадываюсь.

Я иду, содрогаясь не только от мышечных спазмов, но и в осознании того, что натворила. Навязчивый страх прилипает ко мне подобно бордовой жидкости на одежде. Я должна совладать с ним, если я хочу довести до сведений главы братского Совета о том, что случилось. Достойно. Четко и по делу, а не давясь собственным языком и безудержно рыдая, как было в прошлый раз.

Мне, и вправду, уже доводилось бывать за пределами территории Алиса. И хоть этот опыт был не менее плачевный, чем сегодняшний, но Совет принял новости о том, что тогда произошло, весьма благосклонно. Все потому что его глава и советники были осведомлены о моем визите в Аризод и уже готовились расхлёбывать кашу, которую я заварила.

В этот раз я не могу рассчитывать и на крупицу былой благосклонности. И вовсе из-за того, что повлекла череду необратимых последствий своим «подвигом», а потому что совершила его за границами дозволенного.

Передо мной стоят множество запретов. Совет провел черту там, где заканчивается территория Алиса. Но я заступила за нее. При том, непростительно раньше, чем сегодня, расхаживая по Аризоду средь бела дня.

Пару месяцев назад я сунула свой нос в пристанище шпионов. Если члены Совета распорядятся отрубить мне его за это, то я не удивлюсь.

Бродить во мраке подземелий – не то же самое, что и при солнечном свете в центре города, разве это не очевидно? Но, в действительности, первое воспрещено так же строго, как и второе. И вопреки всем запретам, я повелась на заманчивое предложение Пэйона тренироваться наравне с теми, кем восхищалась когда-то давно.

Для меня это была возможность почувствовать себя одной из избранных лазутчиков братства, ловких и неустрашимых. То есть… когда-то я так думала о них… Однако стоит признаться, что больше всего я хотела понять, что такое быть свободными, как Пэйон и его команда, у которых вылазки в город – прямая обязанность. И мне удалось.

Оказавшись здесь два месяца назад, я наконец-то освободилась от беспросветного затворничества. И всё же эта свобода ощущалась как грузный камень, тяготеющий меня вместе с той мыслью, что я поступаю неправильно. Но Пэйон убеждал в обратном. А я соблазнилась его сладостными речами. Теперь уже дважды. Но этого вполне хватило, чтобы понять, что ничто и никогда не изменит того, что я несу в своем существе. Угрозу. А угрозы необходимо предотвращать.

Члены Совета занимаются этим уже девять лет, с самого основания братства. Они требуют беспрекословного исполнения их воли. Это означает, что я всего-навсего должна оставаться в безопасности и этим обеспечивать безопасность своим братьям и сестрам. «Это и есть самый значимый вклад в развитие братства, который я могу привнести. Это, а не проявление какой-то там исключительности».

– Зачем ты это сделала? – голос Пэйона останавливает поток мыслей.

– Разве можно было поступить иначе? – говорю я. – Даже если бы ему не переломали кости и не разбили лицо о плитку, он был так пьян и напуган, что не смог бы сопротивляться. Тот человек нуждался в помощи, и кто, как не мы должны были оказать её?

– Мы не должны. Я, ты и все остальные члены отряда знают, что он не был алисовцем.

– А солдаты прокуратора не знали этого. И не захотели разбираться в справедливости вынесенного приговора. Впрочем, как и всегда.

Я хоть и не вижу лица Пэйона, но знаю, что оно сосредоточенное.

– Хулигана следовало бросить за решетку, – продолжаю я. – Но из-за того, что в нем признали последователя братства, солдаты решили лишить его головы. И остатка всякого достоинства. Ты видел, как один из них уселся сверху и принялся за свои извращения?

– Поверь, наша расправа над этими ублюдками была бы куда страшнее, если бы кто-нибудь из наших братьев или сестер закончил так же.

– Да нет никакой разницы между пьяным и трезвым! Между напуганным и осмелевшим, алисовцем и кем бы то ни было другим! Разница только в том, прожил ли человек с достоинством. А если так, то и умереть он должен соответствующе.

– Можно подумать, ты знаешь, какой смерти он был достоин…

– Не знаю. И вряд ли бы узнала, даже если бы он не принял чужую судьбу.

Пэйон прыскает.

Я произношу те слова, которые побуквенно отпечатались в мозгах, забились в извилины. Мне доводилось слышать их так много раз, что я не могла не запомнить. Это было очень давно. Так давно, что у меня было достаточно времени, чтобы осознать, что они означают. Только вот Пэйон не захочет тратить на осознание ни крупицы своего времени.

– Понимаешь, – я не оставляю надежд донести до него: – Эта смерть уготована не ему, а тем, кто живет в нашем парсе.

– Хочешь сказать, что твои люди проживают жизни, достойные такого конца?

Нет, он не понимает.

– Я хочу сказать, что тому мужчине пришлось умереть, потому что его приняли за другого. Убивать «других» принято безжалостно, с позором. Но давай рассудим по справедливости… – Так надлежит всем, кто величает себя алисовцем, а значит, он не может не согласиться. – Такая участь не должна настигнуть вообще никого.

– Ладно.

Я выдыхаю.

– Это было верное решение, хоть и не своевременное. – Он поворачивает голову так, чтобы я видела его кривую улыбочку в профиль. Пэйон не умеет улыбаться по-другому. Если бы я не знала этого, то подумала, будто он насмехается или лжет.

– Мне не удалось спасти его…

Мне так стыдно, ведь я почти забыла об этом.

Бездыханное тело приговорённого осталось брошенным на поле сражения. Прямо перед входом в трактир, где случайные прохожие будут брезгливо обходить и прятать выпученные глаза, лишь бы не встречаться с ним, оскверненным, в окружении пугающих багровых красок. Люди отшатнутся ещё дальше, стоит только мелькнуть блеску на окровавленных доспехах трех солдат, изуродованных безобразными ранами или вовсе лишенных голов.

Ни суровым городским стражам, ни простолюдину в пьяном бреду уже ничем не помочь. Они убиты. Но даже если бы сердце кого-нибудь из них все еще билось… если бы кто-нибудь из них мог просить о помощи, то я сильно сомневаюсь, что зеваки осмелились ступить в кровавые лужи вокруг их тел. Пугливые горожане не смогли бы вдохнуть запаха приближающейся смерти. А я иду за ним прямо сейчас… Иду за раненой Пэн и принюхиваюсь, чтобы всецело понять, сколько времени осталось, пока его не сменит запах похуже.

Запах свежей крови просто ужасен, приближающейся смерти – невыносим, но ничего зловоннее самой смерти я ещё не слышала.

«Потерпи совсем немного, и совсем скоро будешь мирно спать в уютной комнатушке, пропахшей лекарственными травами и чистыми простынями», – так хочется произнести эти утешающие слова для Пэн, парящей на руках Пэйона; изредка нарушающей размеренный ритм его быстрых невесомых шагов своими тихими стонами. Но я проглатываю их вместе с раздумьями о том, как долго может продлиться ее покой.

«Ни за что бы не поверила, что когда-нибудь буду так сильно волноваться о ее жизни… Проклятье, я сама была готова ранить ее и шутила о том, что снесу ей башку меньше часа назад!»

Так и быть. Я признаюсь, что сражаться с Пэн было не так просто. Конечно, не настолько, чтобы я, все-таки, сочла ее опасной или переживала о проигрыше. Вовсе нет. Это было, по крайней мере, нескучно. Ей даже удалось меня впечатлить, учитывая, что умение обращаться с мечом для шпионов не более чем «вспомогательное», чтобы защищать себя и остальную команду.

Пэн, в самом деле, может постоять за себя и дать отпор недоброжелателям (пожалуй, я опущу, какими возмутительными средствами она пользуется). Она ловкая. Она находчивая. Но почему, в таком случае, Пэн дала какому-то тупому неуклюжему солдату оставить себе такую тяжелую рану?

Наверняка Пэйон тоже недоумевает по этому поводу, ведь это он указал мне на ее достоинства – ловкость, находчивость… Это он отзывался о ней, как о лучшей шпионке в его отряде. И нет, я не злорадствую! До событий сегодняшнего дня, я бы совершенно точно не упустила возможности пошутить над этим, но теперь мою медовую спесь сгрызла совесть, оставив самую невкусную горькую тревогу.

И совесть, и тревога настаивают на том, чтобы я сказала:

– Я признаюсь в содеянном, как только мы вернёмся в парс.

Пэйон останавливается.

– Ты пережила серьезное потрясение. Тебе нужно время, чтобы прийти в себя, я понимаю, – он глядит на меня вполоборота и поясняет негромко, но отчеканивая каждое слово, чтобы до меня быстрее дошло: – Увы, его нет, потому что мы уже пересекли границу парсов. Впредь ты должна обдумывать каждое действие, которые собираешься совершить. Не ступать лишнего шага. Не заводить разговоры без надобности…

– Пэйон, мы, кажется, торопились? – Я кладу руку на его лопатку и легонько подталкиваю вперед. Затем осторожно поддразниваю: – Может быть, не будем останавливаться и заводить разговоры без надобности?

– В лазарет. Мы торопились в лазарет при казарме, да. – Он трогается с места, но идет медленно. – Только, под «мы» я подразумеваю себя и Тита. Ты с нами не идешь.

– То есть… Что?! – возмущённо вскрикиваю я, а потом чуть не ударяю себя по губам: Пэн стонет жалобно и протяжно. – А мне что прикажешь делать?! – продолжаю я, но полушёпотом.

– Тит! – зовет Пэйон. Парень с белыми волосами, торчащими из-под черного капюшона, оказывается рядом сию секунду. – Отнеси Пэн и возвращайся через десять минут.

– Не оставляй меня, – умоляет Пэн. Наверное, она боится умереть в одиночестве, без Пэйона. Без человека, который заменил родителей и стал самым значимым в ее короткой жизни. Но Пэйон перекладывает ее тело из своих рук в руки Тита, и они уходят.

Мы продолжаем путь не торопясь. Тогда Пэйон произносит в свойственной статусу командира, но не для него самого манере:

– Отправляйся домой. Потомишься в горячей ванной, приоденешься в какое-нибудь прелестное платьишко, предпочтительно не красное. Затем дождешься приглашения на собрание Совета и примешь его с очаровательной улыбкой на лице, – последними словами он демонстрирует ту невозмутимость, которую должна изобразить я, когда мама доставит это самое приглашение.

Обычно она не предстает передо мной торжественно, не произносит длинную тираду о том, что мое присутствие в качестве наследницы главы Совета, удостоит всех собравшихся великой чести и тому подобное. Какой вздор! Её приглашение ограничится позывным с первого этажа, пока она глупо копается в одежде, чтобы на официальном мероприятии выглядеть надлежащим для своего статуса образом.

Я не сомневаюсь, что предводительница Алиса созовет заседателей Совета братства, чтобы обсудить произошедшее. В число множества вопросов, требующих неотложного обсуждения, входит тот, от которого зависит жизнь Пэн. Как ей помочь? Что делать с остальными жертвами поножовщины, которым уже ничем не поможешь? Их смерти требуют веского оправдания.

Что делать со шпионским штабом, который наверняка найдут, когда будут осматривать место происшествия – то есть, трактир? В связи с этим, придется оправдывать трактирщика, нашего союзника. Кто этим займется? Очевидно, Пэйон, но помимо этого заседателям Совета нужно придумать справедливое наказание для него и меня.

– Не думаю, что члены Совета осудят мой внешний вид, если узнают, что я помогала в лазарете и примчалась на собрание прямиком оттуда.

– Неужели ты думаешь, что у них нет других причин осуждать твой внешний вид? – вспыхивает Пэйон. – Или ты думаешь, будто я отправляю тебя домой, чтобы ты выглядела хорошенькой, пока я объясняюсь и докладываю обо всем произошедшем?

Пламенный гнев передается мне:

– Я сделаю это сама! В твоей проклятой накидке или в каком-нибудь прелестном платьишке – без разницы!

– Позволь узнать, с чего ты начнешь свой доклад? С того, что приходила ко мне в штаб в течение последних двух месяцев? Оттуда ты и попала в город, так ведь? – его нелепая улыбочка превращается в злобный оскал. – Только не забудь упомянуть, что это я предложил тебе тренироваться со шпионами и быть твоим сопровождающим в городе! Ты ведь так хочешь, чтобы я остался безработным! И я говорю не только о должности главы шпионского отряда, – поясняет Пэйон. – Совет не прощает необдуманных решений, Изис. Меня скинут с места за круглым столом!

– С чего бы кому-нибудь откуда-нибудь тебя скидывать? Все те решения, которые могли привести к этому принял не ты, а я.

– С чего бы… – повторяет он. – Изис, я уже назвал тебе две главные причины, по которым это случится. Плевать на все остальное! Это всего лишь дополнение к выговору, который вынесет глава Совета.

– Дополнение?! То есть, по-твоему, смерть трех городских стражей, потеря союзника и ранение твоей подчиненной ничего не значат?

– Не значат, – отрезает Пэйон. – Для меня – нет. Для Совета – тоже нет, если они услышат убедительное оправдание произошедшему в городе. И оно у меня есть.

– Неужели? Почему-то я была уверена, что этому не найти оправданий, – я устремляю укоризненный взор на Пэйона. – Недооценивать тебя – было опрометчиво. У тебя же всегда есть…

– Не всегда, – перебивает он. – Впервые я не знаю, как оправдать самого себя. Вот почему я собираюсь выдать чужие проступки за свои. Понимаешь, Изис, так будет лучше для нас обоих.

«Во-первых, я не вполне понимаю, когда это я стала для Пэйона „чужой“ и меня это злит. Во-вторых, что злит еще сильнее, – что останется мне, если Пэйон собирается присвоить все мои проступки?»

– А я?

– А ты открывай глаза пошире, глубоко вздыхай, а если кто-то начнет задавать вопросы, отвечай на них собственными же вопросами. – Здесь я понимаю, о каких разговорах предостерегал Пэйон. Он хочет, чтобы я выглядела, как воплощение невинности и сдержанно молчала, пока он будет брать вину за мои проступки.

«Пэйон хочет, чтобы я солгала, ведь иначе, как ложь, это назвать нельзя», – заключив об этом, я выпрыскиваю все свое недовольство. – «Неужели он, и вправду, думает, будто я могу изображать невинность и молчать, когда речь идет о том, что целиком и полностью моя вина?»

– Прежде чем я услышу, как ты перечишь мне… – Признаться, я уже собралась. – …или нахамишь, или, что самое худшее, станешь поучать меня кодексу чести, я заранее, извиняюсь.

«Что ж, это… Это стоит того, чтобы хотя бы выслушать его до конца».

– Ты знаешь, как я этого не люблю, но я правда извиняюсь перед тобой. Я не хотел задеть ни твоего достоинства, ни чести.

– Я подумаю о том, чтобы принять твои извинения позже. – Вообще-то мне не за что его прощать, потому что ни мое достоинство, ни честь не задеты: я не собираюсь лгать.

– Позже?! – пылает Пэйон. – Когда признаешься во всем содеянном?! Тогда это будет не признание, а предательство. А если ты предашь меня, Изис, то я буду вынужден забрать свои извинения обратно.

– Я полагаю, это меньшее из того, что случится позже?

– Это верное предположение.

Я складываю руки на груди.

– Это угроза?

– Это убедительная просьба. Я прошу тебя солгать. Прозвучит странно, но это будет честно.

Никогда не слышала ничего страннее. Это вызывает во мне улыбку, которую Пэйон не увидит за маской.

– Честно?! Тебе ли говорить о том, что честно?!

– Может быть не мне, зато я хорошо разбираюсь во лжи. И знаю, что порой она несет за собой благо.

– «Благо» чему? Или, вернее спросить, кому?

– Мне.

Наш с Пэйоном первоначальный план предусматривал только то, что он будет отчитываться о моих подвигах. Не о проступках. Но я провалилась. Я погрязла в неприятностях вместе с тем, кто протянул мне руку помощи. Этой рукой Пэйон распахнул двери в шпионский штаб, а оттуда повел меня в город. Теперь мы оба тонем, но у Пэйона есть новый план, согласно которому, мы оба должны спастись.

Я спасусь, если буду молчать о том, что была в городе. Лгать, удивляясь тому, что уже не удивительно, и задавать вопросы, на которые знаю ответы. А он… Он хочет присвоить все мои проступки и взять за них ответственность. Не потому что он порядочный руководитель или мой друг, а потому, что он знает, как оправдывать убийство городской стражи, потеря очередного союзника и ранения подчиненной. То, что Пэйон привел меня в штаб, оттуда же вывел в город и не уследил за тем, как я учиняю все вышеперечисленное, оправдать никак нельзя.

Я не стану загромождать его тяготами ответственности. Одно мое слово может сделать его ношу такой непосильной, что она утянет его на дно, так что я промолчу. К тому же Пэйон не избежит наказания. Но оно будет и вполовину не таким суровым, каким могло бы быть, если я заткну рот. Вскоре его наказние будет отбыто, а что касается меня… Я не планировала избегать приговора, поэтому вынесу его себе сама.