Читать книгу: «Астрея. Имперский символизм в XVI веке», страница 5

Елизаветинский империализм

Но какое, могут спросить, всё это имеет отношение к королеве Елизавете I? Ответ будет такой, что «имперская» идея в ренессансном ли, реформационном или национальном смысле играет основополагающую роль в идейном содержании елизаветинской эпохи.

Говорят, что итальянский Ренессанс «начался со средневековой концепции мировой империи»¹³⁰. Весь процесс «возрождения» искусства и литературы тесно связан с возвращением классического золотого века, или скорее даже с более важной идеей его вечного сохранения и постоянных перерождений. Елизаветинская эпоха была великой эрой английского Ренессанса, и в этом смысле за ней проглядывает мотив золотого века. Это была также эпоха национальной экспансии, когда средневековые мировые устремления повернулись в сторону национализма, золотого века для Англии. Но, возможно, более всего елизаветинский империализм характеризует использование им религиозной стороны имперской темы, поскольку верховенство королевской власти над церковью и государством, являвшееся краеугольным камнем положения Тюдоров, обязано своей поддержкой традиции священной империи. Елизаветинский протестантизм претендует на возрождение золотого века истинной имперской религии.

Доктрина божественного права королей выросла из средневековой полемики о соответственных полномочиях пап и императоров. Теоретически, и папа, и император находились под властью Христа и, работая в согласии, должны были «соединить всё, что было непреходяще ценным в системе Римской империи, со всем, что было необходимо для построения Града Божьего»¹³¹. Но дуалистическая система не работала. Постепенно папство начало вторгаться в сферу империи, ослабляя её власть путём подстрекательства отдельных суверенов и предъявления претензий на мировую монархию, под властью которой только и возможно единство мира. Сторонники империи выдвинули встречное притязание, заявив о священном праве императора на вселенскую монархию, посредством которой будут достигнуты мир и единство рода человеческого. Про-имперские авторы, такие как Марсилий Падуанский и Оккам, выделяют достижение единства как цель человечества, и Данте, подчёркивая право избранной свыше Священной Римской империи вести человека к этой цели, окончательно оформляет имперские контрпритязания на мировое владычество пап.

Доводы в пользу королевской власти, как то, что верховные полномочия должны для сохранения единства быть возложены на одного человека, относились к проимперским доводам, и «имперское» право английских королей на полный суверенитет в своих владениях долгое время ассоциировалось с борьбой короны против папского вмешательства¹³². С началом Реформации имперская аргументация приобретает в Англии важнейшее значение. Как наследники священной имперской власти, короли провозгласили своё право сбросить сюзеренитет папы. Как писал один автор в XVII веке: «Британская церковь была выведена из-под власти Римской курии имперским авторитетом Генриха VIII»¹³³.

Тесную связь между политико-богословской теорией времён Елизаветы и более ранними имперскими доктринами можно показать на примере сочинений епископа Джона Джувела. Джувел был сильно опечален упадком империи:

Когда-то Римская империя включала в себя значительную часть мира с Англией, Францией, Испанией, Германией, и т. д. Где сейчас Англия? Она отделена и больше не является частью империи. Где Франция, Испания, Италия, Иллирик? Где сам Рим? Отделены и также не принадлежат ей. Где Македония, Фракия, Греция, Азия, Армения и пр.? О них нельзя подумать без сожаления, ибо ныне они под турками, отделены и не принадлежат империи. Что стало с тем великим признанием, которое император имел во всём мире? Сейчас он никто. Что осталось у него от империи? Ничего. Ни единого града. Что стало со всеми теми, что принадлежали ему? Они рассеялись, отпали от него, и его владения превратились в ничто¹³⁴.

Разительным контрастом с этим упадком выглядит рост светской власти папы. Джувел перечисляет его владения, восклицая по каждому пункту, что это «было добыто за счёт империи». «Мы видим, – заключает он, – что император слабеет, а архиерей усиливается, и усиливается настолько, что превращает императора в своего слугу, вынуждает таскать его носилки, ждать, стоять перед ним на коленях и целовать ступню»¹³⁵.

Утверждение Джувела о том, что папа – это Антихрист, основывается на словах святого Павла из второго послания к Фессалоникийцам о том, что беззаконие удерживается тем, кто находится у власти, и, когда он будет устранён, наступит хаос. Эта удерживающая сила порядка ассоциировалась с империей, падение которой будет означать воцарение Антихриста¹³⁶. Упадок империи и усиление папства являются для Джувела доказательством того, что последний есть Антихрист.

В своей «Апологии английской церкви» (1560) – официальной апологии елизаветинского англиканства – Джувел уже противопоставлял папу императору. Движимые амбициями, утверждает он, папы посеяли рознь в Римской империи и разорвали христианский мир на части¹³⁷. Кто, спрашивает он, отравил императора Генриха VII (императора Данте) прямо во время причастия?¹³⁸ В один ряд с этим преступлением против императора он ставит и отравление «чаши нашего короля Иоанна». Он приводит множество примеров презрительного отношения пап к императорам, жалуется на давление, оказанное на Фердинанда I на Тридентском соборе¹³⁹, и на узурпацию современными папами полномочий императоров на Вселенских соборах.

В прежние времена христианские императоры созывали соборы … И тем больше мы поражаемся ничем не обоснованному поведению главы римской церкви, который, зная об этом праве императора во времена, когда церковь управлялась должным образом, и зная также, что ныне это есть общее право всех государей, поскольку короли сейчас обладают всей полнотой власти в некоторых частях империи, не задумываясь, присваивает эту функцию себе одному и считает достаточным, созывая Вселенский собор, отвести в этом деле человеку, являющемуся государем всего мира, роль не более чем своего слуги¹⁴⁰.

Это очень важный отрывок. Все короли унаследовали часть императорской власти, что даёт им религиозные права императоров на церковных соборах. Это легитимирует собранный королевской властью национальный собор, который реформировал английскую церковь. Трудно переоценить важность для понимания тюдоровского и стюартовского символизма того факта, что божественное право королей управлять одновременно и церковью, и государством, происходило из претензий римских императоров на представительство в церковных соборах.

Для оправдания англиканской реформы Джувел хватается за любого католического автора, когда-либо критиковавшего папу, используя в качестве руководства, вероятно, каталог извлечений из антипапистских писателей, составленный Маттиасом Флациусом¹⁴¹. В «Защите» (1567) своей апологии английской церкви он призывает читателей взглянуть, что говорили о папе «Данте, Петрарка, Боккаччо, Баттиста Мантуанский, Валла» и другие, являвшиеся его собственными «чадами», то есть католиками¹⁴². «Франческо Петрарка называет Рим вавилонской блудницей, матерью идолопоклонства и разврата»¹⁴³. В другом месте он приписывает это же выражение Данте: «Итальянский поэт Данте прямо называет Рим блудницей вавилонской»¹⁴⁴. В свою поддержку он также привлекает Бернарда Клервоского, Иоахима Флорского, Марсилия Падуанского и Савонаролу¹⁴⁵. В дело пошла и греческая церковь с Византийской империей¹⁴⁶. Многие свои аргументы англиканские богословы вывели из греческих, а не латинских отцов. А в их бесконечных спорах о полномочиях светской власти на первых соборах, на которых строилось имперское право монархов созывать соборы национальные, огромную роль играли восточные императоры. Наиболее важными были прецеденты, заложенные императором Константином. Отвечая на католическую критику Томаса Хардинга о том, что верховное пастырство и власть в духовных вопросах в Англии были отданы в светские руки, Джувел говорит:

Мы не льстим нашему государю никакой нововыдуманной дополнительной властью, но лишь даём те полномочия и верховенство, что испокон веков принадлежали ему по закону и слову Божьему, а именно быть хранителем религии, устанавливать законы для церкви, выслушивать и разбирать вопросы веры, если это ему под силу, а если нет, то передавать их своей властью людям учёным, следить за исполнением епископами и священниками их обязанностей и наказывать нарушителей. Так благочестивый император Константин являлся судьёй в церковных вопросах … И нашим государям не нужно большей власти, чем имел император Константин. И в этом, я убеждён, до сей поры не было великой ереси¹⁴⁷.

Таким образом, мы видим, что официальный апологет английской церкви основывает право короны возглавлять одновременно церковь и государство на положении первых христианских императоров. Более того, он, как выяснилось, был знаком с сочинениями Данте, что удивительно, поскольку Данте всегда считался малоизвестным в елизаветинской Англии автором. Этот богослов дал нам подсказку, для детального изучения которой необходимо обратиться к одной из наиболее важных работ эпохи английской Реформации, имеющей дополнительный плюс в виде гравюр, а именно к «Acts and Monuments» Джона Фокса, более известной как «Книга мучеников Фокса».

Первое английское издание (1563) этой монументальной истории страданий мучеников при королеве Марии и в другие периоды религиозных гонений в Англии содержит посвящение Елизавете. В нём конец преследований реформированной церкви в её царствование сравнивается с концом гонений на раннюю церковь при первом христианском императоре Константине. Спокойствие и радость времён правления Константина, считает Фокс, можно сравнить с благословенным существованием подданных Елизаветы. «Говоря вкратце, пусть Константин непревзойдён в своём величии, но в чём ваша благородная милость ниже его?»¹⁴⁸ И если Елизавета – это Константин, то сам Фокс – это Евсевий, пишущий церковную историю страданий ранней общины. Тот факт, что Константин был рождён в Англии от предположительно английской матери, о чём Фокс упоминает в начале своего посвящения, делает это сравнение ещё более точным и убедительным:

Великий и могущественный император Константин, сын Елены, английской женщины, происходившей из вашей страны (наихристианнейшая и прославленная королева Елизавета) …¹⁴⁹

Портрет королевы обрамляет начальная буква «C» имени Constantine (Илл. 4a). Елизавета восседает на троне, держа в руках меч правосудия и державу. По правую руку от неё стоят три фигуры (вероятно, символизирующие три сословия). Две розы Йорков и Ланкастеров ведут к розам Тюдоров над головой девы¹⁵⁰, и верхний изгиб буквы оканчивается рогом изобилия. Нижняя её часть под ногами королевы образуется телом папы римского с тиарой на голове и сломанными ключами в руках. Справедливая дева, движимая верой в «имперский» авторитет, подобный тому, которым обладал Константин, укротила и победила папу; королевская корона торжествует над папской тиарой.

В издании 1570 г. этот посвящение было заменено другим, начинавшимся словами:

Христос, Царь царей, посадивший вас на престол править под его властью церковью и английским королевством, да дарует вашему величеству долгие годы пребывания на троне и царствования над нами …¹⁵¹

Эти слова подразумевают дарованное свыше право королевы властвовать над церковью и государством, и буква «C» имени Christ обрамляет собой ту же картинку.

Прочие иллюстрации и доводы книги Фокса подкрепляют тему, заявленную в этом инициале. Вкратце, его точка зрения состоит в том, что английская реформа не является каким-то новым изобретением, а представляет всегда существовавшую чистую католическую церковь¹⁵². В первые века христианства церковь в целом была непорочной, но затем зло пробралось на высшие места в Риме, и нечестивая «блудница вавилонская» подавила её. Но при нынешнем счастливом государственном устройстве в Англии истинная церковь снова восторжествовала. Говоря проще, церковь для Фокса была чистой, когда подвергалась гонениям языческих императоров и когда первые христианские императоры руководили её соборами, нечестивой же она стала под властью римских епископов. Это упрощение позволяет ему представить историю английских королей, начиная с древнейших мифических времён короля Люция, считавшегося первым христианским правителем Англии, до эпохи королевы Елизаветы через призму одной единственной темы противостояния папы с императором, или императора с папой, и той роли, которую английские короли играли в этом вечно раскачивающемся маятнике их взаимоотношений.

Основную нить его рассуждений можно проследить по иллюстрациям. Они, по всей видимости, были хорошо знакомы елизаветинской аудитории, поскольку эта книга был разослана по большинству церквей¹⁵³. Своим положением папы обязаны доброму отношению к ним благочестивых императоров, подобному тому, которое изображено на картине, где император Константин обнимает христианских епископов (Илл. 4b). Этот источник их власти признаётся и самими папистами, сфабриковавшими для его объяснения «Дар Константина». В дальнейшем папы, разбогатев и усилившись на имперской доброте, прониклись гордыней и высокомерием и превратились в притеснителей императоров, которым были обязаны всем. Известные случаи папских притеснений проиллюстрированы картинками: например, то, как папа Григорий VII (Гильдебранд, источник всех зол по Фоксу) заставляет императора Генриха IV и его жену ждать в снегу во время хождения в Каноссу (Илл. 4d); или как другой папа наступает на шею великому императору Фридриху Барбароссе (Илл. 4c). Подобные примеры можно найти и в отношении пап к английским королям. Мы видим отравление короля Иоанна монахом из Суинстедского аббатства (Илл. 5c) и Генриха III, вынужденного целовать колено папского легата (Илл. 5d).

4a. Заглавная «C» из «Книги мучеников» (Acts and Monuments) Джона Фокса (1563)

4b. Император Константин обнимает христианских епископов. Из «Книги мучеников» Джона Фокса (1570)

4c. Папа Александр III и император Фридрих Барбаросса. Из «Книги мучеников» Джона Фокса (1570)

4d. Император Генрих IV в Каноссе. Из «Книги мучеников Джона Фокса (1570)

5a. Генрих VIII и папа. Из «Книги мучеников» Джона Фокса (1570)

5b. Генрих VIII на троне. Из «Книги мучеников» Джона Фокса. (1570)

5c. Монах из Суинстеда и король Иоанн. Из «Книги мучеников». Джона Фокса (1570)

5d. Генрих III и папский легат. Из «Книги мучеников» Джона Фокса. (1570)

И хотя Фокс был недоволен устройством религиозной жизни при Генрихе VIII, считая её недостаточно реформированной, он радостно приветствовал конец «узурпационной власти» папы в правление этого государя¹⁵⁴. Мы видим изображения Генриха, восседающего на троне во всём своём королевском величии (Илл. 5b), и Генриха, топчущего ногами папу (Илл. 5a).

Изображение Елизаветы, попирающей ногами папу в обрамлении литеры «C», является, таким образом, кульминационным моментом всей книги. Королева воплощает собой возвращение к константинову, имперскому христианству, свободному от папских оков, которое Фокс только и считает единственно чистой религией. Ревностные протестантские речи фоксовских мучеников и завораживающе-подробные описания их страданий уводят внимание от того факта, что выдвигаемая им политико-религиозная позиция основывается на традициях, пусть христианизированной, но светской римской империи. И дева четвёртой эклоги с её смутными христианскими ассоциациями должна была стать для такой позиции превосходным символом.

Фокс, даже более ясно, чем Джувел, даёт возможность увидеть, как такое прочтение истории, достигшее своего пика в культе Елизаветы, искало себе подтверждения в самых разных источниках. В качестве свидетелей истинной и чистой церкви или просто в каком-то виде разделяющих его собственную точку зрения он цитирует (это только выборка упоминаемых им имён): Иоахима Флорского, альбигойцев, Раймунда Тулузского, Марсилия Падуанского, Арнальда де Вилланова, Роберта Гроссетеста, Уильяма Оккама, Иоанна Жандунского, Буридана, Данте, Петрарку, Николая Орезмского, Николая де Лира, Николая Кузанского, Энеа Сильвио, Уиклифа, Гауэра, Чосера, Яна Гуса, Савонаролу, Лоренцо Валла, Пико делла Мирандолу¹⁵⁵. Этот список включает в себя величайших теоретиков империализма: Марсилия Падуанского, Оккама, Данте; наиболее выдающегося поэта итальянского Ренессанса Петрарку; философа ренессансного неоплатонизма Пико делла Мирандолу¹⁵⁶. Трубадуры и философы, поэты и гуманисты, все могли свидетельствовать о злодеяниях римской церкви и, следовательно, как подразумевается, праведности девы имперской реформы. Он не упоминает Кола ди Риенцо, чей культ Константина, казалось бы, должен был быть ему близок.

Основная ссылка Фокса на Данте пусть и не оригинальна, но столь любопытна, что стоит привести её здесь полностью:

Итальянский сочинитель флорентинец Данте жил во времена императора Людовика около 1300 года от Рождества Христова и вместе с Марсилием Падуанским выступал против трёх типов людей, являвшихся, с его слов, противниками истины. Во-первых, это папа. Во-вторых, религиозный орден людей, считающих себя чадами церкви, в то время как они – дети их отца дьявола. В-третьих, доктора декретов и декреталий. Некоторые из его сочинений имеют хождение за границей. В них он доказывает, что папа не должен иметь верховенства над императором, как и вообще каких-либо прав или полномочий в империи. Он считает Дар Константина сфабрикованной фальшивкой, никогда не имевшей ничего общего ни с каким законом или правом. За это многие считали его еретиком. Кроме того, он много сокрушается о том, что вместо проповеди слова Божьего монахи и священники рассказывают свои пустые басни, в которые верят люди, и что Христова паства окормляется не евангельской пищей, а пустым ветром. «Папа, – говорит он, – превратился из пастыря в волка, губящего Христову церковь и заботящегося со своим клиром не о проповеди слова Божьего, а о собственных декреталиях»¹⁵⁷. В песне Чистилища он объявляет папу блудницей вавилонской. Слуг же оной наделяет кого двумя, кого четырьмя рогами. Так же и патриархов, коих он называет башней этой блудницы [sic]. Ex libris Dantis Italice¹⁵⁸ [Из книг Данте на итальянском].

К этому можно добавить изречение из книги Иордана (Jornandus), напечатанной вместе с вышеупомянутым Данте, что, раз Антихрист придёт не ранее, чем падёт империя, то те, кто занимаются её разрушением, есть его предвестники и посланники в этом деле. «А потому, – говорит он, – пусть римляне и их епископы берегутся, ибо, если их грехи и злодейства заслуживают этого по справедливому суждению Господа, они должны быть лишены священства»¹⁵⁹.

Этот рассказ почти дословно взят из Флациуса Иллирийского¹⁶⁰. Не будучи оригинальным, он, тем не менее, показывает место, занимаемое Данте в системе мысли елизаветинского богослова. Для Фокса это прежде всего имперский автор, принадлежащий к традиции, выражаемой в числе прочих Марсилием и Оккамом.

Дантовская «Монархия» впервые увидела свет в сборнике про-имперских текстов, опубликованном в Базеле в 1559 г. Книга открывалась сочинением Альчати¹⁶¹ и, кроме Данте, включала в себя также трактат Энеа Сильвио «De Ortu & Authoritate Imperii Romani»¹⁶² и схожее произведение Иордана¹⁶³ (Jordanus). Последний и есть тот самый «Jornandus», которому Фокс приписывает уже встречавшийся нам у Джувела аргумент об империи как сдерживающей пришествие Антихриста силе, упоминаемой святым Павлом во втором послании к Фессалоникийцам. И потому, имейте в виду, говорит Иордан, «что раз Антихрист не может прийти, пока стоит империя, следовательно, все, кто способствуют её разрушению, являются его предвестниками и глашатаями»¹⁶⁴. Но ссылка Фокса на Иордана ещё сама по себе не значит, что он внимательно изучил книгу, в которой впервые появился труд Данте¹⁶⁵, ибо он всего лишь взял эту цитату из Флациуса Иллирийского.

Схожим образом его отсылки к «Божественной комедии» основываются на цитированиях поэмы Флациусом¹⁶⁶ и следуют интерпретациям последнего. И тем не менее этот пусть и заимствованный отрывок из «Книги мучеников» является, вероятно, одной из наиболее ранних, если не первой попыткой толкования Данте на английском. Фокс не сомневается в скрытом значении явления грифона и блудницы в тридцать второй песне «Чистилища». Он снова обращается к своей удобной манере исторических упрощений, чтобы представить наисложнейший предмет ясным для себя как день. Как и вся английская история, «Божественная комедия» есть просто драма о противостоянии императора и папы, в которой папа является главным злодеем пьесы – свирепым волком, вавилонской блудницей или Антихристом¹⁶⁷.

Фокс и Джувел ведут нас к книгам, которые мы должны прочесть, если хотим понять культ Елизаветы. «Монархия» Данте и опубликованные вместе с ней трактаты имеют здесь первейшее значение, равно как и «Defensor Pacis» Марсилия Падуанского с доказательством того, что имперская власть является единственным гарантом мира. Священный Единый Правитель этих про-имперских католических авторов превратился в руках про-имперских протестантских богословов в священную Единую Деву, чей меч правосудия поразил вавилонскую блудницу и дал начало золотому веку чистой религии, мира и изобилия. Факт того, что Астрея является символом имперской реформы для Данте и одновременно именем Елизаветы, есть больше чем просто литературная параллель.

Религиозная сторона имперской легенды была легко повёрнута в национальном направлении, когда мощь и величие Англии выросли под властью Елизаветы. Прекрасным примером тому может служить новое использование прежней литеры «C» и её изображения.

Как мы уже видели, англиканские богословы заимствовали многие свои аргументы скорее у греческих, чем у латинских отцов церкви. Значительную роль в их рассуждениях о полномочиях императоров на первых соборах, на которых строится право монархов созывать национальные соборы, играют именно восточные императоры. Сокрушаясь об упадке империи, Джувел среди прочего сетует и на то, что восточная империя попала под власть турок. Он считал, что восточные церкви осуждают папу. Греция, говорит он, недовольна тем, «как римские епископы своей торговлей индульгенциями мучают людям совесть и вытягивают у них кошельки»¹⁶⁸.

Эти симпатии к Византийской империи были самым любопытным образом использованы учёным астрологом королевы Джоном Ди в связи с зародившимися морскими амбициями елизаветинской Англии.

Его работа «Общие и частные соображения, касающиеся совершенного искусства навигации» оказалась единственным опубликованным (в 1577 г., написана в 1576 г.) сочинением из серии книг, которые по его замыслу должны были стать представлением елизаветинского империализма и призывом к нему. (Общая идея работы заключалась в том, чтобы создать «гексамерон или политическую платформу британской монархии»). Часть её составляли практические таблицы для нужд моряков, теоретические же страницы книги были наполнены страстными призывами к созданию сильного флота, как для защиты страны, так и для экспансии. Ди приводит самые разнообразные исторические аргументы в обоснование того, как поддержать и умножить «королевское величие и имперское достоинство нашей верховной правительницы Елизаветы»¹⁶⁹. Рассказ о землях и морях, на которые она может предъявить притязания, основывается на мифологических сведениях о владениях короля Британии Артура и саксонского короля Эдгара. Приводятся также цитаты из римлянина Помпея и грека Перикла с одобрением их взглядов о важности морского господства. Но самым необычным выглядит обращение Ди к византийскому философу-неоплатонику Гемисту Плифону.

Плифон, как известно, дал значительный импульс к развитию философских идей Фичино и флорентийской академии, оказавших широкое влияние на всю ренессансную мысль. Кроме философии его интересовала также и политика. Около 1415 г. он адресовал две речи императору Мануилу и его сыну Феодору о пелопонесских делах, а также путях и способах улучшения экономики греческих островов и организации их защиты¹⁷⁰. Ди посчитал, что недавно опубликованные¹⁷¹ латинские переводы этих речей могут быть полезны «для наших Британских островов и даже лучшим и более подходящим образом в наши дни для нашего народа, чем его план (реформирования государства в те времена) годился для Пелопонесса»¹⁷². Несмотря на сложность стиля Ди, смысл его слов вполне понятен. Он проговаривает его на последующих страницах, имея в виду, что советы, данные Плифоном византийскому императору, подходят и для императрицы Британии Елизаветы. Поэтому в конце своего сочинения он воспроизводит бо́льшую часть латинского перевода первой речи и полностью перевод второй с любопытными примечаниями на полях.

6a. Издательский знак печатника Джона Дэя. Из «Книги мучеников» Джона Фокса (1570)

6b. Королева Елизавета I. Гравюра Криспина де Пасса-старшего

7a. Заглавная «С» из книги Джона Ди «Общие и частные соображения, касающиеся совершенного искусства навигации» (1577)

7b. Титульный лист книги «Общие и частные соображения» Джона Ди (1577)

Первая речь начинается словами Cum in navi gubernator¹⁷³, которые напоминают нам, что книга Ди состоит из Tables Gubernaticke, то есть таблиц для штурманов и мореплавателей. Ди верит, что эти таблицы найдут широкое применение и создадут «мировой памятник вечной и героической славе королевы Елизаветы»¹⁷⁴. Поэтому вполне естественно, что заглавная буква «C» (Илл. 7a) содержит внутри себя изображение королевы. Это та же самая буква, которой Фокс иллюстрирует посвящение, сравнивающее Елизавету с Константином, первым императором, сделавшим своей столицей Константинополь. Здесь она представляет начальные слова совета, данного Гемистом Плифоном последнему византийскому императору, совета, который следовало применить и к империи Елизаветы.

На это могут возразить, что использование заглавных букв из книги Фокса в «Соображениях» Ди может быть чистым совпадением. Они могли просто оказаться под рукой у печатника обоих изданий (Джона Дэя), который использовал их, не задумываясь о связи с контекстом. Но против этой теории говорит тот факт, что на фронтисписе книги Ди (Илл. 7b) используется изображение из начальной «C», развёрнутое так, чтобы отражать тему его сочинения. Здесь мы снова видим фигуру Елизаветы в компании трёх мужчин, но теперь они все плывут на корабле, руль которого находится в руках королевы (напоминая о фразе Cum in navi gubernator, из начальной буквы «С» которой были взяты эти фигуры). Корабль носит имя «Европа», и Европа едет рядом с ним верхом на быке. Корабли и вооружённые люди защищают сушу. На крепости стоит фигура Окказии. От солнца, луны и звёзд спускается со щитом и мечом архангел Михаил. А внизу можно заметить тянущийся к земле перевёрнутый хлебный колос. Обрамляющая картину надпись на греческом поясняет, что перед нами «Британская иероглифика», более полное же её толкование содержится на одной из последующих страниц книги¹⁷⁵. Практическая мораль состоит в том, что Британия должна ухватить Окказию¹⁷⁶ за локон и утвердиться на море, чтобы укрепить «имперскую монархию» Елизаветы и, возможно, даже сделать её кормчим «имперского корабля» всего христианского мира. Коленопреклонённая фигура Британии (Res-publica Britannica) истово желает господства на водах.

Религиозная имперская тема начальной «C» Фокса¹⁷⁷ превратилась здесь в национальную имперскую тему. Дева Фокса берёт теологические обоснования своей оппозиции папству из традиций имперского влияния в церкви. Дева же Ди ищет практического совета по защите и расширению своих владений в традициях Византийской империи. Реформированная Дева, представляющая чистую имперскую религию, является также Британской Девой, стремящейся к созданию империи посредством морского владычества.

В сложной ткани елизаветинского империализма есть и другая нить, которая делает Деву-Астрею идеальным символом для Британской Девы, а именно претензия Тюдоров на троянское происхождение.

Как известно из Гальфрида Монмутского, в очень древние времена мифический персонаж по имени Брут Троянский, потомок основателя Рима благочестивого Энея, заложил Лондон как Триновантум или Новую Трою и стал родоначальником династии британских королей. Отвергнутая Полидором Вергилием, эта история, тем не менее, была принята большинством елизаветинских поэтов как часть тюдоровского мифа. Тюдоры происходили из Уэльса, то есть были древним британским родом. И когда они вступили на английский трон, имперская власть, согласно мифу, снова вернулась к древней троянско-британской династии, которая принесла золотой век мира и изобилия. Как писал Эдвин Гринлоу: «Троянское происхождение британцев, соединение вместе Артура, Генриха VIII и Елизаветы, как величайших британских монархов, и возвращение под властью последней золотого века являются общими местами елизаветинской мысли»¹⁷⁸. Эта легенда создаёт конструкцию, в рамках которой Елизавета, как человек, способный проследить свою родословную назад через древний британский рыцарский роман вплоть до основателей Рима, по праву претендует на титул имперской девы, возвращающей золотой век чистой религии, национального мира и благоденствия.

С имперской темой троянского происхождения Тюдоров тесно связана тема объединённой монархии, которую они основали, сведя вместе дома Йорков и Ланкастеров. Представление о королеве, как единой тюдоровской розе, в которой соединились белая и красная розы двух домов, является всепроникающим общим местом елизаветинского символизма. У поэтов эта аллюзия иногда принимает форму красно-белого цвета лица девы, как, например, в одном из сонетов Фулк-Гревилля:

 
Under a throne I saw a virgin sit,
The red and white rose quartered in her face,
Star of the north, and for true guards to it,
princes, church, states, all pointing out her grace¹⁷⁹.
(У трона я увидел восседающую деву
И розу красно-белую в её лице,
Она есть севера звезда и стражами ей
Государи, церковь, страны, славящие её милость).
 

После прочтения этих строк интересно снова взглянуть на изображение начальной «С» (Илл. 4а, 7а), где три фигуры (возможно, воплощающие «государей, церковь, страны») смотрят на восседающую на троне королеву, над чьей головой присутствует намёк на объединение двух роз в одну, тюдоровскую.

Это объединение уже само по себе было «имперской темой», ибо установило мир (pax) под властью единого монарха вместо войн и распрей двух соперничающих домов. И символизм тюдоровской розы прекрасно сочетался с мистическим культом единой, чистой, имперской британской девы.