Читать книгу: «Автоэротизм», страница 8

Глава пятая. Вкус белой пыли

Великий океан обманул нас. Ушел в себя на многие-многие километры. Или превратился в мертвый горький камень.

Или это мы обманули себя? Взяли и перепутали океан с чем-то гораздо большим?

Мне сложно подбирать слова, чтобы писать дальше. Мне нужно было найти правильные слова тогда, когда мы лежали на берегу этого океана, но их не было. Нужно было найти, но я не хотел. Значит, я должен был как-то без слов сказать то, на что слов мне не хватало. Но я не хотел. Чего же я хотел? Да, ничего. Настолько ничего не хотел, что не знаю даже, бывало ли такое со мной когда-то раньше. Вот тогда нужно было искать слова, даже наперекор той злости, что одолела меня, тогда. А теперь уже поздно.

Утром, проснувшись, я не нашел ни Стрэй, ни Люция. Странно, в какие черные глубины затянул меня сон, что я даже не услышал, как она уезжала? Я бессмысленно гулял по пустому пляжу, пиная носками ботинок желтый песок. Потом побрел в сторону белого высохшего океана, сел в белую пыль и стал безо всякой мысли смотреть вдаль. Отчего-то захотелось наесться этой пыли, захотелось, чтобы она была и вправду отравленной, и отчего-то я не стал. Просто сидел и смотрел вдаль. В никуда, если быть точным. Потому что там ничего не было. Там, впереди, куда я смотрел. Все было позади. Но обернись я, помчись я назад, там бы тоже уже ничего не было, потому что, обернись я, – и то, куда я буду мчаться, уже не будет «позади», а будет только «впереди», а там, как я знал, ничего нет.

Неподалеку от того места, где сидел, я случайно нашел наладонник Стрэй. Экран был разбит, корпус помят. Наверное, она швырнула его в наш мертвый океан перед тем, как уехать. Я понажимал на кнопки, но безрезультатно.

Я знал одного умельца в городе, где я когда-то жил. Он разбирался не только в том, как устроены автомобили, но и в высокоточных технологиях – навык редкий. Если кто-то и мог бы помочь мне восстановить информацию, то только он. Надеяться, что в каком-нибудь захолустном поселке местный горе-мастер своим молотком и гаечным ключом сумеет оживить мне слова Стрэй, захороненные в убитом компьютере, было, конечно, глупо.

Путь был неблизкий, кроме того мне предстояло еще как-то проникнуть в город: хотя когда-то я считался его гражданином, за давностью лет мое гражданство безусловно уже было аннулировано. Чего я не боялся – так это встречи со своим прошлым, и, как оказалось, вполне оправданно. Когда мы уезжали с Летицией, в городе не оставалось уже ничего ценного для меня. Должны ли были меня терзать воспоминания о Летиции? Выяснилось, что нет, я больше почти не думал о ней.

Я припарковал Энжи в одном из пригородов на стоянке под большим, еще не потрепанным временем, плакатом Корпорации «Дороги наши, благополучие Ваше, гарантии государственные» и отправился дальше в багажнике какого-то сомнительного типа. Надеюсь, Энжи сможет принять то, что я ее оставил. Я не хотел показаться бесчувственным, но, честно признаться, ее переживания сейчас для меня стали значить как-то меньше, чем раньше. Мне это не нравится, но я даже не знаю, пройдет ли это и, если пройдет, то как скоро. Или я просто взял и стал другим. Не тем, кем был всегда. Наверное, некоторым людям нельзя находить свой океан. Наверное, некоторым людям не следует пробовать его на вкус.

Мой знакомый умелец уже не работал в той мастерской, но я сумел найти его. Он по-прежнему жил в среднем городе. Мое появление спустя столько лет, да еще и в статусе нелегала его не особо обрадовало, но за порог он меня не выставил. Цену за работу он запросил высокую, но мне было чем расплатиться. Четыре дня я слонялся по улицам, спускаясь ночью в нижний город. Я пробовал зайти в практически безлюдную библиотеку. Ничего. Я прошелся между стеллажами, с которых на меня смотрели своими корешками Гомер и Кафка, Кортасар и Ремарк, Джойс и Фаулз, но мне даже не хотелось протягивать руки им навстречу. Направляясь к выходу, я неожиданно наткнулся взглядом на том Шопенгауэра, что-то тихонько ёкнуло внутри, но я прошел мимо. У меня уже был свой Шопенгауэр, сейчас он покоился в бардачке Энжи. Стрэй однажды сказала, что не понимает, почему его философию называют пессимистической, ведь надо просто уметь его правильно читать. Не знаю, наверное, это одна из того множества вещей, которые я неизлечимо делаю неправильно.

Сегодня мой знакомый вручил мне чип с информацией, которую ему удалось вытащить из наладонника Стрэй. Я сразу же при нем проверил: там были какие-то карты, совершенно ничем не примечательные, и ее дневник. Прощаясь, он, как мне показалось, немного потеплел. Пожимая мою руку, держал ее крепче и дольше, чем принято. Возможно, в нем всколыхнулись какие-то давние чувства, какие-то воспоминания из нашей юности. Неприятно себе в этом признаваться, но мне было все равно.

Сейчас я поставлю точку и часок отдохну. Этой ночью я собираюсь вернуться в пустошь. Прощай, мой родной чужой город. Прощай снова. Я уже не тот парень, что покинул тебя столько лет тому назад, но, уезжая, я, как и он, уверен, что уезжаю навсегда.

Дневник Стрэй. Восстановленные записи. Запись последняя

Это пройдет. Мы встанем поутру и поймем, что все, как прежде. Да, мы хотели доехать до океана, ну и что с того? Мы позавтракаем и за завтраком обсудим, куда поедем дальше. Не знаю пока, куда, но ясно, что назад. А там разберемся. Может, в горы. Я сяду за руль Люция, он – за руль своей Энжи, и поедем. Но перед этим он обнимет меня, так, как раньше, и мне полегчает. Обязательно.

Кого я пытаюсь обмануть? Ничего уже не будет, как раньше. Никто никого не обнимет. Может статься, его уже и не будет здесь, когда я проснусь.

Наверное, дело в том, что я не предназначена для того, чтобы быть с кем-то. Может быть, они меня поломали. А может, я и родилась такой, почем мне знать? Я не могу ничего построить, могу только ломать. Даже если я что-то строю, я, похоже, использую вместо фундамента динамит.

Надо дождаться рассвета. Как-то дождаться рассвета. Новый день должен принести облегчение.

Когда-то давным-давно жили брат с сестрой, которых звали Яма и Ями. Это было в столь далекие времена, когда люди еще не знали смерти, а день не сменялся ночью. Случилось так, что Яма умер. Ями была безутешна от того, что ее возлюбленный брат покинул ее. До Ямы еще никто не умирал, и она понятия не имела, что такое смерть, но то, что он покинул ее, было для нее яснее ясного. И смириться с этим она не могла. Она продолжала плакать от горя долго-долго, и, наконец, боги спустились к ней и спросили, отчего же она никак не утешится. «Как я могу утешится? – спросила Ями. – Ведь сегодня умер мой возлюбленный брат Яма». И тогда боги посовещались и решили, что отныне на смену дню будет приходить ночь, а за ней – наступать новый день. Так и случилось. Ями обливалась слезами до самого вечера, потом опустилась ночь, и она легла спать. Когда же взошло солнце и наступил новый день, слезы Ями высохли сами собой. Боги спросили Ями, почему она больше не плачет, ведь ее возлюбленный брат умер. «Я оплакивала моего возлюбленного брата Яму весь день вчера, как и подобает любящей сестре, – ответила Ями, – но сегодня уже – другой день».

Надо дождаться рассвета. В темноте чудища подбираются к тебе слишком близко. Ты их не видишь, но не можешь не чувствовать.

И все-таки: почему? Почему девочка Стрэй предает тех, кто ей дорог? Почему те, кто ей дорог, так легко отворачиваются от нее? Ответ один: потому что девочка Стрэй ломает, а не строит, и другие рано или поздно это обнаруживают. Может быть, не было ничего случайного в том, что меня сделали охотником? Может быть, когда я была еще ребенком, они просто прочитали это у меня по линиям на ладони?

Новый день настанет. Куда он денется? Но он не принесет того, на что мне хочется надеяться. Некоторые вещи, сломавшись, уже не подлежат починке. И даже если их снова склеить, они будут ломаться на том же месте опять и опять.

Нет смысла ждать рассвета. И… зачем я вообще все это пишу?

……………………

………………………

Дневник Стрэй. Восстановленные записи. Запись предпоследняя

Гроза! Настоящая гроза! Как в старых фильмах! Никогда бы не подумала, что когда-нибудь увижу взаправдашнюю грозу. Сначала небо впереди стало темнеть на глазах, хотя был еще день, потом по тому, как взметнулась пыль вокруг, я поняла, что поднимается ветер, и этот ветер нес на нас самые настоящие черные-черные тучи. Стемнело почти мгновенно, стало не как ночью, но как в поздние сумерки. А потом – молнии! Все ближе и ближе. И гром, который заглушал даже звук мотора Люция.

Мы едем к океану. Я даже не ожидала, что Антон так сразу подхватит мою идею. Мне с детства внушали, что туда нельзя, там опасно, там только смерть, но всякий раз, когда в кино показывали океан, я не могла оторваться от этого волшебного зрелища. Одной из первых книг, которую я прочитала до конца, была «20000 лье под водой». Я просто влюбилась в капитана Немо, в его «Наутилус», но еще больше в невероятное, чудесное, грозное море. Затем, насколько я помню, меня взял на борт своего корабля Одиссей, который в конце концов вернулся к себе на Итаку, избивать женихов на редкость верной и терпеливой Пенелопы, и передал меня Синдбаду-мореходу, с которым я пережила едва ли не самые невероятные приключения. После того, как мы, наконец, расстались, свободолюбивый дух морских скитальцев не мог не привести меня на Тортугу, где я тут же встала под пиратский флаг и встретила благородного и отважного капитана Питера Блада. Не знаю, почему те, кто меня воспитывал, дозволяли мне это все это читать. Может быть, им было все равно, может, они были слишком уверены в собственной силе, а, возможно, полагали, что книги о вольных странствиях, расширяя горизонты моего воображения и питая мою фантазию, сделают меня в конечном итоге более восприимчивой – что так важно для охотника на навигаторов – и в свою очередь сами тоже послужат порядку неволи.

Стихия океана все больше раскрывалась передо мной, и на смену мифам и сказкам пришла драма, казалось бы, нескончаемого противостояния человека и морского гиганта по прозвищу Моби Дик, и история совсем иного мужества на страницах повести «Старик и море». Очарование океана, то страшного и непокорного, то полного самых удивительных чудес и готового ими с тобой поделиться – на своих условиях – влекло меня дальше, и я тайком прокралась на плот «Кон-Тики», причем настолько тайно, что в повествовании Тура Хейердала нигде нет ни малейшего упоминания о седьмом члене команды. Но, вероятно, самым потрясающим открытием стала для меня встреча с мыслящим океаном Соляриса: я до сих пор ловлю себя на мысли, а не живу ли я в мире, искусственно созданном могучим планетарным разумом как ответ на чьи-то неосмотрительные желания. Например, навигаторов. Или тех, чьи ошибки, по некоторым слухам, навигаторы были призваны исправить.

Итак, мы едем к океану, которого даже нет на нынешних картах. Словно государственные картографы заботливо стерли его со всех маршрутных листов, дабы он не манил нас своим величием, большим, чем любая Корпорация, чем любое Государство. Антон снова и снова плетет свое волшебство, превращая мир вокруг во что-то другое, новое. И вот сегодня он, должно быть так замечтался о водных просторах, что мы въехали прямо в самую взаправдашнюю грозу. Сказать, что это было невероятно, значит почти ничего не сказать. Молнии, настоящее светопреставление, божественный рокот грома – и стена воды, обрушившаяся на нас с небес. Мы даже прервали наше путешествие, околдованные зрелищем, которое никогда прежде не видели. Да что там, вообще мало кому из ныне живущих доводилось стать свидетелем такого. Казалось, сама земля причмокивает от наслаждения, приветствуя дождь.

Ливень барабанил по крыше Люция. Поток воды заливал лобовое стекло, делая пустыню зыбкой и подвижной. Я впервые осознала, зачем на самом деле на машины крепят дворники. И вместе с восторгом во мне колыхался страх. Что если эта вода разъест Люция? Что если она проникнет внутрь? Когда небо на востоке очистилось от туч, и дождь немного поутих, Антон сказал, что хочет выйти наружу. Я почувствовала, как от его слов мороз пробегает по коже. Напрасно ли меня с детства приучали, что безопасна только государственная вода, которую перерабатывают на специальных заводах в крупных городах? Но он и слушать меня не хотел. Я попросила его ради бога быть осторожнее.

Я видела, как открылась дверь Энжи. Все внутри меня обмерло. Но он не стал сразу вылезать из машины. Наверное, просто смотрел. Потом показалась его рука, обмотанная в какую-то тряпицу, и сразу же исчезла. «Вроде, порядок», – услышала я его голос из динамика. Потом он высунул ладонь. «Кожа пока не слезает», – пошутил он, убрав руку. «И на вкус нормальная вода. Странная немного, но вполне». «Ты что, ее пробуешь?» – закричала я в микрофон, но он ответил, что все хорошо.

Он вышел под дождь, постоял немного и махнул мне, чтобы я присоединялась. До сих пор помню, как дрожали мои колени, когда я вылезала из машины. Стоило первым каплям коснуться моего лица, неконтролируемая сила ужаса тут же впихнула меня назад под защиту Люция. Я принялась лихорадочно вытирать влагу рукавом рубашки. Антон засмеялся и подошел к нам. Протянул руку. Я видела его мокрые волосы, видела, как капли стекают по его щекам, и видела его счастливые восторженные глаза. Я судорожно ухватилась за его мокрую ладонь и с чувством человека, бросающегося в пропасть, повторила свой подвиг.

Мы стояли рядом с нашими машинами, а небо продолжало окроплять нас своей нежданной благодатью. Одежда промокла, под ногами чавкали грязные лужи, а я открывала для себя, что брови, оказывается, нужны не только для красоты и для того, чтобы в жаркий день пот не попадал в глаза. Просто откровение за откровением.

– Невероятно, – сказала я Антону, – это же совершенно нормальная вода!

Он кивнул, опять засмеялся и, обняв меня, приподнял и закружил в воздухе. Я успела только коротко вскрикнуть, когда мы оба с плеском упали в лужу.

– Черт, скользко, – выругался он.

Теперь мы смеялись вместе.

– Послушай, – сказала я, – а ведь неотравленная вода может дать новую жизнь это пустыне.

– Что толку? – отозвался Антон. – Государственные службы вырубят деревья и осушат водоемы. Они не допустят существования чего-то, что расходится с Великим Планом, – слишком большой риск.

– Все равно живая вода! – продолжала восторгаться я. – И ты мог бы оживить все это!

– Исход любой войны заведомо предрешен, когда ты один против всего мира, – скептически усмехнулся Антон.

– Вот ты говоришь: мир, мир. Мне кажется, ты все время используешь это слово в разных значениях, и уже так запутался в простых вещах, что сам этого даже не замечаешь. Мир и мир других людей – это не одно и то же. Да и другие люди бывают разные, и, значит, миров людей тоже много.

Антон помог мне подняться. По его лицу видно было, что мои слова зародили в его голове какие-то сомнения.

Дождь почти кончился.

– После дождя раньше как раз бывала радуга, – сказала я, вспомнив о его навязчивой идее.

Мы стали оглядываться, я всматривалась в небо со смешанным чувством надежды и неверия. И далеко-далеко над землей действительно протянулись переливающиеся, похожие на прозрачный шелковый серпантин, невесомые ленточки. Далеко, где-то у самого горизонта, и совсем не в стороне океана. Слабый образ, почти сразу же исчезнувший.

…

Дневник Стрэй. Восстановленные записи. Запись хх

Сегодня я опять читала Антону его книжку. Думаю, многим она показалась бы детской, но Антон сидел, внимательно слушая, и казался полностью ушедшим в маленький и хрупкий мир, выстроенный когда-то его тезкой.

«Вот именно, – сказал Лис. – Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственный в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете… Скучная у меня жизнь. Я охочусь за курами, а люди охотятся за мною. Все куры одинаковы, и люди все одинаковы. И живется мне скучновато. Но если ты меня приручишь, моя жизнь словно солнцем озарится. Твои шаги я стану различать среди тысяч других. Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовет меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища. И потом – смотри! Видишь, вон там, в полях, зреет пшеница? Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чем мне не говорят. И это грустно! Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне тебя. И я полюблю шелест колосьев на ветру…»

Завтра нужно встать с рассветом – и снова в путь. Мы условились продолжить с этого места в следующий раз. Я знала, что развязка уже близка, и мне хотелось дочитать оставшиеся страницы, как говорят, на одном дыхании. Антон поинтересовался, какие еще книги, кроме Шопенгауэра, я вожу с собой, и удивился, обнаружив сразу несколько томов с древними мифами. Он брал их в руки озвучивал их имена: «Младшая Эдда», «Эпос о Гильгамеше», «Илиада»… Он сказал, что ему всегда было интересно, отражали ли мифы мир, в котором жили древние люди, или, наоборот, были слепками их невежества. Я призналась, что всегда недоумевала, почему древние легенды так мало описывают счастливую любовь, почему, даже если никто из возлюбленных не погибает, герой обычно оставляет семейную жизнь. «И идет сражаться с чудовищем», – сказал Антон. «Или строить лабиринт», – отозвалась я. «Или похищать какие-нибудь проклятые сокровища», – добавил он. «Или искать радугу», – сказала я.

Сейчас он спит, и я могу набросать еще несколько строк. Глаза, правда, уже слипаются.

На днях он рассказал мне, откуда взялась Энжи.

Когда-то он, как и я, жил в одном из полисов. Однажды он отправился странствовать по пустыне, но такая жизнь показалась ему немногим осмысленнее, чем жизнь в городе. Но в один прекрасный день случилось нечто такое, что открыло перед ним совершенно иное существование: мчась по пыльной бестолковой дороге без начала и конца, ему вспомнилась какая-то книга, прочитанная им несколько лет назад, и он замечтался. И совершенно спонтанно он совершил навигацию, первую в своей жизни. Сперва он совсем не понял, что произошло, и испугался, но постепенно к нему пришло осознание того, что он навигатор. Он решил попробовать еще раз, но ничего не вышло. Тогда он стал экспериментировать, изменяя скорость, направление движения, и, наконец, собственные мысли. Постепенно он открыл для себя, что и как надо делать, чтобы не только вызывать, но и, хотя бы отчасти, контролировать свою навигацию. Но то, чему он сумел научиться, оказалось удивительно малым по отношению к тому, чего он не понимал. И тогда он поехал к единственному близкому человеку, которого он в этой пустыне знал – к своему деду. Дед жил в каком-то оазисе, я даже и не знала, что есть такие. Оазис не был нанесен на новые карты, он расположился вдали от основных дорог и радиоретрансляторов, и о его существовании, как я поняла, почти никто не знал. Мало кто рискнул бы ездить по старым картам, даже расчерченным по эту сторону от Катаклизма, – реальность обычно не равняется на карты, и навигаторы ей в этом непрестанно помогают: государственные, корпоративные, дикие. В детстве Антон гостил в этом оазисе несколько лет и учился каким-то премудростям, когда же дед повез его обратно в город, он заставил того запомнить, как найти верную дорогу, если когда-нибудь ему понадобится вернуться.

Удача улыбнулась ему не сразу, лишь проплутав несколько дней по лукавым, обманчивым дорогам, он сумел отыскать правильный маршрут. Да и оазис изменился: пустыня наступала на него со всех сторон, мало-помалу отъедая метр за метр, да и сам он стал более диким и, как сказал Антон, «каким-то запустелым». Антон надеялся, что дед научит его всему тому, чему не успел научить в детстве, но, приехав туда, он понял, что опоздал. Дед сидел за кухонным столом и, казалось бы, ждал его. Но ждал слишком долго. Его высохшее тело было уже много лет как совершенно безжизненно. Антон присел на другой стул и рассказал деду все то, с чем он ехал к нему. Ему представлялось, что дед слышит его, только не отвечает.

В отличие от родителей Антона, навигаторов первого поколения, дед навигатором не был. Однако, насколько знает Антон, это не мешало деду их тренировать. Как? Мне это непонятно.

Похоронив деда, он перерыл весь дом в поисках чего-то полезного, но нашел до обидного мало. В каком-то потайном месте, с которым у Антона связаны какие-то ужасные воспоминания, дед оставил ему письмо, где с помощью придуманного ими шифра изложил, что значит быть навигатором и как выйти на связь с другими навигаторами, если потребуется. Больше ничего ценного для Антона оазис, похоже, не таил. За исключением машины, которую незадолго до его рождения собрал отец.

Она стояла там же, где и раньше, в большом гараже рядом с домом. В детстве Антон частенько приходил туда, залезал внутрь и представлял, что его отец сидит рядом, и они едут в какие-нибудь интересные места. Или сам садился за руль и воображал, что везет своих родителей по таинственным и полным опасностям дорогам. Везет их домой.

Дед рассказывал ему, что одним из самых серьезных запретов для навигаторов был запрет на преобразование вещей, созданных другими людьми. Потому что навигация – это не лепка из пластилина: взял кусок и слепил, что в голову пришло, навигация всегда работает в обе стороны. Навигатор придает свою форму трансформируемой им реальности, но и реальность, которую он меняет, как-то проникает в навигатора. Дед считал, что способность к навигации – это природный дар. Поэтому можно было изменять объекты природного происхождения, и тогда между навигатором и той частью мира, в которой он осуществлял навигацию, не возникало противоречия. Но создавая вещи, даже самые обычные и пустяшные, человек вкладывает в них свою душу, причем, по мнению деда, в буквальном смысле. И если навигатору вздумается изменить какие-то рукотворные предметы, души, вложенные в них их создателями, могут поселиться в самом навигаторе. В лучшем случае это может привести к безумию, в худшем – перевернуть и смешать весь порядок духа, с которым тесно переплетен наш физический мир. И хотя Антон был уверен, что первые навигаторы появились после или, самое раннее, во время Катаклизма, его дед подозревал, что сам Катаклизм случился из-за того, что навигаторы попытались преобразовать множество вещей – дороги? здания? города? – когда-то созданных другими людьми.

Антон не помнит своих родителей: когда их схватили, дед испугался, что маленького мальчика, сына навигаторов, станут искать, и отвез его дальней родственнице, которую Антон называл своей теткой… Я вижу, что его до сих пор еще не совсем оставил тот образ – как он везет маму и папу в их машине куда-то, где всех их ждет безопасность и счастье.

Он сделал то, чего не должен был делать. Что, как я понимаю, однажды сотворил и Алекс, хотя о его мотивах я могу только гадать. Антон совершил навигацию, преобразуя машину отца. Он не забыл, о чем предупреждал его дед – совсем наоборот, он сделал это именно потому, что помнил, почему нельзя так поступать. Машина его отца собиралась не на заводе, ее собирал его отец. И Антон хотел, чтобы отец снова был с ним, был с ним всегда, пусть даже бестелесным призраком, поселившимся у него в голове.

Он так и не знает, живет ли в нем теперь его отец, его душа, он не сумел распознать, изменилось ли что-то внутри, но теперь у него есть Энжи. И в Энжи отныне живет частичка его собственной души.

…