Читать книгу: «Пётр Великий в жизни. Том второй», страница 53
Такою-то хитростию и лукавством генерал-майор Меншиков, свергнув с себя опасное иго, сделался потом игралищем всякого счастия и был первым государским любимцем, ибо при ней таковым ещё не был. После сего приключения государь Пётр Великий никакой уже прямой любовницы не имел, а избрал своею супругою Екатерину Алексеевну, которую за отличные душевные дарования и за оказанные его особе и Отечеству заслуги при жизни своей короновал.
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. С. 438
Верно, однако, то, что щеголять великодушием Пётр и не думал: Анна Ивановна и её сестра (вероятно, способствовавшая интриге) были заперты в собственном доме и отданы под строгий надзор князя-кесаря Фёдора Юрьевича Ромодановского с запрещением посещать даже кирку.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 448
Люблин, 1707 года, 11-го июля н. ст. Георг И. фон-Кайзерлинг – прусскому королю:
Вседержавнейший великий король, августейший государь и повелитель! Всеподданнейше и всенижайше повергаю к стопам вашего королевского величества донесение о происходившей вчера попойке; обыкновенно сопряженная со многими несчастными происшествиями, она вчера имела для меня весьма пагубные последствия.
Ваше королевское величество соблаговолит припомнить то, что почти всюду рассказывали в искажённом виде обо мне и некоей девице Монс, из Москвы – говорят, что она любовница царя. Эта девица Монс, её мать и сестра, лишённые почти всего, что имели, содержатся уже четыре года под постоянным арестом, а её трём братьям преграждена всякая возможность поступить на царскую службу, а также им запрещён выезд из государства. Я, по несчастию, хотя невинным образом, вовлечённый в их роковую судьбу, считал себя обязанным, столько же из сострадания, сколько по чувству чести, заступиться за них, и потому, заручившись сперва согласием Шафирова и князя Меншикова, я взял с собою одного из братьев (Монс), представил его царю и Меншикову, и был ими благосклонно принят.
Вчера же, перед началом попойки, я, в разговоре с князем Меншиковым, намекнул, что обыкновенно день веселья бывает – днем милости и прощения, и потому нельзя-ли будет склонить его царское величество к принятию в военную службу мною привезённого Монса. Кн. Меншиков отвечал мне, что сам он не решится говорить об этом его царскому величеству, но советовал воспользоваться удобной минутой и в его присутствии обратиться с просьбой к царю, обещая своё содействие и не сомневаясь в успешном исходе… Когда же я обратился к царю с моей просьбой, царь, лукавым образом предупреждённый князем Меншиковым, отвечал сам, что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о её родственниках ничего ни слышать, ни знать не хочет.
Я возражал с подобающим смирением, что его царское величество напрасно негодует на девицу Монс и на меня, что если она виновата, то лишь в том, что, по совету самого же князя Меншикова, обратилась к его посредничеству, исходатайствовать у его царского величества всемилостивейшее разрешение на бракосочетание со мной; но ни она, ни я, мы никогда не осмелились бы предпринять что-либо противное желанию его царского величества, что я готов подтвердить моей честью и жизнью. Князь Меншиков вдруг неожиданно выразил своё мнение, что девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам развратничал столько же, сколько и я (canaille und Hure, das er sie sowohl als ich debauchirit hatte).
Ha это я возразил, что предоставляю ему самому судить, справедливо-ли то, что он о себе говорит, что же касается до меня, то никакой честный, правдивый человек не обличит, тем менее не докажет справедливости возведённого на меня обвинения. Тут царь удалился в другую комнату, князь же Меншиков не переставал забрасывать меня по этому поводу колкими, язвительными насмешками, которых наконец не в силах был более вынести. Я оттолкнул его от себя, сказав: «Будь мы в другом месте, я доказал бы ему, что он поступает со мной не как честный человек, а как…», и проч. и проч. Тут я, вероятно, выхватил бы свою шпагу, но у меня её отняли незаметно в толпе, а также удалили мою прислугу; это меня взбесило и послужило поводом к сильнейшей перебранке с князем Меншиковым. Вслед затем, я хотел-было уйти, но находившаяся у дверей стража, ни под каким предлогом не выпускавшая никого из гостей, не пропустила и меня. Затем вошёл его царское величество; за ним посылал князь Меншиков. Оба они, несмотря на то, что Шафиров бросился к ним и именем Бога умолял не оскорблять меня, напали с самыми жёсткими словами, и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь. Я принужден был вернуться домой на кляче моего лакея, – свою карету я уступил перед обедом посланнику датского короля, рассчитывая вернуться в его экипаже, который ещё не приезжал… Я не прошу о мести. Ваше королевское величество, как доблестный рыцарь, сами взвесите этот вопрос, но я слёзно и всенижайше умоляю ваше королевское величество, как о великой милости, уволить меня, чем скорее, тем лучше, от должности при таком дворе, где участь почти всех иностранных министров одинаково неприятна и отвратительна.
Обида прусского посла. Георг Иоганн фон Кейзерлинг // Русская старина. Том 5, 1872. С. 805-809
Варшава, 1707 г. 13-го июля. Секретарь польского посольства Г.Ф. фон-Лёшёффель – прусскому королю. Сию минуту привёз мне курьер прилагаемое всеподданнейшее донесение о случившемся с ним бедствии и ужасных оскорблениях, которым он подвергся, умоляя переслать донесение безотлагательно. Упомянутый курьер рассказывает, что и датский посланник должен был, несколько дней тому назад, проглотить горькие пилюли: царь, получив от него в подарок собаку, на ошейнике которой было вырезано имя блаженной памяти покойного короля Датского, воспользовался этим случаем, чтобы дать понять посланнику, что насколько хороши были прежние государи его нации, настолько ныне царствующий король никуда не годится; таким образом, названный посланник едва не подвергся тому же бедствию, в какое попал, ради интересов вашего королевского величества, Кейзерлинг, содержащийся, по повелению царя, под арестом и бдительной стражей. Один Бог может постичь существование такого народа, где не уважается ни величие коронованных лиц, ни международное право и где с иностранными сановниками обращаются, как с своими рабами.
Обида прусского посла. Георг Иоганн фон Кейзерлинг // Русская старина. Том 5, 1872. С. 812
Люблин, 1707 года, 16-го июля н. ст. Георг И. фон-Кайзерлинг – прусскому королю. [В дополнение к сказанному] надлежит обратить внимание на следующия упущенные в этом деле обстоятельства и подробности: во-первых, князь Меншиков первый начал грубить мне непристойными словами, вследствие чего его императорское величество в негодовании удалился, тогда как я только возразил, что благородный человек не упрекнёт меня в безчестном поступке, и тем менее никогда не докажет того; но когда князь Меншиков не переставал обращаться со мною с насмешкой и презрением и даже подвигался всё ближе и ближе ко мне, я, зная его всему миру известное коварство и безрассудство, начал опасаться его намерения, по московскому обычаю ударом «под ножку» сбить меня с ног – искусством этим он упражнялся, когда разносил по улицам лепёшки на постном масле, и когда впоследствии был конюхом… Я, вытянутой рукой, хотел отстранить его от себя, заявив ему, что скорее лишусь жизни, нежели позволю себя оскорбить, и не считаю доблестным человеком того, кто осмелится меня позорить. Князь Меншиков собственноручно вытолкнул из комнаты и вдоль лестницы при мне находившихся лакея и пажа (прочая прислуга отправилась домой с экипажем). Потом, вернувшись, спросил меня, зачем я хочу с ним ссориться? На что я отвечал, что я не начинал ссору и никогда не начну её, но не позволю никому на свете оскорблять меня. Тогда он сказал, что если я не считаю его благородным человеком, то и он меня таковым не считает, что как я первый позволил себе его толкнуть, то и он может меня толкать, что действительно он тут же и исполнил, ударив меня кулаком в грудь и желая вывернуть мне руку; но я успел дать ему затрещину и выругал его особливым словом.
Тут мы схватились-было за шпаги, но у меня её отняли в толпе, как легко можно догадаться, по его же наущению… Вслед за сим его царское величество в ярости подошёл ко мне и спросил, что я затеваю и не намерен ли я драться? Я отвечал, что сам я ничего не затеваю и драться не могу, потому что у меня отняли шпагу, но что если я не получу желаемого удовлетворения от его царского величества, то готов, во всяком другом месте, драться с кн. Меншиковым.
Тогда царь с угрозой, что сам будет драться со мной, обнажил свою шпагу в одно время с князем Меншиковым; в эту минуту те, которые уже меня держали за руки, вытолкнули меня из дверей, и я совершенно один попал в руки мучителям или лейб-гвардейцам (Leib-garde) князя Меншикова; они меня низвергли с трёх больших каменных ступеней, и мало того, проводили толчками через весь двор, где я нашёл своего лакея одного (паж поехал за экипажем)… Неслыханный позор, которому подвергся министр вашего королевского величества, так велик, а нарушение международного права – есть преступление столь важное, что вызванный ими гнев вашего королевского величества будет совершенно основателен.
Обида прусского посла. Георг Иоганн фон Кейзерлинг // Русская старина. Том 5, 1872. С. 814-816
3-го сентября 1707-го года. Варшава. Георг И. фон-Кайзерлинг – прусскому королю. Вседержавнейший, великий король, всемилостивейший король и государь! Вашему королевскому величеству уже было всеподданнейше подробно донесено, каким образом, в день празднования тезоименитства его царского величества, в Якубовицах, произошли неприятности между царским любимцем, князем Меншиковым и мной; хотя причиною тому было лишь личное столкновение, оно однако, при неумеренном употреблении вина, приняло такой серьёзный характер, что я не только выбранил князя Меншикова жёсткими словами, но даже рукой ударил его по лицу, а так как в эту минуту вошёл его царское величество и я не в силах был преодолеть primos motus; то последствия легко могли бы быть ещё злосчастнее, если бы тут же не вытолкали меня из дверей; сбежавшаяся же за дверьми многочисленная прислуга князя Меншикова, к несчастью, сочла своею обязанностью не только столкнуть меня вниз по лестнице, но даже двое из телохранителей упомянутого князя действительно ударили меня несколько раз на площади, где не было никого из моей прислуги. Теперь же со смирением и преданностью спешу всеподданнейше донести вашему королевскому величеству, что по поводу этого неприятного столкновения моего с князем Меншиковым, последовали с его и с моей стороны приличные и при подобных случаях обычные объяснения, и его царское величество даровал мне полное и блестящее удовлетворение за обиды, понесённые мною помимо его воли и ведения… Когда генерал-лейтенант Ренне сообщил мне этот приговор, и даже привёз ко мне на дом его оригинал, одобренный его царским величеством и собственноручно им подписанный, и когда я с своей стороны выразил ему своё одобрение, он дал мне понять, что князь Меншиков весьма желает видеть меня, чем скорее, тем лучше, и что если я соглашусь сейчас же, в 5 часов пополудни отправиться к князю Меншикову, то меня встретят с восторгом, со всей предупредительностью и со всеми возможными почестями, и что там увижу я и его царское величество. Так как князь Меншиков ещё прежде прислал мне приветствие через здешнего секретаря посольства вашего королевского величества Лёльгёффеля (Lollhoffel) с уверением в непоколебимости прежнего своего дружеского расположения ко мне, прибавляя любезно, что он страшится встречи со мной, то я решился поехать, в тот же день, в назначенный час, впервые после вышеупомянутого горестного столкновения, в дом князя Меншикова, где его царское величество почти всегда занимается судебными делами (Curalien). Едва въехал я в ворота, как уже князь Меншиков вышел почти со всеми здесь находящимися генералами на первую галерею своего дома, где и ожидал меня. Его гоф-маршал, генерал-адъютанты и камер-юнкеры встретили меня у кареты, генерал-майоры Бан и Гейне на лестнице, сам же князь Меншиков ожидал меня несколькими шагами далее, на вышеупомянутой крайней галерее, честь, которую он едва ли оказывает другим иностранным министрам, даже при первом приёме их. Оффициальные наши приветствия выражали обоюдные наши чувства дружбы и удовольствия снова друг друга видеть, но, спустя некоторое время, проведённое вместе в комнатах, мы удалились (a parte) в сторону к окну отдельной комнаты, и объяснились по поводу ссоры, происшедшей от неумеренной выпивки. По общему нашему соглашению, ссора эта не только будет предана полному забвению, но даже послужит в будущем к подкреплению нашего благорасположения и дружбы. В это время вошёл его царское величество, по своей привычке, без всякой церемонии, и смею всеподданнейше уверить ваше королевское величество, что давно не видал я его царское величество таким весёлым и довольным, как в эту минуту: он обнял меня, и, не позволив мне вымолвить слова, поспешил сказать, что устал от всхода по лестнице, потому что чувствует себя ещё очень слабым после перенесённой болезни. Вслед за тем последовала весёлая беседа, оживлённая шутками его царского величества и князя Меншикова и продолжавшаяся до тех пор, пока не пришли доложить князю Меншикову и его супруге, о приезде жены гетмана (Gross-Feldherrin) Синявского, накануне прибывшей сюда; вскоре вошла она сама; тогда его царское величество пошёл один со мной в отдаленную галерею; тут я стал выражать свою благодарность за милостиво дарованное мне такое полное удовлетворение, а также свои извинения по поводу случившегося, но царь остановил меня следующими милостивыми словами на немецком наречии: «Als Gott mine Seele kennt, ik silfst recht trurig darower gewest bin, doch wie alle tosammen voll gewesen sind, war Gott lof dat nu alles wedder got worden, un ik ju alle taid lew hab, un alles nicht mehr gedeneken». То-есть: «Сам Бог свидетель, как глубоко сожалею я о случившемся; но все мы были пьяны; теперь же, благодаря Бога, всё прошло и улажено; я уже забыл о ссоре и пребываю благосклонно и с любовью преданный вам»…
Обида прусского посла. Георг Иоганн фон Кейзерлинг // Русская старина. Том 5, 1872. С. 839-842
В 1711 году состоялся, наконец, брак Анны с прусским посланником Кейзерлингом, так долго добивавшимся руки очаровательной женщины. Но счастье новобрачных было непродолжительно. Через полгода Кейзерлинг скончался. Он умер по дороге в Берлин.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 48
Потом она вышла замуж за шведскаго маиора Мюлерса, из пленённых под Полтавою. Наконец, Анна Монс умерла в 1714 г. Эта женщина могла-бы достигнуть несравненно большаго счастия, если-б она была в состоянии превозмочь свою неосторожную склонность к Кенигсеку.
Сведения о книге: «Письма о России одной дамы, пребывавшей в ней некоторое время, к приятельнице своей в Англию, с историческими примечаниями. Перевод с английскаго. Русская старина, 1878. – Т. 21. – № 2. – С. 331
«На неё он не мог не воззреть с вожделением»
Однажды, просматривая счета академии, президент академии, княгиня Дашкова, обратила внимание на то, что выходило очень много спирта. Княгиня заинтересовалась, на что нужно было такое количество спирта. Оказалось, что спирт отпускался на две головы, которые хранились в особом сундуке. Для ухода за ними был определён даже сторож. Но он не мог объяснить, кому принадлежали так тщательно сохраняемые головы. После долгих поисков в архивах академии установили, что владельцами голов были Виллим Монс и фрейлина двора императрицы – Мария Гамильтон.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 49
Гемильтон, или Гамильтон (Hamilton), принадлежит к числу древнейших и именитейших родов датских и шотландских, разделяющихся на множество отраслей. Мы не станем перечислять знаменитых представителей и представительниц этой фамилии, но заметим, что хроники Гемильтонов богаты самыми романтическими происшествиями, самыми разнообразными деяниями на поприщах политическом, литературном, придворном, в областях искусства, живописи, музыки; наконец, имя одной из Гемильтон, леди Эммы Гемильтон (родилась в 1760 году, умерла в 1815 году), занимает видное место в хрониках английского и неаполитанского дворов. Знаменитая красавица была любовницею многих достопочтенных лордов, любовницею нескольких героев, игравших в своё время важные роли в учёном или военном мире, была сама героинею, публичною женщиною, была натурщицею, за деньги представляла статую богини Здравия (Hydiea), являлась публике обнажённою и прикрытою прозрачным покрывалом, была законною супругою лорда-посланника, управляла неаполитанским двором… словом, список её деяний бесконечен. Вслед за таким громким генеалогическим вступлением можно подумать, что фрейлина Гамильтон, героиня настоящего рассказа, есть лицо в высшей степени замечательное, что жизнь её полна деяниями романтическими, что она – хоть бледный первообраз леди Эммы Гемильтон? Нет, «девка Марья Гаментова», как названа Гамильтон в современных ей застеночных документах и в пыточных допросах, личность интересная, но в другом роде, в других нравах. Кратковременная жизнь её небогата событиями разнообразными; но эти немногие события характеризуют время Великого Петра, некоторых из лиц, его окружавших, знакомят с тогдашним состоянием одной из важнейших частей уголовного законодательства, наконец, дают нам повод представить внутреннюю жизнь петровского двора.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 359-360
Имя Марии Даниловны Гамильтон, которую в России чаще называли Марией Гамонтовой, не так широко известно, как имя любовницы великого адмирала Нельсона Горацио – Эммы Гамильтон. Однако судьба русской Гамильтон была не менее трагична, чем судьба прославленной англичанки. Став однажды любимой фавориткой Петра I, Мария не могла и предположить, что в тот самый день она вступила на страшный, трагический путь.
Сардарян А.Р. 100 великих историй любви. М., Вече. 2001. С. 34
Леди Гамильтон (ее звали Мария Виллимовна; при дворе отчество Виллимовна переделали на Даниловна) приобрела большое значение при дворе; у неё был свой штат из нескольких горничных. Государыня часто делала ей дорогие подарки. Придворные старались угождать ей лестью и «приношениями».
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 49
Ближний боярин царя Алексея Михайловича, знаменитый Артамон Сергеевич Матвеев, был женат на Гамильтон; впрочем, в биографиях Матвеева фамилия жены его или вовсе не названа, или просто сказано, что она была происхождением шотландка, именем Евдокия. На каменной гробнице её, в фамильном склепе Матвеевых (в Москве, близ Покровки), высечена следующая надпись: «Гроб супруги блаженнаго боярина Артемона Сергеевича Матвеева – боярыни Евдокии Григорьевны; а преставление ея во 180 (1672) году августа 24-го, на память пренесения честных мощей иже во святых отца нашего Петра, митрополита киевскаго и всея России чудотворца»… Марья Даниловна, или Вилимовна, знатная фрейлина петровского двора, была племянница сына знаменитого Артамона Андрея Артамоновича Матвеева.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 361
Пётр «усмотрел в ней такие дарования, на которые не мог не воззреть с вожделением».
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 49
Сильное и здравое тело Петра Алексеевича, вопреки словам некоторых его историков, любило, хотя и временные, но частые отмены; и вот при дворе любимицы Катерины, одна за другой, являются красавицы в различных званиях, более или менее опасные, особенно в первое время… Таким образом, является на сцене Марья Даниловна Гамильтон.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 367
Пётр Великий был чрезвычайно строг к нарушителям спокойствия государства и жестоко преследовал убийство, воровство, грабежи, бунты и прочия преступления, но весьма слабо наказывал погрешности молодости нарушителей нравственных приличий, и делал такия наказания, которые можно вынести весьма легко.
Так, например лишённая чести родительница не претерпевала никакого наказания; но у6ийца младенца наказывалась смертью. Будучи за границей, в разговоре о делах уголовных, государю Петру Первому, кто-то разсказывал, что за нарушение девственности по указу Карла Пятаго преступник наказывался смертью.
– Полно, так ли? – говорил Пётр Первый. – Я думаю великий государь в этом случае являл более проницательнаго разума. А если, правда, то, вероятно, он думал, что в Его государстве более лишнего народа, чем в моём. Нет, за эти безпорядки, да и вообще за преступления всегда должно налагать наказания, но, насколько возможно, должно сберегать жизнь и здоровье подданных.
От Ивана Антоновича Черкасова.
Анекдоты и предания о Петре Великом, первом императоре земли русской и о его любви к государству. В трёх частях. Москва, 1900. Составитель Евстигнеев. С. 89
Осматривая однажды в Вышнем Волочке канал, государь, так повествует Штелин, увидел в толпе собравшегося народа красивую и взрослую девушку, которая поглядывала на него и тотчас пряталась, когда государь смотрел в ту сторону. Пётр подозвал её. Она краснела, закрывала лицо и плакала. Думая, что эти слезы знак стыдливости и целомудрия, государь стал говорить ей, чтоб она напрасно не стыдилась и не робела, что она хороша и ей время выходить замуж. Прочие крестьянки громко хохотали. Государь, рассердившись, сказал: «Чему вы, дуры, смеётесь? Разве тому, что сия девушка скромнее вас и плачет из стыдливости?» Дуры не унимались. «Чему сии дуры смеются? – спросил монарх, обротясь к одному из мужиков. – Стыдливости ли этой пригожей девушки или чему другому? Разве им завидно, что я с нею говорю?»
– Нет, государь, – отвечал крестьянин, – я знаю, что они не тому смеются, а другому.
– Что ж такое?
– То, – отвечал мужик, – что вы, батюшка, всё называете её девкою, а она уже не девка!
– Что ж она такое, неужли замужняя?
– Нет, и не замужняя, – отвечал крестьянин, – она дочь моего соседа, рабочая, трудолюбивая и добрая девка; но года два как сжилась с одним немцем-офицером, который стоял у нас тогда постоем и после вскоре в другое место послан; и для того девушки наши с ней не водятся и ей насмехаются.
– Великое дело, – сказал государь, – если она ничего худшего не сделала, то должно ли сим поступком толь долго её упрекать и её стыдить за то пред всеми? Это мне не угодно; я приказываю, чтоб её ни из какой беседы не исключали и чтоб отнюдь никто не осмеливался делать ей за то ни малейшего попрёку.
Затем государь сам успокаивал девушку, убеждал не печалиться, не стыдиться; потребовал к себе её сына, мальчика миловидного и здорового, и, указывая на него, сказал: «Этот малой будет со временем добрым солдатом; имейте о нём попечение. Я, при случае, о нём спрошу, и чтоб его всякий раз показывали, когда только мне случится приехать». Подарив мать деньгами, отпустил её домой.
Этот случай достаточно показывает, как человечно смотрел великий Преобразователь России на плотское согрешение… Кроме духа времени этому воззрению способствовали собственные склонности монарха. Всем известно, что телесная крепость и горячая кровь делали его любострастным. Может быть, что заграничные путешествия ещё более развили в нём этот – если не порок, то недостаток… «Впрочем, – так думает князь М. М. Щербатов, – если б Пётр в первой жене нашёл себе сотоварища и достойную особу, то не предался бы любострастию; но, не найдя этого, он возненавидел её и сам в любострастие ввергнулся… Пётр довольствовал свою плоть, но никогда душа его не была побеждена женщинами… среди телесных удовольствий великий монарх владычествовал».
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 380-381
В то время отец и мать за убийство законного ребенка подвергались лишь церковному покаянию, но убийство «зазорного младенца» каралось смертью.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 50
Между тем царь Пётр уже охладел к Марье Даниловне; первая по времени назначения в России камер-фрейлина была для него не более, как предмет временной преходящей любви, подобно Анны Монс, Матрены Балк, Авдотьи Чернышевой (по словам Вильбоа, беспорядочным поведением своим имевшей вредное влияние на здоровье Петра), Анны Крамер, княгини Кантемир и многих других. Только любовь к Катерине Алексеевне, обратившаяся у Петра в привычку и всеми средствами поддерживаемая Меншиковым, оставалась в прежней силе.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 375
Считают, что Гамильтон вступила в любовную связь с царским денщиком Иваном Орловым, чтобы вернуть венценосного любовника и опять завладеть его сердцем. Царские денщики неотлучно находились при царе и исполняли обязанности его личных секретарей. Нередко они становились самыми близкими друзьями государя. Таким образом, Мария Гамильтон могла знать обо всём, о чём думал царь, кем был увлечён и к кому испытывал особо сердечные чувства. Простой и недалёкий Иван рассказывал любовнице все государевы секреты. Гамильтон и Орлов встречались тайно. Их связь продолжалась несколько лет. В 1716 году царь с супругой ехали в Европу. Любимая фрейлина царицы и денщик Орлов отправлялись за границу в царской свите. Путешествие было долгим, и Пётр часто приказывал останавливаться на день, чтобы беременной Екатерине Алексеевне можно было отдохнуть. Придворные не теряли времени. Они развлекались, пили и заигрывали с местными девицами. Не остался в стороне и Иван Орлов. С каждым днём он становился равнодушнее к Марии, часто оскорблял её и даже избивал. Та, чтобы как-то задобрить возлюбленного, стала красть драгоценности царицы и, продавая их, покупала Орлову дорогие подарки. «В благодарность» грубый и заносчивый Иван избивал любовницу ещё сильнее.
Сардарян А.Р. 100 великих историй любви. С. 36-37
Сама она потом призналась: «Будучи при государыне, царице Екатерине Алексеевне, вещи и золотые (червонцы) крала, а что чего порознь, не упомню, а золотых червонных у ней, государыни царицы, украла же, а, сколько, не упомню, и из этих червонцев денщику Ивану Орлову дала триста червонных, будучи в Копенгагене; да перстень с руки, да рубахи, а это всё (т.е. перстень и рубахи) давала из своего, а не из краденого, а иным никому из тех вещей не давала».
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 50
Марья Даниловна, подобно Екатерине Алексеевне, должна была употребить все способности своего женского ума и влюбленного сердца, чтоб удерживать непостоянного Ивана Орлова от поступков ветреных. Она ревновала его к Авдотье Чернышевой, дарила его государыниными деньгами, одаривала собственными вещами – и всё-таки возникали ссоры. Любовники зачастую вздорили. Пётр Алексеевич бивал тех, которые не умели молчать о его интересах, но не трогал своей хозяйки. Иван Михайлович был гораздо проще, не был так деликатен и зачастую бивал свою хозяюшку. Любовники зачастую вздорили. Причинами ссор и драк, без сомнения, были со стороны Гамильтон – негодование на беспутство и пьянство Орлова, со стороны Орлова – ревность.
«В Голландии был я у Бранта в саду пьян, – каялся впоследствии в собственноручном письме Орлов, – и побранился с Марьею, и называл её б…, и к тому слову сказал Пётр Балк, «что взбесился ты, какая она б…?» – «Чаю, что уже троих родила», – отвечал я и более того нигде её, Марью, не попрекал».
«После того я ещё её бранил и пьяной поехал в тот же день в Амстердам, с Питером-инженером, и, приедучи в Амстердам, ввечеру бранил её при Филиппе Пальчикове, при Александре подьячем и называл её б…, а ребятами не попрекал». «А на другой день сказал Пётр-инженер: “Ты её попрекал”. И я к ней писал грамотку и просил прощения у неё; и она в том просила у государыни-царицы милости на меня, чтоб я её уличил, ведая то, что я не ведал (про робят); и она мне нигде не сказывала про робят никогда, и я её нигде больше не попрекал робятами».
«Когда (бывало) и осержусь в ревности, то её бранивал и называл к..... и бивал, а робятами не попрекивал и в том шлюсь на неё».
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 388-389
Царь, предаваясь плотским забавам, однажды вспомнил о бывшей фаворитке и как-то ночью прошёл в её опочивальню. Вскоре Мария поняла, что ждёт ребёнка. Надевая широкие платья и притворяясь нездоровой, она долго скрывала своё положение. Уже в России девица Гамильтон родила сына. А наутро во дворце нашли тело мёртвого младенца, завёрнутое в одеяло.
Сардарян А.Р. 100 великих историй любви. С. 37
Чтобы спасти себя от позора, она собственными руками задушила младенца.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 50
Совершено было задуманное преступление около 15 ноября 1717 года. Приведём рассказ свидетельницы злодейства, – служанки камер-фрейлины Гамильтон; рассказ этот, при всей безыскусственности и простоте, прямо переносит на место преступления и ставит лицом к лицу с убийцей.
«Месяц спустя, – показывала впоследствии Катерина Екимовна Терновская, – после приходу из Ревеля, Марья Гамонтова родила ребёнка; про то я ведала, а именно таким образом то делалось: сперва пришла Марья в свою палату, где она жила, ввечеру, и притворила себя больною, и сперва легла на кровать, а потом вскоре велела мне запереть двери и стала к родинам мучиться; и вскоре, встав с кровати, села на судно и, сидя, младенца опустила в судно. А я тогда стояла близ неё и услышала, что в судно стукнуло и младенец вскричал; тогда я, Катерина, охнула и стала ей, Марье, говорить:
– Что ты, Марья Даниловна, сделала?
– Я и сама не знаю, – отвечала та, – что делать? Потом, став и оборотясь к судну, Марья младенца в том же судне руками своими, засунув тому младенцу палец в рот, стала давить, и приподняла младенца, и придавила. Тогда я, Катерина, заплакав, паки стала ей говорить:
– Что ты, Марья Даниловна, делаешь?
– Молчи, – отвечала она, – дьявол ли где тебя спрашивает?
Придавив ребёнка, Марья вынула и обернула его в полотенце.
– Возьми, Катерина, – сказала она мне, – отнеси куда-нибудь и брось.
– Не смею я этого сделать, – отвечала я.
– Когда ты не возьмёшь, – сказала Марья, – то призови своего мужа».
Был уже поздний час ночи; родильница, в изнеможении от телесной боли и душевной муки, опустилась на постель. Легла спать и встревоженная служанка. На другой день, по прежнему приказу Марьи Даниловны, Катерина пошла и прислала к ней мужа своего, первого конюха Василия Семёнова.
