Читать книгу: «Любовь по-стамбульски. Сердечные авантюры в самом гастрономическом городе», страница 3

Стамбульцы любят огонь. И чем холоднее комната, тем ценнее в ней будет пламя одинокой свечи или крохотной буржуйки, каких здесь вдоволь в каждой стареющей квартире. Особняки украшают гигантские печи, о которых я узнаю по бесчисленному количеству кирпичных труб, уныло торчащих из покатых крыш старых построек. Особенно хороши они на фоне серого матового неба. С нетерпением жду первых холодов: стоит температуре опуститься ниже пяти градусов (а это происходит обычно в раннем январе), как в просторных квартирах под крышами чьи-то озябшие руки приступают к ежегодному таинству оживления каминов. Обычно это старые руки, потому что никто моложе лет семидесяти даже не вздумает возиться с отсыревшими спичками – куда проще вставить в розетку вилку калорифера или включить режим обогрева в пластмассовом «клима» – так местные называют кондиционеры.

Музей невинности – небольшое здание красного цвета, мимо которого проходят тысячи сиротливых сердец ежедневно и даже не замечают этого храма одиночества и безответного чувства. Пока я разглядывала буклет, в котором коротко была изложена история этого места, мой спутник не отрываясь глядел на бесчисленное множество окурков, прикрепленных к стене, – трогательная инсталляция. Под каждым из них стояла дата.

– Если бы моя Фюсун курила, я бы подбирал все ее окурки и хранил так же бережно…

Экспозиция музея представляла собой тысячи артефактов, которые впечатлительный юноша уносил после каждой встречи со своей возлюбленной. По удивительному стечению обстоятельств девушку, которой было посвящено это любовное святилище, звали так же, как и юную возлюбленную цветочника – Фюсун. Возможно, поэтому, уловив тонкую связь с этим местом, он стал его постоянным завсегдатаем, с которого в конце концов даже перестали брать деньги за вход.

Печальный Кемаль-бей все еще стоял у недокуренных сигарет, которые мне лично представлялись сомнительным экспонатом, и благоговейно шевелил губами.

– Вы их считаете? – испуганно спросила я, начиная немного сомневаться во вменяемости этого человека.

– Четыре тысячи двести тринадцать окурков… Она скурила их в течение восьми лет их отношений…

– Но почему же они не были вместе? – поинтересовалась я с видом заправской сплетницы. Цветочник поджал губы и недовольно покачал головой.

– Вы ничего не понимаете… Вам не объяснить…

Меня словно обожгло изнутри. Ведь я всегда с сочувствием относилась к любовным перипетиям и глубоко переживала трагическую развязку красивейших историй о любви: Ромео и Джульетты, Гиневры с Ланселотом, Лейли и Меджнуна, и даже умудрялась всплакнуть при расставании Скарлетт О’Хара и беспардонного Ретта Батлера из романа «Унесенные ветром».

– Но почему вы не можете объяснить мне такие простые вещи? И я говорю не об этих странных окурках, а о вас самих. Почему вы не сражаетесь за свою любовь? Ведь все прекрасное дается нелегко!

Кемаль-бей вцепился взглядом в мои глаза и смотрел так долго, что пришлось начать моргать, чтобы хоть как-то прекратить эту традиционную стамбульскую игру.

Смотреть до изнеможения – любимое занятие турок в моменты накала страстей и нагнетания интриги.

Однажды мне посчастливилось побывать на съемочной площадке одного из турецких сериалов. К тому времени он уже покорил полмира, и потому продолжение, и так обреченное на успех, снималось вяло и без энтузиазма. Актеры сновали из гримерки в гримерку, требуя побольше косметики, усердного массажиста и кофе со сладостями. Их личные пажи-ассистенты беспорядочно бегали, врезаясь друг в друга, не в силах удовлетворить капризы избалованных звезд. Режиссер, поглощая уже пятый стакан чая за последние тридцать минут, трясся от негодования и требовал доснять «энный» дубль финальной сцены. От актеров на площадке требовалось лишь одно: впиться друг в друга взглядами и стоять так с минуту, демонстрируя всю палитру яростных эмоций от страха до ненависти.

Примерно то же происходило и теперь: цветочник стоял, не сводя с меня негодующего взгляда; оказавшийся рядом молодой билетер смотрел на цветочника; а я, в свою очередь, с опаской поглядывала на них обоих, что было, вероятно, непозволительно для этого киножанра и выдавало во мне все ту же бестолковую «ябанджи»³⁶, не способную понять очевидного…

Не сказав ни слова, Кемаль-бей театрально удалился в своем соломенном канотье, а я тяжело вздохнула, ощущая себя полной неудачницей. Сколько еще времени мне должно было понадобиться, чтобы влиться в коренное стамбульское общество, раствориться в нем и не маячить, как огни на Чамлыдже?³⁷

– Ну вот, кажется, обиделся… – прошептала я, боясь теперь даже смотреть в глаза отзывчивому билетеру. – Но как же понять, почему он не пытается вернуть любовь, если она для него так важна?

– На самом деле понимать как раз ничего и не надо… – мягко начал добродушный студент, приглашая меня присесть. – Я сейчас вернусь с чаем и постараюсь вам объяснить.

Пить обжигающий напиток без сахара – особое удовольствие, которое мне стало понятным лишь недавно. До этого я закладывала в каждый «армуд» по две классические ложки сахара и наслаждалась его мягким вкусом, в то время как ценнейшим качеством янтарного эликсира является его терпкость – сводящая скулы и заставляющая морщиться в блаженстве.

– Мы знакомы с Кемаль-беем уже как год. Нас свел случай. Я устроился подрабатывать в этот музей, а он переехал в дом своего дедушки – здесь рядом совсем, одноэтажный, за углом. Ему в наследство досталась еще приличная сумма, и он хотел пожертвовать ее музею. Так я узнал о его беде, стал поддерживать, ведь он совсем упал духом… Завязалась дружба.

– Тем более непонятно. Почему, если вы его друг, не поможете связаться с этой Фюсун? Ведь за любовь нужно бороться! Еще и унаследовал деньги! Он мог бы поехать в Лондон и отыскать там свою любимую…

– В том-то и дело, что не мог… Его денег хватило бы им на год максимум, она ведь привыкла к роскоши! И что потом?

– Можно работать, учиться… Когда любишь, деньги не так важны.

– У нас не так. Если мы не можем дать девушке то, чего она достойна, мы не будем перечить судьбе. Его судьба сказала ему «нет».

– И на каком языке, интересно, говорила с ним эта судьба? – Рассуждения билетера своей туманностью напоминали мистическое гадание на картах Таро или же, в лучшем случае, прогнозы гороскопа. Однако парень с видом убежденного фаталиста уверенно твердил:

– Если им суждено было быть вместе, отец бы не противился… Он бы благословил их союз…

– Но его дочери было семнадцать! Вы бы одобрили такое, будь у вас дочь?

Студент-билетер вскочил со стула и начал нервно ходить по скрипучему полу самого странного музея из всех, в каких мне когда-либо приходилось бывать.

– Вы, иностранцы, не понимаете, что можно говорить, а что нельзя… Зачем вы порочите имя моей дочери?

– Но у вас нет дочери…

Молодой билетер понял, что я права, и снова сел. Чай почти остыл, и он капризно отставил его на дальний конец стола. На еще детских щеках, не знавших щетины, появился румянец, какой способен расцветать лишь на наивных юношеских лицах.

– Поймите, – заговорил он с несвойственной его возрасту мудростью. – Любовь прекрасна настолько, что мы боимся тревожить ее своими глупыми поступками. Мой друг Кемаль-бей хранит память в сердце о самом светлом и будет жить так до конца своих дней… Это красиво…

– То есть слоняться по улицам с букетом подвявших астр, едва зарабатывая на пресную базламу^{38, это красиво, по-ва}шему?

– Если ты любишь, то даже базлама может показаться тебе слаще пахлавы!

Я тоже отставила чай и вздохнула. В животе урчало, и кусок горячей лепешки, смазанной сливочным маслом, ничуть не помешал бы. А если внутрь заложить начинку из зелени и нескольких сыров, как это делает соседка Айше, то день можно было бы считать удавшимся. А ведь утро и впрямь выдалось непростым. Мне нужно было усердно поработать, но вместо этого нелепый случай свел с еще более нелепыми романтиками, которые едва не обратили меня в любовный агностицизм, хотя я была примерной прихожанкой рациональной житейской философии.

– Может быть, у вас есть контакты нашей загадочной Фюсун? – решила попытать удачи, хотя и была уверена в бессмысленности этого вопроса. Билетер лишь пожал плечами, не понимая, зачем это может быть нужно.

– Может быть, вы знаете фамилию девушки?

– Откуда?! Такие вещи мы не спрашиваем друг у друга…

– А фамилия семьи, в которой он был водителем?

– О! Их знают все! Бозкурт их фамилия! Бозкурт!

Я посмотрела на этого чудаковатого парнишку, который уж слишком фанатично защищал безынициативного друга, поблагодарила за чай и направилась вдоль по улице Çukurcuma, которая петляла мимо причудливо посаженных домишек с очаровательными винтовыми лестницами, пущенными прямо по внешнему фасаду. Эта деталь экстерьера казалась невероятно изобретательной, ведь теперь жители даже четвертых и пятых этажей многоквартирных построек могли смело игнорировать подъезды и попадать в прихожие собственных квартир прямо с улицы. В реалиях склонного к сплетням города такая лестница была настоящей находкой для эмансипированных девушек, моральный облик которых самым тщательным образом блюдут все соседские старушки квартала. Они часами просиживают у мутных окон, самоотверженно неся высоконравственную вахту. Мучимые бессонницей, те же целомудренные старушки дежурят по полночи в коридорах, мгновенно реагируя на каждый стук каблуков за дверью. Не зная страха, они высовывают длинные носы в тускло освещенные подъезды и что есть сил вглядываются подслеповатыми глазами, чтобы получить хоть какую-то зацепку для завтрашних пересудов в компании таких же благородных девиц преклонного возраста.

Продолжение следует…

Рецепт
Рецепт базламы с начинкой, которая в устах влюбленного становится слаще пахлавы

(по рецепту соседки Айше)

ИНГРЕДИЕНТЫ:

Тесто:

• 400 мл жидкого йогурта или кефира

• 1 яйцо

• 450 г пшеничной просеянной муки

• 2 столовые ложки оливкового масла

• 2 чайные ложки разрыхлителя

• Щедрая щепотка соли и сахара

Начинка:

• 300 г смеси сыров (можно использовать мягкий лабне, классический желтый и даже творожный в любых пропорциях в зависимости от предпочтений)

• Большой пучок разной зелени (это могут быть зеленый лук, кинза, укроп или что-то одно)

• Несколько зубчиков чеснока

Базлама в истории турецкой кухни – едва ли не самая пресная лепешка, которой легко насытиться ранним утром, намазав ее слоем душистой аджуки или же белоснежным каймаком с медом – если хочется более сдобного завтрака и приятного послевкусия. Однако соседка Айше считает, что скучная базлама достойна большего и облагораживает простейшую питу, превращая ее в некое подобие критского сфакийского пирога. Я ведь говорила, что Айше – гречанка?..

Дабы упростить процесс приготовления теста, я заменила дрожжи на пекарский порошок и, нужно сказать, ничуть не прогадала. На выпечку, которая может стать удивительным завтраком, чудесным полдником и даже главным блюдом для посиделок с подругами, я трачу чуть более получаса, что идеально вписывается в график занятой домохозяйки.

Прелесть теста для базламы заключается в том, что готовится оно самым незатейливым образом: в глубокой посуде я смешиваю все ингредиенты и хорошенько вымешиваю, пока не получу мягкий податливый шар, плотно скрепленный клейковиной. В некоторых случаях (если, к примеру, кефир взят слишком жидкий) муки может понадобиться больше, но незначительно, так как тесто ни в коем случае не стоит забивать и превращать в тугой мяч для игры в регби, которая, стоит отметить, становится популярной в Турции.

Пока тесто «отдыхает» под пленкой или наглаженным полотенцем, я смешиваю все виды имеющегося сыра в натертом виде, мелко порубленную зелень и в довершение пропускаю через пресс зубчики ароматного чеснока. Соседка Айше называет эти три ингредиента «кулинарной святой троицей», так как сыр, зелень и чеснок способны сотворить настоящее чудо с каждым блюдом, в какое бы их ни добавили.

Не желая затягивать, я ставлю на огонь тяжелую сковороду-гриль и немедленно приступаю к созданию нежнейшей базламы. Несколько жменей муки на стол – и процесс раскатки и лепки пойдет быстрее. Тесто разделяю на шесть частей, каждую из которых наспех разминаю руками, чтобы получилось некое подобие круга, в центр которого выкладываю несколько ложек сырной начинки. Собираю края теста в пучок и тщательно защипываю – получается гигантский хачапури, который я тут же прикатываю скалкой и немедленно отправляю на потрескивающую сухую сковороду и накрываю крышкой. Огонь должен быть маленьким и щадящим, чтобы тесто не превращалось в сухарь, а лишь слегка томилось, как в нагретом хаммаме. Обычно базламе хватает нескольких минут с каждой стороны, чтобы подняться и распушиться – мне лишь останется смазать ее хрустящую корочку растопленным сливочным маслом и приступить к приятнейшей из трапез, которые только можно представить ранним утром.

Но главное, что базлама, приготовленная таким способом, легко выдаст влюбленного человека. Местные поговаривают: если рука мужчины потянулась за второй базламой, значит, сердце его занято. Я предпочитаю верить в народную мудрость и потому минимум раз в неделю проверяю скрытного Дипа на уровень влюбленности …

Кракелюр на фарфоровом чайнике и чутком сердце одинокого влюбленного

В тот же день…

Скол на крышке мейсенского чайника. – Ваза с осенними астрами. – Роль социальных сетей в поиске возлюбленной. – Фатализм местных скептиков. – «Серпме кахвалты» из рога изобилия. – Бюст итальянских монашек в кондитерских изделиях с вишенкой. – Целебные симиты тетушки Хатидже. – Брызги эрдемлинских лимонов. – Гротескные персонажи стамбульского фарса. – Футбольный фанат и ток-шоу о кошках. – Нежная кайгана и душа стамбульской женщины.

Вскоре я оказалась в кривом переулке, в углу которого расположилось кафе, и прямо у его входа приветливо пыхтел антикварный самовар, весело позвякивая фарфоровым чайником на макушке. Я подошла ближе и с удивлением обнаружила, что заварник был не чем иным, как чудесно сохранившимся примером великолепного лукового узора Мейсен³⁹, за которым я охотилась вот уже несколько лет по всем барахолкам города. Нежная синяя роза с едва заметным сколом на крышке лазурного чайника придавала натюрморту столько очарования, что я потянулась за телефоном, дабы запечатлеть эту милую деталь на память.

Женщина средних лет в длинном шарфе, несколько раз обмотанном вокруг шеи, выглянула из двери кафе и громко закашлялась.

– Не могу уже дышать от этих сигарет, – рассмеялась она и сделала очередную глубокую затяжку. Тонкая папироска тускло поблескивала в неосвещенном дверном проеме, за которым звенела посуда и раздавались сонные голоса официантов.

– У вас можно позавтракать? – уточнила я, предвкушая плотный вкус утреннего чая из мейсенского фарфора.

– Hos geldiniz!⁴⁰Первому гостю мы особенно рады, – и она, едва ли не обнимая меня, препроводила внутрь помещения, в котором было так тускло и уныло, что на мгновение я пожалела, что среди десятков милейших заведений сказочного квартала Джихангир попала именно в эту обитель мрака.

– Abi, ışığı ac!⁴¹– и женщина по-хозяйски встряхнула стул и вежливо указала на него.

Я медленно опустилась… И ах! В небольшом помещении зажгли свет: вначале лампы горели совсем не ярко, но спустя секунд десять они вовсю разгорелись и принялись умывать приятным желтым теплом редкую обстановку. Будто расписная шкатулка, комната оказалась яркой и так искусно обставленной, что у меня дух захватило от невероятного количества удивительных штучек, вмещавших это невзрачное снаружи помещение. Примерно то же я испытала однажды, попав в ни с чем не сравнимый магазин старинных вещиц, прятавшийся в жилом доме Antik Konak на улице Süleyman Nazif. То был не простой уголок антикварного рая, какой могут представить себе любители пропыленного хлама, к числу которых отношу себя и я. Случайно отыскав его на неприметной улице, я обрела место силы, в которое возвращалась каждый раз, когда мой внутренний мир требовал подпитки и антикварной супницы с премилым кракелюром на видном месте. Теперь я ощущала тот же прилив согревающей энергии, так щедро раздариваемой чудесным кафе района Джихангир.

Хозяйка продолжала кутаться в безразмерный шарф, хотя внутри было совсем не зябко. От сигареты она избавилась еще на улице, но сухой кашель все еще мучил ее горло, отчего она постоянно прикрывалась палантином и будто бы извинялась. Я мило кивала ей, давая понять, что меня это совсем не смущает…

– В наши времена уже и кашлянуть стыдно, – засмеялась она. – Так напугали людей этой хворобой, что порой в людном месте чихнуть боишься. Но в нашем районе люди другие. Мы ценим жизнь больше, чем боимся за нее. Разве не важнее насладиться пусть крохотным моментом, чем дрожать долгие годы? – И, будто ставя точку над вышесказанным, она громко водрузила вазу из того же мейсенского фарфора на стол прямо перед моим носом.

– Это чтобы вам приятней было сидеть… – и, прикрываясь, она поспешила прочь, чтобы хорошенько прокашляться. В вазе стояли все те же осенние астры, с которых началось мое незадавшееся утро.

– Любите эти цветы? – заметила она то, как пристально я на них смотрю, с грустью вспоминая странные события последних часов.

Я кивнула.

– Эти цветы каждое утро нам приносит сосед. Он одинокий, живет в красном доме с круглым окном. Вы могли обратить внимание, когда шли…

После Музея невинности я была слишком озадачена, чтобы смотреть по сторонам, однако не было сомнений, что одинокий сосед с астрами – тот самый чудак, поразивший редкой леностью в отношении собственных чувств.

– О, это Кемаль-бей, не так ли? Мы с ним уже успели познакомиться.

– Надо же! Аби⁴², иди сюда, наша гостья знает влюбленного Кемаля!

За плюшевой шторкой послышались шорох и чьи-то неразборчивые слова. Из кухни никто не вышел, и женщина в шарфе, кокетливо поджав губы, улыбнулась:

– Мужчинам никогда не интересны сплетни так, как нам, женщинам, правда? У них свои увлечения, а у нас свои… Так что ты хочешь на завтрак? Как обычно? – спросила она так, будто я была завсегдатаем этого заведения. Мне оставалось только кивнуть, потому что в Стамбуле отказываться от предложения хозяина непозволительно.

Пока кухня лениво звенела саханом с шипящей яичницей и позвякивала целым арсеналом медных приспособлений, которые обычно используют для очистки крохотных огурцов и пышнотелых помидоров из Кумлуджи⁴³, я наконец обрела несколько минут для того, чтобы реализовать задуманное.

Никогда не преувеличивая роль социальных сетей в нашей жизни, теперь я уповала на одну из них так, как может заблудший в пустыне рассчитывать на животворящий оазис неподалеку. В строке поиска ввела два слова, которые моя ненадежная память трепетно хранила последний час: Füsun Bozkurt. Кнопка «Поиск». Сердце бешено билось, как будто я без стука прокрадывалась в чужую комнату или, что еще хуже, заглядывала в замочную скважину, чтобы подслушать страшную тайну, предназначенную не для моих ушей…

На экране телефона появился длинный список из тезок, носивших имя возлюбленной цветочника. Я в нетерпении пролистала его до конца, потом снова вернулась к первой записи… Рыться в чужих профилях совершенно не хотелось, как вдруг, в самом низу, на месте аватарки заметила знакомые цветы. Да ведь это же астры! Совпадение? В тот момент я готова была поспорить, что именно так выглядит хваленое стамбульское провидение, на которое так часто ссылаются местные скептики…

Исправно срабатывающее правило «твое к тебе придет» было не чем иным, как четко выверенным фатализмом, дарившим женщинам непоколебимость, а мужчинам – отвагу.

Умение беззаветно довериться року пугало, как русская рулетка, и одновременно вдохновляло, как священное слово, которому беспрекословно преклонялись прежние поколения османов, а некоторые продолжали и до сих пор.

Пока я изучала профиль девушки, чья судьба, казалось, находилась в моих руках, хозяйка принялась расставлять миниатюрные тарелки для «серпме кахвалты»⁴⁴. Словно из рога изобилия блюдца перекочевывали с огромного подноса на мой стол, а я в недоумении наблюдала за происходившим, уже сожалея о том, что так легко согласилась на этот завтрак. И кому могло в голову прийти, что один человек это осилит?! Тут и вдвоем не справиться…

Когда все приготовления были завершены и антикварный фарфоровый чайник перекочевал с самовара на медную подставку, женщина в шарфе шумно приземлилась на стул напротив и радостно заявила:

– Меня зовут Бурджу. Это мое заведение, моя отдушина. Всю жизнь его тяну, одна-одинешенька… Так что угощайся, будем вместе завтракать.

Стало неловко, и я начала было что-то говорить невпопад, но Бурджу снова закашлялась и полезла в карман.

– Ты не против, если я закурю? Все равно пока никого нет… А то эти запреты на курение в помещении сводят меня с ума! – она произнесла это неприятно-заносчивым голосом, как будто изображала чиновника, выдумавшего неугодное ей правило.

Мне не хотелось завтракать окутанной сигаретным дымом, однако преследовавшая меня слабохарактерность не позволила возразить, и я смущенно кивнула.

– Ты ешь, а я выкурю одну-две и тоже присоединюсь, – радостно почти пропела она и принялась представлять мне все компоненты завтрака по отдельности. – Вот это береки с домашним сыром и маслинами, те – с картошкой. Возьми кайгану⁴⁵, только с жару. Внутри мягкая, как моя душа! А вот погача⁴⁶с душистыми маслинами и кумином. Есть секрет: говорят, хозяйка печет ее размером с собственную грудь. Моя погача большая! – И она хрипло засмеялась, распространяя вокруг клубы едкого дыма.

Я едва держалась, чтобы не кашлянуть. Тема женского бюста порой всплывала в истории кулинарии: грудь королевы Франции Марии-Антуанетты когда-то стала эталонным стандартом для формы и объема бокала для шампанского, итальянцы выпекали выделяющуюся часть женского тела в бисквите, дрожжевом и даже заварном варианте, нарекая десерты именами монашек и прочих благородных дам и непременно венчая их вишенкой. Но что же теперь? Глядя на каждую погачу, я буду представлять бюст ее создательницы? Борясь с воображением, я отломила кусок мягкого теста круглой булочки и стала макать в оранжевые желтки.

– О, так ты умеешь есть по-нашему! – обрадовалась Бурджу. – А то иностранцы ведь яичницу ножом и вилкой гоняют по тарелке, а потом возвращают на кухню с растекшимся желтком. Так ведь это самое вкусное! Моя посудомойка такие тарелки мыть отказывается, говорит: «Грех!» И я с ней согласна.

– Я уже не первый год в Стамбуле, многое поняла, – начала объяснять женщине-пепельнице, откуда такая осведомленность. Та внимательно рассматривала меня, с интересом вслушиваясь в каждое слово.

– Значит, приезжие вы… Сегодня – здесь, завтра – там… Это нехорошо. У человека должен быть дом. Даже птицы с зимовки возвращаются в родные края. Кем будут ощущать себя ваши дети? Кем назовутся?

Это была больная тема, которая зудела уже долгие годы во мне, не давая ни дня покоя. И чем старше я становилась, тем сильнее бил внутри колокол тревоги, тем чаще приходили во снах прабабки, которые недовольно качали завернутыми в убрусы головами, и тем рьянее я начинала планировать переезд на родину. Такие порывы заканчивались так же быстро, как и начинались: к утру я просыпалась под пронзительный крик собирающего на улице барахло «ескиджи»⁴⁷, суматошную возню чаек над окном нашей спальни и призывный запах первой выпечки из пекарни тейзе⁴⁸Хатидже, которая выпекала тончайшие лахмаджуны и легкие, как облако, симиты и без зазрения совести откармливала ими счастливых жителей нашего квартала. Симиты тейзе посыпала кунжутом так щедро, что всего после одного бублика каждый получал недельную потребность организма в кальции.

– Каждый мой симит дарит здоровье твоим волосам, ногтям и коже, – увещевала добродушная тетушка, умалчивая побочный эффект в виде лишних килограммов. Но это, в самом деле, было совершенно не важно, потому что ощущение счастья ценнее, чем стройность при грустном расположении духа. Так думают стамбульцы и делают все, чтобы ни при каких обстоятельствах не уходить от душевной гармонии, которую в обиходе называют кеифом. Однако за сладостными бездельем и расслабленностью, за которые никогда не мучает совесть, скрывалось нечто большее, что дарило равновесие во всем: для одних – семья, для других – работа или просто жизнь, вмещавшая в себя так же много, как один симит семян золотого сезама.

Бурджу на какое-то время удовлетворила потребность в никотине и принялась завтракать. Ела она быстро и с аппетитом. Все движения ее были отточены так, будто искусному поеданию завтрака она обучалась в специальной академии.

– Я здесь всю жизнь свою провела. Сначала картины писала – вон те, на дальней стене, видишь? Все мои. Но их никто не покупал, а писать впрок не в моем духе. Так что я занялась едой. Знаешь ли, в Стамбуле это беспроигрышный вариант! – и она весело рассмеялась. – Это как держать сауну в Финляндии. Сколько бы бань ни было, клиент всегда найдется. И у нас так же: даже сытый человек – мой посетитель. Знаешь, почему?

Конечно, я знала, отчего не испытывающие голода люди стремятся в теплые уютные заведения. В любой стамбульской локанте (причем чем проще место на вид, тем лучше) до головокружения пахнет пряными соусами на основе домашней салчи⁴⁹– в них часами пропитываются тушки мясистых баклажанов, после чего те становятся настолько нежными, насколько может это ощущать язык. В этих скромных слабоосвещенных комнатах вековых зданий всегда на столах свежий хлеб и бутылка с самым терпким оливковым маслом. Знатоки наливают его в мелкую «кясе»⁵⁰, растирают вилкой несколько жирных оливок, одаривают щепоткой сухой травы «кекик»⁵¹и завершают брызгами эрдемлинских⁵²лимонов. Обмакнуть в это великолепие теплый край лепешки – мечта любого гурмана, которая исполняется ежедневно в выцветших стенах стамбульских забегаловок.

Я потянулась к телефону: аккаунт с астрами не выходил из головы. Неужели это та самая Фюсун? Но хозяйка резко прервала мой порыв грозным шиком, который издают стамбульские женщины, когда им что-то не нравится.

– И что ты там все высматриваешь?! Не понимаю людей, которые не могут расстаться с телефонами? Может, ты блогер? – И Бурджу недовольно поморщилась, как будто «кашар пейнир»⁵³, которым она в этот момент набивала себе рот, был пересолен.

Сказать, что я побаиваюсь стамбульских негодующих тетушек – не сказать ничего. Меня передернуло, и, отодвинув телефон подальше, я стала с трудом выдавливать из себя нестройные предложения. Мне хотелось абсолютно искренне поделиться жалостливой историей несчастного цветочника, который любил всем сердцем и катился вниз по наклонной, не имея сил противостоять обстоятельствам. Учитывая частный характер повествования, я умышленно скрыла имена героев, однако проницательный ум Бурджу не так легко было провести.

– Hadi ama, canım!⁵⁴Раскрыла тайну! Кто ж тут Кемаля и Фюсун не знает! Эй, аби, ты слышал? Она мне рассказывает историю нашей парочки так, будто курс лиры предсказывает!

– Я не думала, что вы все знаете…

– А для кого это секрет? Эти двое уже как два года друг без друга мучаются… Бедняжка Фюсун каждую неделю звонит, просит проведывать любовь всей ее жизни – так и говорит: «Hayatımın askı»⁵⁵.

От удивления я принялась за булку, мед и каймак, которые магическим образом успокаивали в любой ситуации.

– А я хотела отыскать ее, написать ей… что Кемаль страдает…

– Ey kime söylüyorum ben!⁵⁶Знает она все, все знает!

– Но почему же тогда они порознь? Это странно как-то…

– Это у вас, «ябанджи», любовь странная, а у нас она красивая. Если в любви не страдал, что соседи скажут? Даром чувства не даются. Hoppala!⁵⁷

Если в вопросе начинали фигурировать соседи, я понимала, что дело серьезное. Komşuluk⁵⁸– особый вид отношений, степень доверия к которым множится пропорционально годам, прожитым в одном доме.

Это уникальное содружество, посвященное во все тайны и замыслы, а также мечты, душевные терзания и прочие виды личных переживаний, которыми в моем мире принято делиться с дневником или шепотом с лучшим другом.

Здесь обо всем этом непременно нужно рассказать благородной старушке Айше из квартиры напротив; вездесущей Эмель, которая своей энергичностью ставит на уши весь квартал, и, конечно же, мяснику, рыбаку, куаферу⁵⁹и булочнику – как-никак, они тоже почти соседи.

Бурджу испытующе смотрела на меня, я же в растерянности от беспочвенных обвинений хлопала глазами. До безумия простая история влюбленной пары, в адекватности которой уже приходилось сомневаться, удивительным образом перерастала в фарс с явными элементами буффонады. Как и в посредственном турецком сериале, герои Кемаль и Фюсун, очевидно, переигрывали с избитым сюжетом: они определенно передерживали паузы, бесталанно заламывали руки и проливали слез больше, чем требовал того жанр. Мне хотелось крикнуть «Не верю!», но я уже сама была одним из гротескных персонажей, вовлеченных в неистовую игру под роковым, но премилым названием «Любовь по-стамбульски».

Кафе начало заполняться первыми посетителями. Словно сонные воробьи, они впархивали в раскрытые настежь двери и тут же вперивались в светящиеся экраны смартфонов. Бариста за стойкой приступил к прямым обязанностям: со скоростью карточного шулера он ловко метал крохотные чашки с густым наваристым кофе и стаканы с янтарным чаем, а пышнотелый официант (тот самый брат моей новой знакомой) так же молниеносно разбрасывал их по столам. Всегда поражаюсь ловкости, с которой стамбульцы обращаются с хрупкими грушевидными наперстками. Они не изменяли им даже в период коварной пандемии. И в то время как мы, не понимавшие ничего «ябанджи», заказывали напитки в одноразовой посуде, бесстрашные жители великолепного города настоятельно требовали прозрачные армуды, служившие им бережно охраняемым воспоминанием.

Хозяйка раскраснелась после пятого стакана с целебным напитком и, сбросив шарф, блуждала по залу и скрипучим голосом отдавала поручения официантам, кричала поварам, звонившим поставщикам и ленивому пекинесу, который гордо прошествовал в зал из кухни и клянчил ароматные кусочки суджука у посетителей.

Оплатив счет, в который мне включили завтрак на две персоны (что было крайне несправедливо), я собиралась улизнуть поскорей на улицу, однако Бурджу окликнула меня и рукой попросила подождать у входа. На крыльце уже собралась компания курильщиков, которым, кажется, было совсем невдомек о вреде их пагубной привычки.

Убеждать стамбульца бросить это сомнительное увлечение – то же, что футбольного фаната во время трансляции матча попросить переключить его на ток-шоу о кошках.

Хотя в случае стамбульских реалий передачи про братьев меньших входят в самые рейтинговые пакеты, а их ведущие становятся популярными телезвездами.