Читать книгу: «Дагмара», страница 4

– Дядя Ганс, – задорно воскликнула я, подавшись навстречу старому другу.

– Моя маленькая Дагмара! Как Ваше Высочество выросла! Как поживаете?

При виде его у меня заслезились глаза, настолько я была рада встрече. Мы не общались много лет. По мере нашего с Александрой взросления его посещения стали происходить реже и возобновились с прежней частотой в периоды детства младших сестры и брата, впрочем, мне уже не приходилось присутствовать на чтениях господина Андерсена, потому что часы его посещения совпадали с моими занятиями.

– У меня все превосходно.

– Ах, как жаль, что вы уедете из Дании. Я ведь ждал того дня, когда вы пригласите меня в свой дом почитать сказки вашим деткам.

– Обещаю, что буду пересказывать им ваши произведения, я все их помню очень хорошо.

– Славно! Я принес вам сборник со своими сказками, чтобы вы могли им читать в будущем. Тут и «Русалочка», и «Снежная королева», и «Оловянный солдатик», и «Дюймовочка» – все, что вы любили. Пусть это будет маленьким предсвадебным подарком.

– Я чрезвычайно благодарна вам, господин Андерсен.

– Буду молиться, чтобы Всевышний был милостив и милосерден к вам! Говорят, в Петербурге блестящий двор и прекрасная царская семья, но ведь вы едете в чужую страну, где другой народ, и с вами не будет никого, кто окружал вас раньше, так что моей маленькой принцессе Дагмаре придется быть сильной.

После его слов мы горячо обнялись, и он, посетовав на недуг, покинул бал. Я встретилась с ним еще раз в день отъезда, на пристани, он стоял в толпе, собравшейся попрощаться со мной. Пожав друг другу руки и обменявшись добрыми пожеланиями, мы расстались, больше никогда я с ним не виделась, но память о нем сохранила на всю жизнь.

Глава 4

Санкт-Петербург, 1866 год

День прощания оказался тяжелым для всех нас, и бо́льшую часть дороги до дебаркадера мы с Мама́ проплакали. Видеть, как семья все более отдаляется по мере отплытия судна от берега и тяжелыми каплями падают слезы с глаз родителей, было невыносимо больно. В этот момент я вспомнила, как мы несколько лет назад точно так же провожали Александру в Англию, все рыдали и не могли перестать обнимать друг друга. В Россию меня сопровождал брат Фредерик. Четыре дня спустя императорская яхта прибыла в Кронштадт. Встреча выдалась роскошнее, чем я себе представляла в самых радужных мечтах. Людей, пришедших посмотреть на датскую принцессу, невесту цесаревича, собралось куда больше, чем на проводах в Копенгагене. На выходе с яхты меня встретил жених. Все, что ему было позволено при этом, – легонько поцеловать мою руку в перчатке, дабы соблюсти церемониал. Разумеется, мы оба думали только о том, как бы остаться наедине, но это желание исполнилось лишь поздним вечером, когда все мероприятия по празднованию приезда в столицу важной гостьи были завершены, и мы наконец смогли выкрасть время, чтобы, несмотря на сильнейшую усталость, побыть вдвоем перед сном.

– Ты скучала по мне, любовь моя? – поинтересовался жених.

– Не описать словами, насколько сильно. Днями и ночами я могла думать только о тебе и о нашем скорейшем воссоединении.

– Приятно снова слышать твой милый голосок, касаться твоих нежных рук, слышать аромат фиалковых духов, исходящий от тоненькой шейки.

– Такая шея досталась мне от бабушки. С ней много проблем, если хочешь знать.

– С бабушкой или с шеей? – улыбнулся мужчина.

Возможность наконец расслабиться после утомительного дня, полного обязательства вести себя сдержанно и претенциозно, располагала к легкому кокетству. Мы оба, время от времени позевывая, смотрели друг другу в глаза и говорили какие-то забавные романтичные глупости, приходившие в голову. Мне нравилось отсутствие необходимости обдумывать каждое слово и строго следить за своим поведением. Рядом с Александром я не боялась сказать лишнего или быть неправильно понятой; мысли начинали путаться от усталости и волнующей близости возлюбленного, но я знала, что нахожусь рядом с ним в безопасности и могу быть собой. Он что-то говорил, а я думала о его чарующей ухмылке и о том, что сказанная мною по глупости фраза вызвала не замешательство или недоумение, а улыбку и встречную шутку.

– С шеей, разумеется, – ответила я, вернувшись из размышлений в беседу. – Из-за ее чрезмерной тонкости я испытываю трудности с надеванием украшений. Никакое колье не держится на положенном месте, а ниспадает до ключиц.

– Полагаю, мы решим эту проблему. Отныне придворные ювелиры будут работать исключительно по твоим меркам.

Долгого разговора у нас не вышло, российский придворный этикет был строг к правилам поведения обрученных: нам не позволялось оставаться наедине более чем на десять минут. Поэтому все, что нам оставалось – пожелать друг другу доброй ночи и отправиться по своим спальням. На прощание, спешно оглядевшись и удостоверившись, что никто нас не видит, жених положил ладонь на мою шею, нежно, словно боясь сломать, притянул чуть ближе к себе, и коротко коснулся губами моих губ.

Следующие три дня меня усиленно готовили к церемонии торжественного въезда в Петербург. В роскошнейшем экипаже мы с матерью наследника въехали в столицу, Александр величественно ехал верхом рядом с каретой. Объездив все знаковые места города, в которых для меня проводилась краткая экскурсия будущим мужем, мы остановились у Зимнего дворца. Теперь тут мой новый дом, по крайней мере до свадьбы, а сразу после нее, по намерениям супруга, мы должны будем переехать в другой дворец. Александр бросил все силы на то, чтобы подготовить его к нашему переезду, работы, как оказалось, там очень много, до нас дворец долгое время пустовал, и потому все связанные с этим неприятности обнажились при осмотре здания: крыша подтекала, старая мебель нуждалась в обновлении, обветшалые оконные проемы пропускали ветер.

Обитателей в Зимнем дворце было не счесть. Мне потребовалось много недель, чтобы со всеми завести знакомство и подружиться. Императорская чета за четверть века обзавелась пятью сыновьями и одной дочерью, не считая почивших детей. Младшему их сыну не было еще и шести лет. Следующий по старшинству после Александра – Владимир, имевший невероятное внешнее сходство с отцом, был человеком армейским, службу нес в Преображенском полку, семья активно добивалась согласия на брак с ним принцессы Мекленбург-Шверинской, чьи родители сомневались в возможности их союза из-за того, что девушка приходилась Владимиру троюродной сестрой.

Шестнадцатилетний Алексей Александрович два месяца как произведен в лейтенанты флота и гвардейские поручики. Все члены семьи, кроме императора и императрицы, были в курсе того, что Алексей находился в романтических отношениях с фрейлиной Ее Величества, Александрой Жуковской, дочерью, как мне позже рассказал Саша, известного русского поэта. Молодые люди осторожничали в своих встречах и все же заподозрить их в связи не составляло труда, однако императрица упорно не замечала бурного романа, сложившегося под ее носом. Жуковская не стремилась подружиться со мной, потому как была преданной подругой Марии Мещерской. Слуги давно разболтали мне, что именно госпожа Жуковская способствовала близкому знакомству Александра Александровича со своей приятельницей и активно помогала им встречаться.

Единственная сестра моего жениха, великая княжна Мария, пользовалась во дворце и в семье особыми почестями как единственная дочь, отчего она выросла избалованной и нагловатой особой. Родители любили ее заметно сильнее, чем остальных детей, к которым применялось исключительно строгое воспитание. Марии сходили с рук любые шалости, ей потакали во всех прихотях, никогда не наказывали.

Любимцем среди сыновей у четы явно был Сергей, что неудивительно, ведь ему было всего девять. Смышленый и шустрый, он все схватывал на лету. Учителя выказывали довольство им, отчего родители боготворили сына.

С младшим из детей, Павлом Александровичем, я встречалась редко: ребенок был чрезвычайно стеснителен и робок, чаще всего он проводил время в наименее людных уголках дворца в компании своей няни и французского учителя.

В первый же мой день в Зимнем будущая свекровь вызвалась совершить для меня экскурсию по дворцу. Мы начали обходить все уголки поистине огромного обиталища, заходить во все комнаты, что простирались по бесконечной анфиладе. Рассказы ее о хозяевах комнат, бывших и нынешних, были занимательны, хотя императрица имела склонность говорить безэмоционально, отчего иногда ее речи становились скучными, но я, как следовало, старалась не показывать этого, терпеливо выслушивая все, о чем она повествовала. Мария Александровна была дамой весьма сложной натуры, не терпела и малейшего проявления неуважения. Сама же она имела особенность приписывать оппонентам сугубо негативные устремления, отметая даже мысль о том, что другие могут думать или делать что-либо правильно. Императрица, казалось, страдала подозрительностью: в помыслах всех вокруг она непременно старалась выявить корысть. Чувство юмора у нее отсутствовало напрочь, при ней никто не решался шутить, все смешные истории копились и рассказывались в те моменты, когда императрица покидала общество.

– А в этих двух комнатах всегда располагались царские фаворитки, – совершенно неожиданно для меня сказала она, когда мы проходили мимо отличавшихся от остальных, позолоченных дверей на втором этаже. – Сейчас они пустуют, но обычно это ненадолго.

– О каких фаворитках идет речь?

Императрица посмотрела на меня устало и немного презрительно.

– Фаворитки, душечка, – это любовницы государей.

Она произнесла это совершенно хладнокровно, будто здесь подобное считалось нормой.

– Сын предупреждал, что вы не слишком опытная в этих вопросах, но я не полагала, что настолько, – высокомерно продолжила она. – У вашего Папа́ не было любовниц?

– Разумеется, нет, – возмутилась я.

– Ну что же, тогда вам придется свыкнуться с тем, что у правителей России всегда водятся наложницы. Любовницы были у отца Саши, у его деда и прадеда. Чем скорее вы примете тот факт, что и у Саши скоро появятся метрессы на стороне, тем для вас лучше. Мы жены монархов, такова наша участь, от нас ждут рождения наследников и занятия благотворительностью, а для всего остального есть фаворитки, которые знают свое место.

– И вы миритесь с таким положением вещей? – спросила я, ошарашенная услышанным.

– Вы еще слишком юны, романтизируете свой брак, чересчур возвышаете чувства Александра к вам. Он вас бесспорно любит и уважает, но это никогда не мешает мужчинам заводить романы с необремененными многочисленными обязательствами барышнями. А уж отношения императоров и цесаревичей с фрейлинами, так это вообще, если хотите, традиция Императорского двора, не вам ее менять.

– И сколько фавориток было у вашего мужа?

– Крайне неприлично спрашивать такое, но раз вы себе позволили подобную бестактность, я отвечу – мне доподлинно известно по меньшей мере о шести девицах, ночевавших в этих самых покоях.

– Это отвратительно, – выговорила я и тут же пожалела, что сделала это вслух, ведь происходящее, по всей видимости, ничуть не удручало императрицу.

– Не вам судить устои императорского двора. Дама нашего с вами положения должна осознавать свое высокое предназначение и никогда не опускаться до ревности. Вы должны уяснить, что всегда будете выше фавориток, вашего священного места они не займут ни на троне, ни в жизни вашего мужа. Мириться с наличием у супруга любовниц – всего лишь незначительная жертва, которую нужно отдать за брак с венценосной особой, – заключила она скрупулезно и бесчувственно, что вызвало во мне поток негодования и раздражения.

Более продолжать знакомство с дворцом я была не в настроении. Мне требовалось уединиться, чтобы обдумать создавшееся положение, соглашаться с которым я категорически не желала. В моей семье никогда не допускалось и мысли об адюльтере, Папа́ и Мама́ нежно любили друг друга. Подобающего видения супружеской жизни я, разумеется, ждала и от своего будущего мужа. Сославшись на усталость, я отвесила поклон августейшей особе и поспешила покинуть ее.

Я тихо плакала в своих покоях, когда вошел Саша. Обеспокоенный моим удрученным состоянием, он подбежал и стал настойчиво расспрашивать, кто посмел меня обидеть.

Всхлипнув, я выпалила:

– Ее Императорское Величество заверила, что у тебя со временем появится фаворитка, и даже не одна.

Саша захохотал во все горло, чем немало удивил меня, затем обхватил мое лицо обеими руками, притянул к себе и медленно произнес: «Моя дорогая Минни, я совсем не похож на своего отца, я никогда не стану скитаться в поисках любви там, где ее быть не может. Моих искренних чувств, верности и заботы будешь удостоена только ты. Я не склонен к беспутству и непостоянству чувств. Согласившись вручить мне свое сердце, ты можешь быть вовеки покойна о том, что никогда не будешь преданной». Он четко проговаривал каждое слово, вероятно, в надежде, что они крепко отпечатаются в моем сердце, и я никогда более не усомнюсь в беспорочности нашего брака. От его речи я вмиг повеселела, откинула все сомнения и придвинулась в объятия жениха. Он долго, долго целовал меня по всему лицу, а я смеялась от возникавшей при этом щекотки. Этой краткой, но весьма трогательной беседой я осталась удовлетворена настолько, что за всю семейную жизнь более никогда не усомнилась в верности своего суженого, ни физической, ни духовной.

Брат Фредерик чувствовал себя крайне неуютно при российском дворе, где, хоть и старались говорить на понятном нам французском и немецком, все же часто забывались и переходили на родной язык. Русская кухня тоже не пришлась по вкусу моему привередливому братцу, зато я весьма высоко оценила ее особенности.

– Я хочу скорее уехать отсюда, Дагмара, – признался он спустя неделю пребывания в российской столице.

– Ты должен остаться хотя бы до свадьбы! Что подумают о нашей семье, если ты так внезапно уедешь?

– Тебе есть дело до того, что о нас подумают?

– Ты меня удивляешь, Фредди. Репутация – наше все! О невесте цесаревича не должны ходить неблагонадежные слухи.

– Не понимаю, как могут подумать плохо о тебе, если уеду я?

– Если мой брат уедет, не отгостив положенного срока, люди решат, что в нашей семье отношения недостаточно крепки, а значит, и я не могу похвастаться семейственностью, которую от меня здесь так ждут. Чтобы добиться расположения новых родственников и народа, я должна демонстрировать безупречность во всем. Поддержи же меня!

– Меня всегда раздражала твоя чопорность.

Фредерик закатил глаза, но пообещал больше не беспокоить меня разговорами о своем отъезде. Ждать ему оставалось ни много ни мало три недели, которые он все же достойно выдержал, ни разу не дав уличить себя в унынии.

Время до дня бракосочетания действительно не спешило. Невозможность в полной мере насладиться компанией жениха действовала угнетающе. Нас можно было охарактеризовать как два горячих сердца, страстно желавших друг друга, но не имеющих возможности уединиться. Зимний был полон людей. Наверное, не было в этом здании квадратного метра, лишенного человеческого существа. По крайней мере, мне ни разу такое место не попалось на глаза, иначе бы я им непременно захотела воспользоваться, дабы побыть наедине с возлюбленным хотя бы пять минут.

Ко мне пришло осознание того, что домашнюю безмятежность, царившую в дорогом Бернсторфе, мне более не обрести. В императорском дворце вообще не любили тишину, спокойствие им было чуждо, здесь принято было поддерживать атмосферу официозности даже в те моменты, когда семейство отдыхало и не принимало посторонних. Свет в коридорах не выключался даже на ночь, а лакеи стояли, не шелохнувшись, на расстоянии метра друг от друга в любом коридоре, в том числе парковом.

Я, как и Фредди, чувствовала себя неуютно на новом месте. Отчасти от того, что императрица всерьез решила взять надо мной шефство, и теперь каждый мой день проходил в ее светлейшем обществе. Ей казалось, что я не готова к исполнению обязанностей жены наследника трона: «ваших манер недостаточно, и этикетом вы владеете неважно», – поделилась своими наблюдениями будущая свекровь. Она посчитала необходимым самой выбрать для меня фрейлин из списков придворных дам. Свою придирчивость она, разумеется, считала заботой обо мне.

Императрица не была озлобленным человеком, хотя основания стать придирчивой у нее однозначно были. Она была строгой и во всех желала видеть чрезвычайную дисциплинированность, не только лишь в светской жизни окружавших ее людей, но и в неформальных контактах. Она обожала выпавшую на ее долю власть, которая, однако, ограничивалась стенами дворца, хотя, справедливости ради, нельзя не отметить, что работу персонала она организовывала мастерски правильно и четко. Слуги боялись ее больше, чем всех остальных господ и старались избегать, а уж если все же случалось им столкнуться с хозяйкой, то не выслушать в свой адрес череду критики, чаще всего незаслуженной, не удавалось. Супруг и дети тоже стремились как можно реже попадаться ей на глаза, ведь и им доставалось от властной жены и матери. Однажды за обеденным столом, на глазах у всей семьи и нескольких приглашенных гостей, императрица отругала младшего сына за посаженное на брюки пятно. Униженный мальчик даже не смог покинуть столовую, ему этого запретили.

Мне общение с ней давалось также нелегко, часто она расстраивала меня своими нападками и поучениями в самых разных вопросах, вплоть до тех, которые касались нашей с будущим супругом спальни, что, конечно, выражало у меня глубокое недовольство.

– Дагмара, вам следует употреблять уксус натощак, ваше лицо недостаточно бледное, – как-то сказала она во время прогулки.

– Чтобы добиться бледности, я ем толченый мел.

– Видно, ваш способ не слишком хорошо работает.

Она не терпела тех, кто осмеливался перечить ей. Настроения у нее почти никогда не было, на эмоции она была холодна, а в глазах читалось напряжение даже в моменты спокойствия. Мое отношение к Марии Александровне изменилось, когда Саша разъяснил мне причины её нелегкого характера и попросил не принимать все близко к сердцу.

– Такой уж у Мама́ темперамент, ничего не поделать. Она часто гневается, ее мысли и чувства излишне прямолинейны, это заставляет людей вести себя с ней осторожно, ведь ее так легко вывести из равновесия. Она не осознает, что может ранить кого-то своими словами или действиями, но у нее доброе сердце, правда. Она была замечательной воспитательницей, никому другому не доверяла нас, ее детей, сама занималась нами и тщательно следила за тем, чтобы учителя просвещали нас прилежно. Мама́ привила нам глубокую христианскую веру, следила, чтобы мы не пропускали службы. Я твердо убежден, что только строгость Мама́ сделала нас с братьями и Мари дисциплинированными и ответственными. Моя душка, Минни, пожалуйста постарайся полюбить ее.

– Я люблю ее, Саша, по той простой причине, что она твоя мать. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к новой семье. Русские сильно отличаются от датчан, мне пока сложно адаптироваться, но я очень стараюсь.

– Ты скоро привыкнешь. Знаешь, Мама́ ведь тоже когда-то была в твоем положении, она была юной гессенской принцессой, которая очаровала отца. Вообрази, ей было всего четырнадцать. Он говорил, что влюбился в нее, как только увидел. Бабушка категорически не желала благословлять их брак, потому что говорили, что Мама́ была рождена от прелюбодеяния ее матери.

– Надо же! – не смогла сдержать эмоций я.

– Я в это не верю, Мама́ и сама отрицает свое скандальное происхождение. В любом случае, это не имеет значения. Отец настоял на союзе с нею, и бабушка сдалась. Надо ли говорить, что свекровь ее недолюбливала всю жизнь? Мама́ была энергичной, самоотверженной императрицей до того, как заболела. Врачи поставили ей приговор – чахотка. Болезнь плачевно повлияла на нее, она очень ослабла, постарела внешне, стала все больше времени проводить заграницей, петербургский климат ей совершенно не подходит, болезнь тут обостряется. После нашей свадьбы она уедет в Крым до самой весны. Ты останешься в столице полноправной и единственной хозяйкой, сможешь поступать так, как захочешь, душа моя.

Александр позволил себе легонько поцеловать меня в лоб, прежде чем уйти по делам. «Жду-не дождусь, когда ты станешь моей женой», – шепнул он при этом.

За пару недель до свадьбы я торжественно сменила веру и имя. Меня нарекли Марией Феодоровной в честь иконы Феодоровской Божьей Матери. Отныне я стала часто бывать в церкви, полюбив православие и проникнувшись им всем сердцем. Молиться мы всегда ходили с императрицей вдвоем, мужчины не сопровождали нас, так как государственные дела требовали их постоянного участия. В тот же день я впервые была официально представлена к высочайшему Двору. Для этого в императорской резиденции был дан прием, на котором собрался весь высший свет русской аристократии.

Затем последовал день бракосочетания, который я помню весьма туманно. Мы с женихом сильно волновались, потому оба запомнили мало из происходящего. Рано утром из Петропавловской крепости послышались пушечные залпы, обнародовавшие весть о начале празднования царской свадьбы. Платье для меня было сшито из серебряной парчи на заказ сотней мастериц из салона модельера мсье Ворта, дизайн я продумала сама, взяв за основу русский сарафан. Мне хотелось угодить жениху, он питал особую любовь ко всему традиционно русскому. Перед выходом Мария Александровна позаботилась о румянце у меня на щеках, приложив к ним куски холодного сырого мяса. Несмотря на мой скептицизм, хитрость эта помогла, и скулы мои приобрели красивый розовый цвет. Императрица возложила мне на голову бриллиантовую корону, заявив, что теперь она по праву принадлежит мне. Во время венчания Фредерик держал над моей головой венец. Почти все европейские монаршие семьи присутствовали на церемонии, в том числе моя дорогая Александра с супругом. После официальной части мероприятия гости были приглашены на обед в Зимний, где позже, вечером, также состоялся грандиозный бал, на котором выступали баядерки и казачий хор.

Брачующимся не принято много танцевать на свадьбе, дабы поберечь силы на первую супружескую ночь, но я не могла остановиться под замечательную увертюру. Александр, не любивший танцы, станцевал со мной лишь дважды: вальс и кадриль. На котильон я была приглашена свекром, а мазурку кружила с братом.

– Ты неутомима сегодня. Не знай я тебя хорошо, решил бы, что ты всеми силами стараешься миновать брачную ночь, – усмехнулся новоиспеченный муж, когда я подошла к нему отдышаться после очередной пляски.

– Такое я точно не пропущу, возлюбленный мой. Слишком долго мы этого ждали.

Не дожидаясь окончания бала, который должен был продолжаться до самого рассвета, мы, в сопровождении свиты, поехали в наш новый дом – Аничков дворец. Вот уж в какой момент больше всего стали подводить нервы, ведь нам предстояло провести первую ночь вместе. Каждого из нас усердно готовили к этому событию, поучая на словах. Сестра Александра взяла на себя ответственность рассказать мне о том, что должно происходить между супругами в спальне.

Теперь же мы стояли друг перед другом в одних сорочках, не зная, что делать. Как легко было кинуться на шею дорогому супругу и предаться своей необузданной страсти в мечтах, и как сложно оказалось претворить это в жизнь. Обстановка всемерно располагала к близости: красные бархатные портьеры пропускали проблески фонарного света в покои, придавая интимность атмосфере, величественный балдахин стеной закрывал огромную кровать с белоснежными мягкими простынями, придавая еще большее ощущение уединения между супругами, исключительным желанием которых было постигнуть ту единственную связь, которая доселе была им недоступна. Моя прозрачная кожа просвечивала через тончайшую ткань сатиновой рубашки. Мы оба тяжело дышали. От волнения Александр то и дело кусал губы, от этого они совсем покраснели и опухли.

Александр тихо произнес:

– Ты боишься?

Сначала я решительно помотала головой, но потом призналась:

– Еще как.

Сообразив, что от меня действий ждать не стоит, супруг решил взять все в свои крепкие руки. Он подошел вплотную, положил ладонь мне на шею, взъерошил распущенные волосы, пропуская пальцы между локонами, поднес их к своему носу и блаженно вдохнул их аромат.

– Господи, сделай мой союз с этой женщиной благополучным. Пусть наша постель вовек будет теплой, а чувства беззаветными. «Аминь», – прошептал он, сосредоточенно глядя мне в глаза, и положил ладонь на мою шею.

– Да будет так.

От его касаний по коже пробежал холодок. Мужчина притянул меня к себе и вцепился обеими руками в мою спину так, словно боялся, что меня у него могут отнять. Я положила голову ему на грудь. Его приятное дыхание отдавало чем-то пряно-мятным.

– Саша, ответь, с тобой это уже случалось? – резко спросила я.

– Ты правда хочешь знать?

Я ответила положительно.

– Я бы мог сказать, что ты первая женщина, которую я собираюсь познать, но лгать тебе я не намерен ни сейчас, ни когда-либо впредь. Тебе известно о моих предыдущих отношениях с княжной Мещерской. Так вот, они были отнюдь не целомудренны.

Его ответ довольно сильно расстроил меня, но в душе я искренне благодарила его за честность. Меня тревожило как ревностное восприятие того, что у моего мужа была интимная связь с другой женщиной, так и то, что теперь волей-неволей он будет нас сравнивать. А вдруг я окажусь хуже предшественницы и разочарую его? Заметив, что мой настрой улетучился, Саша отстранился от меня и направился к столику рядом с кроватью. Достав что-то из полочки, он вернулся и протянул мне маленькую коробку, перевязанную кружевной тесьмой.

– Надеюсь, это поможет загладить вину перед тобой.

Не дожидаясь, пока я раскрою подарок, мужчина сам сделал это, достал черную бархатку с медальоном и надел мне на шею. После этого, положив ладони на мою талию, развернул меня к зеркалу, чтобы я могла оценить дар на себе.

– Ты ни в чем не виноват передо мной.

– Я обязан был хранить верность своей будущей жене, но поддался искушению, повел себя словно сладострастное животное. Я слишком доверился этой ложной любви, понимаешь? Мне стыдно перед тобой. Я признался бы тебе в этом, даже если бы ты не спросила, я собирался рассказать, правда. Не хочу, чтобы между нами были тайны. Я расстроил тебя в такой важный для нас день и, полагаю, несколько упал в твоих глазах.

– Нет, Саша, нисколько. Я столь же высокого о тебе мнения, как и раньше, и чувства мои так же сильны, ничего не изменилось. Давай забудем об этом и больше не станем вспоминать. Прошлое есть прошлое.

– Ты невероятно мудрая женщина, горжусь тем, что у меня такая супруга.

Он аккуратно стянул с меня сорочку, затем снял свою. Теперь между нами не было никаких преград, кроме прохладного воздуха. Александр принялся рассматривать мое тело и прикасаться к каждому интересующему участку. Я тоже изучала его: он был атлетически сложен, по всему телу выступали крупные вены, мощные широкие плечи и обильный волосяной покров – я была невежественна в вопросах красоты мужского тела, но увиденное оценила по достоинству. Только сейчас я узрела своего мужа по-настоящему, таким, какой он есть. С особой жадностью я всматривалась в детали: родинки и шрамы на его теле, особенности телосложения, изъяны кожи – невероятно сильно хотелось покончить с тем последним, что оставалось для нас тайной.

Муж заключил меня в крепкие объятия и чувственно поцеловал. Мной овладело возбуждение, в глазах партнера тоже читалось вожделение. Он на руках отнес меня к кровати и продолжил покрывать поцелуями. Предметом его заботы были по-прежнему мои длинные густые волосы, в которые ему нравилось зарываться лицом. Его холодная сдержанность в компании других людей сменилась на неистовую горячность на супружеском ложе. Вероятно, скрип кровати был слышен за пределами наших апартаментов, но в тот момент ничего не могло заботить нас больше, чем познание плотских радостей супружества.

Слугам было велено не будить нас на утро после первой ночи, что и было сделано. Мы позволили себе проспать до одиннадцати, но и после пробуждения не спешили покидать постель – очень уж хотелось понежиться под одеялом в уютных объятиях друг друга.

– Ну что, расскажи-ка мне, так ли ты себе представляла супружеское единение?

– Откровенно говоря, в моей голове рисовались малость иные картины, – хихикнула я. – Но действительность оказалась намного лучше.

– Рад, что не разочаровал тебя.

– Ты не мог меня разочаровать. А вот я тебя могла, ведь я совершенно неопытна в этом деле.

– Поверь мне, ты была изумительна, – отметил он и попытался закурить.

– Что это ты делаешь? – остановила я мужа.

– Ты ведь не против, если я выкурю папиросу?

– Разумеется, против. Я не знала, что ты куришь!

– Прости, забыл сообщить.

– Я не выношу запаха сигар. Будь любезен, в моем присутствии не кури.

Александр громко засмеялся.

– Первый день как жена, а уже строишь меня.

Его слова смутили меня, но я не отступила от своего требования.

– А ведь у нас с тобой почти совершенная жизнь, – сказал он, посерьезнев в лице.

– Почему почти?

– Как же?! У нас еще нет детей, вот чего нам не хватает до совершенства.

– Мы только поженились, а ты уже говоришь о детях?

– Я всегда мечтал о большой семье. Хочу, чтобы как можно скорее у нас родился ребенок.

– Не торопи события, дай мне насладиться супружеством с тобой. Я бы не хотела обзаводиться потомством слишком скоро.

– Я думал, ты разделяешь мое желание.

– Разделяю! Я только хочу отсрочить это дело на некоторое время.

– Для чего? – непонимающе полюбопытствовал он.

– Беременность и роды пугают меня. Видишь ли, Александра рожала на моих глазах, я хорошо помню ее страдания и то, что она чуть не умерла, а сколько времени ей потребовалось потом, чтобы вернуть здоровье. Нет, нет, я еще не готова пережить такое. И если мне уготовано умереть в родах, то пусть у меня хотя бы будет возможность несколько лет пожить счастливой жизнью со своим горячо любимым мужем.

– Что за вздор у тебя в голове! Откуда столь мрачные мысли, Минни?

– Деторождение – это очень рискованно, повезет – не повезет. А если и не убьет, то все равно лишит здоровья. Взгляни на свою мать. Ей всего сорок два года, а выглядит она пожилой дамой. Все потому, что многочисленные роды изнурили ее организм.

– Обещаю, что все с тобой будет хорошо. Но я услышал твои аргументы, поэтому мы не станем в ближайшее время пытаться зачать, только поклянись, что не будешь предпринимать мер к тому, чтобы беременность не наступила.

– Я не буду клясться в этом, Саша, в силу того что никогда не стала бы брать на душу такой грех.