Читать книгу: «Сказки из старых тетрадей», страница 2

Темное и светлое

Купе поезда освещалось лишь едва пробивающимся сквозь густую зелень деревьев светом единственного фонаря на маленькой станции. Сквозь приоткрытое окно доносился сонный ночной шелест листьев. Поезд остановился уже несколько минут назад, но люди продолжали молча сидеть, сосредоточенно глядя прямо перед собой.

Наконец, как-то разом все ожили, выражения лиц стали мягче, появились улыбки. И хоть по-прежнему не было сказано ни слова, стало как будто веселее. Один за другим люди потянулись к выходу. Мужчины галантно помогали дамам, молодежь в радостном нетерпении приплясывала в длинном коридоре и выглядывала в окна, пытаясь хоть что-то разглядеть во тьме. Сдержанный говорок пробежал по спешащей к выходу толпе, и даже раздался откуда-то приглушенный смех. Люди выходили из поезда и быстро растворялись в уютной ночи, пахнущей свежей травой и росой.

На твердой скамье осталась спящая девочка лет десяти с русыми волосами, покрывающими ее худенькие плечики. Она лежала на боку, согнув ножки, тихонько посапывая во сне. На соседней скамье сидели молоденький юноша и женщина постарше. У обоих были красивые, чуть надменные лица людей, привыкших повелевать и нести бремя ответственности, большие выразительные темные глаза под тонкими бровями, темная свободная одежда, оставляющая открытой лишь удлиненные кисти рук. Но волосы юноши, длинные, пышные и мягкие, были бледного золота, а женщину украшала непокорная грива темных кудрей с необычными фиолетовыми искорками вокруг лба.

Если бы оказался наблюдатель, он был бы весьма удивлен тем, откуда вдруг взялись эти двое, поскольку среди сидящих в купе людей их не было, и никто не заходил сюда после того, как все устремились к выходу.

Раздавался шорох деревьев за окном, дыхание девочки – больше ни одного звука не нарушало тишину. Во властном взгляде женщины, устремленном на ребенка, все сильнее проступало сострадание, и губы чуть-чуть разжались в женственной нежной полуулыбке. Юноша с некоторым любопытством смотрел на свою спутницу, словно ученик, перед которым вдруг открылось, что уважаемый им учитель не всеведущ и способен на сомнения и терзания, свойственные любому школяру, но это открытие нисколько не принизило в его глазах учителя, а лишь сделало более человечным и близким.

Вдруг в тишине раздался звук приближающихся шагов. Человек явно очень спешил. Вот дробно простучали каблучки у самого окна, и уже кто-то побежал по коридору пустого вагона. Лица женщины и юноши вновь стали строгими и холодными. Оба смотрели на девочку.

В двери купе появилась девушка с каштановой косой. Прерывисто дыша от волнения и быстрой ходьбы, она молниеносным взглядом окинула крошечное помещение. Увидев ребенка, девушка радостно вскрикнула, всплеснула руками и бросилась к нему. Встав на колени, она заплакала, и лихорадочные всхлипы ее мешались со смехом. Она крепко прижимала обе свои ладони к дрожащим губам, время от времени делала попытки вытереть со своих щек обильно бегущие слезы. Бесспорное сходство прибежавшей девушки и спящей девочки свидетельствовало об их кровном родстве, а небольшая разница в возрасте – о том, что они, скорее всего, являются сестрами.

Немного успокоившись, старшая сестра потянулась к младшей, собираясь обнять ее. И тут вдруг протянулись из-за ее плеча две руки – мужская и женская, обе узкие, с длинными сильными пальцами. Раздался звучный спокойный голос.

«Если коснется светлый мужчина, если коснется светлая женщина, это нельзя забрать».

На ребенка опустились протянутые руки – одна, а потом и другая. Девушка вздрогнула, низко опустив голову. Отпрянула назад. Встала. Медленно-медленно пошла к выходу. Но вдруг порывисто обернулась, умоляюще посмотрела прямо в глаза женщины с фиолетовым огнем в волосах.

– Ей не будет больно? Ей ведь не будет больно?

– Нет, боли не будет. Не будет ничего, что причинило бы ей страдания. Она выбрана давно, еще до своего рождения. И сила уже с ней. Не беспокойся за сестру. Иди с миром.

Девушка снова заплакала. Но теперь ее слезы были тихие, безнадежные, смиренные, как на похоронах. Сжавшаяся тоненькая фигурка ее исчезла из вида. Мелькнула легкая тень за окном. И вот уж снова нет никого, кроме спящей девочки и двух странных существ рядом с нею.

Девочка начала дышать глубоко и трудно, как будто выполняла тяжелую работу. Все более шумным становилось ее дыхание, все более напряженным. Взметнулись вверх ее ручки, исполняя замысловатый танец, рисуя невидимые знаки.

Юноша наклонился к самому уху девочки и прошептал: «Что делаешь ты сейчас?».

С усилием разомкнулись детские губы. И раздался не детский вовсе, а глухой, почти неживой голос, как будто доносящийся издалека:

– Мы… делаем… цепи… из светлых людей.

Все более быстрыми становились движения ее рук, воздух как будто сгустился, и вот разлилось свечение. Свет, как будто разбегаясь, охватил все ее маленькое тельце, и оно как будто таяло, таяло, таяло… Мягко опустились руки. И в этот миг ребенок исчез. Погас таинственный свет. И снова в купе было темно, и по-прежнему шелестели деревья, и было еще очень далеко до утра.

– Мы не ошиблись, – проговорила женщина.

– Да, мы не ошиблись, – вторил ей юноша.

Раздался легкий вздох. Бог знает, что было в этом вздохе: усталость, грусть или, напротив, торжество. Слишком легок и мимолетен он был. Женщина и юноша поднялись и плечом к плечу направились к выходу.

У самой двери юноша внезапно остановился, бросил напряженный взгляд на ту, что стояла рядом с ним, и спросил: «Сколько тебе лет уже?».

Женщина чуть улыбнулась, как взрослый улыбается чудачеству и испугу ребенка. Секунду она помедлила, словно сомневаясь в том, следует ли отвечать на столь детский вопрос, но потом проговорила: «Четыре тысячи лет». Юноша широко открыл глаза. И даже рот его слегка приоткрылся, снова выдавая его очень юный возраст. Слегка наклонив голову и все так же улыбаясь, женщина еще какое-то короткое время понаблюдала за ним, потом, чуть сжав ему плечо, шагнула в проход, увлекая его за собой.

***

Старинный роскошный сад был освещен заходящим солнцем, листва дубов и вязов казалась бронзовой. В открытой беседке на круглом столике стояли изящные фарфоровые чашки, чайник со свежезаваренным чаем, серебряное ажурное блюдо с тоненьким ароматным печеньем.

В кресле рядом со столиком, откинувшись на подушку, сидела женщина с красивым молодым спокойным лицом. Глаза ее были прикрыты. Едва уловимая улыбка играла на губах. А в непокорных кудрявых совершенно седых волосах вокруг лба вспыхивали фиолетовые искры.

Издали доносился беспечный звонкий смех маленькой девочки.

Камни

***

Однажды я купалась в небольшой речке, которая брала свое начало в горах, но, весело пробегая по лесам и долинам, успевала прогреться на солнышке, напитаться теплом деревьев и трав, что росли по ее берегам.

Я плыла наперегонки с хохочущими серебристыми струями. И чувствовала в себе такую силу и ловкость, что на миг показалось, будто я добрая владычица, перед которой со смирением старого слуги склоняется стихия воды и считает за счастье позабавить меня, доставить мне веселье своей игрой.

И река заговорила со мной. В голосе ее слышался звон тающего льда, плеск волн, шорох камушков и песка, шелест ив, окунающих свои ветви в реку.

Вот что сказала мне река: «Самоуверенное дитя, нет никого и ничего свободнее воды. Свободнее не по форме, а по самой своей сути. Да, вода послушно заполняет формы, будь то русло или сосуд, и в своем беге приводит в движение механизмы, работающие на благо людей. Но попробуй взять ее в руки, удержать в горсти. Вода убежит сквозь пальцы, как ни цепляйся за нее. Ну а если вода приходит в ярость и являет в полной мере всю свою силу, то нет таких берегов и препон, которые она не захлестнет и не разрушит».

Река продолжила: «И когда ты плывешь в воде, она нежно и податливо принимает и обтекает твое тело, но это не значит, что она подчиняется тебе: это ты отдаешься ей и должна знать, что она может удержать, а может и погубить, если ты будешь слишком самоуверенна или неискусна».

Показывая свою силу, бурная волна подхватила и перевернула меня как пушинку. Несколько мгновений я видела мир сквозь тонкий слой воды. И он стал зыбким и таинственным, каждый предмет в нем потерял свою устойчивость и неизменность, превратился в танцующий призрак, ежесекундно меняющий свои очертания, плотность, цвет.

А потом прохладные струи бережно подняли меня на поверхность и вынесли к берегу. Я засмеялась, сидя по пояс в воде, и дружески потрепала ее рукой. Почувствовала, что в мою ладонь вложили что-то твердое и гладкое. Сначала я подумала, что это взявшийся невесть откуда кусочек льда. Но это оказался совершенно гладкий прозрачный хрусталь. На память мне о реке, что брала свое начало в горах.

***

Был летний звездопад. Я брела по тропинке в лесу. Шептались деревья. По их листьям и стволам пробегали искры, вырисовывая в темноте теплые живые узоры. Время от времени я кожей ощущала любопытные взгляды и пряное дыхание невидимых мне существ, чуждых, но не враждебных.

Я искала заветную поляну, на которую я с самого детства приходила два раза в год в ночи, когда солнечный бог рождался и когда начинал умирать после торжественных своих именин. Там разжигала я костер и, усевшись на ложе из еловых веток и сухого мха, до утра пела песни, которым научилась у бабушки, приведшей когда-то меня сюда в первый раз. Таинственные существа подбирались ближе и, оставаясь скрытыми в темноте, подпевали мне. Песня прихотливо извивающейся нитью поднималась ввысь и, смешавшись с музыкой, несшейся с дальних звезд, спадала оттуда прозрачными струями на землю.

Так было много лет. Но сегодня я не могла найти поляну. Как будто кто-то не хотел этого и путал тропки под моими ногами, как путает проказливый котенок клубок с шерстью.

Но наконец-то деревья расступились передо мной, и я оказалась на незнакомой лесной опушке. Она очаровала меня своей тихой прелестью: вокруг стояли стройные сосны с золотящимися в темноте стволами, а в густой траве прятались светлячки, похожие на упавшие звезды, и казалось, что небо отражается в зеркале, лежащем на земле.

Я с радостью решила, что нынешнюю ночь буду коротать здесь. Как обычно, я развела огонь, удобно устроилась около него, почувствовала, как неведомо откуда появились лесные певуны. Запела первую, самую свою любимую песню. Но первые же ноты не взмыли привычно к небу, а бессильно упали, как мертвые бабочки. Растерянная, я запела другую песню. Но и со второй песней, и со следующими произошло то же самое. Наконец, я замолкла. Хотелось, свернувшись в жалкий клубочек, горько плакать от непонимания, от обиды, от горечи потери чего-то важного для меня. А вокруг стояла тишина, не дул ветерок, не шептались сосны, не шелестела трава. Огонь костра вытянулся и замер, словно испытующе глядя на меня. Вот оторвалась искра, полетела ко мне, коснувшись моего плеча, погасла. И тут в моей груди словно занялся и быстро разгорелся пожар. Не в силах даже закричать от боли и страха, я упала на землю, ощущая, как полыхает синим пламенем в моей душе все накопленное, как обращаются в легкий пепел опыт, убеждения, привычки. Не знаю, сколько это продолжалось. Тихо-тихо приходила я в себя, похожая на пустой прокаленный глиняный сосуд. До моего слуха донеслись звуки ночного леса и мирно потрескивающего костерка. Сладко пахнуло влажной сосновой хвоей. Травинка нежно касалась моей щеки. Я как будто выздоравливала от тяжелой болезни, такое наслаждение приносили мне самые привычные вещи. Наконец я села, оглядываясь вокруг, готовая закричать от радости ощущения себя живой. И из моего горла вырвалась песня, незнакомая мне, непонятно откуда взявшаяся. Но она была такой силы, что без труда достигала звезды и оттуда, с высоты, светлым куполом покрывала землю. А когда раздалась последняя нота, костер как будто взметнулся ввысь, и тут же солнце выбросило в небо сноп лучей. И вот уже один из них пересек полянку, упал мне на лицо. Раздался его нежный голосок: «Не надо принимать что-то за раз и всегда данное, не надо превращать живое в закостенелый памятник. Жизнь – это не лавка диковинок, а вечное движение, вечное изменение, вечный поток. Лети в нем! Не бойся потерь, потому что только так можно идти дальше, находить новое, только так можно жить».

Луч словно на секунду приобнял меня за шею и заскользил дальше. А на моей шее оказался висящий на тонком шнурке багровый гранат.

***

Хрупкие пальцы дождя невесомо скользили по этому миру, как по шелковой ткани. И под этими нежными прикосновениями исчезали краски, стирались очертания предметов. Мир становился прозрачным и зыбким.

Я смотрела на это колдовство, стоя в старой беседке городского сада. Не могла оторваться от него. И оно все больше подчиняло меня себе. Замедлялось дыхание, исчезали мысли и чувства. Вот краем сознания я отметила, что надо мной больше нет крыши и струйки воды вкрадчиво касаются моего лица, моей шеи, прочерчивают дорожку вдоль позвоночника. Я растворялась, как ледяная фигурка, упавшая в воду.

Вдруг резкий порыв ветра ударил мне в лицо. Это было похоже на пощечину, отвешенную со всей силы встревоженным другом. И с другой стороны – так же возмущенно и крепко. Я вздрогнула. Щеки горели. Но не хотелось отрешаться от покоя, от сладкого сна, которым манил меня колдун-дождь. А тот продолжал ласково гладить меня, нашептывая о том, что только в полной отрешенности и безмятежности есть мудрость, что беспомощны, тщетны, унизительны эти вечные трепыхания и потуги ума, души и тела, заставляющие человека отчаянно рыться в жалкой кучке доступных ему мыслей и слов, истрепанных и обветшавших уже вечность тому назад. И мне ужасно хотелось оставаться ледяной тающей фигуркой. Я снова закрыла глаза.

И тут уж ветер взялся за дело всерьез. Он налетел с такой яростной силой, что приподнял меня над землей, вырывая из вкрадчивых объятий странного, невесть откуда пришедшего дождя. Затем вихрем взвился в небо, раздирая в клочья тучу, похожую на огромное, уходящее за горизонт, рыхлое тело существа с тяжелым темно-серым сердцем.

Появился приглушенный свет еще скрытого солнца. Вот стали видны голубые пятна чистого неба. Вот задорные солнечные зайчики деловито и весело заскользили по листьям и траве, а из пушистых облаков падал на землю жизнерадостный звонкий грибной дождик.

Ветер заботливо покружил вокруг меня, потрепал за длинную челку. Я стояла, чуть смущенная, пытаясь осознать происшедшее. И тогда я услышала, как ветер говорит мне: «Никогда нельзя сдаваться тому, что влечет к бездумному сну. Никогда нельзя покоряться безразличию, безучастности, бездеятельности. Любая жизнь – это акт творчества и освобождения себя в этом творчестве. И нет трагедии в кажущемся повторении мыслей и слов. Каждая мысль, каждое слово, рожденное живым существом, имеют свой цвет, свою форму и свое движение, не похожие на то, что было и что будет. Неповторимость личности делает неповторимым все, что она порождает. Думай, сомневайся, ищи, страдай и радуйся! Твори!».

Я почувствовала, что тугой вихрь снова обнял меня. И улетел. А в мои волосы оказалась вплетена шпилька с большим голубым искрящимся топазом.

***

Если очень захотеть, то можно увидеть мой город. Сначала закружат лепестки цветов – голубых, фиолетовых, лазоревых, сизых… И сквозь причудливые узоры проглянут, постепенно становясь все отчетливее, черепичные крыши, мозаичные башенки, ажурные мосты, кипы цветущих садов. Иногда город погружен в сумерки, иногда подсвечен таинственным лунным светом, иногда сверкает под ласковым солнцем золотыми, розовыми, белыми плитками.

Я могу гулять по этому городу, пить там кофе в уютных кофейнях, играть с кошками, беседовать с местными жителями. Там всегда свежий воздух и чуть-чуть пахнет рекой. Я могла бы остаться там насовсем, но я люблю и другой город, тот, в котором я живу сейчас: он умный, забавный, энергичный, дерзкий, иногда неуклюжий и безалаберный как подросток. И выбор между этими двумя городами кажется мне невозможным: и тот, и другой дороги мне. Кусочек моей привязанности остался еще в доброй дюжине городов, но эти два, мирно сосуществующие, находятся на особом счету, на особом почетном месте в моей душе.

Но однажды прилетела черная птица. Она села на сосну, что росла перед моим окном, и прокаркала мне, что оба города – это нелепая выдумка, что один из этих городов – химера, а второй – шумный, пыльный, заурядный, лишь разукрашенный мишурой и дешевыми блестками моих фантазий. Я прогнала зловредную птицу. Но на следующий день она вновь сидела у моего окна и насмешливо вещала мне о том, что я живу, погруженная в бредни. И так было на третий день. И на четвертый.

На пятый день я погрузилась в уныние. Я не прогнала птицу, я почти уже не сомневалась, что она права. На шестой день мне не хотелось видеть ни один из моих городов, поскольку они казались орудием издевательства надо мной, и даже с каким-то горьким извращенным удовольствием слушала я поношения черной птицы. И тут шевельнулась сосна. Я не поверила своим глазам, но она, словно человек голову, склонила ко мне верхушку. И раздался глубокий глуховатый голос: «Как можешь ты предавать себя? Как можешь так легко, так постыдно отказываться от себя, от того, что ты должна бы уже твердо знать? Как могла ты позволить дурной птице разрушить твой мир? Не смей сдаваться, не смей превращаться в размазню, которая не умеет верить ни собственной душе, ни собственным глазам!».

Черная птица молча взмахнула своими тяжелыми крыльями, взлетела и скрылась вдали. Сосна встряхнула ветвями, и мне под ноги упал узорчатый агат.

***

Я начала собирать свое ожерелье. Когда-нибудь оно окажется собранным полностью, чтобы рассыпаться вновь.