Читать книгу: «Сказки странствий», страница 13
– Способный…
Они попрощались. Ей хотелось дать ему яблоко, но постеснялась. А потом, ведь это для мамы…
Она сидела в палате, рядом с больной, когда в палату вбежала сестра:
– Обход! Обход!
– Мне уйти? – поднялась.
– Что уж, сидите. Сам Александров идёт!
Она присмирела, сдвинула в сторону стул: не мешать. И устремила глаза на дверь.
Он вошёл первым – высокий, стройный, и она задохнулась: узкое лицо, глаза за очками в тёмной оправе. Так вот ты какой, Александров! А врач, не глядя на больных, остановился перед ней. Девушка привстала:
– Спасибо, что помогли мне сегодня утром.
И не знала, что ещё сказать.
Свита растворилась, поняв всё очень правильно, все вышли, оставив раскрытой дверь. А он, сам немного смущаясь, стоял и смотрел своим тёплым, внимательным взглядом.
– Простите, у меня действительно не было времени, – тихо сказал, – на операции хватает, а чтобы встретиться с родными – не всегда.
– Ничего, – смутилась она, – не страшно.
Он помедлил немного, а затем, запустив руку в карман халата, достал большой апельсин:
– Это для вашей мамы.
Уже который год они, празднуя годовщину свадьбы, ставят на стол корзину с красными яблоками и яркий апельсин…
Рой. Злость и нежность
Рой – большая собака. Грудь широкая, голова – как у телёнка, взгляд суровый, серьёзный. Никто уже не помнит, когда его посадили на цепь. И не от хорошего характера: ещё щенком он дал понять, что вырастет в презлющего охранника. Так и случилось.
Но, как это часто бывает, в глубине самого недоброго сердца, в тайных его уголках живёт цветок нежности. И распуститься он может в любой момент.
Ранним утром хозяйка открыла курятник и насыпала корм. Воду в деревянном корыте поставила отдельно: кто-то любит поклевать, а кто-то – и поплавать. Отряхиваясь и озираясь, обитатели многоголосого домика вышли во двор. Высокомерные петухи, оглядывающие всех по-хозяйски, неповоротливые утки, окружённые смешными утятами с широкими носами, а следом – целая ватага кур. Разбрелись, клюя тут и там, набивая зобики. К Рою никто подходить не решался. Как вдруг…
Молоденькая наседка, по-видимому, чрезвычайно гордясь ролью матери, вывела на прогулку своё золотисто-жёлтое семейство: девять цыплят. Окружила крыльями, огляделась: нет ли опасности? И расслабилась. А напрасно, потому что зоркий глаз уже наблюдал из глубины собачьего дома. Будка Роя стояла поодаль, и неудивительно, что порою пернатые теряли бдительность. Итак…
Вначале цыплята держались солнечной стайкой, затем осмелели и рассредоточились по двору. И никто не знал, в каком сладостном предвкушении сжался Рой, готовясь к решающему броску! Мгновение… Пулей он выскочил из убежища и с рычанием, напоминающим вой торнадо, вонзился в гущу цыплят. Мама-наседка взвизгнула диким голосом, детки разлетелись, и только один несчастным комочком остался сидеть, прижавшись к земле. Рой тявкнул, обрадовано открыл пасть, и все приготовились к сцене кровавой расправы.
Только пёс почему-то не спешил. Что-то остановило его. Может быть, то, что добыча сразу сдалась на милость победителя? Или недостаточно крупным показался желанный кусок? Неизвестно. Но он весь вдруг обмяк, сел, немного подумал и положил свой огромный нос рядом с малышом. Тот вжался в песок, и даже глазки прикрыл. «Ешь меня, – говорил он всем своим видом, – только быстрее. А то очень уж страшно…»
Что было потом? Рой окружил его лапами и тщательно обнюхал. Покрутил хвостом. Потерял интерес к охоте и направился в будку. А цыплёнок, освобождённый, поднялся на неверных от дрожи лапках и пошёл за ним…
У этой истории – особое продолжение. Каждое утро золотистый комочек бежал к будке огромного пса и начинал клевать из его миски. Остатки – всегда сладки! А особенно там, где позволено только ему! Рой не возражал. И даже когда цыплёнок подрос и превратился в стройного петушка, он ложился рядом и наблюдал за ним спокойно и доброжелательно. «Ешь, ешь, – говорил его взгляд, – другим нельзя, а тебе – можно».
Позаботься о ней, братишка
Печаль наплыла волной. Покрутила, помучила, а затем отступила. Герт поднялся и долго сидел, пытаясь вспомнить, о чём был сон и почему он оставил в нём такую грусть. Нет, не вспомнить…
Стряхнул с себя остатки ночной зыбкости и отправился варить кофе.
Чуть позже, когда он вышел на улицу, солнце растворило всё тяжелое, что навалилось во сне. Он шёл, расслабленно оглядываясь по сторонам, наслаждаясь покоем выходного дня и тем, как легко его ноги переступали через озёрца лужиц. Может быть, всё дело в погоде? В том, что ночью шёл дождь? Да не так он и стар, чтобы реагировать на погоду: всего-то двадцать восемь! Герт улыбнулся и продолжил путь.
Миновал скамейки, густо усеянные старушками, поздоровался с теми, кого хорошо знал, и, не успев отойти, услышал вослед:
– Красавец! А ещё не женат…
Он с усмешкой склонил голову: вам бы всё женить да замуж выдавать, бабульки! Не печальтесь, успею.
И вдруг увидел женщину. Она стояла у дерева, будто не желая, чтобы её замечали, и смотрела… Куда она смотрела? Герт обернулся: на детскую площадку, где этим утром, весёлые в своих разноцветных комбинезончиках, играли малыши. Он вгляделся пристальнее: печальный взгляд. И ему тут же вспомнилась ночь, как что-то болело в нём самом, и будто невидимая нить связала то, что происходило в душе этой женщины, с тем, что пережил ночью он сам.
Герт нахмурился и быстро прошёл мимо. Сегодня его ждали друзья: семья, в которой он давно не чувствовал себя гостем, а потому мог запросто нагрянуть в воскресенье утром и спросить, не оставили ли для него блинов. Он позвонил, дверь открылась, и радостный голос Веры возвестил:
– Гертушка! Чудо! Ты что, почуял, что у меня пирог?
Полноватая женщина лет тридцати, весёлая, суетливая, но исключительно добрая, приветливо встретила гостя. А её муж Андрей уже вставал из-за стола и протягивал руку:
– Герт, молодец, что пришёл, прямо к завтраку!
Молодой человек улыбнулся:
– Простите, что не позвонил: вышел пройтись, да ноги сами принесли!
– Я бы оборвал тебе ноги, если б они мимо прошли, – с мужской прямолинейностью заявил хозяин.
А Вера выразительно взглянула на гостя:
– Юмор моего мужа мне не по плечу!
Герт засмеялся, сразу почувствовав себя уютно в простой, непринуждённой атмосфере семейного дома. Пил чай, смаковал пирог, рассказывал о работе. Вера смотрела сочувственно:
– Двенадцать часов подряд? Ты же интерн, зачем они заставляют?
– Интерн – это уже врач, – с видом знатока объяснял муж, – а из врачей выколачивают всё, до последней нитки! Не знала?
Поговорили о политике, немного – о погоде, а потом вышли на балкон покурить. Вернее, курил Андрей, а Герт старательно отворачивал голову. И наверное, именно поэтому он увидел её: печальную женщину с застывшим взглядом. Она шла, задумчиво обходя лужи и низко склонив лицо. Герт долго смотрел на неё, а хозяин, проследив за ним, вдруг сказал:
– Это Светлана, соседка.
– Ты её знаешь?
– Немного. В одном дворе росли, но она младше лет на пять.
Он замолчал, и Герт ждал, что он продолжит. Андрей заглянул в комнату, убедился, что Вера не слышит, и тихо сказал:
– Муж у Светы погиб, был офицером, отправили в Чечню – и всё. Боевики весь полк подкосили. Уже два года одна, ни семьи, ни детей, – друг сделал паузу. – Мужики от неё шарахаются, сам понимаешь, посттравматический синдром… Кому нужна жена, что всё время вздыхает? Всем весёлую подавай, как Верка моя.
– Ну, не всем, – опустил голову Герт, а сам подумал, что Андрей прав: не каждый мужчина возьмёт на себя роль утешителя, далеко не всякому такое по плечу.
Друг докурил и ушёл в дом, Герт остался стоять. Смотрел, как небо заволакивается тучами, спокойно думал о том, что на обратном пути попадёт под дождь, и вдруг – вспомнил. Это произошло внезапно, независимо от него. Фрагмент сна: офицер с усталым лицом, в котором безнадёжность и тяжесть, смотрит ему в глаза и просит: «Позаботься о ней, братишка». В голосе – не воля, и не приказ, а тихая просьба: «позаботься о ней…» Всё застыло. Картинка стояла перед глазами несколько мгновений, а затем растворилась. Но Герт уже видел главное: его лицо и погоны.
Он вошёл в комнату, незаметно отозвал Андрея, тихо спросил:
– Ты не помнишь, в каком звании был её муж?
– Помню, конечно. Капитан пехоты.
Когда Герт уходил, Вера заметила:
– Ты что-то погрустневший. Андрюшка, что ли, не то сказал?
Но гость только улыбнулся.
Он думал об этом весь вечер. О таинственной природе сна и о том, что учёные не догадываются даже о половине того, что там происходит. О женщине и о многом другом. Вечером он опять прошёлся по улице: хотел взглянуть на неё, только взглянуть, но днём прошёл дождь, малышей в песочнице не было, и она не пришла. Герт погулял – и вернулся.
…Всю неделю он работал, как сумасшедший, едва переводя дух, не успевая ни толком поесть, ни выспаться. Сотни людей перед глазами, назначения, рекомендации; после дежурств – обязательный дневник с мыслью «кому он нужен?», подготовка к аттестации. Когда неделя закончилась, Герт чувствовал себя так, будто его заставили разгрузить многотонный вагон. Голова гудела, хотелось одного: спать. Придя домой после последнего дежурства, он упал на кровать и уснул.
Печаль наплыла волной и взяла его в плен. Словно в художественном фильме, мелькали кадры: горы, бегущий ручей, головы боевиков, спрятавшихся за камнями. А затем, крупным планом, – усталое лицо офицера, который не говорит, а просто смотрит: «позаботься о ней»…
Он очнулся среди ночи, сел: вспотевший, встревоженный. Как позаботиться? Я о ней ничего не знаю! Долго ходил по квартире, пил чай, думал, а затем, будто что-то решив в себе самом, спокойно уснул.
Утро началось телефонным звонком. Голос Андрея, весёлый, жизнерадостный, возвестил:
– Проснулся? А Верка блины печёт! Давай к нам!
Герт собирался недолго, побрился наскоро и вышел на улицу. Не пройдя и половины квартала, остановился и, склонив голову, усмехнулся: она была здесь, под тем же деревом и всё так же смотрела на детей. Он подошёл.
– Доброе утро!
Женщина взглянула нерешительно, не зная, чего ожидать.
– Меня зовут Герт, и мы почти соседи, – он указал на дом, в котором жил.
– Да, соседи, – тихо согласилась она.
«Ну вот, а теперь нужно собрать всю свою смелость, – сказал себе Герт, – потому что…»
– Мне не хочется быть навязчивым, но полчаса назад позвонил мой друг и пригласил на блины… – он сделал паузу. – Пойдёмте со мной!
Женщина вдруг просветлела.
– Вы приглашаете меня? К своему другу? Это очень смело!
Она улыбнулась, и улыбка, словно солнце, преобразила её лицо. Нежное, доброе, оно показалось Герту необычайным.
– Мой друг тоже вас знает. Он сказал, что вас зовут Светланой.
– Вы следили за мной?
– Нет, просто видели, как вы возвращались домой.
Она ненадолго задумалась, а Герт опять вспомнил: «позаботься…» Значит, её муж, офицер, точно знал, что Герт сможет.
– Блины остывают, – весело улыбнулся он.
Света отступила от дерева, робко шагнула навстречу:
– А вы уверены, что ваш друг не будет слишком удивлён?
– Друзья, Андрей и Вера. Они отличные ребята, и вам понравятся.
Она подняла взгляд:
– Вы сказали, но я, простите… Как вас зовут?
– Герт.
– Необычное имя.
– Оно означает «доблестный воин» и пришло к нам из немецкого.
– Вот как! Вам подходит: только очень смелый мужчина мог вот так подойти.
«Если б ты знала, кто меня вдохновил», – невольно подумал он.
Они шли по аллее, Герт рассказывал что-то весёлое, Света мягко смотрела ему в глаза. Старушки на скамеечках дружно повернули головы и проводили пару удовлетворённо-сладкими взглядами.
…Поздно вечером, взволнованный и немного влюблённый, он сел перед компьютером и открыл Word. «Я не знаю тебя, – писал он, обращаясь к тому офицеру, – но верю, что ты был отличным парнем. Потому что такая чудесная, умная, прелестная женщина не могла выбрать другого. Я сделаю всё, что смогу, для неё, будь уверен…» Он оставил письмо открытым и, ещё немного покружив по дому, ушёл спать.
А глубокой ночью воздух в комнате сгустился, дрогнул и – растворился. И на компьютере осталось одно слово: тихое, спокойное слово: «Спасибо».
Спутница
Последние волки в Британии были
уничтожены в 16 веке. Их считали вредителями.
Лес спал. Сиреневые кроны сосен спускались к самой земле, едва колышимые ветром, с кончиков иголок капала роса, а чистый воздух был пропитан всевозможными запахами, из которых один особенно волновал и будоражил её. Кровь! Свежая, струящаяся, остро бьющая по нервам, по её тонкому осязанию, пронизывающая всё существо.
Волчица подошла ближе и, слегка поведя носом, увидела человека. Тот лежал, неловко подвернув руку, из шеи сочилась алая влага. Она принюхалась: живой человек! Несколько раз обойдя кругом, волчица убедилась, что лежит он здесь недавно, а причиной тому – множество следов других человеческих ног, следов злобных, агрессивных, оставленных теми, кто хотел смерти. Она знала, что такое смерть, а потому подползла вплотную и, вытянув морду, начала своим мягким, тёплым языком слизывать эту кровь. Она лизала и лизала – так долго, что голова закружилась от страшного желания, но она не посмела, а добравшись до раны, продолжала лизать: осторожно, бережно, пока не увидела, что тёмная струя иссякает, и смерть отступила. Пока отступила – ушла за деревья, спряталась в глубине леса до поры. Почувствовав это, волчица встала и, опустив голову, взглянула на человека. Его синее лицо казалось безжизненным, но ресницы трепетали, и лёгкое дыхание согревало воздух вокруг. Волчица постояла немного, а потом, повернувшись, решительно побежала прочь.
Шелтон повернулся – и проснулся. Несколько минут лежал, пытаясь понять, где он и что с ним, а затем, внезапно ощутив боль, застонал и схватился за рану. Разрез на шее почти затянулся, но он понимал, что перевязка необходима, а потому нашёл какую-то тряпицу в мешке и неуклюже обмотал ею шею. Голова кружилась, руки дрожали. Он огляделся: что произошло? На него напали – ради чего? Увели коня, забрали оружие, все припасы, вывернули наизнанку мешок. Ничего не осталось, только нож, который он спрятал глубоко в сапог, и ничего не стоящее барахло. Одежду не сняли: побрезговали, наверное. Сапоги старые, изодранные в дальней дороге, никому не приглянулись. Хорошо, что догадался одеться попроще, а то лежать бы ему сейчас голым и босым…
На востоке, розовея между деревьями, занималась заря. Внезапный шорох заставил насторожиться, и он машинально потянулся за оружием, но ничего не нашёл и выхватил нож. В стороне, замерев, словно тень, стояла волчица; в её зубах постанывал живой зайчонок. Она перехватила тушку, крепче сжала зубы и вдруг сделала шаг навстречу человеку. Шелтон застыл. Во рту пересохло, он хотел закричать, но волчица положила добычу на землю и, облизнувшись, быстро скрылась в лесу.
Ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что происходит. Дикий зверь принёс и положил у его ног свою еду! Зачем? Для чего? Шелтон не знал, но, поразмыслив, потянулся за зайцем и скоро снимал с него шкурку, разжигал огонь, а ещё через полчаса аппетитно вгрызался зубами в свежее мясо.
Мысль о волчице неотступно преследовала его: чего хотела она, отдавая свою добычу? Разве волки делятся с кем-то? Непостижимо! Потом он почувствовал, что голова стала вялой, сонливость застлала глаза, и, отдавшись в её сладкую власть, Шелтон уснул.
Волчица следила за ним, лёжа в укрытии и лишь иногда поднимая голову, чтобы лучше рассмотреть, что делает человек. Когда он заснул, она встала, встряхнулась и побежала охотиться – для себя.
Ночь выдалась очень холодной, сырой воздух пробирал до костей. Шелтон дрожал, жался ближе к огню, вздрагивал от каждого шороха и думал. Нужно продолжить путь, добраться до дома, но это – многие, многие мили. У него нет коня, нет еды, нет денег, как он пойдёт? Голова уже не кружилась, но слабость мучила его; откуда взять силы, чтобы идти? Лес скрипел, что-то шуршало в глубине сосен, и где-то там, знал он, лежит зверь, который пристально наблюдает за ним. Что нужно этой волчице? Она немолода, как заметил Шелтон, но ещё полна сил, шла бы себе охотиться. Но она не уходит, а затаилась в кустах, сверкая своими глазами…
Под утро забылся, а когда свет прямых лучей солнца разбудил его мягким теплом, открыл глаза – и обнаружил, что она опять приходила и на этот раз оставила небольшую серую крысу. «Я не ем крыс», – думал Шелтон, с отвращением разглядывая мёртвую тушку, но немного погодя разделал её и опять стал есть. Мясо попахивало, но без него не будет сил, и он заставил себя разгрызть и обсосать все косточки.
После завтрака встал и приготовился идти. Поправил одежду, крепче затянул пояс; мешочек с деньгами с него срезали, и уныло висящие концы бечёвки представляли собой жалкое зрелище. Шелтону стало не по себе, мысль о том, как он пойдёт дальше, опять вернулась к нему с тоскливым ощущением неуверенности и беспокойства. Но всё же он поднял свой ничего не весящий мешок и, накинув на плечо, неспешно зашагал по дороге. «А как же зверь?» – подумалось ему, и он обернулся: никого, тихо. «Вот будет сюрприз, если она побежит следом!» – и, улыбнувшись, продолжил путь.
Волчица не торопилась, – знала, что нагонит человека, – а долго и напряжённо охотилась. Теперь ей нужно было прокормить двоих: себя и его, и его часть должна быть больше. Почему она это делала? Она не понимала, но, следуя какому-то необычайному инстинкту выживания, взяла на себя то, чего этот человек делать не сможет, потому что очень скоро слабость затуманит ему голову, и он упадёт без сил. Ей удалось поймать небольшую цаплю, задремавшую в кустах, и, спеша, пока добыча не остыла, волчица бросилась по следам человека.
Он лежал у подножья ручья и смотрел в небо. По лбу стекали капли пота, выступившие от резкого головокружения, и сильная бледность покрыла лицо. Она подошла так тихо, что он не услышал, и остановилась почти рядом, затем выпустила тело цапли и бесшумно исчезла. Человек увидел тень и вздрогнул, но затем его взгляд упал на белоснежную птицу, на капли крови, стекающие по перьям, и он понял. Почему-то он улыбался, когда потянулся к цапле, и потом, когда разжигал огонь и опалял птицу на костре, улыбка не сходила с его лица. Волчица наблюдала издали, не сводя с него настороженных глаз, и лишь когда человек поел, расслабилась и медленно ушла вглубь леса.
Несколько дней он шёл по лесу, не встречая людей, не видя человеческого жилья. Волчица неотступно следовала сзади, и Шелтон, не имея другого собеседника, начал незаметно для себя разговаривать с нею.
– Ну что, подруга, всё идешь? – говорил он, слегка оборачиваясь и поведя глазами. – А я вот и не знаю, дойду ли. И на лошади путь неблизкий, а теперь, сама понимаешь…
Волчица прислушивалась к звукам человеческого голоса, поднимала голову, тонко принюхивалась. Ей казалось, что, когда человек говорит, он пахнет совсем по-другому: к запаху примешивалось что-то доброе, не внушающее опасений, а потому она придвигалась ближе и ближе и уже не пряталась в кустарнике, а иногда давала себя рассмотреть.
– Да ты, я вижу, тоже жизнь повидала, – говорил Шелтон, останавливаясь и с улыбкой глядя ей в глаза. – Откуда ты такая? Серая, пушистая, шкура тёплая, наверное? С такой шкурой не пропадёшь, а мне вот несладко…
По ночам, действительно, подмораживало, и Шелтону приходилось нелегко, он всё время ворочался, подставляя огню то один, то другой замёрзший бок.
– Мне бы твою шкуру! – бормотал он, а потом спохватывался, будто она могла понять его, и поправлялся: – Нет, нет, не бойся, твоя шкура при тебе останется.
Подумав, он рассказал ей свою историю. Это случилось вечером, когда на шестой день пути он, как обычно, развёл костёр, а спутница легла поодаль, пристально наблюдая за человеком.
– Ты понимаешь, – вздыхал Шелтон, – я ведь из небогатой семьи. У нас – семь братьев, и каждому надел достался – вот такой, малюсенький, да и земля плохая, ничего не растёт. Камень на камне. А у меня – семья. Детей, знаешь, сколько? Четверо, и все – сыновья. Что я им оставлю, когда вырастут? Вот и решился подзаработать. А у нас ведь работы нет. На юг я поехал, там, в порту, всегда можно устроиться. Мешки таскал, причалы строил. Всё делал, ничего не чурался. Трудно было, да и голодно, деньги для семьи собирал. А теперь – вот, ничего не привезу…
Он замер, горько задумался.
– Ну да ничего, лишь бы самому добраться, а дома – это дома.
Лицо его стало ласковым, улыбка не сходила с губ, глаза мечтательно смотрели на блики огня.
– Ждут меня дома, – тихо промолвил и опять надолго застыл.
Она слушала, щурилась на огонь, прижималась к земле своим телом, а уши, чуткие, острые, внимали всем звукам леса. Человек не слышал того, что слышала она, а потому и не знал, что уже третью ночь к ним вплотную подходят другие волки. Подходят, но держатся вдали, не нападают, потому что присутствие незнакомой волчицы смущает их. И не посмеют напасть, пока она рядом, хотя это – их территория, и человек – их добыча по праву. Но вот охота стала труднее: она не могла отойти далеко, опасаясь, что волки, не видя её, осмелеют…
И всё же беда случилась. С раннего утра она ощущала присутствие чужого запаха, нервничала, жалась ближе к человеку, словно желая защитить, но голод заставил её задержаться и пойти по следу заячьих лап. Зайчонок попался никудышный, всего-то уши да хвост, и уже трепетал в зубах, раздражая и без того сильный аппетит, как вдруг она услышала крик и рванула, бросилась так, что захрустели сучья. Она ворвалась в гущу стаи, которая злобно окружила человека и скалилась мощными клыками; ворвалась и, закрутив хвост, остановилась прямо перед сородичами. Всем своим видом сразу дала понять: не дам! Не позволю!!! Человек схватил палку, крепко вцепился в нож, но она знала, как жестока голодная стая, потому что сама была волчицей и сама нападала не раз и на лошадей, и на крупных оленей. Зорко следя глазами, едва поводя ухом, спутница видела, как опытные волки заходят сбоку для броска и как напряжены другие, более молодые. Но никто не решался напасть первым: каждый знал, что лучше сражаться с двумя сильными самцами, чем с одной самкой, особенно когда она защищает. Только – кого? Кого и почему защищает эта незнакомая гостья? Не свой выводок, не стаю, а – человека… Это смущало волков, а потому они стояли, не рискуя напасть, пристально вглядываясь в её молчаливый оскал. И – стали отходить, отодвигаться вглубь чащи, пока не исчезли один за другим, как серые тени.
Она проводила их глазами, убедилась, что все ушли, и только тогда обернулась к человеку. Тот был бледен, но крепко держался на ногах и посмотрел на неё решительно, прямо.
– Ты думаешь, они ушли? – спросил.
Волчица вильнула хвостом. Потом резко развернулась и, будто что-то вспомнив, побежала в лес, но через минуту вернулась. Зайчонок ещё дергал лапами, и человек взял его за уши и прикончил ножом.
Она села рядом, уже не боясь, не вздрагивая от каждого движения человека; села и напряжённо рассматривала, как он снимает шкурку, как делит зайца, а потом протягивает ей её долю. Взяла аккуратно зубами и пошла в сторонку наслаждаться каждым кусочком, слизывая с усов алую кровь…
Глубокой ночью, ощутив нечто странное, Шелтон открыл глаза. С одной стороны его согревал костёр, а с другой, тесно прижавшись боком, – волчица. Она была теплой, приятной, и хотя её запах и близкое присутствие смущали его, Шелтон не отодвинулся, а лишь удобнее повернул голову и опять уснул.
Наутро, не обнаружив её рядом, подумал: «охотится кормилица», – и спокойно продолжил путь.
Спустя несколько часов лес поредел, и показалось чистое пространство полей. Шелтон вздохнул облегчённо: море, скоро море, а значит, и поселения, и люди, к которым он мог обратиться за помощью. Покидая лес, обернулся: «где ты? Хоть попрощаться, спасибо сказать…» Но её не было, и тогда человек, посмотрев последний раз сквозь тонкие кроны деревьев, зашагал дальше.
– Ты говоришь – волчица? И шла за тобою по пятам?! – дальний родственник, у которого Шелтон нашёл приют, поднял, а затем резко опустил на стол кружку с элем. – Оборотень! Это – оборотень!!!
Шелтон застыл, страх холодной струйкой пробрался в сердце. Не может быть! Семь дней идти рядом с оборотнем, спать бок о бок, делить еду… Он опустил голову:
– Да нет, какой оборотень, – настоящая, живая волчица. Просто шла рядом, других волков от меня отгоняла…
О том, что она кормила его всё это время, он не сказал ни слова: понимал, что никто ему не поверит. Родственник склонился к самому его лицу, зашептал оживлённо:
– Здесь их много, оборотней, целые семьи. Днём – люди как люди, а ночью – волками, охотятся. Я вот слышал…
Гость досадливо поморщился, но, не желая обидеть, дослушал байку до конца. А когда в доме стихло и все уснули, вышел во двор, обернулся в сторону леса, темнеющего вдали, и долго прислушивался. То ли ему показалось, то ли на самом деле ветер донёс запах волка. «Да нет, – подумал, – если бы она подошла, собаки такой лай бы подняли…»
Погостив два дня, он продолжил путь. Но теперь шёл вдоль берега моря, не углубляясь в лес, потряхивая мешком, который добрые родственники щедро наполнили припасами. Шёл и неотступно думал о ней. Кто она? Почему помогала? Ведь дикий зверь же… Или действительно – оборотень? Мысли напряжённо крутились, волновали, заставляли оглядываться: не появилась ли, не бежит ли следом? Он и боялся этого, и ждал…
Она появилась так тихо, что он даже не понял, откуда. Он как раз устроился на ночлег в ложбине, защищённой от ветра. Пришла и легла в сторонке, поблескивая спокойным светом глаз. Шелтон поднялся, вгляделся в знакомый облик и вдруг обрадовался. Мысли, мучавшие его, исчезли: эта волчица была ему другом! И он поспешно полез в мешок, достал кусок бекона и, не жалея, протянул ей.
Она повела носом, заволновалась и, подумав, чуть-чуть придвинулась.
– Ну, смелее, – сказал Шелтон.
Звуки голоса придали ей уверенность. Волчица встала и, нервно приседая, подошла, но не вплотную, а ровно настолько, чтобы, сильно вытянув шею, дотянуться до куска. Быстро схватила – и отбежала, принялась есть в тишине ночи, аппетитно облизываясь и щурясь на огонь.
Они шли вместе ещё день или два, и Шелтон, оборачиваясь и подзывая её, рассказывал о своих мыслях и планах. Волчица бежала едва ли не рядом, и иногда Шелтону казалось, что с ним – его пёс. А потом случилось то, что и должно было случиться.
На привале, когда они по-братски делили последние куски сыра и хлеба, Шелтон попробовал погладить её. И хотя волчица вся напряглась, но всё же позволила прикоснуться к себе. Рука человека тронула шерсть, мягко проникла вглубь. И вдруг Шелтон застыл, поражённый. То, что он нащупал, моментально объяснило ему всё: и странное поведение зверя, и его привязанность к человеку, и то, почему волчица так преданно бежит за ним с самого начала пути…
На шее, там, где тонкая шерсть была стёрта, он ощутил следы ошейника! Видимо, грубый металл повредил кожу, и до сих пор оставались плотные набухшие рубцы. «Так вот, в чём дело, – думал он. – Ты жила среди людей! Наверное, была приручена щенком, а потом убежала. Потому-то и не боишься меня». Теперь он смотрел на неё совсем другими глазами: не оборотень, а просто прирученный зверь!
Волчица хотела вырваться, но он не дал, а крепко, уже не боясь, обнял её за шею и долго гладил: так, как гладят верного, любимого пса, приговаривал что-то мягко и ласково…
Она всё же ушла, но потом, когда человек достиг своего дома. Попрощались на берегу, недалеко от селения, и она долго провожала его глазами, а потом сидела до вечера, прислушивалась к запахам человеческого жилья, перебирала лапами, нервно оглядывалась на лес. Когда стемнело, волчица встала, отряхнулась и решительно побежала назад.
Кончилась зима, стремительно миновали весенние месяцы. Однажды утром, огибая двор, Шелтон увидел под сараем неглубокую яму и полез посмотреть. Это было гнездо, уютное логово, в котором пищали недавно родившиеся щенки: два серых и один – чёрненький. Малыши искали мать, а та лежала в сторонке, прижимаясь к земле и сверкая на Шелтона внимательными глазами, будто спрашивая: «можно мне тут быть? Не прогонишь?»
Он засмеялся, обрадовался, присел ей навстречу:
– Ну, подруга, ты мне сюрприз принесла! Что я с тремя волками делать-то буду?! Ну да ладно, оставайтесь.
И протянул руку, ласково подзывая её.
Костыли
Берег был пуст. Ни души, только несколько чаек ходили вдоль кромки воды, поворачивая чуткие головы вслед улетающему ветру.
Александр медленно спустился, оберегая искалеченное тело, бросил на камни костыли. Хорошо, что нет никого: можно раздеться, и никто не станет разглядывать его, не будет соболезновать или жалеть. Снял рубашку, брюки и лёг, подставив солнцу то, что осталось от его ног. Блаженно замер. Как тихо!
– Здравствуйте! – вдруг звонко раздалось над его головой.
Он напряжённо дернулся и начал машинально прикрывать рубашкой свои «обрубки». Но девушка смотрела только в лицо.
– Вы уже купались? – как ни в чём не бывало, спросила она. – Вода холодная?
– Какая вода? – пробормотал он, весь покрывшись потом от растерянности и неожиданности.
– Морская, разумеется, – серьёзно отвечала она.
Он нахмурился:
– Нет, не купался. Не дошёл.
Девушка улыбнулась шире:
– А хотите вместе? Идёмте!
«Она что, издевается? – внезапно обозлился он. – Как я буду купаться с этими… ногами?» Но вслух ответил сдержанно:
– Спасибо, не хочу.
Она вдруг присела и как-то по-детски, просто взглянула ему в лицо:
– Саша, ты меня не помнишь?
Он присмотрелся:
– Не помню.
– Ну как же! Маринка! Мы с тобой через два дома живём. Я была маленькая, ты меня не замечал. А я по тебе три года тосковала: весь шестой, седьмой и восьмой.
– И только? – улыбнулся он. Но каким приятным показалось ему это детское признание!
– А потом ты в армию ушёл. Твоя мама сказала, что ты пропал без вести, и весь девятый я плакала…
Он смотрел внимательно: почему он не помнит эту девчонку? Может быть, потому, что всё, что было до армии, будто смыло волной?
– Я в плену был, – ответил хрипло.
– Я знаю. Они тебя мучили?
– Нет, не мучили.
– А ноги?
– Я с простреленными ногами в плен попал. А там, сама понимаешь, не лечат. Лежал, пока не началась гангрена…
Она замолчала. «Какой тёплый взгляд! – подумалось ему. – Сколько ей лет? Восемнадцать? Или чуть больше?»
– Что ты тут делаешь? – спросил, чтобы поддержать разговор.
Маринка покраснела.
– За тобой шла! – встряхнула русыми волосами. – Надоело плакать, поговорить хотела.
Он усмехнулся. И вдруг понял, что совершенно не стесняется её. Не стесняется и не стыдится ни своего худого тела, ни искалеченных ног. И не потому, что она не нравится ему, – напротив, она очень миловидна, – а потому, что исходит от неё какое-то особое душевное тепло. Без слов, но мягко и нежно, оно окутало его голову, проникло в сердце, согрело всё внутри. Ветер приподнял край рубашки, которую он бросил на ноги, и обнажил протезы, но даже это не смутило Александра. Он понял, что для неё важен он сам, а не его костыли.
