Читать книгу: ««Разговор с призраком, или Безумная любовь». Сборник стихов памяти Джеймса Дугласа Моррисона», страница 6

Ты- моя депрессия…

Ты- моя депрессия, ты- моя тоска,

Небо ты не синее, небо- в облаках,

Если ночь, то- тёмная, нет её черней,

Если день, то- пасмурный, нет его скучней,

Если дождь закапает- две недели льёт,

Ветерок- не ласковый, а одежду рвёт,

И, не тихо падает и ложится снег-

Вьюги бег отчаянный и злорадный смех,

И луна ущербная смотрит свысока,

Ты- моя депрессия, ты- моя тоска…

Фантазия на стихотворение Джима Моррисона
«Лошадиные широты»

Ужасом глаза мои наполнив,

Беззащитны в логове стихии,

Бьются в тёмных водах, тонут кони,

Умоляя ржанием, спасти их!

Ног не разбежать в морской пучине,

Вяжут многотонные оковы,

Не скакать свободным по равнине,

Не нужны коню теперь подковы!

Распустилась по воде, чернеет,

и намокла шёлковая грива,

никогда уж больше не сумеет

ветер приласкать её игриво!

И стальная грудь уже бессильна

Разорвать объятия стихии,

Бьются в тёмных водах, тонут кони,

Умоляя ржанием спасти их…

Роковая водная стихия

И твоей судьбой навеки стала,

Словно мать любимое дитя

В белой колыбели укачала.

Тихо спишь, ласкаемый водою,

Локоны рассыпались на плечи,

Дионис, облитый чёрной кожей,

Пир оставил, и погасли свечи,

Двери восприятия закрылись,

Сердце твоё биться перестало,

Роковая водная стихия

И твоей судьбой навеки стала…

Неистовый, правдивый, роковой…

Неистовый, правдивый, роковой,

Бесстрашный, с переломанной судьбой!

Взял проклятый поэт себе девизом

Разоблачать без всяких компромиссов,

Разоблачать себя и мир насквозь порочный,

На сцене оказавшись, как нарочно,

Меж песен, а, когда и прямо в них,

Внедряет обличительный свой стих!

Ему не по нутру таких вещей природа,

Когда народом истребляются народы,

И генералы, славы что алкают,

На гибель верную мальчишек отправляют,

Когда свободен человек, себе хозяин,

А жизнью собственной, увы, не управляет,

Чужой сценарий и навязанная роль

Ему милее, чем своя, родная боль!?

Неистовый, правдивый, роковой,

Бесстрашный, с переломанной судьбой,

Ты выбрал жребий собственной рукою,

Лишая общество желанного покоя,

Вскрываешь язвы и пускаешь гной

Своею нерифмованной строфой!!!

Если бы…

Если бы тебя любили в детстве,

Если б не пустыня по соседству,

А цветущий яблоневый сад

Ранним утром радовал твой взгляд,

Если бы с индейцами фургон

Был не явь, а просто детский сон,

И шаман, увиденный тобой,

Так не управлял твоей судьбой,

Если бы кровавая война,

А причина ей всегда одна,

Не столкнула тысячи солдат,

Землю превратив в кромешный ад—

Ты бы был подобен райской птице,

Опуская томные ресницы,

Нежно обвивая микрофон,

воспевал бы лишь любовный сон.

Мне тебя бы оставить в покое…

Мне тебя бы оставить в покое,

Не смотреть и не слушать, нет!

Оборвать, не тянулась чтоб более

Вереница бессмысленных лет.

Мне тебя бы оставить в покое,

О тебе ничего не писать,

Мне бы взять и не чувствуя боли,

Эту книгу Любви разорвать!

Разорвать, растоптать и развеять,

Пусть бы прах в поднебесной исчез!

Нет, пусть лучше он ляжет на землю,

На могиле твоей, в Пер- Лашез…

Ко дню смерти, 3 июля 1971.
Вечная память (2018 год)

Вечная память- это когда тебя нет давно,

А те, кто остались помнят и любят тебя всё равно.

Кто-то сказал из поэтов, что долго ни что не живёт,

А только поэзия с песней кочуют из рода в род.

Вечная память- другая, если в жизни ты был артист:

Можно послушать пластинку, или поставить диск.

Только игла коснётся, как чёрный виниловый круг

Голосом отзовётся из Калифорнии вдруг!

Тянет пустынным зноем, молодёжь с нетерпением ждёт

На площадке «AUDITORIUM» группа «Doors» свой концерт даёт.

На залитую солнцем сцену, словно ночь опустилась на час,

Опьянённому музыкой залу, был «The End», как магический глас.

Пел шаман- и в глазах его звёзды всем дарили волшебный свет!

Танцевал – и взлетало к солнцу его тело, которого нет!

По плечам рассыпались кудри, что лежат под могильной плитой!

Лишь на долгую вечную память мне останется голос твой…

Часть вторая
Ностальгия

Июльской ночью по тропинке Пер- Лашез

Мне как-то довелось идти одной,

Где, как ни здесь и в это время года

С восторгом можно насладиться тишиной!

В глубь кладбища неспешно удаляясь,

Оставив шумный город позади,

Прохладой и покоем наслаждаясь,

Услышала я что-то впереди.

Замедлив шаг, вглядевшись в сумрак ночи,

Прошу я сердце свой умерить стук,

Сова бесшумно с дерева слетая,

Своим крылом меня коснулась вдруг,

И, спрятавшись за белою колонной,

Я превратилась в зрение и слух,

Как выхватив из тьмы одно надгробье,

На нём луна свой очертила круг.

Сбылось ли моё тайное желанье,

А может наяву я вижу сон?

В кругу мужской фигуры очертанье,

Стоит луною призрак освещён.

Вот чудо! Кто же он?

Ведь здесь приют последний

Нашло немало гениев земных:

Мольер, Шопен, Уальд и много прочих,

При жизни признанных кумиров среди них.

Мой призрак молод и хорош собой,

Высокий, стройный, и с кудрявою копной,

Немного бледен, в чёрном одеянье,

Казался, как живой при тусклом звёзд мерцанье.

Он опустился на своё надгробье,

Рукой нащупал- вспыхнул огонёк,

И появился голубой дымок,

И мне подумалось, что после погребенья,

Наверно, кто-нибудь изрядно перебрал,

А не имея сил уйти со всеми,

До полночи на кладбище проспал,

И был он, видимо, не робкого десятка,

Что смог уснуть на кладбище так сладко,

И пробудившись, вмиг не поседеть,

Куря спокойно, на надгробии сидеть.

Тем временем мой призрак докурил,

Привычным жестом сигарету погасил,

И на темнеющий восток взглянув тревожно,

Меж плит гранитных начал пробираться осторожно,

И я путём окольным, но одним,

Не отставая следую за ним.

Немало времени прошло, как мы в пути

И Пер- Лашез остался позади.

И вот, вступив в неоновый чертог,

Он, изумившись, двинуться не смог!

Каким всё это создано творцом?

Как город изменил своё лицо,

С тех пор, как сорок лет тому назад

Его объятьям был поэт- изгнанник рад!

Был счастлив отдыхать под сенью лип,

Писать стихи под их тяжёлый скрип,

Рисунок жизни ткать в душе своей

В уютном сквере, возле маленьких детей,

С улыбкой наблюдать их милую возню,

Усевшись на скамью любимую свою,

Их слушать звонкий смех, и строгий окрик мам ,

И забывать о том, как был несчастлив сам.

И вот, рекламной освещённый синевой,

Джим Моррисон стоял передо мной!

Явился он в Париж, тоской гонимый,

Чтобы взглянуть на город свой любимый,

Пройти по улицам, найти знакомый дом,

И посидеть за письменным столом,

Тем самым, кожей, что стоит покрытый,

На сорок лет поэтом позабытый,

Где утомлённый жизнью как старик,

Он под окном писал парижский свой дневник

О наблюдениях своих последних дней,

Теплом согретый солнечных лучей.

Стряхнув задумчивость, он двинулся вперёд,

Шагая сквозь гуляющий народ,

Никто не смотрит вслед, автограф не берёт,

В туманном образе его не узнаёт.

Давным- давно об этом он мечтал,

Чтобы его никто не узнавал,

С себя рок- музыканта скинуть бремя,

И отдохнуть от славы хоть на время,

И положив себе вернуться на заре,

Он зашагал до округа Маре,

Где должен был в изгнании скрываться,

В четвёртом этаже, на Ботрейи,17.

На площади Вогезов он умерил шаг

От боли, что стрелой пронзила так,

Как будто он опять назад вернулся,

В тот жаркий летний день, Париж июльский,

Когда отправился он с другом прогуляться,

Вдруг побледнел и начал задыхаться.

Боль отступила, он пошёл быстрее,

И вот уже перед знакомой дверью,

Не нужно призраку её открыть стараться,

Он сквозь неё прошёл, а мне пришлось остаться.

По деревянной лестнице поднялся,

И у своей квартиры оказался.

Открылась дверь и робко он вошёл,

Чуть скрипнул под ногой паркетный пол…

Рельефы чудные из гипса на стенах,

В гостиной- небо всё в пушистых облаках,

Камин изысканный из мрамора блестит,

И стол знакомый чёрной кожею покрыт,

И роскошь мебели в античном стиле,

Всё здесь по-прежнему, в его квартире.

Он побродил по комнатам, потом

Расположился в кресле, за столом,

И закурил, в воспоминанья уплывая,

Чудесную луну в окошке наблюдая,

В далёкий мир, в котором рок- звездой

Был обречён сиять самой судьбой…

Быть может, ты достоин лучшей доли,

Но мало вас таких, что с доброй волей

Готовы за идею жизнь отдать,

С собой и целым миром бунтовать,

Жить без оглядки и за грань стремиться,

На грани жить, гореть, сверкать, искриться,

Внедряться в суть вещей, весь мир в себя вбирая,

Гореть, сверкать, искриться, даже умирая!

Но вот уже бледнеет небосвод,

И тает звёзд чудесный хоровод,

И подарив ему прощальный взгляд,

Луна снимает свой чарующий наряд,

И новый день стал силы набираться,

И понял он, что надо собираться,

Чтобы успеть домой, в свой вечный дивный мир,

Где есть один – единственный кумир!!!

Июльский полдень, кучка иностранцев

Ждёт с нетерпением на Ботрейи, 17,

Чтоб только на мгновение взглянуть,

Где их кумир ушёл в последний путь.

Их провели по лестнице, они,

Теснясь в квартиру вшестером вошли,

И с жадною тоской по сторонам взирая,

Представили себе, как умирает

Любимый музыкант, талантливый поэт,

В карманах пиджаков, храня его портрет.

И ванную с печалью покидая,

Всё рассмотрели, ничего не пропуская,

Все добрались до комнаты потом,

В которой стол и кресло под окном…

Здесь, в каждой строчке, появившейся на свет,

Об одиночестве своём кричал поэт!

Устал романтик, и огонь его угас,

И пусть не покорил сверкающий Парнас,

Но в сердце он мальчишки – бунтаря,

Который прилетел в Париж не зря,

Не верил никогда он в смерть поэта:

« Джим Моррисон – живой! Я знаю точно это,

Он, как Артюр Рембо, устав от славы скрылся!»

А на столе, что под окном стоял забытой сигареты

Белый дым струился…