Читать книгу: «Если ребенку трудно в школе», страница 4

Само ничего не рассосется

Какую бы форму обучения вы ни выбрали для своего ребенка, очень важно понимать: вашему ребенку нужна помощь!

Есть целая армия специалистов, которые будут усыплять вашу бдительность и говорить о том, что в определенном возрасте (чаще всего речь идет о раннеподростковом возрасте, 9—12 лет) мозг «дозревает» и проблемы, сводившие с ума всю семью, бесследно исчезают.

С одной стороны, доля правды в этом утверждении есть – почти все родители говорят о том, что начиная с 9 лет с «неформатным» и «необучаемым» ребенком становится чуточку проще. Но, во-первых, далеко не со всеми детьми это работает. Во-вторых, далеко не в каждом случае есть возможность с уверенностью сказать, что проблема действительно исчезла. А может быть, ребенок просто мастерски научился скрывать свои сложности от взрослых? А взрослые, в свою очередь, уже и махнули на него рукой, перестали ожидать каких-то результатов в учебе и поведении?

В действительности чем раньше обнаружены проблемы и «дефициты», чем раньше начата коррекция и необходимые упражнения, тем лучше будет результат.

Нейропсихологическая коррекция

Когда малыш рождается (особенно если это первенец), мы с упоением ждем каждого этапа его развития. Вот он лежит на спине первые месяцы, начинает держать голову, следит за вами взглядом, делает первый переворот, ползает по-пластунски, садится… Каждое новое достижение – праздник для молодой семьи. Потом начинает ползать уже так, что вы порой теряете покой и разум (только что оставила в спальне, а ребенка уже на месте нет – у меня такое было))) Потом стоит. Потом ходит с опорой на руки взрослого. И только потом самостоятельно. Наука называет все эти этапы онтогенезом.

Бывают дети, которые пропускают какую-то из ступеней. Например, частый вариант – не ползают. Я, например, такой ребенок: сразу в 10 месяцев начала ходить и бегать. Мама этим гордилась (мол, такая вот быстрая дочь). А оказывается, надо было не радоваться, а напрягаться.

Неврологи заметили, что дети, которые какой-то из вышеперечисленных этапов пропустили, могут испытывать трудности в учебе. Собственно, среди дислексиков и дисграфиков, среди детишек с СДВГ много тех, кто «перескакивал» через ступеньку. У отказывавшейся ползать меня не было проблем в школе с письмом и чтением, но есть небольшие проблемы со счетом, и всегда были элементы гиперактивности.

Ученые заметили: если такой пропуск есть, его можно «наверстать» задним числом. И это помогает!!! И в этом основа нейропсихологической коррекции – «метод замещающего онтогенеза». То есть мы создаем искусственные условия, в которых помогаем организму пройти те этапы, которые в раннем детстве были пропущены или освоены не до конца. Именно поэтому занятия с нейропсихологом очень полезны, если есть недоразвитие речи, письма, ребенок неуклюж и испытывает сложности с простейшими навыками, которые все сверстники уже благополучно освоили – типа завязывания шнурков. Возраст, когда чаще всего используют нейропсихологические упражнения, – от 5 до 12 лет. Противопоказаний немного и они вполне логичные – эпилепсия или серьезные сердечно-сосудистые заболевания, например.

Работа с телом

Найти в интернете или в специализированной литературе нейропсихологические упражнения под силу каждому. Но есть и еще более простые способы помочь ребенку.

Как мы уже знаем, трудности с обучением ребенка могут наступить из-за пропуска какого-то этапа развития. Как это происходит: мозг не получает необходимой стимуляции и как бы в определенных участках остается недозревшим. Как красное яблоко, у которого какие-то бока остаются зелеными. Хорошо, если эти незрелости очевидны и их можно обнаружить в дошкольном возрасте.

А что, если нет? Многие ли водят ребенка на ежегодный плановый осмотр к неврологу после того, как исполнился год?

При этом недопонимание между недозревшим мозгом и окружающей средой нарастает. Возьмем первоклашку, которого заставляют неподвижно сидеть по 40 минут и что-то там читать или писать. Его мозг не понимает, что от него хотят. Мышечное (а вслед за ним эмоциональное) напряжение растет, внимание падает, ребенок становится как сжатая пружина. И сбрасывается это напряжение не всегда экологично: часто через агрессию или истерики. «Это адаптация, все пройдет», – утешают себя родители. Во втором классе становится хуже – заданий-то все больше, а гипертонус и незрелость мозга никуда не ушли.

Чем можно помочь? Очень часто помогают телесно-ориентированные и двигательные практики. Вспомните, мы только что говорили про метод замещающего онтогенеза – с его помощью мы задним числом учимся тем двигательным навыкам, которые «прогуляли» на разных этапах развития. Другими словами – даже просто покататься по полу бревнышком, поползать наперегонки, как бы это глупо ни выглядело, – это тоже упражнение для развития мозга. При грамотном подходе очень улучшают картину с учебой требующие координации виды спорта (плавание, скалолазание, айкидо). Йога для детей – баланс и умение владеть своим телом и дыханием. Массаж улучшает картину. А если вы не умеете массировать или нет возможности отправить чадо к массажисту, – просто «помутузьте» ребенка, пощекочите, позахватывайте «в плен» (только несильно, чтобы он мог выбраться). Воздействовать на мозг и помогать ему «дозревать» не так сложно, как может показаться на первый взгляд.

Диагностика у нейропсихолога

Если у ребенка есть какие-либо проблемы с учебой в старшем дошкольном или младшем школьном возрасте, – можно сходить на нейропсихологическую диагностику. В некоторых московских школах нейропсихологическая диагностика является обязательным условием перед поступлением – так учителя могут увидеть потенциальные проблемы и лучше к ним подготовиться. Конечно, речь идет о частных и альтернативных школах – в государственных такого пока не предусмотрено.

Как проходит диагностика: ребенку предлагаются специальные тесты, с помощью которых определяется, где и в каких отделах мозга идет отставание. Помните, мы говорили о мозге как о созревающем яблоке: где-то уже все ок, а где-то – «зеленые» зоны.

Фактически нейропсихолог – это разновидность логопеда и дефектолога, только он «возводит мостики» между разными частями мозга и подстегивает их к развитию.

Мы с Федей занимались с нейропсихологом почти 2 года, и это дало огромный результат – улучшилась речь, ребенок стал спокойнее, наметился прогресс там, где его и в помине не было. В первые месяцы было очень тяжело – во-первых, приходилось ездить через весь город (мест, где есть хорошие нейропсихологи, в Москве пересчитать по пальцам). Во-вторых, очень сильно истощался и уставал сам Федя – я думаю, что после каждого занятия у него в голове происходили такие «взрывы» и скачки развития, что ох. Каждый раз это был квест. Но это того стоило.

Минусы нейропсихолога – дорого. Мы занимались дважды в неделю, в более серьезных случаях нужно 3 раза. Еще один минус – довольно плотная запись, потому что нейропсихолог – едва ли не обязательный пункт реабилитации детей с аутизмом и тяжелыми нарушениями. Отсюда еще один минус – если занятия идут в специализированном реабилитационном центре, часто в соседней комнате кто-то вопит, бьется головой о стену и устраивает истерику. Для высокочувствительных детишек это очень серьезный фактор отвлечения. Так что если позволяют средства, ищите нейропсихолога с возможностью приходить домой. А если вы не готовы выделять средства на такие занятия, осваивайте упражнения самостоятельно, благо сейчас есть много информации на Youtube (ищем по ключевым словам: дислексия, нейропсихолог, упражнения, делаем каждый день хотя бы по 15 минут) и в специализированных книгах.

Регресс во время занятий если и происходит, то по типу «кризиса развития», то есть шаг назад – два-три шага вперед. Это очень пугает в первые месяцы, но потом уже спокойно говоришь: «Ребенок сейчас в кризисе, все окей, это пройдет». После отмены занятий нет «отката», наработанные навыки не забываются – это тоже огромный плюс. Если нужные связи в голове установлены – это навсегда (ну, хорошо, не навсегда, а пока не настигнет старческий маразм).

Очень вдохновляет, когда «вдруг» случается прогресс в бытовых вещах, которого совсем не ждали. Скажем, еще вчера была целая история застегнуть пуговицы (это в 5-то лет!!!), а тут вдруг мало того что пуговицы застегнуты, так еще и шнурки научился шнуровать.

Психиатра вызывали?

Нужно ли идти к психиатру, если есть проблемы с учебой?

Ответ – да, и бояться психиатра не нужно, по нашему личному опыту детские врачи-психиатры дружелюбны к детям, с пониманием относятся к страхам родителей и диагностируют очень аккуратно, чтобы не надиагностировать лишнего. Если у вас есть предубеждения или вы боитесь «попасть на учет в психдиспансер», сходите на первый прием не в государственную поликлинику, а запишитесь частным образом.

Почему нужен психиатр? Если у вас «неформатный» ребенок, то многие «неформатные» проблемы (медлительность, неумение читать и писать, гиперактивность, высокая чувствительность) могут быть симптомами какого-то заболевания. Например, серьезные проблемы с освоением навыков чтения называются «дислексия» (мы обязательно поговорим об этом во второй части книги), и в МКБ-10 (справочник болезней, которым пользуются российские врачи) дислексия находится в разделе F, где перечислены психические расстройства.

У психиатра также можно исключить высокофункциональный аутизм и поражения мозга, которые проморгал невролог, подтвердить диагноз СДВГ. Окончательный вердикт по этим состояниям выносит именно врач под названием психиатр (не невролог, у невролога совсем другие задачи).

Занятия с логопедом

Нужен ли логопед, если у ребенка есть проблемы с речью? Здесь у меня нет однозначного ответа. С одной стороны, Федя с логопедом достаточно долго занимался, и иногда мне казалось, что результат есть и логопед «помогает». С другой – порой было ощущение, что логопед нужен обычным детишкам, которые вовремя не научились выговаривать «р». Ну а в случае с «неформатным» ребенком этот специалист просто ждет, когда наступит тот чудесный момент, когда звуки встанут «сами». Как мы с вами помним, такой момент может и не наступить.

Впрочем, может быть, нам с Федей просто не повезло с логопедами, ведь мы сменили всего лишь трех! Звучит абсурдно, но два логопеда отказались с Федей заниматься. Первой не нравилось, что в 4 года Федя не готов сидеть на месте неподвижно целый «урок». Через год ситуация повторилась – вторая логопед сказала, что Федя слишком активен на занятии. С третьим логопедом мы занимались почти год, но в итоге вынуждены были расстаться из-за того, что она ставила шестилетнему Феде оценки за урок и после каждой выставленной тройки он долго и безутешно плакал. А не ставить их она не могла – видите ли, ребенок, по ее мнению, должен был привыкать к оцениванию перед школой. Что, конечно же, шло вразрез с общепринятой практикой – до конца первого класса в российских школах не ставят оценок, чтобы не травмировать нежную детскую психику.

Так что ситуация с логопедами и их необходимость для «неформатных» детей для меня остается под вопросом. Благоприятного личного опыта с логопедией в нашей ситуации не было. Соседи, которые водили детей в логопедический детский сад, говорили, что дети приносят из сада толстые тетради с заданиями на выходные. И все это в 5—6 лет. Может быть, кому-то такое и могло помочь лучше учиться и говорить, но точно не нам – до семи лет Федя был неспособен высидеть на одном месте дольше 20 минут. И уж точно не мог вести записи в толстых тетрадях и делать домашнее задание.

Сказка о системе образования

В гостях у бюрократии

В какой-то момент, когда я уже совершенно четко понимала, что Федя не сможет эффективно учиться в классе из 30 человек, я решила обратиться за помощью к государству.

Фишка в том, что большинство «неформатных» детей требуют особых образовательных условий и в теории могут претендовать на то, чтобы обучаться по адаптированной программе, которая чуть легче, чем у сверстников. Например, на контрольную работу таким детям может выделяться не 40 минут, а чуть больше. А еще таким детям положены бесплатные занятия с психологом, логопедом и дефектологом. Если уж положено, то почему бы и нет?!

На деле это квест, пройти который не так-то просто.

Для начала нужно получить от психиатра направление на врачебную комиссию.

Психиатра я нахожу по рекомендации. Женщина немолодая, но бодрая и очень позитивная, с первых слов начала задавать Феде профессиональные вопросы, подсунула мне опросник, рисовала с Федей и дала ему конструктор, чтобы увидеть, что он построит. В общем, много времени уделила изучению.

И огорошила меня тем, что мальчик интеллектуальный и никаких заболеваний она у него не видит. При этом она точно знает, что пусти его в большой класс – он там будет выглядеть умственно отсталым. Большой класс не для него. И нет, коррекционную школу тоже ни в коем случае нельзя, будет деградация. Домашнее обучение хорошо при отсутствии альтернатив, но надо искать альтернативу! Классы по 10 человек, например.

– Вам нужно идти на центральную комиссию и требовать, чтобы вам дали направление в такой вот малый класс, – пояснила врач.

Я робко спросила:

– А сейчас вообще такие бывают?

– Раньше было много, – доктор задумчиво поправила очки. – А сейчас такие школы позакрывали… Но комиссия должна знать, где они есть, и вас направят.

И вот выхожу я с вердиктом психиатра и чувствую себя растерянно. Я очень многого не понимаю. Вот, к примеру, если в соседней с нашим домом школе дочку знакомых взяли в первый класс «У» и в классы набирают по 36 человек – где мне комиссия найдет школу с 10-ю учениками в классе?

Наверное, где-то в ста километрах от Москвы такая должна быть, рядом с нашей дачей, где нет интернета и сотовой связи и в деревнях живет не очень много народу. Наверное, в поселковой школе в начальных классах будет не больше десяти детей. Кстати, на приеме я высказала врачу свой скепсис на тему того, что в Москве таких школ не существует. И она ответила: мол, да, я знаю женщину, которая ради образования своих детей переехала в Волоколамск, потому что там были как раз маленькие классы и неравнодушные учителя.

Разве можно вот так вот взять и переехать в Волоколамск? Ну ладно, мне! Там, где есть интернет, есть и немного подработки для меня. Но как переедет туда муж со своей работой?

Ну или представим чудо, что внезапно мне дают место в таком классе «малой наполненности» где-то в моем округе, но на другом его конце. И как я туда с двумя детьми буду ездить? Ведь во всей этой задаче никто не отменял то, что у меня есть младший ребенок (на тот момент еще несадовского возраста), который и так живет исключительно интересами старшего и сопровождает его на все занятия. Что есть какие-то обязанности по дому, которые нужно выполнять как-то, хоть даже спустя рукава. Что есть еще некоторое желание подрабатывать, чтобы хоть что-то заработать и как-то себя реализовать. Что нужно еще какое-то время на себя, чтобы просто отдохнуть. В общем, такая лирика, которая подсказывает – реально альтернатив тому, чтобы учиться дома, у нас нет и не предвидится.

Но я человек упорный. Если есть какой-то квест, я не успокоюсь, пока его не пройду.

Поэтому я решаю пройти врачебную комиссию из логопеда, дефектолога, психолога, невролога и психиатра. Эта врачебная комиссия дает направление на Центральную комиссию (ЦПМПК – центральная психолого-медико-педагогическая комиссия) – это логопед и дефектолог, которые фактически смотрят на врачебное заключение, сопоставляют его с тем, что видят у ребенка сами, и выдают некий вердикт, как нужно учить ребенка, которому учиться трудно.

Этого вердикта, к сожалению, недостаточно – в каждой школе, которую вы рассматриваете для дальнейшей учебы, нужно пройти еще одну, местную ПМПК, состоящую из психолога, логопеда и дефектолога. Каждый из этих специалистов пытается понять, насколько ребенок укладывается в пределы «нормы», где происходит отклонение его развития, нет ли у ребенка умственной отсталости и что в итоге школа может предложить.

В один год за два неполных месяца мы с Федей побывали на шести таких комиссиях, и Федя многократно отвечал на однотипные вопросы типа: «Сколько месяцев в году?», «Сколько будет дважды два?», «Расскажи, пожалуйста, стихотворение».

«Неформатным» детям очень сложно объяснить, что от непринужденного разговора с тетенькой в комиссии, в общем-то, зависит их образовательная траектория и вообще будущее. Как быть, если интеллект у ребенка нормальный, но он может повести себя при взрослых так, что хочется провалиться сквозь землю и сделать вид, что это чей-то чужой ребенок – этот вопрос меня действительно волновал.

Каждый раз на комиссии Федя вел себя по-разному. Разный уровень внутреннего ресурса, разное время суток, разное состояние матери (то есть меня, я ведь тоже человек!) – все это очень влияет на ребенка. К моему счастью, специалисты были максимально аккуратны в оценках и корректны. Но я знаю, что далеко не всегда это бывает так.

Наш персональный топ-3 опасных моментов:

Просьба рассказать стишок. Федя может рассказать наизусть энциклопедическую статью, а вот со стихами у него как-то не очень. Члены ПМПК удивлялись, как будто им показали собаку с двумя головами: «Как это ты совсем не знаешь стихов?!»

Умение ориентироваться в вопросах, не торопиться отвечать. Например, спросили: «Какое время года?» Федя ответил про месяц и только через пару секунд сообразил, что от него хотят, но этого было достаточно, чтобы члены комиссии покачали головами. Кстати, вопросы про месяца и времена года, как правило, включены в тестирование интеллекта для определения умственной отсталости. Упс, вот так не подумаешь лишнюю секунду и можешь оказаться в ряду умственно отсталых детей!

Думаю, что надо учить детей на любой вопрос говорить: «Мне нужно подумать». Интересно, реально ли это с импульсивными торопыжками?

Много однотипных и повторяющихся вопросов, на которые он знал ответ. Федя раздражается, когда его как на допросе спрашивают простое и много раз, и однажды буквально «бомбанул» в такой ситуации, покраснев и громко закричав: «Хватит!»

Сама комиссия работает от силы 20 минут. Центральная (ЦПМПК) – и того меньше. Потому что на центральной комиссии у специалистов нет цели ставить диагнозы или определять дефекты – предполагается, что все это уже сделали врачи и специалисты, направившие на прохождение ЦПМПК. Логопед и психолог знакомятся с заключениями, дают ребенку какие-то задания. Делают выводы, немного виноватят родителя за то, что все не так с документами и надо было приносить совсем другие. Может ли в России быть все в порядке с документами, когда ты приходишь получать положенную по закону помощь? Риторический вопрос.

– А какие у ребенка оценки в школе? – спрашивает строго логопед. На момент прохождения ЦПМПК мы отучились заочно два года.

– Четверки и пятерки, – отвечаю я.

Логопед смотрит недоуменно, я вижу, что у нее высокие требования. Феде за его писанину она не поставила бы даже тройки. Да, Федя дислексик и дисграфик, но, когда речь заходит о комиссии, на которую мы приходим получить помощь, его «дефициты» как бы работают против него. Никто не радуется тому, что мы наконец-то получим помощь и ребенку в результате этой помощи станет легче читать и писать. Нет! Специалистов волнуют его оценки в школе. Точнее, их волнует, что школа была слишком лояльной и ставила четверки за содержание контрольных работ, а не за их оформление и не за почерк. Это непорядок, так быть не должно.

– Мы будем инициировать проверку! – сверкает очками психолог.

– Но вы же понимаете, что школьные оценки не дают объективную картину об успехах ребенка? – осторожно спрашиваю я.

Логопед и психолог поднимают на меня глаза, и я вижу, что они превратились в роботов.

– Школьные оценки являются объективной картиной успеваемости ребенка! – чеканит логопед, как будто между нами есть некий невидимый экран, на котором написаны эти слова.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться. И тут же уговариваю себя: лучше промолчать.

Дальше – неделя ожидания. Потому что 20 минут комиссии требуют тщательного осмысления. Очень тщательного. Настолько, что, даже когда я прихожу в назначенное время, оказывается, что документы еще не готовы. Причины, конечно же, – ПРОГРАММНЫЙ СБОЙ. Вы только не волнуйтесь, мы вот прям сейчас поймали и линчевали программиста (о эти прекрасные люди с высокими зарплатами, которые ответственны за все беды мира, теперь мы знаем, за что вы получаете свои деньги).

Несколько сердитых родителей, включая меня, полтора часа (!) ждут заключений для своих детей. Пока медленно тянется время, успеваем поговорить о том о сем.

Один папа смеется над моим возмущением – над тем, что я жду уже целую неделю. Он, в отличие от меня, ждет полгода – первоначальное заключение врачей членам комиссии показалось более сложным, чем реальность. Пришлось переделывать, ждать своей очереди снова. Ребенок – инвалид, к слову.

Другая мама тоже смеется, хотя в ее ситуации никому не было бы смешно. Ее совершенно здоровая раньше дочка переболела зимой гриппом и оглохла на одно ухо. Навсегда, роковое стечение обстоятельств. Ребенку нужна помощь в школе. Комиссия долго думала, к какому лекалу приложить эту ситуацию – глухоты ведь нет! И не нашла ничего лучше, чем приложить ее к программе для детей с тяжелыми нарушениями речи. Это имело бы смысл, если бы ребенку было года 2—3 и речь только начала формироваться (глухота даже на одно ухо может препятствовать правильному развитию речи). Но девочка уже в четвертом классе! И с речью у нее все хорошо. А другой помощи ей комиссия предложить не может, в ее случае программа для детей с тяжелыми нарушениями слуха неприменима, ведь второе ухо на 100% здорово и слышит.

Третья участница нашего узкого круга недовольна всем происходящим. Она не хотела проходить комиссию, ее вынудили сделать это в школе, а теперь еще и заставляют ждать резолюции. Ее позиция – «мама, прикидывающаяся шлангом» или «у моего ребенка все в порядке». Тоже вполне частая и имеющая право на существование позиция.

Вышла я с ощущением полного опустошения и пониманием, что если где-то у нас все и стало хорошо, то вот на всякий случай есть такие места, как МЦКО и ЦПМПК, чтобы вспомнить, что такое бюрократия.

А дальше с заключением ЦПМПК необходимо идти по школам. На словах в России ликвидированы коррекционные школы, и каждая общеобразовательная школа ДОЛЖНА учить всех. Полная инклюзия (исключительно в вображении чиновников).

Ресурсные классы для детей с ограниченными возможностями здоровья, про которые так много говорили в 2015—2016, по факту работают в нескольких школах Москвы. Другие школы, которые перечислены как участники проекта, могут предложить обычный класс с обычным количеством уроков, после которого есть занятия с логопедом и психологом. То есть 7—8 уроков в день и большая часть этих уроков – в группе до 30 человек. Не каждый взрослый вынесет эту нагрузку, не говоря уже о ребенке с особенностями. «А у нас нет денег, – разводят они руками. – Это нужно подключать всякие фонды, ну кто же этим будет заниматься…»

Некоторые школы пытаются придумать свои модели – например, класс с двумя учителями, один из которых будет чем-то средним между дефектологом и тьютором. Предполагается, что класс будет поделен на три части: хорошо успевающие дети, «середнячки» и дети, которым тяжело учиться. Учителя будут больше внимания уделять середнячкам и отстающим, полагаясь на то, что хорошо успевающие дети могут работать самостоятельно.

На словах идея красивая, но фактически не хватает кадров, которые будут ее реализовывать. Мало кто из учителей захочет взять класс, в котором даже пятеро из 30 детей имеют особенности. К таким детям нужен особый подход, повышенное внимание и терпение, – а это не безграничные ресурсы, и если учителя обращают больше внимания на отстающих, то обделяются вниманием «успевающие». А тут еще может вмешаться хор недовольных родителей – каждому ведь хочется, чтобы его чадо развивалось по идеальной траектории, и в этой траектории не может быть места «слабым» или «гиперактивным» детям, которые «мешают учиться».

Итак, время посмотреть правде в глаза. Инклюзивного образования и равных образовательных возможностей для детей в России пока что нет, они существуют только в законе об Образовании. Еще как-то существует система реабилитации тяжелых детей-инвалидов (хотя и тут, говорят, сложностей больше, чем поводов для радости). Но для детей с особенностями, не подходящими под критерии инвалидности, в общеобразовательной школе есть только один путь – тянуться за среднестатистическими сверстниками. Иначе никак.

Несмотря на то, что школы получают достаточное финансирование, это финансирование никак не используется во благо детей. Дети с дислексией и дисграфией учатся по тем же учебникам, что и дети без этих особенностей. Учителя тоже не всегда знают, что делать с этими детьми. В теории они могли бы послушать какой-нибудь полезный курс повышения квалификации и узнать что-то новое про труднообучаемых детей, но они этого не делают. Не потому, что не хотят, а потому, что они завалены проверками и бюрократическими отчетами.