Читать книгу: «Annuit Coeptis», страница 9

Сейчас его мечты и идеи воплотились в жизнь. И я радуюсь этому и за себя, и за прадеда.

Ата стих и лицо его сделалось непроницаемым, словно снова он погрузился в туманы прошлого.

Павел долил заварки и кипятка в остывшие пиалы.

– Берите курт, – предлагает он. – Кисло-сладкий к чаю самое-то!

Мы допиваем чай.

– А хотите, я прочитаю вам стихи? – предлагает Павел.

– Конечно, – соглашаются девушки. Асель, понятно, она сама немного их сочиняет, а вот Гульнар чего? Меньше всего сейчас бы хотелось выслушивать какие-то любительские вирши. Я начинаю немного нервничать. Слишком уж мы засиделись. Как бы наш домик на озере не сдали другим. Я хотел подняться из-за стола, но Павел уже приступил к чтению, и я пропустил благополучный момент.

Голос Павла льется сначала тихо, но набирая уверенности, начинает звенеть медным колоколом. Он достигает таких высот, и подбирает такие слова, что наши души проникаются той же невыразимой болью, обидой и отчаянием.

Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,

Дай мне руку, а я поцелую ее.

Ой, да как бы из рук дорогих не упало

Домотканое счастье твое!

Я тебя забывал столько раз, дорогая,

Забывал на минуту, на лето, на век,

Задыхаясь, ко мне приходила другая,

И с волос ее падали гребни и снег.

В это время в дому, что соседям на зависть,

На лебяжьих, на брачных перинах тепла,

Неподвижно в зеленую темень уставясь,

Ты, наверно, меня понапрасну ждала.

И когда я душил ее руки, как шеи

Двух больших лебедей, ты шептала: «А я?»

Может быть, потому я и хмурился злее

С каждым разом, что слышал, как билась твоя

Одинокая кровь под сорочкой нагретой,

Как молчала обида в глазах у тебя.

Ничего, дорогая! Я баловал с этой,

Ни на каплю, нисколько ее не любя.

Асель почему-то украдкой взглянула на меня, но я заметил, как блеснула слеза в ее глазах. Я-то здесь при чем?

– Это ваши стихи? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Нет, – поспешно ответил он. – Это стихи моего земляка и тезки, Павла Васильева. Талантливый был человечище! Жалко, погиб в двадцать семь, расстрелян как «враг народа». А сколько бы еще мог написать! Если бы он тогда не уехал отсюда…

Родительница степь, прими мою,

Окрашенную сердца жаркой кровью,

Степную песнь! Склонившись к изголовью

Всех трав твоих, одну тебя пою!

Нет, это может продолжаться еще долго. Я встал, желая показать, что мы не можем больше злоупотреблять гостеприимством, и нужно ехать. Но Павел удивленно спросил:

– Как? Разве вы не останетесь? Сейчас уже очень поздно ехать. Ночь на дворе.

Теперь уже удивился я.

– Как ночь?!

Я выскочил из юрты и тотчас же звездное небо бросилось на меня. Закружилось и разлетелось алмазными брызгами. От выпитого кумыса зашумело в голове. С непривычки, наверное. Ноги стали ватными. Сколько же сейчас время? Нащупываю во внутреннем кармане телефон. С третьей попытки снимаю его с блокировки. Второй час ночи!

За мной вышла Асель. Поежилась от ночной прохлады.

– Как это может быть? – спрашиваю у нее. – Мы просидели от силы часа три!

Асель смущенно пожимает плечами и, позевывая, прикрывает рот.

– Не знаю, мне тоже так показалось. Но в беседе с интересными людьми время пролетает быстро. На улицу вышел и Павел.

– Не вздумайте даже ехать в таком виде! В горах недавно прошел сель, а дорогу окончательно не расчистили. Опасно по ней ехать сейчас. Смело оставайтесь. Нас вы нисколько не потесните. Наши друзья приедут лишь завтра к вечеру, так, что топчаны будут в вашем распоряжении. Я обычно ложусь на улице под открытым небом. Тем более, Руслан ваш уже спит, девчата, вон, тоже клюют носом. Оставайтесь. Завтра будем объезжать того скакуна. А вы сможете покататься на наших.

– Останемся, Ерден, – просит Асель. – Я на лошади еще ни разу не ездила.

Я промолчал. Зашел в юрту. Руслан действительно спал прямо на полу, обхватив руками подушку. Никто не выражал большого желания уезжать прямо сейчас.

– Хорошо, – согласился я. – Оставайтесь здесь. Девчата пусть ложатся на топчаны, а ты, Макс, следуй примеру Руслана. Я буду спать в машине. И у Павла кровать не придется забирать.

Сажусь в машину и завожу двигатель. Относительно теплого уюта юрты здесь довольно прохладно. Расслабленно откидываюсь на спинку кресла. Смотрю, как в юрте гаснет свет, и ее охватывает тишина. Тишина обволакивает и мою машину, давит на мозг. Включаю музыку.

Смеюсь.

Ты говоришь, что я не умею шутить.

Это правда.

Ты пахнешь, как мечта.

Скажи мне «Ты моя».

Пальцы на моих губах.

Небо сквозь твои глаза.

Обожаю повторять тебе это снова и снова.

Я хочу начать с нуля, детка.

Снова и снова… все снова…

На самом деле я жду Асель. Надеюсь, она догадается, что я ушел лишь потому, что хочу побыть с ней наедине. Не свожу глаз с дверей юрты. Жду долго. Вглядываюсь до боли в глазах, до рези, пока двери не начинают раздваиваться и плыть. Незаметно для себя проваливаюсь в сон. И в этом сне через зеленую степь на белом скакуне едет Скриптонит и, театрально выставив вперед руку, декламирует стихи Абая:

Молодым до науки дойти я не мог,

Я не стал изучать, впрок она иль не впрок.

А когда стал искать, ускользала из рук.

Было поздно, увы, упустил я свой срок.

Просыпаюсь оттого, что становится слишком жарко, к тому же зов природы настойчиво требует выйти. Заглушаю двигатель. Выхожу на свежий воздух и продираю глаза до конца. Пытаюсь рассмотреть юрту, где спят мои друзья, и не сразу понимаю в чем дело. Юрты на месте нет.

Делаю несколько растерянных шагов, и остатки сна смывает как водой. Бегу туда, где по моим предположениям она должна стоять, но не нахожу и следа. Она же была здесь! Или чуть дальше? Нет, кажется немного правее. Не возле этого ли валуна пасся стреноженный конь? Верчу головой из стороны в сторону. Никого! Неужели Максут? Опять его шуточки? Но как ему удалось подбить на это стариков? Ох, и получит он у меня!

Возвращаюсь к машине. Но где же она? Только что же была здесь! Или я пришел не туда? Нет, не настолько же я беспомощен! Тут. Тут она стояла. Вот даже следы на примятой траве. Бегу до дороги. Хотя бы дорога на месте! Нахожу место, где мы свернули. Возвращаюсь по следам. Все верно, место это. Но ни машины, ни юрты нет! Угнали!!! Ужасная мысль тупой стрелою пронзает мозг. Что я скажу отцу?! И что же это, в конце концов, такое?! Глупые шутки Максута?! Или это жулики сидели в юрте? Подсыпали что-то в питье и обокрали. Но как они так быстро свернулись? И что же в этом случае они сделали с моими друзьями? Это я во всем виноват!

– Максут! – зову я громко. – Асель, где вы?

Ответом была лишь все та же сводящая с ума тишина. Кажется, я все понял! Единственное место, где здесь можно затаиться, это балка с ключом, куда вчера Павел водил коней пить. Мрачный контур деревьев выплывает из темноты. Здесь, здесь они! Больше негде им прятаться!

– Руслан, Максут! Это уже не смешно! Где вы?

Кажется, среди деревьев различаю некоторое шевеление. Или это ветер качает ветвями? Вглядываюсь туда и слишком поздно различаю позади шум крыльев. Уже перед тем, как потерять сознание от удара твердыми лапами, краем глаза успеваю увидеть стремительно мелькнувшую надо мной тень беркута.

***

Так не хочется просыпаться! До чего же мягки перины у бабушки в доме! Сквозь сон слышу ее песню, протяжную и заунывную как горе.

Қаратаудың басынан

көш келеді,

Көшкен сайын бір

тайлақ бос келеді.

Нужно вставать. Сегодня с мальчишками договорились встретиться пораньше и устроить гонки на великах! Прямо до соседнего села. И там же можно будет набить нос задиристому Бектасу, если встретится на пути. Вскакиваю и прямо в трусах выбегаю во двор. И тут же застываю пораженный. Идет снег! Неспешно и несмело опускаются на траву первые снежинки. Апашка сидит на низком стульчике и взбивает масло. На ее голове белый кемешек, такой же белый, как этот снег. Она не замечает меня, монотонно движется ее рука над закрытой кубы. Очень скоро снег заваливает все вокруг. И уже не видно ничего, даже апа. Только белое поле вокруг и над ним – ее тягучая и тоскливая песнь.

Мына заман, қай

заман: қысқан заман,

Бақыт құсы

ағаштан, ұшқан заман.

Я иду по этому полю, и я уже взрослый. Вокруг все та же пустота. Белая, невообразимая. А снег все валит не переставая. Скоро он засыплет все. Позади меня тянется цепочка следов, но скоро и ее заметет без остатка. Не останется ничего под этой пургой. И вдруг впереди темное пятно. С удивлением узнаю в нем своего деда. Его босые ноги утопают в снегу. Одежда изношена и потрепана. Но я помню его именно в этих вещах.

– Ерден, богатырь мой! – Он обнимает меня и слезы радости проступают на его глазах. – Какой большой ты стал! Я и не надеялся увидеть тебя таким взрослым!

Держу его морщинистые руки, сухие, изработанные, но до сих пор такие сильные, и сдерживаемый мною плач раздирает горло и легкие. Я не могу ответить, иначе все прорвется наружу. А я не хочу показаться слабым. Хочу оставаться сильным, каким он учил меня быть в детстве. Ведь все мои ранние года прошли рядом с ним. Жаль, что он умер, когда мне было тринадцать. И как же хорошо, что мне снова довелось встретить его. Пусть даже так. Я все-таки нахожу в себе силы.

– Здравствуй, ата! – Несколько горячих капель пробежали по моим щекам. – Здравствуй! Помнишь, как ты учил меня слушать звезды? Я совсем разучился делать это. Я разучился слушать даже людей! Я забыл вкус родниковой воды и ветер больше не приносит мне запахи дальних стран. И степь давно уже не доверяет мне своих тайн. Прости, ата! Наверное, я стал взрослым.

Дед лишь грустно улыбнулся мне в ответ. Я посмотрел и увидел, что отчего-то его следы не заносит пурга. Они остаются такими же четкими и ясными. И еще, сквозь снежную заверть, я различаю за его спиной начинающие проступать сначала неясные, но потом все более прорисовывающиеся силуэты всадников. Все светлое воинство Белой Орды выстроилось плотной стеной. От края до края степи, покуда хватает глаз, высятся их копья-сунги, играет ветер их бунчаками. На островерхих шлемах – шашаки. Все – доблестные батыры. Не страшна им ни метель, ни холод, ни жара. В серебряных доспехах восседают они на своих скакунах, а впереди всех на белом коне сам грозный Абылай.

– Ты все вспомнишь, внук! – говорит ата. – Наступает время все вспомнить. Не печалься о былом. Смотри вперед, но никогда не забывай того, что было. Человек без корней подобен перекати-полю, не знает, куда занесет его ветер. Не он знает, что будущее – лишь преломленное отражение прошлого.

Имеющий же корни – как могучее дерево Байтерек. Корни его питают, корни его прочно держат над землей. И чем глубже и сильнее они, тем богаче его крона. Тем больше пользы от самого дерева.

Только земля имеет истинную ценность. Только она остается вечной. Помнит она как зарождался и креп наш народ, как богател наш язык. Как зарождались традиции и бережно передавались из поколения в поколения предания и легенды. Помнит она и плач, и горький исход, когда люди покидали родные места, плакали, гибли от голода и забывали родной язык. Берегите землю. Имейте память.

Лишь тот, кто помнит и чтит мудрость предков, может услышать в шуме ветра и топот степных кобылиц, и крики ястребов и песни ковыля, и мольбу земли о дожде. Лучше всех это слышат поэты. Степь для них – безграничный океан поэзии. Берегите поэтов. Цените их.

***

– Ерден! Ерден! Проснись!

Чьи-то теплые ладони ложатся на мое лицо. Я размыкаю веки и вижу, склонившуюся надо мной Асель.

– Мы так испугались, когда проснулись и не нашли тебя в машине. Она стояла открытой, а тебя нигде не было.

– Что? – изумляюсь я. – Значит, мне это все приснилось? Я не мог найти ни машины, ни юрты!

– Нет, – помрачнела Асель. – Юрты, действительно, нет. А машина стоит.

– Как это может быть?

Асель пожала плечами.

– Не знаю. Мы все проснулись на земле. Руслан, вообще, спал в обнимку с камнем. Мы так и не поняли, что это было. Где мы провели ночь и вчерашний вечер. Не могло же нам всем привидеться одно и то же! А тут еще и ты пропал. Вообще не знали, что думать! Хорошо, Максут вспомнил, как вчера вы водили коней на водопой, и предложил поискать тебя здесь!

Я посмотрел на Максута, Руслана и Гульнар, которые стояли тут же, но не заметил на их лицах ни тени улыбки. Лишь недоумение, граничащее с испугом, и тревогу. Нет, вряд ли это был их розыгрыш.

– Ерден, – спросила Гульнар. – Как ты себя чувствуешь? Сможешь везти машину?

Я молча кивнул.

– Тогда давайте поскорее уедем отсюда. Мне до сих пор не по себе от всего этого.

Почти до самого озера ехали молча.

– Смотрите! – вдруг воскликнула Гульнар, протягивая нам телефон. – Я решила посмотреть в интернете, кто же это такой, Павел Васильев, и… посмотрите фото! Как похож! Волосы, разрез глаз… Как будто это он, только намного старше! Может, родственник?

В ответ Асель протянула свой телефон. Она уже давно, не сводила глаз с экрана. А с него задумчиво смотрел на нас гостеприимный хозяин юрты. Старик, что подарил нам волшебный кюй и заставил звучать наши сердца, Биржан сал Кожагул-улы, акын, воин и поэт…

Я все следил за дорогой и все размышлял о прошлом. Было жаль этого ушедшего мира степных поэтов, но я помнил слова ата и трепещущие стяги войнов, незримо стерегущих границы. Я понял, что для поэтов и героев не бывает смерти. И еще я понял, что все ушедшие в ночь, продолжают оставаться с нами. Поддерживают нас, до тех пор, пока мы их помним, пока есть их следы. И в наших силах проследить за тем, чтобы пески времени не занесли их окончательно. От осознания этого на душе стало светло и спокойно. Жол қарау. Я снова вижу свой путь. И знаю, что никто не сможет больше подменить мне ориентиры. За мной мои предки. Вся великая Ак Орда. Я пройду свой путь так, чтобы и мои следы не уничтожила непогода. Мои дети помогут мне в этом. Все ливни, засухи и заморозки – все временно. Вечным остается только…

____________________________

¹ – У казахов есть поверье "Жол қарау" (букв. углядеть или увидеть дорогу) – если маленькие дети несмышлёного возраста (приблизительно до 4-5 лет) в процессе игр начинают нагибаться к земле и смотрят назад меж раздвинутых ног, то говорят, что кто-то из домашних в ближайшие дни тронется в дальний путь, в дорогу.