Читать книгу: «Пристанище пилигримов», страница 3
Даже спустя многие годы я вспоминаю эту историю как показательный пример того, что бесплатным бывает только сыр в мышеловках. А ещё эта история является примером эгоцентричного восприятия окружающей среды – людям свойственно заблуждаться насчёт того, что на самом деле происходит за кулисой общественного мнения.
Богемная среда – это самая настоящая клоака, в которой царят жуткие нравы, а именно: зависть такая ядовитая, что яд кураре на артистов уже не действует; распущенность затмевает эпохальные оргии Калигулы и Нейрона; проповедуются однополые сексуальные отношения, именно «проповедуются» как некий культ для посвящённых; отвратительное злословие; «вежливые» подставы; «великодушные» предательства; крайняя мелочность; экзальтированная истеричность; вечные скандалы и, конечно же, самое утончённое, самое изысканное лицемерие, – это далеко не полный список человеческих пороков, характерных для этой «культурной» среды.
Могу про себя сказать, что я далеко не ангел и совершал в своей жизни бесчестные и даже страшные поступки, но для меня – для такого архаровца – та мерзость, которую я увидел в богемной среде города Екатеринбурга, до сих пор является самым человеческим дном. Наверно, поэтому испокон веков шуты и скоморохи считались падшими, но сегодня на них зарабатывают огромные деньги, и этим всё сказано. Там, где крутятся большие деньги, крутится и Лукавый.
Мансурова любила Екатеринбург, и особенно она любила «Малахит», а я чётко понимал, в какой гадюшник она попала, но Леночка с характерной для всех возвышенных женщин «куриной слепотой» видела только тот спектр, который существует на высоких частотах. В «сумерках» она ориентировалась плохо, и «демонов» она не видела, в отличие от меня. Она вообще старалась не замечать дерьма и плохо разбиралась в его сортах.
И даже я ничего не сказал Ленке после той отвратительной сцены, где Галина Шагалова и Мария Краева на моих глазах вывернулись наизнанку, словно мерзкие инопланетные твари в облике человеческом. Происходило это всё в нашей квартире на улице Испанских рабочих. Как сейчас помню, это были майские праздники – девятое или десятое число. К нам в гости завалилась небольшая компания из трёх девчушек: Краева, Шагалова и Кустинская.
Пили шампанское, курили «шмаль», нюхали «кокс», и над всем этим сумасшедшим угаром расползалось густое едкое облако, застилающее глаза, словно мыльная пена. Про ветеранов и про войну даже никто не вспоминал. В какой-то момент я напомнил девочкам, по какому поводу мы собрались, и стоя выпил за тех, кто остался лежать на полях Великой Отечественной войны. На меня посмотрели как на сумасшедшего, – мол, не порти праздник и ломай кайф этой своей сентиментальной чепухой. Все, конечно, выпили не чокаясь, но я больше не поднимал эту тему.
Зато девки стояли на ушах под «Sing It Back» группы Moloko, не обращая на меня внимания и не считаясь с моей слабой мужской психикой. Краева, широко улыбаясь всей своей фарфоровой «обоймой», без единой морщинки на лице, сняла малюсенькие стринги и небрежно, отточенным движением, отправила их в меня – я поймал трусики на лету и почувствовал, что они горячие и влажные. Но это было только начало… Мне казалось, я работаю евнухом в каком-то одичавшем гареме.
Потом всех отпустило, и Галина начала кого-то вызванивать по телефону… Через двадцать минут приехала Мадлен и привезла ещё «шмыгалова». В тот день Вадик Кондаков выглядел, как кровососущая тварь из фильмов Тима Бёртона, – я не мог без содрогания смотреть на его бледное, сильно припудренное лицо с жёлто-фиолетовыми «тенями» вокруг глаз. Облегающее платье в стиле little black dress собиралось на его тощей фигуре многочисленными складками. Огненно-рыжий парик имел довольно потрёпанный вид. «Гламурную» картинку дополнял сломанный нос и кривые жилистые ноги в сетчатых колготках.
– Кто это тебя так уделал? – спросил я, глядя на его лицо с радужными кровоподтёками.
– А что, у нас мало жлобов? – ответил он вопросом на вопрос.
– Достаточно… И я один из них… Только вот девочек бить – это заподло.
– Не все же такие джентльмены, как ты, – парировал с ироничной ухмылкой Кондаков.
Он хотел остаться с нами, но Галина отправила его в «Малахит», поскольку он должен был выступать в шоу трансвеститов. «Нам такой хобот здесь не нужен! Опять убьёшься, а потом будешь всякую хуйню пороть! Последний раз даже твои гейши жаловались! – кричала она, выталкивая его из квартиры. – Ещё раз выйдешь на сцену под марафетом, я тебя уволю ко всем чертям! Ты меня слышал?!»
Явно расстроенный, он уехал в клуб, а я с облегчением выдохнул… Что-то ужасное есть в этих химерах – настолько непостижимое моему разуму, противоестественное, что я не могу даже определиться со своим отношением к этому явлению. Эти мифологические твари меня просто парализуют. Я даже перекрестился, когда за ним закрылась дверь.
Шагалова смолила одну сигарету за другой и, прищурив лошадиный свой чёрный глаз, внимательно следила за каждым движением Мансуровой, а в это время прекрасная Елена сидела, откинувшись на спинку стула, и вид у неё был такой отрешённый, словно она здесь никого не знает и очутилась в этой квартире совершенно случайно. Галина погладила её ласково по руке и спросила тоже очень ласково:
– Леночка, головка бо-бо? Может, тебя баиньки уложить?
– Я чё маленькая! – грубо ответила Мансурова и добавила капризным тоном: – Шампанское хочу! – А я подумал: «Ого, звезду словила. Совсем моя старуха распоясалась. Сейчас ещё новое корыто попросит».
– Эдуард, будь добреньким, – попросила Галина жалобным тоном, – метнись кабанчиком… Купи самого дорогого для своей любимой.
– Деньги давай, – процедил я через губу. – У меня на дорогое не хватит…
– Ну не мелочись! – попросила жена, сморщив лобик, как у шарпея.
– Леночка, всё нормально… Всё будет, – засуетилась Галина. – Эдуард, please.
Я отправился в магазин, зажав в кулаке хрустящую пятихатку. Выйдя на улицу, я вдохнул полной грудью свежий майский вечер и выдохнул белёсый пар. «Ад – это люди, которые нас окружают», – подумал я и осмотрелся вокруг: ни души, только позолоченная луна висела над горбатыми крышами домов, с торчащими, как на погосте, крестообразными антеннами. Как я обожаю этот силуэт ночного города, как я люблю эти жёлтые мигающие огни светофоров, это индиговое прозрачное небо – настолько прозрачное, что даже видно, как постепенно звёздочки превращаются в звёздную пыль.
Как только я вышел на проспект Свердлова, там погасили фонари, и какие-то тёмные личности начали собираться вокруг меня. Я сунул руку в карман, нащупал выкидной нож и развернул его кнопкой на большой палец. «Спокойно», – подумал я и двинулся в сторону минимаркета. Эти «демоны», почуяв опасность, исходящую от меня, прекратили преследование и растворились в темноте. «Я страшный человек», – с гордостью подумал я, но сердце всё-таки продолжало бешено колотиться.
Я купил шампанское за триста рублей, а две сотни любовно положил во внутренний карман под замочек. Спокойно, не торопясь, двинулся домой.
Когда я тихонько открыл дверь, то увидел тонкую световую линию на коврике в прихожей и услышал чьи-то голоса в туалете… Меня буквально притянуло к этой щели – арт-директор Гала и элитная стрипка Мишель справляли естественную нужду и при этом болтали, как это водится у девчонок. Мой воспалённый глаз просочился туда, и вот я уже стою невидимкой рядом с ними и даже чувствую запах разгорячённой женской плоти с изумительными нотками французских духов.
– Она играет со мной, – жаловалась Галина, сидя на унитазе со спущенными колготками и отматывая туалетную бумагу. – Она гладит меня против шерсти, дразнит меня, сучка! Со временем она получит по полной программе… Я станцую ламбаду на её миленьком личике. Я буду драть её во все дыры этим страпоном, который ты подарила мне на восьмое марта. – От этих фантазий с неё опять полилось, и она невольно раздвинула пышные холёные ляжки.
Поначалу я не понял, кого они обсуждают, – глумливо улыбаясь, я пускал слюнку до самого пола, – но следующая фраза расставила все точки над «i».
– А может, она всё-таки любит этого Эдичку? – спросила длинноногая стрипка; она сидела на краю ванной в короткой юбке, и вид её темнеющей промежности будоражил моё либидо.
– Что?! – возмущённо воскликнула Гала. – Как можно любить этого придурка?! Дятел натуральный! Бык комолый! Отрыжка из девяностых! Я от таких шарахаюсь, а она с ним живёт.
– На заводе работает… Лох конкретный! – высказалась в мой адрес Мишель, а потом я услышал подленькое: – Ихь-ихь-ихь-ихь.
Мне Ленка рассказывала, что Краева ещё недавно танцевала белого лебедя в академическом театре оперы и балета, а теперь её мусолят по приваткам жирные папики. У Машеньки была одухотворённая внешность – длинная русая коса и ангельское личико, как и полагается всем этим Машенькам. В ХIХ веке поэты посвящали таким девушкам стихи, из-за них стрелялись на дуэли или пускали себе пулю в лоб, а в наше время такую можно купить за двести баксов.
Ленка сообщила мне по секрету, что Краева получает за приватные танцы бешенные деньги, но «Малахиту» она приносит ещё больше. Это тоже была курица, несущая золотые яйца. Танцевала она, конечно, божественно, и тело у неё было фантастическое, как будто созданное гениальным дизайнером для сексуальных утех, а если к этому ещё прибавить изысканные эротические наряды и настоящий тропический загар, то Машенька была просто уникальной шлюхой. Поговаривали, что она путалась с одним из самых влиятельных бандитов Екатеринбурга по фамилии… Хотя какое это имеет значение? Его уже давно нет на этой земле.
Я плакал, когда смотрел её номера, – это всегда было неожиданное превращение белого лебедя в распутную Одетту. Не знаю почему, но мне всегда было до глубины души жалко красивых и талантливых девушек, разменивающих свою жизнь на пятаки. Почему они идут на панель, почему снимаются в порно, живут с бандитами, которые купаются в крови и кушают на завтрак младенцев? Почему красивое тело всегда продаётся, а душа никому не нужна даже бесплатно? Кроме Дьявола, конечно…
– Типичный халявщик! Альфонс! – раздувая тонированные щёки, препарировала меня со всех сторон Галина Шагалова. – На заводе денег не платят, так он сюда приезжает отрываться. Выходные гуляет за её счёт, а в понедельник сваливает обратно. Прикинь, за это время ни одного букетика не подарил. Даже восьмого марта приехал с пустыми руками. Извини, говорит, получку задержали. Фуфло тряпочное! И она ещё цепляется за него, дура!
Это была очень аппетитная пышнотелая еврейка с воловьими чёрными глазами. У неё был вульгарный автозагар цвета египетской мумии и отполированное лаком тёмно-каштановое каре. А ещё у неё были необъятные ляжки, идеально гладкие, бархатные, и я почувствовал, как в меня упёрлось моё же естество, – ещё немного и «болты» с ширинки посыплются на пол. Она была чертовски хороша. Это был редкий случай, когда толстуха имела идеальные формы.
– А как ты думаешь, Гала, зачем он ей нужен? – спросила Краева.
– Ностальгия по молодости. Что там ещё? Отец ребёнка. Глупая привычка быть замужем. – Она опять потянула на себя рулон туалетной бумаги, а я подумал с неподдельным раздражением: «Куда ж ты столько мотаешь, сучара?»
– Поверь мне, – продолжила Галина, – через пару месяцев она пойдет по рукам… Вспомни эту Лизоньку из Ревды.
– А ты деньжат ей подкинь, чтобы ускорить этот процесс.
– Уже подкинула, – с некоторым апломбом ответила Шагалова и поднялась с унитаза; она начала натягивать колготки, а я увидел её гладко выбритый лобок и оттопыренные половые губы, напоминающие свиную рульку.
– А ты ещё подкинь… Пускай она почувствует, откуда приходит… кайф.
– Вот куда бы ещё этого придурка отправить? – спросила Шагалова и громко рассмеялась.
– Дать ему денег и отправить его в родной колхоз, – ответила Краева.
– Я чувствую, что наша Леночка уже готова… Животик-то тёпленький… Я ручонками уже прошлась по изгибам… Ох, Машка! Сейчас бы такую оргию закатили!
– А Оленьку ты уже прощупала?
– Ты о чём говоришь?! – Выкатила свои огромные чёрные глазища. – Она уже со стряпухами вовсю кувыркается. Демидовой такой куни отслюнявила – та аж сквиртанула на радостях. Так ты прикинь, прямо в гримёрке…
– Наша сучка! – с гордостью заявила Мария.
– Да она всех любит – и мужиков, и баб… И даже с этими козлаёбами оттягивается… Честная давалка… Безотказная, как японская праворукая тойота.
Как сказал Джонатан Свифт: «О появлении настоящего гения можно судить по сговору остолопов против него», – а я бы ещё добавил: подлецов, завистников и энергетических вампиров, которые мечтают присосаться к его фиолетовой ауре.
После таких откровений, я на цыпочках вышел из квартиры и аккуратно прикрыл за собой дверь. Мне нужно было проветриться, покурить и подумать. Я сел на лавочку, рядом поставил бутылку шампанского и достал пачку «LM».
Сперва возникло пьяное мстительное чувство – ударить кулаком по столу, размотать эту блядскую компанию, выкинуть их из квартиры и забрать Ленку домой. Но потом я успокоился, отдышался и пришло разумное понимание вещей, – «Ну допустим, – рассуждал я, – Мансурова вернётся в Тагил, вернётся на свою прежнюю работу во дворец культуры металлургов. И что? Каждый вечер она будет сидеть на кухне с бокалом вина, дымить в форточку и жаловаться на жизнь, а мне опять придётся врать, оправдываться, встречаться урывками с любовницей, постоянно смотреть на часы, прислушиваться к шагам, вздрагивать от каждой остановки лифта на моём этаже, от каждого хлопка общей двери, и, затаив дыхание, ждать, что вот сейчас в замочную скважину войдёт ключ, как шило под ребро. А потом заметать следы, собирать по квартире тёмные длинные волосы, менять постельное бельё, отмывать бокалы от этих ядовито-красных маркеров измены».
– Что, собственно говоря, произошло? – спросил я у самого себя в слух.
Так бывает, когда у меня случается дилемма или какой-нибудь форс-мажор. Я словно ищу моральную поддержку у того, кто стоит за моей спиной, и он, как правило, отвечает мне – моим же голосом:
– Ничего страшного, и самое главное – ничего нового. Ты просто в очередной раз пытаешься уйти от житейских проблем. Ты не любишь их решать. Ты не любишь что-то менять. Упаси Господи. Это твоё характерное малодушие. Страусиный синдром, как я его называю.
– И что ты предлагаешь? – спросил я своего невидимого оппонента. – Нарушить это хрупкое равновесие? Лишиться привилегий? В конце концов – денег?
– Оно уже нарушено. Иногда человеку приходится выбирать…
– Ты знаешь, что для таких, как я, выбор страшнее, чем полное отсутствие вариантов.
– Ты ещё справку покажи.
– Я не могу всё вернуть назад. Я уже не тот лихой пацанчик в кожаной кепочке, а она уже не та милая девочка в розовом берете.
– Послушай, дружок, не надо мудрить. Ты просто ответь на вопрос…
– Да всё я знаю!
– Ты любишь её?
– Да!
– Ты сам ответил… Так вот, если ты настоящий мужик, ты просто обязан…
– А в противном случае?
– Ты сделаешь вид, что ничего не было.
– Я подумаю. Тут не надо с кондачка решать.
После столь неожиданной кульминации вечера я сделал для себя вывод: не пытайся узнать, что о тебе думают окружающие, если они даже улыбаются при встрече и ласково спрашивают – как дела? И уж тем более не надо знать, что о тебе думают близкие люди или твоя жена: при любом раскладе тебе это не понравится.
Женщины любят обсуждать свои отношения с мужчинами, особенно проблемные отношения, и многие высказывания этих так называемых подруг являлись отголоском тех претензий, которые в мой адрес имела жена. Я совершенно уверен в том, что она перемывала мне косточки вместе с Шагаловой. В противном случае откуда Галина знает про восьмое марта, ведь я действительно приехал с пустыми руками? Мне она ничего не сказала, но зато пожаловалась своей товарке. Вот откуда несёт тухлятиной.
Как ни в чём не бывало я вернулся в квартиру и увидел практически засыпающую компанию. Ленка посмотрела на меня мутными глазами и широко зевнула…
– Ну, муженёк, тебя только за смертью посылать, – сказала она хриплым голосом и слегка кашлянула.
Галина смотрела на меня удивлённым взглядом, а у Краевой был такой вид, словно она еле-еле сдерживает смех. Ольга Кустинская уже спала, развалившись в стареньком кресле у окна.
Я поставил бутылку на стол и молча ушёл в другую комнату. Я уже не мог смотреть на эти свиные рыла, и даже пьяная Мансурова вызывала у меня отвращение. В квартире стоял тяжёлый дух: во-первых, было страшно накурено, во-вторых, шампанское всегда даёт отвратительную отрыжку и чудовищный выхлоп, а в-третьих, люди просто воняют сами по себе, поэтому я не люблю даже самые минимальные скопления людей, – как у всех неврастеников, у меня очень тонкое восприятие. А может, я на самом деле мизантроп, как говорит Ленка?
Лежа в темноте, я слышал, как тётки разговаривают между собой, иногда переходя на интимный шёпот, иногда взрываясь неуёмным хохотом; потом замолкают, цмыкают шампанское, прикуривают сигареты, скрипят стульями, чокаются бокалами, спускают воду в туалете… Я чувствовал, как сгущаются сумерки моего сознания, как наваливается непосильная тяжесть, как давит на меня вся эта бездушная каменная громада большого города. Потом послышались чьи-то лёгкие крадущиеся шаги, и тонкая световая нить, протянутая от двери к моей кровати, резко оборвалась – я погрузился в кромешную темноту…
.4.
13 мая, в день моего рождения, Мансурова приехала в Тагил. Мы не стали никого приглашать и раздавили бутылочку вина на двоих. Ленка была какой-то напряжённой и задумчивой. Когда я попытался деликатно расспросить её о том что происходит, она подняла на меня такой тяжёлый взгляд, что я вздрогнул и решил дальше не продолжать эту тему. «Если посчитает нужным, сама расскажет», – подумал я, подливая вина в бокал.
А потом мы молча смотрели в окно – оно было грязное после зимы – на угасающий весенний вечер и лиловую ауру над крышами домов. По небу плыли радужные облака. Его рассекали неугомонные стрижи и ласточки. На огромных тополях, покрытых сочной зеленью, висели, словно чёрные груши, бесчисленные скопища ворон. На детской площадке водили хоровод яблоньки в белых сарафанах, – в том году они зацвели очень рано, поскольку в мае уже стояла летняя жара.
Мы сидели в сумерках, не включая света. Фоном играла музыка – чувственная и проникновенная. Как сейчас помню, это была звуковая дорожка из кинофильма «Rush», написанная Эриком Клэптоном. Эта музыка как нельзя лучше перекликалась с моим внутренним состоянием и поднимала во мне такие эмоции, что мне жутко захотелось любви, или хотя бы водки. Но я дал слово Мансуровой, что не буду нажираться: на следующий день, в воскресение, мы собирались пойти в гости к нашему ребёнку, который в тот момент находился у моих родителей, и я не мог себе позволить опухшую рожу, красные глаза и чудовищный перегар, разящий во все стороны.
– Помнишь, мы летали на фестиваль джаза в Краснодар? – вдруг ни с того ни с сего спросила Лена.
– Да, конечно… Это было в марте, если я не ошибаюсь.
– Не ошибаешься. Так вот… – Она задумалась на секунду и продолжила: – Я там случайно встретила Володю Белогорского. Кстати, он передаёт тебе привет.
– Так-так, – забеспокоился я. – Что-то долго ты тянула с приветом.
– Я много думала, сомневалась… – Она начала с хрустом ломать свои длинные пальцы.
– Ты что, уходишь от меня? – спросил я равнодушным голосом, как будто это событие уже давно висело в воздухе и было совершенно предсказуемо.
– Аха, а ты только этого и ждешь! – огрызнулась она. – Короче, он предложил мне работать в отеле «Югра».
– Это где? – Я аж скривился весь от виртуального холода. – В Ханты-Мансийском округе?
Она едва улыбнулась, чуть заметно приподняв кончики губ.
– Я его спросила то же самое. Нет. Это место находится на берегу Чёрного моря, в районе Туапсе. «Югра» – это шикарный отель, построенный на нефтяные доллары.
– Ух, ты! – обрадовался я. – Деньжищами запахло! А Володька там кто?
– Генеральный директор, – ответила она с некоторым апломбом.
Я тут же вспомнил этого молодого человека с задорным комсомольским лицом и розовыми щёчками, с которым подписывал договор в феврале 1999. По этому договору шоу-балет моей жены подрядился выступать в самом крутом кабаке нашего города, который назывался «Алисой».
Владимир Аркадьевич был руководителем компании «Ником-Полимер», которая включала в свои активы несколько крупных магазинов, рынок, автосалон, а так же самый крутой кабак нашего города, названный в честь его матери. В основном эта компания торговала продукцией нижнетагильского «Коксохима», – его директором был Аркадий Абрамович Грановский, которому на самом деле принадлежал «Ником-Полимер» и Володька со всеми его потрохами. Это был очень влиятельный человек, именем которого была названа улица в Дзержинском районе нашего города.
Долгое время он ходил в любовниках Алисы Белогорской – матери нашего героя, и Володенька буквально вырос на его глазах. Он был внебрачным сыном Грановского, а может быть, и нет… Кто его знает? В таких вопросах не скажешь наверняка.
Аркадий Абрамович дал своему пасынку правильное воспитание. Однажды мы выпивали с Володькой, и он рассказал мне целую притчу: «Запомни, любил повторять Аркаша, главное – это бабло, а всё остальное – это порожняк! Нет никакой любви. Нет никакой дружбы. Человек человеку – волк. И собака тоже не друг, потому что она, сука, кусается! Никому не доверяй и помни: чтобы заработать большие деньги, нужно идти по головам без страха, без жалости, без оглядки». Мальчонка был смышлёный, поэтому накрепко уяснил уроки своего легендарного папаши.
В конце 1999 года случился скандал, который не имел широкого общественного резонанса, но обсуждался в узких кругах, приближенных к ресторану «Алиса». Володя жестоко кинул своего благодетеля, продав контрольный пакет акций «Ником-Полимера» каким-то москвичам. В этой махинации активное участие принимала его жена, которая работала у него главным бухгалтером. Отхватив жирный куш, парочка мошенников пыталась свалить из города…
Аркадий Абрамович прошёл витиеватый жизненный путь от простого работяги до директора Коксохимического производства НТМК. Насколько я его помню, – а сталкивался я с ним неоднократно, – это был довольно грубый и жёсткий человек, без заминок вступающий в любую перепалку и не жалеющий для своих оппонентов матерных слов. Ко всему прочему, он был на короткой ноге со всеми криминальными авторитетами города. Мужик он был очень крутой – настоящий медведь, который мог любого завалить, поэтому для меня до сих пор остаётся загадкой, как этому пухлощёкому пареньку с чувственной комсомольской чёлкой удалось так запросто опрокинуть своего матёрого папашу.
Аркадий Абрамович накрыл этого иудушку в аэропорту «Кольцово», когда тот находился уже на фоксе – в ожидании самолёта до Москвы. Ещё раз повторяю, что Грановский был очень крутой мужик, но то что случилось в аэропорту больше смахивает на американский боевик с комедийным уклоном.
Он поймал своего вероломного отпрыска на регистрации и, выхватив бейсбольную биту из-под полы длинного макинтоша, начал гонять его по всему терминалу. Наряд милиции долго не мог успокоить разбушевавшегося олигарха. В конце концов его повязали и отправили в линейное отделение. Когда ему крутили руки и одевали железные браслеты, он был лиловый от бешенства, и могло показаться, что его сейчас хватит апоплексический удар. Он ревел на весь аэропорт: «Я тебя, гаденыш, из-под земли достану и глаз на жопу натяну!!!»
– Помню-помню… – Я улыбнулся от этих воспоминаний. – Ловкач постоянно тянул с деньгами. Как платить, он тут же проваливался под землю. По телефону его нет. В кабинете его нет. Мобила отключена. Как-то раз мне даже пришлось вытаскивать его из сортира… А что он делает в Краснодарском крае? Он же в Москву улетел.
– Нет. Теперь он живет на берегу Черного моря, где-то в районе Михайловского. У него там – огромный дом.
– Так вот, – продолжала она, слегка оживившись, – закончили мы танцевать аргентинское танго, как вдруг из зала выскакивает какой-то взъерошенный мальчишка, а в руках у него – целая охапка белоснежных хризантем. Я его сперва не узнала, а он кричит мне в самое ухо: «Лена, я видел твое шоу! Это великолепно! Ты просто молодец!» Пригляделась – Володька Белогорский. Тоже ору ему в ответ: «Ты какими судьбами?! Мы тебя давно уже вычеркнули из списка живых!» А он смеется: «Всё нормально – жизнь набирает обороты».
– Короче, забили стрелку в баре, – продолжала она. – А там он сделал предложение, от которого я сперва отказалась, а теперь хорошенько подумала…
– Интересно, – вкрапил я ревнивую нотку в эту запутанную историю и подозрительно прищурил глаз.
– Ты же всегда мечтал жить на юге, у самого синего моря.
– Когда я тебе такое говорил?
– Ну вспомни, как мы работали в Сочи! – воскликнула она с пионерским задором. – Роскошные кабаки, клубы, дорогие гостиницы, шёпот прибоя, огни лайнеров в открытом море, звёзды величиной с кулак… Так вот, милый мой, эта сказочка может стать повседневной реальностью.
– Что-то мне не нравится, как это звучит.
– Прекрати! – фыркнула она, состроив злобную мордашку. – Тебе не угодишь! Я вообще не понимаю, чего ты хочешь по жизни!
– Чтобы меня не кантовали.
– И это всё? – Она смотрела на меня удивлёнными глазами.
– Что тебе наговорил Белогорский? – спросил я, чтобы вывести её из ступора.
– Много чего наговорил, – ответила она с явной неохотой и недовольством.
Замолчала. Закрылась. Закурила.
Я понял, что она разочарована моим поведением и отношением к этой новости. Когда-то с таким же холодком я принял новость, что она беременна, и она очень долго обижалась на меня. Лена была очень эмоциональной, как все творческие люди, и требовала от меня таких же эмоций. Она хотела, чтобы я реагировал на внешние раздражители в унисон ей, но я всегда был в диссонансе, потому что мы были совершенно разными людьми. По мнению моей жены, я был бесчувственным поленом, которое никогда не найдёт своего старого шарманщика.
– Не обижайся, – попросил я Лену. – Ты же знаешь меня… Я не умею радоваться жизни, особенно без водки.
Она продолжала молча смолить сигарету. Было ясно, что для себя она всё решила. Я видел её силуэт с припущенной нижней губой на фоне окна, в котором полыхала неуёмная огненно-красная заря.
Я любил эту женщину, но я не мог сказать в тот момент, что люблю её. Я чувствовал ту же боль. Я испытывал тот же страх. Я дышал тем же отравленным воздухом. Я знал её так же, как себя, потому что она была открыта всем ветрам нараспашку, но я чувствовал, как между нами растёт пропасть. Нас разводили в разные стороны – в противоположные точки системы координат, туда откуда мы начали свой путь. Я понимал, что наше время закончилось, и дважды не войти в одну реку, но при этом я очень боялся её потерять.
На кухне сгущались сумерки. Бабина закончилась, и сработал автостоп – в воздухе повисла гнетущая тишина. Только назойливая муха жужжала и билась об стекло. Я медленно поднялся и пошёл в ванную, – там, в стиральной машине, была спрятана бутылка водки. Привычным движением я сорвал пробку и приложился из горла.
Закрыв глаза, я сидел на унитазе и прислушивался к своим чувствам. Когда ты делаешь первый глоток водки, приход напоминает потрясающий момент из моего прошлого. Я помню, как передо мной открывались решётки с табличками «Двери закрывать на 2 оборота ключа» и я постепенно – с каждым поворотом ключа – приближался к свободе… Алкоголь – это ключ, с помощью которого ты открываешь внутренние двери и выходишь из тёмных казематов своего бытия. Всё, что тебя мучало, остаётся там – за контрольной полосой. Ты свободен – тебя ничто не держит на этой земле и ничто не связывает с окружающими.
Когда я вернулся из ванной, Леночка уже оттаяла, и по её выражению глаз я понял, что она хочет продолжить разговор. Я тут же подыграл ей:
– Ленчик, ну не злись. Я просто очень устал. Внедрение нового проекта. Работаю по восемнадцать часов. Сплю на диване в своём кабинете: не вижу смысла ходить домой. Ну…Чё там Володька тебе наплёл? Ну рассказывай, рассказывай!
Она слегка оживилась и сделала губки бантиком.
– Мы три часа в баре просидели, и я из него всё вытянула. «Жить будешь в люксе, —наворачивал Володя, подливая мне Hennessy XO. – Не понравится – снимем тебе квартиру, хоть в Туапсе, хоть в Ольгинке, хоть в Небуге». А потом он поведал мне о своих мытарствах: «Я полгода в Москве болтался… Страшный город. Бездуховный. Все хотят друг друга поиметь. Как-то пытался там устроиться, но всё мимо… И вот совершенно случайно я познакомился с большим человеком с Кубани. Он уговорил меня вложиться в этот проект. Я поначалу боялся, а теперь просто счастлив. В мегаполисах жить – только душу гноить. Ты не представляешь, Леночка, как там свободно дышится. Народ добрый, отзывчивый… Женщины ласковые… А море… море из окна видать… до краёв наполняет! А если бы ты видела, Леночка, эти закаты… Плакать хочется!»
– И хруст французской булки, – саркастически заметил я. – А он, оказывается, романтик… Сентиментальный ворюга!
– Короче, – продолжала Мансурова, – сулил золотые горы, рисовал картины маслом, дорогим коньяком опаивал, и что самое интересное – я ему поверила.
– Надеюсь, в номера с ним не пошла? – спросил я.
– Ты знаешь, он не в моём вкусе, – с вызовом ответила она, – а за деньги или привилегии я с мужиками не трахаюсь – только по любви.
– Извини. Это была неудачная шутка.
– Так вот, милый мой, – сказала она строго, и я подумал о неизбежности ультиматума, – через три недели я улетаю к морю и начинаю там новую жизнь. Я не спрашиваю твоего совета или одобрения – я всё уже решила, но от тебя требуется только одно – решиться хоть на что-то в своей жизни… Либо отпусти меня и живи так, как ты хочешь, либо останься со мной и будь для меня мужем, для ребёнка – отцом, а для нашей семьи – опорой. Я не позволю тебе болтаться как дерьмо в проруби. Я устала от твоего эгоизма и безразличия. Мне нужен настоящий мужик, а не облако в штанах, как ты любишь повторять.
– Ну, Ленок, ты что-то совсем забурела, – простонал я, словно получил по заднице кнутом. – Что на тебя сегодня нашло? Критические дни месяца? Какие-то проблемы в «Малахите»? Ты чё на меня бочку катишь?! Мансурова, коней попридержи!
– А ты думай! Головой думай, а не головкой! – крикнула она и пошла стелить постель.
В тот день мы легли рано. Она сразу же отвернулась от меня к стенке и начала дёргаться всем телом, – это была какая-то странная особенность её организма в момент засыпания. Когда я услышал её равномерное отчётливое дыхание, то медленно выпал из-под одеяла и на цыпочках отправился в ванную. Там я вытащил из стиральной машины заветную бутылку… Водка была тёплой и противной, но пошла хорошо.
