Читать книгу: «Кировская весна 1936-1937», страница 3

20.05.36 Газета Правда

Комбриг С.Н. Красильников. Начальный период будущей войны.

Нарастающая угроза новой мировой империалистической войны вызывает повышенный интерес не только в узко военных, но и в широких общественных кругах за границей к проблемам будущей войны и, в частности, к ее начальному периоду.

При определении характера начального периода будущей войны современные буржуазные военные теоретики рассматривают, во-первых, такой новый фактор, как реальная угроза революционного взрыва в капиталистических странах – «Подобная война (речь ждет о затяжной войне, – С. К.) должна будет, по всей вероятности, закончиться не миром, а общей революцией (Фуллер. «Воина, если она случится в течение ближайших пяти лет». 1934 г.) Во-вторых, их внимание привлекает огромный прогресс современной военной техники по сравнению не только с 1914 годом, но даже и с 1918 годом, прежде всего в области авиации, мото-механизации и военной химии.

Возможная угроза революционного взрыва толкает буржуазных теоретиков на путь пропаганды высокоподвижных механизированных «малых профессиональных армий». К таким теоретикам относятся Фуллер, Лиддель-Гарт, Мартель, Зольдан, Шарль де Голь и другие. Есть и другое течение, которое ставит во главу угла гегемонию воздушного флота, как единственного фактора быстрой и решительной победы на войне. Теоретиками этого течения являются Дуэ, Гельдерс и другие.

Как первая школа, так и вторая исходят из одних и тех же принципов, а именно: из стремления закончить войну молниеносно, в самый кратчайший срок, чтобы избежать разрушительных экономических и внутриполитических потрясений и избежать вооружения многомиллионных масс трудящегося, мало надежного для буржуазии населения.

Однако в практике строительства вооруженных сил ни одна из стран не рискнула последовать этим теориям, и, как показывает опыт последнего времени, все крупнейшие государства – Франция, Германия, Италия, Япония, США и даже Англия – ориентируются на массовую армию.

Военно-техническая база современных массовых армий по сравнению с войной 1914-1918 годов сильно изменилась. Армия располагает теперь новыми мощными средствами нападения, которые меняют не только характер современных операций, но и военно-техническую сторону самой войны.

К этим средствам относится, во-первых, мощный бомбардировочный воздушный флот. Современная бомбардировочная авиация может производить разрушительные нападения не только в зоне театра военных действий на 300-400 километров, но и поражать со своих границ каждую точку, пункт любого современного крупного европейского государства (до 1.000-1.500 км). В современной войне будут поставлены под удар железнодорожный транспорт и все промышленные, питающие войну центры страны, а вместе с ними и все население более или менее значительных городов. О том, каковы будут эти удары, можно судить хотя бы по тому, что бомбардировщики каждого из современных крупнейших государств поднимают в один прием до 500 тонн бомб.

Во-вторых, новыми мощными средствами нападения являются крупные мотомеханизированные соединения. Действуя самостоятельно, они могут осуществлять внезапные глубокие вторжения в страну противника. Примером могут служить действия крупной мотомеханизированной итальянской группы генерала Грациани в последних операциях итало-абиссинской войны. Эта группа прорвалась на глубину в 400 км в течении всего четырех суток.

Такие соединения имеются уже в фашистской Германии в виде танковых дивизий, включающих несколько сот танков каждая, в виде автомобильного корпуса, позволяющего перебрасывать сразу несколько пехотных дивизий на 150-200 км в сутки. Такие же соединения создаются в Англии, Франции, Италии, Японии. В армиях Франции, Англии, США, Италии проводится мото-механизация крупных соединений конницы, что делает ее вполне современным средством глубокого маневра.

К числу новых средств нападения могут быть отнесены также боевые химические и особенно бактериологические средства. Помноженные на авиацию, они при беспощадных формах войны, – а этого следует ожидать от оголтелого фашизма, – способны парализовать огромные районы.

Новые средства нападения дают возможность буржуазным теоретикам по-новому ставить проблему завязки будущей войны. Как же они ставят эту проблему?

Особое значение при завязке войны придается стратегической внезапности, инициативе в открытии военных действий, дающей огромные оперативные выгоды для нападающего. Боевые действия, как показал опыт японской и итальянской армий, начнутся внезапным вторжением, без формального объявления войны. «Грохот авиационных бомб и треск танков будут объявлением войны завтрашнего дня», – пишет генерал Шварте («Война будущего»).

Такое вторжение при завязке войны преследует ряд стратегических целей, одна из них, по мысли Дуэ, – внести «смятение и ужас в неприятельскую страну, быстро разбить её материальное и моральное сопротивление» действиями всей своей бомбардировочной авиации по наиболее чувствительным населенным центрам (Господство в воздухе). Шарль де Голь выдвигает такие цели: сразу перенести войну сухопутных сил на территорию противника, при этом как можно дальше от своих границ, и нарушить мобилизацию главных сил противника и его стратегическое сосредоточение на театре войны в кризисный для армии мобилизационный период.

Таким образом, завязка войны мыслится, как внезапное нападение тяжелой бомбардировочной авиации с воздуха на жизненные центры страны, соединенное с глубоким вторжением крупных мотомеханизированных или конных масс, поддержанных действиями легкой боевой авиации по железным дорогам и транспортным средствам, необходимым для сосредоточения боевых сил.

Интересно посмотреть, как предполагается строить самостоятельные операции воздушных сил.

Дуэ считает необходимым провести их в два этапа. Первый этап – уничтожение баз воздушных сил, их запасов, центров их производства с целью завоевать безраздельное «господство в воздухе». Это даст возможность бросить во втором этапе воздушную армию в 1 000 тяжелых бомбардировочных самолетов на 50 жизненных объектов неприятельской страны – промышленные и политические центры, крупные железнодорожные узлы, базисные склады, базы морского флота.

Гельдерс является сторонником последовательных, сосредоточенных ударов всеми силами, начав с политического центра, скажем, Парижа, для разгрома которого он считает достаточным иметь воздушную в армию в 300 тяжелых самолетов, несущих с собою 900 тонн бомб. (Гельдерс. «Воздушная война»)

Построение и проведение воздушных операций крупного масштаба представляет огромные трудности. Предполагается, что операции будут заканчиваться большими потерями для воздушных сил. Однако стратегический эффект от них ожидают получить весьма значительный.

Операции подвижных мотомеханизированных сил мыслятся в не менее широких масштабах. По мнению английских авторов, глубина прорыва мотомеханизированных армий в первый же день достигнет 100-150 км, а вся глубина операции в страну противника – 250 – 400 км.

По мнению буржуазных теоретиков, эти прорвавшиеся мотомеханизированные массы, имеющие ограниченные оборонительные возможности, должны действовать исключительно наступательно. Пользуясь своей подвижностью, они будут бить собирающиеся войска противника по частям, внося панику и смятение в передовой зоне театра военных действий.

Особо надо отметить сложные условия, в которых будет происходить стратегическое развертывание главных сил.

В 1914 году враждующие стороны на 6-й день мобилизации начали важнейший акт начального периода войны – стратегические перевозки для сосредоточения войск на театре военных действий. Это сосредоточение без каких-либо помех и было закончено к 16-му дню мобилизации (в России несколько позднее). Армии противников развернулись точно в те сроки и в тех районах, которые были установлены еще в мирное время.

Совершенно иная оперативно-стратегическая обстановка может создаться при завязке будущей войны. С первых же дней войны начнется ожесточённая борьба обеих сторон за право осуществить развертывание в наиболее выгодных условиях.

«Сосредоточение войск, – пишет генерал Шварте, – вследствие глубинного воздействия противника принимает совершенно изменившиеся формы. Уже во время перевозки по железной дороге войска будут испытывать это воздействие. Большая часть перевозок, погрузок и разгрузок должна будет производиться ночью». Заметим кстати, что срочность перевозок вынудит, вероятно, отказаться от движения эшелонов только ночью. Тот же генерал Шварте выражает интересную мысль о возможности выноса района сосредоточения далеко вперед на территорию противника, которую захватит армия вторжения. Следует считаться и с обратным явлением, когда противник захватит районы сосредоточения или разрушит своей авиацией головные участки железных дорог на глубину в 200 – 400 км от существующих государственных границ.

С этому нужно добавить некоторую неопределенность внешнеполитической обстановки (вопрос о союзниках), возможные срывы железнодорожных перевозок в капиталистических странах в результате забастовочного движения и даже восстаний на важных узлах.

В отличие от прежних жестких форм сосредоточения, которое проводилось по фиксированному плану перевозок, в будущую войну найдут применение и более гибкие формы, допускающие коренные поправки в перевозки и в стратегическое развертывание даже в самом ходе сосредоточения.

Такой вынужденный маневр будет необычайно трудно выполнить вследствие загруженности всех железных дорог войсковыми потоками. Однако гибкость современного сосредоточения до некоторой степени может быть обеспечена массовыми автомобильными перевозками по автострадам, примеры чего уже показала нам Германия.

Общее внимание буржуазных военных теоретиков привлекает и тыл армии и страны как объект нападения.

Грань между фронтом и тылом в будущей войне будет стерта окончательно. Одновременно с завязкой жестокой борьбы на фронте начнутся еще более жестокие удары по тылам воюющих стран.

Эти удары намечается осуществить, во-первых, атаками с воздуха, применяя как мощные фугасные бомбы, так и мелкие зажигательные бомбы, а особенно химию. По расчетам французского ученого Ланжевена, достаточно сбросить на Париж 100 тонн отравляющих веществ, чтобы в течение часа покрыть его химическим облаком толщиной в 20 метров, способным задушить все население этого многомиллионного города. Для того, чтобы поднять такое количество бомб, надо иметь всего лишь 100 тяжелых или 250 легких самолетов.

Во-вторых, для воздействия на тыл могут быть применены бактериологические средства поражения. Это новое средство нападения предполагается направить исключительно на глубокий тыл, так как применение его на фронте представляет значительную опасность для самой нападающей стороны.

Затем, на тыл могут воздействовать воздушные десанты, высаживаемые в глубоком тылу для нападения на железные дороги, склады и даже промышленные центры.

Наконец, на тыл будут направлены средства морального воздействия, которые признаются одними из важнейших. «500.000 листовок, брошенных в колеблющуюся страну, могут оказаться действительнее, чем сотня тысяч фугасных бомб», – пишет немецкий генерал Мецш. Другим мощным средством воздействия на население страны признается радио. «Любая страна окажется объектом неприятельской бомбардировки по радио не только до начала военных действий, но и во время самой войны» (Фуллер. «Война, если она случится в течение ближайших пяти лет»)

Таким образом, по мысли буржуазных военных теоретиков, удары будущей войны с первых же часов ее должны распространяться почти на всю территорию враждебной страны. Но это, конечно, лишь «оптимальный вариант». На все меры воздействия враждебные стороны ответят своими контрмерами. Эти контрмеры будут тем эффективнее, чем выше будут боевые качества вооруженных сил и крепче тыл.

{10}

19.06.36 Костя Закурдаев

Вернувшись однажды домой, Костя застал отца прихрамывающим. На работе у него случилась травма. Нога болела, и врач здравпункта посоветовал Сергею Петровичу взять путевку в Сеченовский институт физических методов лечения в Севастополе. Отец сообщил об этом за вечерним чаем матери и, хитро подмигнув, сказал, что, пользуясь школьными каникулами, неплохо было бы поехать всем вместе, и дать Косте возможность посмотреть Крым, на что вполне хватит недавно полученных премиальных. У Кости захватило дух, остановилось сердце, и, забыв проглотить горячий чай, он безмолвно поднял глаза на мать, ибо в столь важном семейном вопросе голос ее был решающий. И мать, видя в глазах его трепетную мольбу, согласилась, не подозревая, что означает эта мольба и к чему она приведет.

Все было как сон: поезд, станции, новые лица, поля, леса, тоннели, Крым, солнце… Все это смешалось и все было где-то в тумане памяти. Реальностью осталось одно: Черное море, огромное море, настоящее соленое море, просторное, шумящее, благословенное, долгожданное…

Оно ворвалось в сердце видением громадной бухты, блеснувшей в вагонном окне после какого-то длинного тоннеля. Темная ее синева лежала в белых и зеленых откосах скал, и не успел Костя разглядеть, что за черточки и палочки чернеют на мягком синем шелке воды, как поезд повернул и бухта исчезла. И лишь потом, поднимаясь на трамвайчике в город вдоль обрывистого ската и рассматривая бухту во все глаза, Костя понял, что черточки эти и были военные корабли.

И они стали центром его внимания все то время, которое он провел в этом городе флота и моря. Часами он просиживал на пристани с колоннадой, встречая и провожая военные шлюпки и катера, или торчал на Приморском бульваре возле Памятника затопленным кораблям, жадно всматриваясь в близко проходящие у бонов крейсера, миноносцы, подлодки. Деньги, которые Анна Иннокентьевна давала ему на кино, уходили на другое: он брал в яхт-клубе байдарку и делал на ней смотр кораблям, стоящим в бухте. Замирая от восторга, он медленно греб вдоль серо-голубых бортов линкора, на котором служил Николай Глухов, и крейсеров, останавливался, положив мокрое, теплое весло на голые ноги, и прислушивался к дудкам, звонкам, склянкам, горнам, к командам и песням, влюбленно впиваясь взглядом в орудия, шлюпки и мостики, готовый обнять и расцеловать каждую якорную цепь, свисающую в воду (если бы часовой у гюйса позволил байдарке подойти вплотную).

Часами он просиживал на Приморском бульваре, жадно всматриваясь в проходившие корабли.

Костя дорого дал бы за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на таинственную жизнь за чистыми голубыми бортами, и, покачиваясь на байдарке, мечтал о чуде. Чудес было множество – на выбор. Мог, например, вылететь из иллюминатора подхваченный сквозняком секретный пакет? Он вылавливает его из воды и доставляет командиру. Мог, скажем, во время купания начать тонуть краснофлотец? Он спасает его, кладет на байдарку и доставляет командиру. Или с бакштова отрывается шлюпка и ее несет в море, – он нагоняет ее, берет на буксир и доставляет командиру. Диверсант на такой же байдарке мог вечером подкрадываться к борту с адской машиной? Он задерживает его и доставляет командиру… Все чудеса обязательно заканчивались стандартным свиданием с командиром и его вопросом: что же хочет Костя в награду? Тут он скромно говорит, что ему ничего не нужно, кроме разрешения осмотреть корабль или (здесь даже в мечтах Костя сомневался, не перехватил ли он) согласия взять его с собой на поход.

Но чудо не приходило, а дни проходили, и пора было оставлять Севастополь. И вдруг за пять дней до отъезда чудо – невероятное и простое, как всякое настоящее чудо, – само свалилось на голову.

В выходной день Костя сидел на пристани на своей любимой скамейке у колонн. Звучало радио, светило солнце, темной синевой лежала за ступенями бухта, и далекой мечтой виднелись там корабли. От них то и дело отваливали баркасы и катера: был час праздничного увольнения на берег. Краснофлотцы, выскакивая из шлюпок, мгновенно заполняли всю пристань, потом взбегали по ступеням и растекались по площади. Сверху, от колоннады, казалось, что с бухты на пристань накатывается мерный прибой: ступени то исчезали под бело-синей волной моряков, то появлялись, яркие платья девушек крутились в этой волне, словно лепестки цветов, подхваченных набегающим валом. Скоро прибой кончился, а на краю пристани все еще пестрел букет платьев и ковбоек, и Костя понял, что это очередная экскурсия на корабли, ожидающая катера.

Он с острой завистью посмотрел на шумную группу молодежи. Ужасно все-таки быть неорганизованным одиночкой!.. Какие-то девчонки, которым что зоосад, что крейсер, попадут сейчас на корабль, а он… И, увидев, что три «девчонки», устав дожидаться на солнцепеке, побежали к его скамье, встал, собираясь уйти, как вдруг одна из них приветливо поздоровалась и назвала его по имени. Он узнал в ней Панечку, медицинскую сестру, ухаживавшую за отцом в санатории. Она заговорила с ним о скором отъезде, стала спрашивать, все ли успел он в Севастополе посмотреть, но тут их перебил юноша в ковбойке, подошедший со списком в руках. Он спросил, не видели ли они какого-то Петьку. Девушки сказали, что Петька, верно, проспал по случаю выходного, и Костя, не сдержавшись, буркнул, что такого Петьку мало за это расстрелять. Девушки расхохотались, юноша удивленно на него посмотрел, а Панечка объяснила, что это Костя Закурдаев, комсомолец из Москвы. Юноша в ковбойке оказался работником горкома комсомола, и с ним можно было говорить как мужчина с мужчиной. Костя отвел его в сторонку и выложил ему всю душу (проделав это, впрочем, в крайне быстрых темпах, ибо катер с крейсера уже приближался). Тот ответил, что лишнего человека он взять не может, но что если Петька опоздает…

Петька опоздал – и чудо свершилось. Выяснилось, что катер везет экскурсию не просто на крейсер, а лучший крейсер эскадры «Червона Украина»!

В комнатку, которую они с матерью снимали возле санатория, Костя вернулся к вечеру в таком самозабвенном, открытом восторге, что мать спросила, что такое случилось. И Костя тут же честно признался ей во всем: и в дружбе с Сережей, и в походах по озеру, и в любви своей к морю, и в том, что теперь, побывав на крейсере «Червона Украина» и пощупав своими руками орудия, он уже окончательно, твердо, бесповоротно понял, что после школы ему одна дорога – в училище имени Фрунзе. Мать заплакала и заговорила о том, что на море тонут. Костя засмеялся, обнял ее поласковее и сел рядом с ней. Они провели один из тех вечеров, которые так драгоценны в дружбе матери с взрослеющим сыном, – вечер откровенностей, душевных признаний, слез, сожалений, готовности к взаимным жертвам, – и Анна Иннокентьевна обещала ему не мешать в его разговоре с отцом.

Разговор этот Костя отложил до возвращения домой: нельзя же было в вагоне, при чужих людях, говорить о том, что переполняло сердце. И только дома, повидавшись сперва с Сережей и доведя себя рассказами о Севастополе и о крейсере «Червона Украина» до последнего накала, Костя решился поговорить с отцом.

*

– Ну вот у тебя бывает так, что все вдруг сразу понятно и ясно? Будто как сейчас: ударило солнце в муравейник – он и виден, а не ударило бы – так и пройдешь мимо, – выбрав удачный момент, спросил отца Костя.

– Чтобы все понятно, этого не бывало, – улыбнулся отец, – а кой о чем догадываться случалось… Только, конечно, не вдруг.

– Нет, именно вдруг, – упрямо повторил Костя, – именно вдруг… Мучился-мучился человек, думал-думал, колебался, не знал, как решить, и вдруг – раз! – и открылось… И оказывается, все очень просто… А главное – ясно! Так ясно, так легко, что прямо кричать хочется! – И он в самом деле закричал звонко и счастливо.

– Эк тебя надирает! – сказал Сергей Петрович, все еще улыбаясь. – Счастливый у тебя возраст… Ну ладно, как говорится, «простим горячке юных лет и юный жар, и юный бред» … Только имей в виду: такому наитию, брат, грош цена. Решение должно в самом человеке созреть, а не с неба свалиться.

– Да ты не понимаешь! – досадливо отмахнулся Костя. – Я и не говорю, что с неба. Человек перед этим долго думал и мучился, а тут… Скачок, понимаешь? – добавил он важно. – Переход количества в качество…

– Вон что! Тогда понятно, – так же важно ответил отец. – И какой же в тебе произошел скачок?

Он спросил совершенно серьезным тоном, но в глазах его Костя увидел искорки смеха, и это его подхлестнуло: неужели отец все еще считает его мальчиком, неспособным к раздумьям, колебаниям и решениям! И неожиданно для самого себя Костя заговорил о том, что «открылось» ему в Севастополе на палубе крейсера «Червона Украина».

Сергей Петрович слушал его, не прерывая и даже не поворачивая к нему лица. Это были удивительные слова мечты и надежды, исполненные юношеской горячности и одержимости, целая поэма о море, кораблях и орудиях, развернутый трактат о воинском долге мужчины, страстное исповедание веры в свое призвание. И, только выложив все и закончив тем, что жизненный путь избран им навсегда и что путь этот – военный флот, Костя повернулся к отцу.

– Так, брат… Выходит, ты и в самом деле вырос… Рановато, конечно, в пятнадцать лет всю свою судьбу решать, но против рожна, видно, не попрешь… Значит, решил ты всерьез?

– Да, – виновато сказал Костя.

– Ну что ж, дело твое. А я тебя всегда поддержу!

{18}