Читать книгу: «Весна сменяет зиму», страница 37
– Так звучит более правдиво, но, что-то всё равно плохо вериться. Рувуля мы вытеснили отсюда уже, как пару недель назад.
– Мы идём уже больше месяца. Вы же видите какой из меня ходок, я еле ноги волочу.
– А лейтенант Лина кто такая?
– Писарь батальонный.
– Давно воюешь?
– Уже третий год. Начал боевой путь свой ещё в Ирке.
– Это где такой Ирк? Гетерия, чтоль?
– Нет, это юго-запад Муринии. Это было, когда вы вторглись в нашу страну, и мы вас оттуда выдворяли.
– Ну между прочим не мы, а гетерцы, – тут же подметил Касер.
– Да какая разница, не думаю, что вы слишком вдаётесь в подробности, кто против вас воюет, Вергийцы, Муринцы или Ульянцы. Также и вы нам. Всю войну я говорю, что воюю против медивов. А каких по гражданству я никогда не вникал.
– Убивал? – пристально смотря своими чёрными глазами, спросил Касер.
– Убивал.
– Много?
– Список не вёл.
– Умничать надумал?
– Нет, господин капитан, но вы сами-то считали? Я воюю уже третий год, участвовал во многих крупных сражениях, от и до прошёл битву за Брелим. Вы сами-то как думаете?
– Ну убивать медивов, это преступление.
– А котивов? Лагунов? И прочих? Чем остальные то хуже? Или их убивать можно?
– Ну в лагерях военнопленных охрана не жалует тех кто поубивал множество наших соплеменников. Или вы бы относились к таким пленным иначе?
– Я никак к ним не отношусь, я пленных не охранял. Я их только брал.
– Расстреливал?
– Кого?
– Пленных.
– Только по необходимости, или по приказу.
– Ты хоть понимаешь, капитан Зит, что наговорил уже на пулю в лоб? Пленный ты не ценный, так, рядовой маутовский солдат, а наших поубивал, как я понимаю уйму. Зачем ты мне такой нужен? В лагерь тебя отправить? Так тебя там охрана со свету сживёт. Может тебе пулю в лоб прямо сейчас пустить.
Касер поднялся со стула, вынул из кобуры массивный офицерский пистолет и приставил его к голове Чака. Ван смотрел на всё это с лицом полным отвращения, казалось, что его вот-вот вырвет, он скривил лицо и опустил ствол автомата в пол. Касер, увидел Вана, и еле заметно подмигнул ему и легко улыбнулся. Чак же, в это время, спокойно сидел, зажмурив глаза, только лицо Китти, виднелось в пустоте и мраке. Раздался выстрел и он ощутил тепло около лица, грохот ударил по ушам, но ничего не поменялось, лишь в нос ударил запах пороха. Зит открыл глаза и увидел пред собой Касера с пистолетом в опущенной руке.
– А ведь правду говоришь, сучий сын, – буркнул медивский капитан и вновь уселся на стул напротив.
– А я ж думал вы меня пристрелили, а тут снова вы, – едва сдерживая дрожь в голосе, сказал Чак, испытав на секунду дикий страх.
– Нет, просто проверял тебя на вшивость, котив. Я, в отличие от вас, пленных не расстреливаю.
– Я понимаю, что я не в том положении, чтобы умничать, но господин капитан. Давайте мы не будем кого-либо осветлять. Вы не лучше меня, да и вряд ли хуже. Вы солдат своей страны, а я своей. И уж так получилось, что наши страны никак не могут помириться и нам с вами приходиться убивать, расстреливать и уничтожать друг друга. Я уже давно не вижу никакого смысла в этой вакханалии, но будь оно всё неладно, мы должны это делать. И пленных вам пришлось бы расстрелять, если бы приказали.
– Я офицер. Потомственный фавийский офицер. У нас, в отличии от вас, есть принципы и честь.
– Я тоже офицер. Только Муринский и у нас тоже есть много чего, чего нет у вас. Например, мозги. А это значит, что иногда и приходиться стрелять пленных. На одной совести и чести далеко не уплывёшь в этом кровавом море.
– Я не пойму, ты толи просишь тебя пристрелить?
– Если я ещё могу вас о чём-то просить, то единственное, что я бы хотел, так это вашей милости к лейтенанту Китти Лине. Она уж точно не виновата пред вами ни в чём. Насколько я знаю, она в своё время отсидела в Муринской тюрьме, за то, что пыталась спасти медивского парня из "Свободы и воли".
Касер сделал удивлённое лицо, и посмотрел на Вана, а потом вновь на Чака.
– А чего ты так заступаешься за неё?
– Она мне дорога.
– Жена?
– Нет.
– Наверное бы этого хотел?
Чак лишь засмеялся в ответ.
– Как-никак, вы с девкой мне враги. Вы котивские солдаты.
– Я вам не враг уже.
– Это с чего же?
– Я комиссован, отныне я ветеран, а не солдат. Да и вас врагом не считаю. Вы такой же человек, как и я и миллионы других, просто родились в другом месте. Пока мне не за что считать вас врагом.
– А мне есть. Вы, враг мне только потому, что служите Мауту и его партии. Не думай капитан Зит, что я растаю к тебе от твоих слов. Первое время посидишь со своей подругой у нас, а потом переправим вас в распределитель. Там с вами разберутся. Мне вы лишь лишний балласт. Ван, уведи его обратно.
Зит оделся и также под конвоем отправился обратно в тёмную комнату, где ждала его перепуганная до смерти Китти, бледная от ужаса и с зарёванным лицом. При виде Чака из её глаз вновь полились обильно слёзы и, как никогда прежде она сжала его в своих объятиях. Чак рассказал ей про разговор, пообещал быть рядом и защищать её до тех пор пока сможет. Также он настоятельно потребовал от неё не выдавать своего штабного статуса и при каждом удобном случае говорить о том, как героически она защищала бедного медивского парня от репрессий партии.
Так прошли несколько часов, а может и больше, они не видели улицы и не знали сколько уже сидят в этой тёмной комнате, за дверью кто-то кашлял, ругался и мерзко скрипел сапогами. Вскоре двери вновь отворились и знакомый, круглолицый здоровяк, вежливо попросил их пройти в другую комнату. В новом месте заключения было теплей и суше, маленькое окошко освещало унылое подвальное помещение дневным светом, бетонные стены пахли пылью и затухшим тряпьём, в углу лежали с десяток рваных телогреек, от которых и несло кислятиной. Ван предложил им вздремнуть на них и извинился за то, что не мог предоставить лучшего. Вскоре он удалился и вернулся спустя пару минут уже не с пустыми руками, в них было пара железных контейнеров и какой-то тряпочный свёрток.
– И снова здравствуйте, котивы, – буркнул тот себе под нос.
– И снова здравствуйте, Ван, – ответил Чак.
– А вы запомнили моё имя, молодцы. Я тут это, принёс вам завтрак, поешьте, а то долго не протяните. Тут мясная похлёбка, с крупой, она на вкус не очень, это остатки с кухни. Простите, лучшего вам предложить не могу, и это отдавать не хотели, – Ван отдал им контейнеры и свёрток, в котором оказались два кусочка хлеба. – Угощайтесь.
– Спасибо вам, Ван, – сказала Китти и взяла контейнеры.
Ван собрался уходить, но Чак окликнул его и тот обернулся.
– Ван, простите, что обращаюсь к вам, но как вас по званию?
– Просто Ван, это моё имя.
– Хорошо, Ван. Подскажите пожалуйста, какова сейчас обстановка в мире? Что произошло? Почему произошли эти взрывы? В мире началась атомная война?
– Нет, это какая-то случайность, только два взрыва. В Прерии и Парире, только и всего. Я не знаю всех подробностей, да и нельзя о них вам рассказывать, вы же понимаете. Касер сказал, вы враги и нельзя с вами дружить. Но лично мне вы не кажетесь таковыми. Я знаю только то, что наши атаковали бомбой ваши позиции, а вы в ответ атаковали Парир. А больше я ничего и не знаю.
– Где сейчас фронт?
– Не могу вам сказать. Иначе Касер мне голову оторвёт. Достаточно того, что я вам сказал. Мне и так прилетит за вас. Как никак вы наши враги.
– Я вам не враг.
– Простите, мне пора идти. Приятного вам аппетита. Я к вам ещё зайду за контейнерами.
– Спасибо вам, Ван. Вы хороший человек, – смотря на огромного парня, искренне сказала Китти, сжимая в руках контейнеры с едой.
Ван по детски улыбнулся ей своими пухлыми губами и тут же вышел из комнаты, заперев за собой массивную дверь на замок. А Китти с Чаком принялись есть, они уплетали похлёбку с такой жадностью и аппетитом, что не замечали ничего вокруг. Это был самый сытный и вкусный обед за последние недели. Не смотря на страх и неопределённость, они, всё же, верили в спасение. А добродушие двухветрового медива внушала им надежду.
***
Касер читал свежую фронтовую газету, привезённую вместе с боеприпасами и провизией. Там много писалось о героических поступках и подвигах фавийских солдат, что самоотверженно громят котивскую заразу. Газетчики целенаправленно избегали таких слов по отношению к врагу, как "армия", "солдаты", "люди", а всё чаще писали "полчище", "варвары", "маутовцы", дабы выработать в головах, как солдат так и гражданских чисто негативное отношение к врагу. Пропаганда обеих сторон ловко манипулировала умами масс, подменяя им понятия и, вводя в истеричную ненависть к другим, с их варварскими обычаями, звериной жестокостью и патологическим хамством. Солдат не должен был воевать с другим солдатом, с другим человеком, он должен был убивать нелюдя, бороться со злом и стоять на стороне добра. А где добро, а где зло, газеты, телевиденье, радио и командиры доходчиво объясняли глупым и неразумным гражданам. И эта фронтовая газета была не исключением, а скорее образцом неприкрытой пропаганды, бывалые командиры с трудом находили в ней пару строк полезной информации.
Из очередного бумажного вестника капитан узнал, что котивы вновь усиливают нажим на позиции фавийцев, хотя описано это было крайне отстранённо и реальному положению, на северном фронте, было отведено едва ли больше одного коротенького абзаца. Зато о перебежчике из Муринского «дикого полчища варваров», одного из «немногих здравомыслящих котивов», как писалось в статье, было написано едва ли не страница.
Касер отложил газету, размял руки, отжался от пола десяток раз и принялся подстригать свою роскошную бороду, он чётко следил за ней, всегда поддерживая её в одном состоянии. В дверь раздался стук.
– Открыто, – стоя перед зеркалом с ножницами ответил Касер.
В комнату вошёл небольшого роста мужичок со вздёрнутыми усиками над губой и лысеющей головой. Он поправил смятый мундир, что торчал из под шинели и представился.
– Здравствуйте, господин капитан. Я секретарь штабного кабинета господина генерала Пфлюка. Майор Вилишен. Мне велено провести с вами беседу и обговорить некоторые нюансы, которые касаются Генгага и вашего отряда. Прошу уделить мне минуту.
– Да конечно же, господин майор. Проходите, присаживайтесь.
Касер тут же закончил наводить стрижку на своей бороде и присел напротив гостя, предложил ему чая и тот охотно согласился. Комната вновь наполнилась ароматом трав и ягод.
– Вы в курсе о событиях на фронте? – спокойно спросил гость и сделал один глоток чаю.
– Несовсем, я со своими ребятами тут в своеобразном вакууме, мы вообще не знаем ни про фронт, ни про тыл. Только так, по мелочам. А что, нечто серьёзное произошло?
– Предательство, по другому и не назовёшь, произошедшее в последние дни. Седьмой, гвардейский парирский полк, поднял бунт. Они убили своих командиров и покинули позиции.
– Грустно о таком слышать. Это не солдаты, а трусы. Что же может нормального фавийца толкнуть на такой позор?
– Во многих частях началось брожение после уничтожения Парира. Это уже не первый случай, но первый столь массовый. Котивы естественно не побрезговали воспользоваться этим шансом и трусливо зашли в наш тыл. Теперь, дабы не угодить в котёл, как это сделали в своё время наши гетерские друзья под Брелимом, нам надобно отступать, менять позиции. Так это я к тому, что Генгаг опять должен приютить наших бойцов. А вы тут вроде бы, как за старшего.
– Ну мы патрулируем город, точнее его руины. Что я могу сделать для армии и для страны?
– Вам нужно прочесать город, проверить руины и берег. Нам не нужны диверсанты и мирные бродяги, так же, вам нужно найти более удачные места дислокаций для штаба, для связи и выявить наименее заваленные дороги. Нужно подготовить город к обороне. Первые эшелоны начнут приходить к вам уже завтра вечером. Как только в городе будет создана комендатура и прочее командование, вас переведут на новое место дислокации. Если всё удастся и вы окажите родине должную помощь, генерал Пфлюк обещал вам и вашим солдатам отпуск и награды.
– Господин майор, я и мои ребята не за награды служим, а на благо родине.
– Мне нравиться ваш настрой. Вы достойный офицер.
– И как офицеру, мне больно слышать о предательствах в рядах нашего войска.
– Увы, это горькая правда, поймите, беда заключается в слабых умах некоторых ведомых простолюдинов, которые устали от войны. Участились случаи преднамеренного распространения вредных идей. Появляются агитаторы, что ратуют за окончание войны. Будьте бдительны и в своём подразделении.
– У меня нет предателей и трусов. Да и агитаторы эти в армии скорее всего за маутовские деньги разлагают наши ряды.
– В любом случае будьте бдительны. Враг не только снаружи, но и внутри.
Касер допил чай и встав со стула, шагнул к окну. Над Генгагом заходило солнце. Порхал первый снег.
– Сложно будет найти в этом мёртвом городе достаточно места для расквартирования большой армии, – почёсывая бороду, сказал Касер, смотря на унылый пейзаж.
– Солдаты и в палатках могут заночевать. Будим надеяться, что наше вынужденное отступление не продлиться сильно долго, к нам вскоре должны поступить свежие резервы из Истрии.
– Истрийцы наконец-то решили принять участие в этой войне? А я то уж думал, что эти южные бездельники так и отсидятся на своих пляжах до самого конца!
Майор Вилишен не договаривал о том, что в Истрии во всю бушует народный бунт неповиновения, истрийцы не желая вступать в войну громят призывные пункты, осаждают резиденцию монарха и забастуют на заводах, саботируя работу оборонных предприятий. Последнее, что знал Вилишен, так это то, что дума Истрии отклонила вступление в войну и призвала народ к неповиновению. Но о таком не стоило рассказывать фронтовому капитану, для которого дезертирство полка парирцев была шоком. Касер многого не знал. Он не знал о бунтах в самой Фавии, о масштабном уклоне от мобилизации и уж тем более о чистках в руководстве страны. Даже о разрушениях в Парире ему мало чего было известно. А тем временем, после провала плана "Надежда", жизнь в медивских странах перевернулась.
– Вместе с союзниками и с волей нашего императора, мы сломим хребет Мауту и его сподвижникам. Поговаривают, что в стане врага солдаты не желают дальше воевать и хотят домой. Они морально ослабли и теперь мы должны объединиться со всем медивским миром, для решающей битвы. Но пока мы обязаны сдержать их в Генгаге. Вы капитан так же являетесь частью этой священной битвы со злом и вносите непосильный вклад в победу добра. Главное будьте верны родине и императору и проявляйте бдительность.
Вилишен вытер губы платком, глянул на наручные часы и удивлённо воскликнул:
– Уже половина шестого! Пора отправляться на фронт. Спасибо вам за чай и за понимание. Обо всех дальнейших указаниях вас проинформируют по связи. Мне пора идти.
– Господин майор, простите, совсем забыл! – окликнул уходящего Касер. – У меня в подвале сидят два котива. Они муринцы, офицеры.
– Допросили их?
– Да.
– Важные шишки? Или так?
– Один ротный, весь искалеченный, другая – писарь. Ничего серьёзного, с тылу пришли, за беженцев себя выдавали. Мне бы это, переправит их в лагерь, ни к чему они мне здесь, только две боевые единицы трачу на охрану.
– Ради двух пленных вряд ли кто будет заморачиваться, они же так, пешки. Пристрелите их и дело с концом.
– Да не особо хотелось о них руки марать.
– Капитан, вы же здравый человек, кому они нужны? Кто из-за них машину погонит? Нам фронт нужно стабилизировать, а не о каких-то котивах думать. Пристрелите и дело с концом. Не хотите сами, так попросите кого-нибудь из солдат, но учтите, чтобы к завтрашнему вечеру никаких котивов тут не было. Этих устраните и если ещё кого найдёте тоже. Ясно?
– Да, господин Майор. Я вас понял.
– Удачи вам и ещё раз спасибо за чай. Давно такого вкусного не пил, аж настроение поднялось!
Касер проводил гостя и упал на стул, будто бы обессилев. Его настроение упало на самый пол. Идея с расстрелом пленных ему не совсем пришлась по духу, но перечить не мог. Но на душе было как-то погано, ведь он, и в правду, никогда не расстреливал пленных, даже ни разу не допрашивал с пристрастием, как это было принято у разведчиков. Подойдя вновь к окну, он с досадой смотрел, как хлопья снега порхают в осеннем небе и с лёгкостью пуха ложатся на землю, где тут же тают. Небо было тяжёлым и синим, солнце уже спряталось за высокие, обугленные дома, что когда-то были жилыми, а теперь, будто гнилые зубы, возвышались над мрачной поляной руин.
Уже стемнело, рота была в курсе новых распоряжений и теперь сытно ужинала свежими припасами, где было мясо, колбаса и сыр. Даже конфеты привезли, которые безумно любил рядовой Ван Рекун. Набив словно хомяк обе щеки, тот шёл по коридору с контейнерами в руках, напевая какую-то лиричную мелодию, то и дело хрустев карамельками. Проходя мимо кабинета Касера, тот кивнул сидящему над картой командиру и пошёл дальше, но тут же был окликнут им.
– Ван, друг мой сердечный, зайди-ка на минутку ко мне.
– Угу, – буркнул тот с полным ртом конфет и наклонив голову, пролез в дверной проём.
– Ван, добрая душа, а кому ты эти контейнеры понёс?
Детина быстро прожевал конфеты и проглотив их, ответил.
– Китти и Чаку, – смущённо ответил тот.
– Это пленным, что ли?
– Ага.
– Ты чего это, детина, друзей новых себе нашёл? Мне уже сегодня доложили о том, что ты их подкармливаешь, беседуешь с ними. Или ты позабыл, что они враги наши, или ты думаешь иначе? Нука дай сюда контейнеры. – Касер выхватил у него из рук два контейнера и свёрток и с возмущением начал отчитывать бойца. – Да ты, глянь! Ван добрая душа, кашу им несёшь, колбасу, хлеб, а это, что? Что это за шприцы? Обезболивающее? Так ты и медикаменты наши тратишь на этих котивов? Ты совсем дурак, что ли? Или притворяешься? Они враги наши! Солдат наших убивали и мучили, а ты словно нянька их прикармливаешь?
– Да какие они враги нам? Они пленные, я к ним злобы не испытываю, напротив, жалость только. Пусть кушают, пока в лагерь не отправили.
– Дурья ты башка, Ван, – возмутился Касер. – Они бы тебя так не прикармливали.
– А вы откуда знаете? Они вполне сносные люди, девушка так и вовсе милая особа. Вон, капитан муринский вам говорил, что она медива спасала, в тюрьме даже сидела за это.
– Мало ли, что он нам наговорил. Врёт пади, как может. Котив проклятый.
– Не больно-то похоже, что врёт.
– Тебе-то откуда знать?
– Не знаю.
– Ты в курсе-же, что фронт вновь к Генгагу откатывается?
– Да.
– Так вот, приказ поступил мне, помимо прочего с этими двумя разобраться, – голос Касера стал тише.
– Так в лагерь отправят и делов.
– Всё немного сложнее друг мой. Сложнее.
– Да говорите же, не томите.
– Не хотел бы я тебя разочаровывать, Ван, ты мне уже, как сын стал и я очень тебя ценю, но я бы не привязывался к ним на твоём месте, пришёл приказ избавиться от них до завтрашнего вечера. Не будет ради них никто конвой в тыл отправлять, слишком мелкие сошки. Ты только не спорь, самому тошно, но нужно это принять, как есть и выполнить приказ.
Ван молчал пару секунд, ему было не понять, отчего нужно убивать двух пленников, не опасных и не буйных, к тому же девушку. Он пристально посмотрел на капитана и взгляд его сделался каким-то злым от досады, надув свои большие губы, парень резко ответил ткнув пальцем командиру в грудь.
– Вот, вы, и стреляйте, капитан.
Касер на мгновение замер и подняв тон сказал, приподнявшись со стула.
– А если я отдам приказ тебе расправиться с ними?
– Я наплюю на ваш приказ. Стреляйте сами.
– А под суд ты не боишься попасть за неисполнение приказа? А?
– Да и на суд мне наплевать! Вы сами сегодня говорили, что не расстреливаете пленных! Вы сегодня про честь офицерскую говорили, а на деле наплевать вам на честь, пытаетесь ответственность переложить со своих плеч на другого. Так вот, что капитан, знайте, вы если убьёте этих двоих, то я напишу рапорт и уйду в другую роту, ибо вы не хозяин своему слову и честь ваша не стоит ничего! А грех такой на совесть свою я брать не буду, тем более, молодую девушку убивать! Убивайте сами и живите с этим.
Ван яростно дышал и грудь его вздымалась словно гора, руки его сжались в кулаки и в этот момент Касер понял, что не совладает с этим парнем. Да и судом его не напугаешь. Уж больно наивен он был.
– Успокойся, Ван, не горячись ты так. Я понимаю тебя, для тебя это тяжело. Да и не приказал бы я тебе такого никогда. В роте много исполнителей, грохнут этих котивов и спать спокойно будут. Да вот сам я понимаю, что нельзя их так просто пристрелить. Самому на душе противно, будто кошки скребутся. Но и как мне быть? Коли приказ такой пришёл? Ведь, как не крути, и не старайся, исполнить придётся. Таковы правила войны.
– Я только и слышу подобные оправдания – это война, Так нужно, война всё спишет. Не спишет она командир, ничего не спишет, война кончиться, а нам с этим всем потом жить. Вон, капитан муринский, я по глазам его вижу, как он мучается за всё содеянное, и вы будите мучиться! И я, если перешагну через себя. Я не собираюсь участвовать в этом и точка! Хоть под суд!
– И чего ты мне предлагаешь? Отпустить их на волю? Пусть к своим бегут? Тогда я родину предам.
– А родина вам разве мешает быть разумным? Кто сказал, что во имя родины нужно только убивать? Может нужно иногда миловать?
– Эх, Ван, Ван. Какой же ты всё-таки дурак.
– И пусть дурак, зато не сволочь!
– Видимо прав этот Чак Зит. Нужно обладать не только честью, но и умом. Он бы, наверняка, не сомневался на моём месте. Пристрелил бы меня и пошёл чаю пить, да подругу свою тискать.
– Вы сказали, что вы лучше него. Так будьте же таковым.
Касер вновь глянул в окно, где начиналась метель и тяжко вздохнул. Ему меньше всего хотелось терять преданного бойца, но и неподчинение каралось в рядах фавийской армии строго и жёстко. В этот момент он готов был на всё, лишь бы отделаться от этих двоих, да вот Ван был прав, что война ничего не спишет и память потом не сотрёшь. А честь ему была всегда дороже наград и званий. Так его учил отец, а отца дед. В душе капитан ругал себя, ругал этого беспросветно наивного дурака, но поделать ничего не мог.
– Иди накорми своих котивских дружков. А я разберусь сам, – сказал Касер, не отрываясь от вида из окна.
За спиной скрипнули башмаки и хлопнула дверь.
***
Чак сидел напротив молчаливого Касера, пил травяной чай матушки Вана и курил сигарету, что подарил ему медивский капитан. Молчание длилось уже около минуты, фавиец морщился от противного ему табачного дыма и, в конце концов, открыл окно, дабы выветрить вонь табака. Зит же старался не показывать своего замешательства и с неизменной физиономией смотрел на шкаф, что стоял в углу. Мебель была высшего класса, с резными узорами и дорогим стеклом, украшенным гравировкой, по всей видимости Касер притащил его откуда-то, ведь на всю комнату это была единственная роскошная вещь. В душе котива бились два предположения, либо фавийцы задумали его пристрелить, либо допросить перед отправкой в лагерь. Он очень переживал, что как-нибудь всплывёт информация о штабной работе Китти и её знакомстве с Маундом. К тому же, несвойственное Касеру радушие напрягало ещё больше. Да и Вана не было рядом, как-никак этот здоровяк внушал спокойствие и дружелюбие, но сейчас его не было.
– Вы докурили? – наконец спросил Касер.
– Вам противен этот запах господин капитан? – туша окурок в металлической банке из под консервы, спросил Чак.
– Запах? Нет, это вонь, Чак Зит. На дух не переношу, ни алкоголь, ни табак. Всё это гадость.
– Скучно же вы живёте.
– В моей жизни хватает удовольствий и без разрушения организма и психики.
– Вы вряд ли пригласили меня к себе дабы поговорить о здоровом образе жизни. Не так ли? – сделав глоток травяного чаю, сказал Чак, переведя взор на капитана.
– Конечно-же, нет. Уж с кем, с кем, но не с котивом я бы об этом говорил. Что котивы могут знать о правильном образе жизни? Вы там водку, как воду, пьёте да сигаретами закусываете.
– У меня был в полку партофицер, полковник Ломер. Так он о здоровье нации очень даже переживал, не пил и не курил. Прям, как вы. Да вот от вашей бомбы ему это не помогло.
– Вроде бы я сказал, что не для этого тебя позвал. Мне поговорить с тобой нужно, – неловко и тихо буркнул тот и присел напротив.
– Я вам уже всё сказал, и про себя и про лейтенанта Лину. Что вы ещё хотите от меня узнать? Предложить лагерь военнопленных на выбор?
– Шутишь. Это хорошо. Да вот не до шуток тебе должно быть, котив, уж если говорить честно, а я по другому не умею, дело твоё дрянь. Ещё какая дрянь. И подлянку тебе подложили твои же товарищи, – слово «товарищи» Касер произнёс, как можно презрительней. – Наступают твои товарищи на Генгаг вновь. Всего тебе не скажу, но вот одно ты должен знать. Путь в лагерь тебе и подруге твоей закрыт. Не досуг комендатуре нынче до таких как ты, слишком мелкая пешка ты со своей лейтенантшей. Велено мне пристрелить тебя и её. И разобраться с вами мне поручено до сегодняшнего вечера.
– Ясно, – затухающим голосом сказал Чак, опустивши взор в пол. – Может хоть Китти в лагерь отправите? Она же человек хороший, медивам помогала. А меня-то можете и пристрелить, невелика потеря будет.
– Да вот могу и не могу. Сложно представить, что сей диалог я веду с каким-то котивом, но дело таково, не могу я через себя переступить, не смогу я потом жить спокойно. Против правил это моих, да и Ван, друг ваш любезный, мне не простит этого. Вот и в думках я из-за вас, котивов проклятых. Припёрлись в мой город, Вану голову запудрили, кормит он вас понимаете ли! Мне проку от вас, что кобыле от седла! Ну на хрен вы мне не упёрлись, пленные вы бесполезные, а теперь и грех на душу брать приходиться, жизни безоружных лишать. Им то в штабах легко принять решения, они то вам в глаза смотреть не будут, а мне? Я то потом думать буду, что через принципы свои преступил! Что молчишь? Рожа твоя котивская? Будь ты на моём месте, не мешкая бы пристрелил бы меня! Сидишь в душе ликуешь, что честного фавийского офицера в смятение ввёл!
Касер нервно бродил по комнате и переодически стучал кулаком по столешнице. Он был явно на взводе и порой пытался найти хоть одно оправдание для своих переживаний, но Чак не проявлял ни агрессии, ни злорадства, ни чего бы то ни было вообще. Он просто сидел и смотрел на Касера, делая маленькие глотки травяного чая.
– Ну скажи ты хоть, что-нибудь, вражья ты морда!
– Отпустите нас.
– Что? – возмущенно спросил Касер и глаза его округлились.
– Иногда так проще всего. Отпустите и будь, что будет. Освободите себя от мук совести.
– А ты бы так сделал?
– Я так уже делал.
– Это когда это? Врёшь пади скотина, дабы на волю вырваться.
– Было дело, даже дважды. Столкнулся я в своё время в Битве за Брелим с одним таким же, как вы фавийским офицером, таким же идейным, совестливым и правильным, ну совсем как вы, только без бороды и по национальности он был лагун, а не медив. Был я тогда в ШРОНе.
– Что за ШРОН?
– Штурмовая рота особого назначения, по простому штрафники, смертники.
– И за какие заслуги тебя туда занесло?
– Неважно. Не об этом я, я про то, что в бою за бункер, что ваши удерживали, я потерял всех своих сослуживцев, мне и жаль их не было. Половина те ещё типы были. Но и ваших мы перебили практически всех. Вот так я и познакомился с лейтенантом Хва Лагером. Хотел было я его по началу грохнуть, но не стал, а только помучил немного разговорами. Поговорили мы с ним в заваленном трупами коридоре, пожаловались да поплакались, как говориться. Отпустил я его.
– Почему не убил? Ведь сам же говорил, что пленных расстреливать можно при необходимости.
– Легко расстреливать тех, кого не знаешь, чьи не видел глаза, чьего не слышал голоса. Щёлк и всё, было тело, так и осталось тело, только мёртвое, а на кой мне это тело? И в бою также легко, я ведь ни разу за свою жизнь не убил личность, человека, я всю жизнь убивал врагов: бездушных, неодушевлённых. Кто-то хотел убить меня, кто-то угрожал иначе. Медив, котив, не важно, хоть кто, убивать не сложно, когда ты находишь этому оправдания. А вот, когда оправданий нет, когда ты хоть немного узнал человека и пред тобой уже личность, с живыми глазами, идеями и миром внутри него, вот тогда уже тяжело. Ведь устранить боевую единицу врага это, как вырвать сорняк, а вот лишить жизни человека, которому она дорога – это грех, что будет терзать всю оставшуюся жизнь. Вы сделали ошибку, что не пристрелили нас раньше, что стали думать и искать оправдания своим поступкам. Так и я с этим Хва, не убил его сразу, а потом не смог. Это был первый мой раз, когда я не смог убить человека, хотя должен был и мог.
– Не последний?
– Нет.
– Думаю, Хва Лагер до сих пор вам благодарен. Хотя мне он о знакомстве с вами ничего не рассказывал. Что и не удивительно.
– Вы с ним знакомы? – расплылся в улыбке Чак.
– Мы с ним учились в одной академии, он был на параллельном курсе. Хороший парень, дружили с ним. У него отец был другом моего отца. Так и сдружились. Я общался с ним после Брелима. Его долго обрабатывали наши контрразведчики, не могли поверить, что ему так просто удалось дойти до позиций с такими ранами. К, тому же, у него обнаружили ваши обезболивающие таблетки.
– Рикетол. Рикетол называется, это я ему дал, и они для бодрости.
– Воюет твой Хва сейчас где-то на южном фронте, давно не писал. Даже не знаю, жив ли ещё. Ему дали новую роту новобранцев и переправили на юг. Так, что не совсем правильно ты поступил в долгосрочной перспективе.
– Почему же?
– Так он продолжает воевать и убивать ваших.
– Господин капитан, – оборвал его Чак. – Вы до сих пор себе какие-то оправдания ищите. Вы по нам-то какое решение приняли? К чему нам готовиться?
Касер замялся, опустил глаза в пол, после чего резко поднял их на Чака.
– А если я вас отпущу и вас схватят фавийцы? Вы меня выдадите?
– С какой кстати нам вас выдавать?
– А с какой кстати мне вам верить?
– Ни с какой. Слову моему офицерскому вы не поверите, да и руку жать бессмысленно. Просто поверьте на слово и все. Иначе никак.
– А долго ли вы протяните?
– Да какая разница? Вы можете подарить нам шанс спастись. Я когда друга вашего отпускал и не думал о том, сможет ли он спастись или нет. Я сделал выбор, а дальше мне было плевать.
– Уж не знаю почему я делаю то, чего не должен. То ли Ван мне близок, как сын, которого у меня никогда не было, то ли ты вызываешь у меня чувства какие-то, похожие на уважение к врагу. Не знаю, Чак Зит. Но я вас с девушкой отпущу, сегодня. Идите куда хотите, хоть в Муринию, хоть в Фавию, хоть в преисподнюю. Плевать. Но с совестью своей мне ссориться не хотеться. Будим считать, что это вам за ваши добрые дела, надеюсь вы мне про них не соврали. А теперь иди к себе в камеру, жди Вана. Он вас выведет на свободу.
