Реклама
Читать книгу: «Два солнца», страница 4
Глава 8
«В Москву…» и в Москве
Путь молодоженов Мирачевских в Москву лежал через Южный вокзал Харькова, одного из самых крупных в бывшей Российской империи. Там предстояло сделать пересадку. Проведя несколько утомительных часов на вокзале, они наконец оказались в поезде. Ольга, измученная драматическими событиями последних суток, потихоньку задремывала…
Ее самостоятельная жизнь до этого была не просто трудной – пришлось выдерживать суровую борьбу за выживание. Ютились с девчонками коммуной на съемной квартирке, общежитий не хватало, а «счастливчикам», которым удалось туда попасть, завидовать не стоило. Для студентов новые власти почему-то выделяли в Киеве самые неподходящие помещения – бывший музей Киево-Печерской Лавры, бараки, где в войну содержались пленные, и даже сам Михайловский собор, некогда Златоверхий, уже лишенный своей знаменитой позолоты, был отдан под общежитие. Плакат на воротах Михайловского монастыря гласил: «Дома пролетарского студенчества». Оле приходилось бывать там у однокурсников, и запомнились узкие кельи и их развеселое, несмотря на тесноту, население.
Леонид поглядывал на жену («жену!» – ему нравилось называть ее этим непривычным еще словом), стараясь угадать ее мысли. Он прекрасно знал сдержанность Ольги: даже в школьные годы она порой казалась старше сверстников.
«Но как она испугалась там, на станции! И не за себя, это совершенно точно». И он с удивлением понял, что благодарен тому сельскому парню, обиженному ухажеру, за опасный инцидент, заставивший Ольгу проявить свои чувства, в которых Мирачевский, пожалуй, до последнего не был уверен. Да, обрадовалась. Да, приняла «предложение руки и сердца». Расписались. Но ему, с его темпераментом, хотелось большего. И вот теперь вчерашний испуг убедительно доказал, что их любовь взаимна.
– О чем ты думаешь? – Вопрос Леонида прозвучал так неожиданно, что Оля вздрогнула.
Не зная, как сформулировать, ответила не сразу:
– Наверное, о странностях и превратностях судьбы.
Он, конечно, понял. Сам ведь думал примерно о том же. Но хотелось как-то развеселить ее, а потому спросил с деланным возмущением:
– Это наше бракосочетание ты называешь превратностями?!
– Ну, если подумать, мы же и вправду сейчас как бы у входа в новую жизнь, пред вратами…
– Ого! Вот что значит филологическое образование, так слово разложить! Я бы не додумался. Ладно, поздно совсем, давай уже отдыхать.
* * *
Неприятный осадок от происшествия на станции Лазорки окончательно растворился, когда поезд, замедлив ход, проплывал по подмосковным пригородам, и сердце Ольги взволнованно затрепетало: «В Москву, в Москву…»
Брянский вокзал, юго-западные ворота столицы, сначала прихлопнул громадой дебаркадера – Мирачевский не удержался от усмешки, когда жена, спустившись на перрон, буквально ахнула, обведя взглядом нависавшую над путями стеклянно-стальную конструкцию. Затем полусфера зашумела громкими возгласами с вкраплениями привычного «гэканья», втянула в водоворот обычной суматохи с услужливыми носильщиками и вынесла на загроможденную людьми, экипажами и прочим транспортом площадь. Зато первой приметой новой жизни для Оли стала поездка в таксомоторе – они недавно появились в столице.
– Сейчас прокатимся! Жаль, с ветерком не получится, – залихватски присвистнув носильщикам, Леонид поспешно устремился к остановке.
– Далеко ехать?
– Да нет. Устала? – Леня почувствовал ее волнение.
– Немного. Но ничего. – Ольга и вправду была не в своей тарелке.
– Зато, мадам Мирачевская, – он шутливо раскланялся, – немного увидите город.
Они погрузились в черный, блестящий, с желтой полосой сбоку, иностранный автомобиль с брезентовым верхом и, рассекая толпу, поплыли в нем сначала через Бородинский мост, потом дальше. «Вот и Москва-река! Садовое кольцо!» – уверенно вещал будущий инженер-путеец. «Ну надо же, и роль экскурсовода ему тоже идет!» – Похоже, в муже ей нравилось пока буквально все.
Вскоре машина въехала в небольшой переулок, городские шум и суета вмиг исчезли, как будто их и не было. А когда добрались до конечного пункта путешествия, жилища Лени в Трехпрудном, столичное пространство и вовсе сжалось до восьми квадратных метров. И это было так неожиданно…
Ольга остановилась посреди маленькой узенькой комнатушки, все убранство которой составляли кровать, столик размером с табурет, стул, вешалка и книжный стеллаж. В углу примостилась тумбочка больничного вида, служившая, как выяснилось, буфетом, где на металлическом подносе (какая предусмотрительность!) стоял примус.
Видя ее растерянность, он произнес, обняв жену:
– Женушка, я ведь честно предупредил: жилье мое – далеко не идеал. Но сейчас отдельная комната в Москве – большая редкость. Да к тому же в центре. И видишь – примус сюда перетащил. Чтоб не толочься на общей кухне.
– Ну что ты! – Ей стало неловко от того, что Ленька мог заметить невольное – нет, не разочарование (тяготами совместно-коммунального быта ее было не удивить), скорее удивление. – Знаешь, это такой контраст…
– Контраст?
– Да. Вот так сразу, после пространства большого города…
– Ах вот что! – выдохнул он явно с облегчением. – Есть такое дело! Москва – вообще город интересный, так что привыкай, удивишься еще не раз.
И Оля привыкла. Очень быстро начала ориентироваться в городе, где ни разу не была и о котором только читала. Разумеется, поначалу он водил ее повсюду: Патриаршие, с недавних пор Пионерские, пруды (из трех уцелел лишь один), бульвары, Арбат, Кузнецкий мост, Петровка, Красная площадь, театры и, конечно, магазины.
– Тебе необходимо новое платье! – безапелляционно заявил Ленька буквально на следующий день после приезда. – И туфли!
До окончания учебы еще два года, но бедным студентом Мирачевского никак нельзя было назвать: он подрабатывал помощником машиниста, что неплохо оплачивалось.
Кроме того, НЭП позволял заниматься коммерцией безбоязненно. Еще с киевских времен умел Мирачевский организовать и свою жизнь, и вовлечь в предприятия друзей к всеобщей выгоде. Одним словом, деньги, пусть и небольшие, у студента водились. Вот и сейчас крутился Ленька, как мог: закупал галантерейный столичный товар и вез его в Киев, а с Украины в столицу привозил семечки.
Близилось лето – самое время для каникул! Но медового месяца не предвиделось, и с этим оставалось только смириться.
Ну что ж. Он уезжал, а она продолжала осваиваться и уже выглядела как москвичка. Но трамваи «Аннушка» и «Букашка» почти всегда ходили переполненными, и неспешные прогулки оказались гораздо интереснее. Прав был Ленька – больше всего полюбила Ольга московские контрасты: свернешь с шумной Тверской улицы на бульвар, а потом в какой-нибудь приарбатский переулок, и буквально через несколько шагов оказываешься в прошлом веке, и чудится, что выйдет сейчас из ворот, поправляя шляпку, дама с собачкой. Любимые литературные произведения здесь казались реальностью, их герои оживали.
* * *
Конечно, действительность в стране уже была иной, далекой от классической литературы: шли партийные дискуссии, принимались хозяйственные планы, велась борьба с неграмотностью и пропагандировались химические знания под девизом «Массовая защита от газов – дело трудового народа!».
Мимо Ольги прошли и события военной тревоги 1927 года, кризис в отношениях с Англией, разрыв дипломатических отношений, ультиматум Чемберлена, разговоры о неизбежности войны и оживившиеся надежды на крах большевиков… Развернутая пропагандистская кампания против «заговора мировой буржуазии», польских панов и внутренней контрреволюции проходила на фоне продовольственных затруднений… Знающие люди намекали на грядущие изменения и советовали менять бумажные деньги на царские золотые рубли… Но Леонид сохранял спокойствие и старался беречь свой семейный очаг от всяких потрясений.
* * *
К осени выяснилось, что семейство Мирачевских ждет прибавление, а супругу в положении Леня решительно отговорил поступать на службу. Хотя беременность Ольга переносила очень хорошо. Один раз только стало ей не по себе, когда пошли на демонстрацию: как же можно было пропустить празднование десятилетия Октябрьской революции! Студенты и преподаватели МИИТа шли своей колонной, и Оля, конечно, за компанию с веселыми Ленькиными приятелями.
Несмотря на погоду (было довольно холодно и ветрено) и долгое ожидание (пока шел на площади военный парад, пришлось постоять), демонстранты не скучали: из репродукторов разносилась бравурная музыка и призывы, над толпой плыли плакаты и карикатуры, обещания дать решительный «ответ Чемберлену» (куда ж без этого!) – и атмосфера всеобщего праздника захватывала каждого. После почти пробежки по Красной площади (почему-то пройти ее нужно было очень быстро) Оля вдруг остановилась и побледнела.
– Тебе плохо? – Муж был не на шутку перепуган.
– Нет-нет, только посидеть бы немножко.
На набережной он снял пальто и положил на влажную скамью.
– Ленька, ну зачем!
– Присядь, отдохни.
Недомогание прошло быстро, да и в последующие месяцы почти не повторялось.
* * *
И все же порой неуютно чувствовала Ольга себя в Москве: и мужа часто не бывает дома (нет-нет, никаких упреков – учеба, экзамены на носу, подрабатывать приходится), и из родных рядом ни-ко-го. «Была бы мама жива…» За время беременности прошла эйфория от переезда в столицу, и появилось щемящее чувство одиночества. Как ни старался окружить ее заботой 23-летний будущий отец ребенка, он не всегда мог понять теперешнее состояние жены. И по-прежнему в их комнатушке собирались друзья, а по выходным, случавшимся нечасто, неизменно в компании приятелей отправлялись в кино или в театр. Ей же все больше хотелось уединения…
Отрадой и поддержкой стали письма любимой сестренки Маруси, жившей в то время с детьми у своей свекрови на станции Тихая Пустынь в соседней Калужской губернии. Укутавшись пледом, читала Оля послание сестры: «Переживаю за тебя. И не жалуешься вроде, а настроение, чувствую, невеселое. Ты подумай еще над моим предложением. Хоть и нехорошо так говорить, наверное, но Наталья Федоровна мне мать заменила, и тебя примет с радостью. А места здесь прекрасные. Приезжай, вместе веселее будет».
За чтением ее и застал Леонид.
– Что ж ты дома-то сидишь? Там такая погода, прямо весной пахнет. Может, давай прогуляемся? – И посмотрев на нее внимательно, спросил: – Ты неважно себя чувствуешь?
Оля молча передала ему письмо. Примостившись рядом на кровати и пробежав глазами по строчкам, он обнял жену:
– Честно говоря, не хотелось бы тебя отпускать…
Она промолчала, и Леня продолжил:
– Да я знаю, что мало внимания тебе уделяю в последнее время… Права, наверное, твоя Машуня… – Он покивал головой, как будто соглашаясь с какими-то своими мыслями. И добавил, уже широко улыбнувшись, в своей обычной, легкой манере (так непринужденно говорить о важных вещах мог только Мирачевский – и это неизменно всех подкупало): – Все ж в компании опытных мамаш тебе спокойнее будет. Да и я перестану переживать, что оставляю тебя одну.
– Ну конечно! – Оля выдохнула с облегчением: – Сможешь спокойно подготовиться к сессии.
– Решено. В выходные отвезу тебя.
Все складывалось как нельзя лучше: ближайшие выходные выпадали на Пасху, и трудящимся полагалось целых три дня отдыха.
Снова, как два года назад, Брянский вокзал. Только теперь до небольшой станции под Калугой – ехать всего ничего. Зато у Головачевых они сразу почувствовали себя как дома. Красота была и вокруг, а за сосновым бором скрывалась жемчужина этих мест – бывший монастырь Тихонова Пустынь, давший название станции. Но близко подходить к нему не рекомендовалось, теперь там расположилась воинская часть. Издали можно было любоваться еще сохранившимися куполами церквей.
Прогулки по живописным окрестностям и впрямь подействовали на Олю умиротворяюще, а особенно полюбился маленький водоем: подолгу задерживаясь на берегу, она жадно вдыхала свежий воздух, пропитанный хвойным ароматом, и вспоминала Солоницкий пруд из безмятежного детства.
Уезжая, Леонид обещал приехать через пару недель, на Первое мая – праздник Интернационала. Но, к радости жены, был в Тихой Пустыни уже 29-го апреля вечером. Оля хорошо выглядела – посвежевшая, а главное совершенно спокойная, хотя ответственный день приближался.
– Наталья Федоровна, Маша, да вы просто волшебницы! – воскликнул он, выкладывая привезенные гостинцы. – Теперь я совершенно уверен: будет у нас сын-богатырь!
– Ну это мы еще поглядим. – Оля с Марусей заговорщически переглянулись: по разным женским приметам выходило, что ожидать следовало девочку, а Наталья Федоровна так была в этом совершенно уверена.
На следующий день к ночи начались схватки. Малыш, абсолютно здоровый, появился на свет 1-го мая. И первенцем Мирачевских действительно стала дочь, а не ожидаемый Леонидом сын. Но радости молодого отца не было предела. Он шутил:
– Ты смотри, как понравилась ей ноябрьская демонстрация! Решила принять участие и в Первомае!
Оля с Ирочкой – так назвали родители дочурку – прожили в Тихой Пустыни еще три месяца, пока отец семейства сдавал экзамены, уезжал на изыскательскую практику. Но как только выдавалось свободное время, он неизменно появлялся в доме Головачевых.
– Уж на что мой-то Константин души в своих девчонках не чает, – восклицала Машина свекровь, – но твой – прямо-таки от Иринки не отходит. Ох, и повезло ж тебе, Ольга!
И действительно, трудно было представить более заботливого отца.
А до окончания института оставался почти целый год.
Часть II
Великий перелом
Глава 1
Навстречу судьбе
Не только Марк перевернул страницу своей жизни. Страна вступала в новую эпоху: слова «индустриализация», «план», «пятилетка» стали привычными. Именно они теперь определяли жизнь советского народа. И везде с небывалым воодушевлением принялись строить, развивать, производить, добывать…
Правда, как сообщали газеты, далеко не все радовались успехам социалистического строительства, не дремали и вредители, которым не по душе было, что «Наш паровоз, вперед лети. В Коммуне остановка…» (слова бодрых песен лились из каждого репродуктора). Злобствовали и настоящие враги, – с которыми государство беспощадно расправлялось.
Одним словом, случился Великий перелом. Перекорежив семьи, судьбы, породив грандиозные достижения ценой колоссальных потерь. Но кто о них тогда думал, кроме пострадавших и их семей? Мысли и чувства молодого поколения были полны энтузиазма: юноши и девушки, не знавшие «проклятого царского прошлого», радостно строили свое светлое будущее. А коммунистические идеи и масштабность планов преобразований завораживали смелостью и перспективой…
Сейчас будущее Марка Марецкого зависело только от него самого, да еще от благорасположения приемной комиссии военной школы.
В Ленинграде он отправился к Григорию Давыдовичу Берсову, маминому брату, который жил на Шпалерной, вернее, теперь улице большевика Воинова (что невольно обнадеживало). «Хороший знак! – подумалось Марку. – Путь к военной карьере – не за горами!»
Улица оказалась шикарной, и ничего намекающего на воинское дело на ней замечено не было – одни помпезные дома и даже дворцы (Таврический, например, где Дума заседала), а еще тюрьма, в народе – Шпалерка. Правда, дядя Гриша, радушно принявший племянника, объяснил, что имеются тут еще с царских времен казармы с манежем Кавалергардского полка и офицерские казармы лейб-гвардии Конной артиллерии. «Для начала неплохо было бы узнать город», – размышлял Марк, сворачивая на следующий день к Неве со Шпалерной («революционные» названия никак не хотели приживаться, и даже кондукторы в трамваях объявляли остановки по-старому и по-новому): ему нужно было на Петроградскую сторону.
Дойдя до моста Равенства (он же Троицкий), он остановился. Здесь летчик Чкалов совершил, по слухам, свое первое воздушное «лихачество». Пытаясь представить, как удалось пройти между опорами прямо над водой, Марк в который раз мысленно возвращался в свой первый московский год…
* * *
Днем работа на заводе – вечером школа. Сначала слишком много впечатлений, да и забот – сверх меры. Детские фантазии ушли в прошлое. Но на то она и столица, чтобы дать шанс тем, кто не только мечтает, но и действует!
В разных местах на глаза Марку стали попадаться плакаты общества «Добролет» с призывами к трудящимся о строительстве воздушного флота, потом яркие агитки Осоавиахима. И наконец – воздушный парад в честь десятой годовщины революции, когда на Ходынском поле, на Центральном аэродроме, демонстрировал свое невероятное мастерство Валерий Чкалов. Марик, конечно, не мог попасть туда, но зато наблюдал эту воздушную акробатику неподалеку, в толпе восторженных зрителей.
Так мечта вновь ожила – и с этого дня юноша стал готовиться к занятиям особенно тщательно и вовсю решал дополнительные задания. Не хватало только спортивной подготовки, но вскоре на заводе появился кружок Осоавиахима. Записаться в него было легко. К тому же выяснилось: заявление на поступление в военную школу можно подать прямо в местной организации Осоавиахима и там же пройти предварительную медкомиссию.
* * *
За медицину, как сказали бы в Геническе, Марик совсем не переживал: здоровье-то у него отменное, папина наследственность.
Пожилой хирург, заставлявший соискателя наклоняться то в одну, то в другую сторону, почему-то медлил с вердиктом и вдруг спросил:
– Молодой человек, в детстве травмы у вас были?
Марк даже растерялся: у кого ж их не было?
– У вас деформация позвоночника. Сделайте еще рентген, но вряд ли он покажет что-либо, чего не вижу сейчас я. Сожалею, но летное отделение для вас закрыто.
«Какая деформация? Откуда?» – Марк был ошарашен.
«Я же здоров, здоров и силен – “гезунтунштарк”» – всплыло вдруг из глубин памяти слышанное в детстве.
– Да не волнуйтесь, в остальном вы совершенно здоровы, деформация незначительна. Если для вас так принципиальна авиация, вы вполне можете претендовать на место в технической школе.
Жизнь, конечно, не закончилась, но… Марк уныло брел по улице. «Эх, был бы сейчас рядом Санька…» – поддержки друга ему частенько не хватало. Тот сказал бы что-то вроде: «Сокол! Крылья-то не складывай раньше времени!» Марку даже показалось, что он услышал Санькин голос. Пришлось энергично тряхнуть головой, прогоняя странное наваждение.
И все же – как это могло получиться? Ведь он чувствует себя совершенно здоровым.
Зато отец сразу понял, откуда проблема:
– Говорил тебе, сто раз говорил и показывал, как правильно груз брать! Забыл, как спина болела, когда мастерские ремонтировали в Марьиной роще?
В который раз отец был прав. Конечно, Марк и не вспоминал о таком пустяке. Да и на то, что спина изредка ноет, внимания совсем не обращал.
– А может, ты в Москве где-нибудь сможешь учиться? – В голосе Ани были и сочувствие, и надежда.
– Ох и сестрица у меня! И это ты называешь поддержкой… – Ее бесхитростность даже развеселила Марка.
Первый шок прошел, и он мог теперь рассуждать спокойно: «Технику я люблю? Люблю. А ковыряться в приборах? Еще бы! Физику знаю? Лучше всех в классе! Зря, что ли, в Политехническом пропадал?»
В этом московском музее экспонаты манили и завораживали, а самой притягательной стала радиотехническая выставка. При каждом удобном случае Марк стремился послушать и лекции.
А позвоночник что? Его, может, и вылечить получится. И вправду, не отказываться же совсем от мечты из-за первой неудачи. Нет, не таковы Марецкие!
– Ну, Анюта, самолет починить – это не машинку твою швейную наладить, так ведь?
– Вот это уже хорошо, уже молодец, – нахваливал Яков Михайлович, – нечего сдаваться, когда судьба решается.
Взяв в Осоавиахиме направление в Ленинградскую военно-техническую школу ВВС РККА, Марк отправился в бывшую столицу – колыбель революции.
* * *
Итак, оставалось сдать экзамены, Марк волновался, но почему-то был уверен: он пройдет, совершенно точно пройдет. Иначе и быть не могло.
Военно-техническая школа располагалась в бывших зданиях Второго кадетского корпуса на улице Красного Курсанта (Большой Спасской). Напротив – Пехотные курсы в помещении, где ранее было топографическое училище, а дальше тянулись прежние казармы Дворянского полка, ныне – Военно-теоретическая школа КВФ.
Страна тогда нуждалась в квалифицированных военных кадрах: в первую пятилетку полным ходом шло перевооружение армии, нужно было осваивать новую технику. Стоя в очередной раз на Троицком мосту, Марк надеялся, что его призвание – именно в этом.
«Уговариваешь себя? – Задав себе прямой вопрос, Марик грустно усмехнулся, но уверенно ответил: – Да что уговаривать? Решено уже. И все правильно!»
Экзамены были сданы блестяще, и он стал «красным курсантом», а питерские казармы бывшего Кадетского корпуса сделались на несколько лет для него родным домом.
* * *
Ленинград открывался Марку по-разному: четкая планировка, помпезность зданий придавали городу надменность и серьезную величавость – но именно это и привлекало юношу. Питерцы тоже казались приветливыми, но сдержанными (хотя потом он смог убедиться, что и здесь публики хватает разной). Но все же веяло от города какой-то холодностью (а может, это просто свежий балтийский ветер?). Во всяком случае, так ощущал город Марк.
Москва с ее безалаберной круговертью улиц и веселой неразберихой была гораздо ближе южному темпераменту Марецкого. Тем не менее все увольнительные он проводил в музеях и на улицах – и как бы впитывал культурную атмосферу великого города.
С наступлением тепла можно было выбраться на пляж, и желательно за город, туда, где воды Финского залива обрамляли светлые песчаные пляжи.
В Сестрорецк – признанный буржуйский, а теперь пролетарский курорт – его вытащил Валера, приятель-ленинградец, убеждая, что ни один пляж в окрестностях Питера не сравнится с этим местом. Валерий оказался прав: высадившись на станции, украшением которой было здание вокзальчика с крытой галереей, тянувшейся к самой зоне отдыха, ребята, немного пройдя вперед, как будто оказались в сказке. Выросший на море Марк никогда не видел подобной красоты: сосновый бор оканчивался длинной прибрежной полосой песка, а между ними высился необычный – да просто волшебный! – деревянный дворец курзала, перед которым раскинулась эспланада с извилистыми дорожками и клумбами.
– Ничего-о себе-е… – «Прости, Арабатская стрелка. Сейчас преимущество не на твоей стороне».
– Я же говорил! А то заладил: «Что я, моря не видел, что я, песка не видел?»
Побродив по парку, осмотрев другие достопримечательности, курсанты расположились на пляже. И тут Марика ожидало еще одно чудо: неподалеку появилась парочка – неприметный юнец и статная темноволосая красавица. Причем заметил их первым Валера, взгляд Марка «застрял» в небесах на краю горизонта.
– Ты только посмотри, какая богиня! Ну чисто Афродита!
– Да-да, я помню: дед – историк, мифы вместо сказок – оттого и везде богини! – Марецкий, которому везло на начитанных приятелей, огляделся: вокруг столько симпатичных девушек, что неземная красота явно потерялась в их земной массе.
– Да не туда! А, впрочем… Не смотри! Даже не вздумай! – Приятель вдруг испугался конкуренции.
Но было поздно. Их обоих накрыли флюиды фантастически привлекательной девушки. Теперь на нее уставилось две пары глаз. Игнорировать силу их пристальных взглядов она не могла. Однако «богиня» лишь мельком глянула на молодых людей и, видимо не заметив ничего достойного внимания, равнодушно отвернулась.
Раззадоренные молодые люди бросились напоказ плавать и нырять в спасительных волнах залива. Впечатлив других отдыхающих (и даже вызвав аплодисменты), они не произвели ни малейшего впечатления на неприступную деву. Марк решил действовать напрямую.
Валерка посмеивался:
– Такую крепость только приступом брать.
– Да какая ж крепость устоит перед моими чарами!
– Ну, может, какая-то и не устоит. А только эта тебе не по зубам. Уж больно надменная барышня.
– Ошибаетесь, товарищ курсант! Какая надменность? Если девушка не реагирует на нахальную назойливость незнакомцев – так это же большой плюс!
И Марк направился прямиком к парочке (не имея никакого четкого плана действий – экспромт всегда был его сильной стороной).
– Молодой человек, вы местный? – обратился он к спутнику красавицы, который оказался подростком лет четырнадцати.
– Нет, мы питерские. А что вы хотели?
– Да вот поспорили с приятелем, кому сейчас принадлежит этот чудесный дворец: детям или дедам?
Увидев недоуменные взгляды, Марк пояснил:
– Ну, это Дом пионеров или пенсионеров – ветеранов революции и Гражданской войны?
Мальчишка рассмеялся. Девушка взглянула на подошедшего. Вблизи она оказалась еще красивее: огромные карие глаза смотрели насмешливо, при этом лицо сохраняло серьезность.
Удачным экспромт назвать было нельзя, но главное – разговор завязался.
– А что здесь сейчас? – Про себя Марик похвалил девушку: «Молодец. Не дурочка какая-нибудь, глупыми шутками не проймешь».
– Санаторий. Как и раньше. Тут еще до революции был курорт, – парнишка оказался разговорчивым. – А вы не из Ленинграда?
– Я из Москвы. Мы учимся здесь. А друг мой – ваш земляк, – махнул он рукой приятелю. – Мы из военно-технической школы. Это Валерий, а я Марк.
– Владимир. А это моя сестра Берта. – И паренек добавил с хитрой улыбкой: – Мама отпускает меня на пляж только под ее бдительным присмотром.
Сердце радостно подпрыгнуло разок: сестра! Хотя и так было понятно, что на кавалера малец не тянет. А имя-то какое – Берта! Как выстрел! И сразу наповал.
– А как ваш муж смотрит на эти мамины поручения? – пошел в лобовую атаку Валерка.
– Вас это не касается. – Девчонка-кремень, не раскололась.
– Да какой муж! Нет у нее мужа.
Володя был награжден парой благодарных взглядов и одним испепеляющим.
Время пролетело незаметно. Правда, общалась в основном мужская часть компании, у Володи оказалась масса вопросов по авиационной технике. Берта в разговоре почти не участвовала и на предложение проводить ее до дому ответила решительным отказом, всем своим видом дав понять, что в продолжении знакомства она не заинтересована.
Пришлось вежливо попрощаться.
«Понятно, – думал Марик, – у нее, небось, ухажеров, как шишек в этом бору. Что ей какие-то зеленые курсанты».
– Ну, что я говорил? – Валерка злорадно веселился. – Крепость-то – Орешек! Не по зубам!
– Слушай, весельчак, через год будешь гулять на нашей свадьбе.
– А кто ж жениться будет? И на ком?
– Еще не понял? Я. На Берте. – Марк был непривычно серьезен.
– Ну конечно! Может, прямо сейчас предложение сделаешь?
– не унимался друг. – Готов поспорить, что ничего у тебя не получится. Она даже не смотрела на нас. Да ты и знаешь только имя. Как ты ее найдешь?
– Увидишь. Только придется поспешить.
И Марик решительно направился вслед за братом и сестрой. Он не собирался отказываться от идеи проводить парочку до дому, только план был немного подкорректирован: провожаемые не должны были заметить провожатых.
К счастью, к вечеру перрон заполнили отдыхавшие, в толпе которых легко можно было затеряться.
На станции ребята старались держаться поближе к зданию вокзала. Однако несколько раз новоявленные сыщики чуть не попались, когда Володька (вот тут он подкачал) потянул зачем-то Берту к расписанию. Марк старался превратиться в невидимку, но Валерка ему не подыграл: он слишком много жестикулировал. Положение спасли две маленькие девочки, удачно и громко начав плакать и капризничать. Берта отвлеклась, и новоявленные сыщики успели затеряться в толпе. В соседний вагон они вскочили последними. И проследовали за Володей и Бертой до самого Финляндского вокзала.
Дальше задача осложнилась: брат с сестрой направились к трамвайной остановке, где «хвост» могли легко обнаружить.
– Сесть нужно в третий, а лучше в четвертый вагон, – настаивал друг, – тогда точно не заметят.
Это предложение Марк отмел:
– Ну ты даешь. Так вообще не увидим, где они сойдут.
Остановились на втором вагоне. Место у окна возле дверей удалось занять с трудом, неделикатно растолкав пассажиров и услышав в свой адрес много нелестных эпитетов. Так и ехали, всю дорогу проторчав у окошка.
Берта с Володей вышли на перекрестке Литейного проспекта (конечно, Володарского, спасибо, кондуктор!) с Невским (проспектом 25-го Октября) и, увидев толпу на остановке на противоположной стороне, решили пойти пешком. Пройдя площадь Восстания, парочка свернула на Суворовский проспект, а затем, миновав один перекресток, на небольшую улицу – заурядный каменный мешок с двумя рядами четырех-шестиэтажных домов, оказавшуюся почти пустой. Пришлось наблюдать из-за угла. В какой-то момент Берта обернулась, внимательно посмотрев в их сторону (ну и чутье у этой девчонки!), ребята еле успели спрятаться. Когда они снова решились вынырнуть, на улице уже никого не было – упустили! – но одна из дверей парадного, как заправская сообщница, медленно закрылась буквально на глазах. Оставалось только отметить нужный подъезд и быстро ретироваться – кто знает, не захочет ли красавица выглянуть в окно.
Довольные и результатом, и приключением курсанты успели вернуться в казарму в срок.
Марк ликовал: «Вот это совпадение! 3-я Советская, 3-я Мещанская! Опять хороший знак». Да, с названиями улиц ему в Ленинграде явно везло.
А вот с чудесной девушкой повезет ли – это еще большой вопрос…
