Читать книгу: «Полёт японского журавля. Я русский», страница 19
– Не волнуйся, он не опасен, он без сознания. Это ты его так отделал?
– Мне пришлось ударить его стульчиком. Выбора не было.
– У тебя, наверное, хорошая реакция. Хэн предупредил, что ты очень быстро соображаешь.
– Ага… Когда к стенке припрут, – пошутил сквозь зубы Михаил. – Ты знал, что Тинг предатель?
– Нет, как я мог это знать. Я и в лицо её не знал. Хэн не говорил о ней. Давай убираться отсюда. В любую минуту могут нагрянуть ищейки. Лучше с ними не встречаться. В твоём поясе что-то важное?
– Это бумаги Хэна, я должен их сохранить.
– Не волнуйся, мы их не потеряем.
– Хорошо, Джен, – сказал Михаил. – Спасибо тебе.
– Не стоит благодарить раньше времени. Сначала давай перевяжем твою рану, пока ты не истёк кровью.
Джен оторвал полоску от полотенца, с которого началась вся возня, сложил в несколько раз и, смочив рисовой водкой, приложил к ране, а другой полоской обвязал вокруг поясницы. Потом они осторожно вышли из квартиры. Джен помог Михаилу забраться в фургон, и они медленно поехали по тёмным переулкам. В глазах у Михаила поплыло, ему стало дурно от потери крови, незаметно он уснул, а может, потерял сознание. Они ехали почти всю ночь в район под названием Пингу. Как выяснилось, это был район, где Джен вырос. В Пингу люди говорили на особом диалекте, как и сам Джен. Пингу был старым районом с хорошими домами, в одном из которых Джен оставил Михаила. Там ему промыли рану, а вскоре после этого пришёл пожилой китаец, осмотрел рану, заглянул в зрачки и попросил показать язык.
– Вам повезло, молодой человек, – улыбаясь, сказал знахарь. – Вот так до почки не хватило, – показал он на кончике пальца. – Ссоры во время игры до добра не доводят. Ладить надо с людьми. А теперь придётся потерпеть, буду зашивать рану. – Он попросил Михаила зажать между зубами бамбуковую палочку, погладил по спине, снимая напряжение мышц, и не спеша начал зашивать рану шёлковой ниткой. Джен всё это время находился рядом, снимая с краёв раны сочившуюся кровь.
– Ты умеешь не только драться, но и терпеть, – похвалил старик, когда закончил своё дело. – Будешь лежать на спине три дня, и пить микстуры. И ничего не ешь, иначе попадёшь в неловкое положение. Не стесняйся, мочись под себя, но не шевелись. Не то рана долго не будет заживать. В миску будешь по малому ходить.
Он легонько похлопал Михаила по плечу и ушёл. Михаил потом долго не мог простить себя за то, что не поблагодарил старика. Старик больше не приходил.
Через три дня бледный и похудевший он уже мог стоять на ногах, хотя боль в спине всё еще давала о себе знать. Рана заживала быстро. Пока Михаил отлёживался, Джен рассказал ему, что собирается уходить из Пекина. Он ещё точно не знал куда, но решил твёрдо, объясняя это тем, что не видит здесь для себя места. От Джена Михаил узнал горькую новость о том, что Ли Вей погиб. Его нашли утром на обычном месте. Очевидцы рассказали Джену, что вскоре после того, как схватили маньчжура, Ли Вея окружила толпа молодых парней. Они плотно обступили его, а когда разошлись, то он остался лежать на мостовой. Потом его погрузили на повозку и увезли. Кто это был, и куда увезли, никто не знал. От этого известия Михаил не мог оправиться целую неделю. Он ничего не ел, и ни с кем не разговаривал.
– Тебе надо взять себя в руки, Чан. Надо жить дальше. Если бы Хен увидел тебя в таком виде, то не одобрил бы, – сказал Джен.
– Да, ты прав. Он не для того жил. Он погиб, спасая преданных ему людей. Он мог уйти, ведь так?
– Так, – согласился Джен. – Но он остался, и за это мы обязаны помнить его и продолжать жить.
Когда рана начала заживать, и Михаил стал выходить из дома, на одной из прогулок он спросил Джена, что делать дальше. Этот вопрос всё время мучил его, Михаил хорошо осознавал, что уйти из Китая ему просто так не удастся, а оставаться здесь уже не было никакого смысла. В то же время он понимал, что Джену тоже нужна помощь. Для ухода у Михаила имелся в запасе советский паспорт, но размышляя над случившимся, он всё больше осознавал, что воспользоваться им не сможет.
– Я и сам много думал над этим, – сказал Джен, после того, как Михаил поделился с ним своими мыслями. – Ты можешь пойти в ваше посольство, ведь у тебя есть советский паспорт.
– Нет.
– Но почему, Чан?
– Я не смогу так просто уйти. Если только попробовать сделать и тебе документы, но на это уйдёт много времени. Нет, Джен, надо искать другой выход, один я не уйду.
Джен улыбнулся и кивнул. – Тогда вот, что пришло мне в голову. Один из братьев отца работает машинистом на железной дороге, он управляет паровозом, который ходит до Харбина. Он может устроить нас своими помощниками, если его настоящий помощник согласится. В Харбине дядя договорится с другим машинистом, и мы сможем доехать до границы с Советским Союзом. Но дальше не получится. На границе состав тщательно проверяется и уже ведётся русской бригадой.
– Дальше положись на меня, – едва не вскрикнул от возбуждения Михаил. – Я знаю эти места и хорошо ориентируюсь. Если придётся идти по тайге, то я не боюсь.
Джен воодушевился. – Но нам придётся подождать, пока мой дядя всё устроит. Думаю, на это уйдёт не меньше месяца, а может и больше. Завтра мы пойдём в депо, и дядя Го устроит нас кочегарами на маневровый. Работа тяжёлая, но зато на нас уже не будут смотреть с подозрением. Твои китайские документы в порядке, так что удача на нашей стороне.
Они проработали на маневровом паровозе два месяца, за это время Михаил привык к шуму, к пыли, к тяжёлому труду, узнал много о труде машиниста, о самой железной дороге. Потом дядя Го взял их под свою опеку, и всё оставшееся время они готовили локомотив к предстоящей поездке. Оказалось, что машинист должен многое знать и уметь, понимать работу всех механизмов паровоза, вплоть до маленькой гаечки. Знать все сигналы, названия станций и разъездов, их длину. Дядя Го рассказал, что из-за старения шпал расстояние между рельсами может увеличиваться, что рельсы могут расходиться, и если не притормозить вовремя в таких местах, или на повороте, то состав может съехать с рельсов. Тормозить тоже оказалось сложным делом, которому Джену и Михаилу тоже пришлось учиться на ходу. Работа на паровозе требовала расторопности и решительности, поскольку сам паровоз, несмотря на то, что был железным, вёл себя как живое, порой совершенно непредсказуемое существо. Необычным оказалось и то, что паровоз был сделан в России, и все паровозы в депо тоже приехали оттуда. На них были русские буквы, таблички на русском языке, и машинисты хорошо знали их содержание. За это время Михаил много узнал о жизни железной дороги, проникся большим уважением к этой нелёгкой профессии. Ему было приятно осознавать, что профессия машиниста, несмотря на её трудный характер, пользуется большим уважением в Китае. А ещё он заметил, что все машинисты были очень дружны между собой, они поддерживали друг друга и могли работать в две смены, если того требовали обстоятельства. Именно на это и рассчитывал Джен, когда обращался к своему дяде за помощью, и дядя Го согласился, хотя многим рисковал.
Стояла осень, с севера уже тянуло холодными ветрами. Михаил часто видел, как в высоком небе пролетают перелётные птицы. Один небольшой клин журавлей летел так низко, что было слышно их курлыканье. Эти звуки настолько разбередили его душу, что на глаза навернулись слёзы. Он провожал птиц взглядом, пока они не исчезли из виду. Это был последний той осенью пролетающий клин с журавлями. Что-то в их крике тронуло его за самую душу, он знал, что они летят из России. С первых дней пребывания в Китае Михаил остро чувствовал, как хочет вернуться туда, это чувство было для него новым, поскольку там, в России, он ни дня не проживал без воспоминаний о Японии, он бредил ею, но здесь ему снились белые берёзы, зима, иногда даже лагерь. Само слово «Россия», поэтическое и таинственное, которое произносил Вязов в беседах с ним, ему нравилось больше, чем пафосное – «Советский Союз». Вечерами в одиночестве он вспоминал людей, которые остались в России. Он много думал о своей, теперь уже, наверное, бывшей жене, осознавая, что она является одним из тех магнитов, который тянет его туда. Он понимал, что за время его странствий Варя могла найти себе другого человека, но испытывал сильное желание увидеть её хотя бы издали. О своём невыполненном задании он уже не думал. С этой работой, как ему казалось, было покончено раз и навсегда.
Наступил его последний день в Пекине. Шёл редкий для этих мест мокрый снег, на путях было сыро, рельсы блестели от капелек таявшего снега, паровоз стоял в облаке пара, готовый тронуться в путь. Михаила трясло от волнения. Ждали, когда поднимется стрелка семафора, и раздастся свисток. До последнего ему казалось, будто что-то должно произойти, и всё отменят, но стрелка семафора дёрнулась вверх, машинист дал сигнал, и их паровоз медленно стал набирать ход.
Поезд летел со скоростью стрелы, а путь лежал на северо-восток, в Харбин. Они работали как одержимые, не зная отдыха, словно именно от их труда зависела скорость паровоза. На следующей узловой станции дядя Го передал своих помощников дальше по этапу своему другу, как и было договорено заранее, а сам стал готовить свой локомотив в обратный путь: после короткого отдыха он и его помощник возвращались в Пекин.
И снова была дорога, мимо пролетали города и полустанки, и через два дня они прибыли в Харбин. Там подвижной состав тщательно осматривался бригадой путейцев, среди которых были и русские рабочие. Пока меняли паровоз, друг дяди Го пытался упросить нового машиниста взять его помощников. Оказалось, что это был не тот машинист, на помощь которого рассчитывал дядя Го. Машинист был русским, он долго отказывался, и уже всем казалось, что ничего не выйдет, и придётся возвращаться обратно в Пекин, как в этот момент Михаил неожиданно для себя самого попросил у машиниста закурить. Некоторое время все кто находился рядом, растерялись, машинист внимательно разглядывал восьмое чудо света – говорящего на чистом русском чумазого китайца. Потом он звучно выругался и полез в карман за папиросами.
– Значит, домой, – заговорил машинист, втягивая дым.
Михаил кивнул, прикуривая от его папиросы. – Помоги, отец, до дому добраться.
– Да, рисково же! Ты понимаешь, мать твою в дышло. А если проверка? Меня же могут уволить, засудить. А у меня семья, семеро по лавкам, их кормить надо. Я же в Китае, а здесь, брат ты мой, не хуже, чем у нас в тридцать седьмом.
– Дело того стоит, помоги, выручи.
– Дело, говоришь… – Взгляд машиниста был долгим и сосредоточенным, не отводил глаз и сам Михаил. Голубоглазый зрелый мужик, сухощавый и коренастый, уже седой, с характерными пышными усами и жилистыми руками, похожими на клешни, неотрывно смотрел в глаза Михаилу, пытаясь понять, кто перед ним стоит, папироска его давно потухла, а он всё втягивал из неё дым и смотрел. – Не знаю, что ты за журавель такой, перелётный, и почему тебя на север тянет, когда все на юг улетели, но раз просишь по-человечески. Хрен с тобой. От денег, конечно, не откажусь, деньги не лишние. Возьму тебя, ладно. Но только одного.
– Отец, да пойми, что двое нас. Где один там и двое. Угля много, кто искать будет?
– Одного, или никого, – твёрдо стоял машинист, поглядывая по сторонам.
– А ближе к Пограничному ты нас высадишь, где – сам решишь. И поминай, как звали.
– А как звали? – Машинист внимательно посмотрел на Михаила, прищурив один глаз.
– Миша.
– А не брешешь?
– Вот тебе крест, – произнёс Михаил и перекрестился.
– Православный? Да ещё и тёзка? Я ведь тоже Михалыч.
Когда машинист уже должен был согласиться, неожиданно вмещался Джен.
– Я возвращаюсь, Чан.
– Но почему? Мащинист согласился, – удивился Михаил.
– Я остаюсь. Я должен остаться. – Джен отвёл Михаила в сторону, и всунул в ладонь Михаила свёрнутый листок. – Это адрес, по которому со мной можно будет связаться. После Хэна некому, понимаешь. Остались люди, они рассчитывали на поддержку Хэна. Не волнуйся за меня, так надо. Дядю и его товарищей могут заподозрить. Дядя Го для меня готов на всё, но я не согласен на такое. Я не хочу, чтобы из-за меня пострадали хорошие люди. Уезжай один. Прости, что так вышло.
– Ты меня прости.
Они обнялись на прощание. Джен не сдерживал слёз.
Когда осмотр состава подходил к концу, Михаил уже сидел в закутке за большим водяным баком. Дело, действительно, было рискованным, его могли обнаружить при случайном осмотре, но обратного хода уже не было.
Через сутки они подъезжали к советской границе. Шёл сильный мокрый снег, было ветрено и сыро. В пути на длинных перегонах Михаил помогал кидать уголь в топку. Ладони его одеревенели, пальцы стали грубыми и непослушными, но настрой был самый боевой. Когда была возможность, он рассказывал машинисту о Советском Союзе, о том, как прошёл через лагерь, чем очень удивил тёзку. Сам машинист о себе не говорил, лишь изредка рассказывал о местах, которые они проезжали, учил, как правильно спрыгивать на ходу, если к тому вынудят обстоятельства.
– Ну, всё, Миша, – подал знак машинист во время очередной стоянки на небольшой станции. – Сейчас будет Силиньхэ. Отсюда до Пограничного рукой подать. Но тебе там делать нечего. Когда приторможу, я дам пару, а ты сразу прыгай в облако на эту сторону, и дуй в кусты, чтоб не увидел никто, иначе мне будет. Вон, возьми узелок с едой на первое время. Нож, топор, спички, – в дороге понадобится. – Машинист скинул с себя кирзовые сапоги, и приказал Михаилу их надеть. – Обувай, не спорь. За меня не беспокойся, есть запасные. А в своих штиблетах ты далеко не уйдёшь, только себя загубишь. Портянки почаще суши, так дотянешь, если бог даст.
Потом они пожали друг другу руки. Сильные мозолистые руки машиниста, словно клещи, сдавили кисть, глаза машиниста блестели от накатившей слезы.
… – Будешь под Ярославлем, поклон земле русской передай от меня. Храни тебя бог.
Когда облако пара расползлось по земле, Михаил осторожно спрыгнул с подножки и вбежал в кусты, рядом с которыми специально притормозил машинист. С непривычки земля показалась твёрдой и какой-то спокойной. Он сидел в кустах, пока поезд стоял на платформе, потом трогался и проезжал мимо него, освещая окнами вагонов придорожный щебень. Потом всё стихло, и он оказался один посреди нетронутой целины белого застеленного снегом поля. Откуда-то справа доносились звуки человеческого жилья, лаяли собаки. Миновав поле, Михаил определил направление по компасу и, поправив на плечах котомку, не спеша пошёл домой.
Еда закончилась к вечеру следующего дня. По-прежнему валил липкий снег, вся одежда промокла, и чтобы не замерзнуть, ему приходилось почти бежать. Сил на это с каждым шагом становилось всё меньше и меньше. Места были безлюдными, шла заболоченная равнина, перемежавшаяся небольшими островками леса. В этих островках он делал остановки для отдыха, разжигал огонь, вспоминая добрым словом машиниста. По расчётам, дорога должна была занять не больше трёх дней. Он знал, что без еды это время он выдержит, а воды вокруг хватало. Однажды в свете яркого солнечного дня он случайно вышел на старую дорогу, остановился и долго смотрел по сторонам. Это было невероятно. Он оказался в тех самых местах, по которым их когда-то везли из Кореи на передовую. Прошло столько лет, но он ясно увидел в памяти то далёкое прошлое, когда их, совсем юных, привезли на каторжные работы в Корею. Это были те самые места, теперь уже дикие, без людей. Никаких следов былого пребывания японской армии, кроме заросших окопов, он не заметил, но точно знал, что это происходило именно здесь.
Чтобы окончательно не лишиться сил, он рвал траву. Попадался подорожник, он ел его с азартом, словно дикое животное, несколько раз он натыкался на большие, уже увядшие листья лопуха. Их основания были еще мясистыми и сочными. Он ел только эти лопухи до самого вечера. Иногда ему становилось дурно, но он продолжал жевать. В конце он уже стал просто жевать и выплёвывать, по опыту зная, что это тоже насыщает. Когда силы вновь вернулись к нему, он развалился на высохшей траве, вспоминая добрым словом Тимофея. Всё, что рассказывал старик в путешествиях по тайге, пригодилось ему в этом переходе.
Когда наступило новое утро, он уже брёл строго на восток, точно зная, что скоро граница. Ему приходилось надолго останавливаться и слушать. Он вдыхал носом воздух и, медленно освобождаясь от мыслей, представлял себе тот путь, который предстояло пройти. Дорога, по-прежнему, была чистой и безлюдной, лишь однажды он явственно увидел чёрное пятно далеко впереди себя. Среди пролесков, покачиваясь, брёл медведь. Ветер тянул с его стороны, поэтому быть услышанным зверем Михаил не опасался, но решив не рисковать, повернул снова на север, в надежде потом вернуться на нужное направление. Уже в сумерках, когда собирал костёр, он увидел ещё два тёмных пятна: это были волки. Хищники некоторое время постояли на месте, словно советуясь друг с другом, но, как видно, запах костра дал им понять, что жертва ещё не готова сдаваться. Потом в ночи он услышал их долгий вой. Волки подзывали на предстоящий пир своих товарищей. Михаил понял, что путешествие его становится всё опасней.
Ночь он почти не спал, поддерживая пламя костра. К утру забылся сном и очнулся, когда уже светило полуденное солнце. Его диск красным яблоком висел над горизонтом, воздух хорошо прогрелся, и было совсем не холодно. Надо было идти дальше.
Сверив по компасу направление, он тщательно проверил всю свою одежду, вытряхнул подсохшие за ночь портянки, в сотый раз поблагодарив машиниста за его царский подарок. Впереди был последний рывок. Он уже видел в своём воображении двух пограничников, на которых ещё предстояло выйти к концу дня, видел и большую чёрную птицу, кружащую над замаскированными людьми. И он вышел.
Услышав впереди окрик – «Стой, руки вверх!» – он остановился. Равнина была белой, в небе как он и предвидел, летал одинокий ястреб. Колени надломились, и уже не в силах поднять рук, он рухнул на снег.
– Ты кто? – спросил подбежавший пограничник, одетый в белый маскировочный халат, и держа наперевес карабин. – Руки подними.
Михаил поднял глаза и произнёс: «Я русский».
***
На заставе его продержали два дня. Потом за ним приехала машина прямо из Владивостока. Вязов был в командировке, и его делом занимался заместитель майор Чичулин. Прочитав короткий отчёт, он спрятал его в папку и ненадолго вышел. Секретарь сидел за спиной и молча наблюдал за Михаилом, печатая что-то на машинке.
– Вы себя хорошо чувствуете? – спросил Чичулин, вернувшись в кабинет.
– Я в норме, – кивнул Михаил.
– А мне кажется, что вы нездоровы.
Михаил замотал головой, – стараясь держаться как можно бодрей.
– Я созвонился с вашим куратором. Илья Ильич сейчас на совещании в Хабаровске, Лев Терентьевич тоже. Мне поручено отправить вас в наш профилакторий. Вам надо подлечиться, отдохнуть. Вид у вас не важный, Михаил Михайлович.
– Спасибо, но, может, я дома отлежусь?
Чичулин дал Михаилу расписаться в его отчёте, который по форме больше напоминал протокол допроса. – Боюсь, что это не получится.
– Это приказ?
– Можно и так считать. Вы же военный человек.
– И должны подчиняться приказам, – продолжил Михаил.
– Ну, вы всё прекрасно поняли. Через полчаса за вами придёт машина. Отдохнёте, придёте в себя, освоитесь.
– Могу я на пару часов съездить к себе домой?
– Ваша комната в полном порядке. Там наш сотрудник, присматривает, – сказал Чичулин. – Вы не волнуйтесь, всё в полной сохранности. Напишите список вещей, одежды, вам привезут.
Михаил хотел спросить о жене, но передумал. Он понял, что находится если не под арестом, то под строгим надзором.
– Вы извините, Михаил Михайлович, – словно прочитал мысли Чичулин. – Вас никто ни в чём не подозревает, просто есть обычные формальности.
– Я должен пройти карантин.
– Хорошо, что вы всё понимаете. Всегда отмечал за вами трезвость мыслей, – без тени лукавства сказал Чичулин. – Я вам приготовил бумагу. Вот, возьмите, только не всё, – сказал Чичулин, подвигая Михаилу стопку серых листов. Это для более подробного отчёта. Пока будете отдыхать, не спеша…
– Спасибо.
Чечулин, как всегда, был предельно вежлив и немногословен. Для Михаила этот человек всегда был интересен своим неопределённым характером. Немного лысоватый, сероглазый, с чисто выбритым лицом, всегда опрятный, по сути, он представлял собой тип настоящего разведчика, способного перевоплотиться в кого угодно, и, при желании, создать любое впечатление у незнакомого человека. Иногда Михаил ловил себя на мысли, что и сам имеет подобные качества, поскольку работа накладывала свой отпечаток, и от этого сравнения ему становилось неприятно. Ему больше хотелось походить на Вязова, быть может потому, что тот оказался первым русским, увидевшим в нём живого человека. Но время Вязова неизбежно уходило в прошлое.
Пансионат оказался ведомственным, вся его территория была огорожена сплошным решётчатым забором. Конечно, там было не как в лагере или психиатрической больнице, и через решётку, при желании, можно было перелезть, но всё же, иногда Михаилу казалось, что он находится под неусыпным контролем спецслужб, правда, теперь уже советских. Размышляя об этом, он осознавал, что время, проведенное в Китае, определенным образом повлияло на его психику, и ему надо разобраться с тем, кто он на самом деле. Вернуть привычное понимание окружающих его вещей, вернуть собственное восприятие мира, который подставил ему незнакомые грани. Это заточение должно было вернуть ему прежний способ мышления, русского мышления, без которого жизнь в России теряла смысл.
Он сдружился с некоторыми ветеранами, давно облюбовавшими этот уголок. Никто ни слова не говорил о своей работе или должности. Рядом с ним мог находиться как простой офицер, так и генерал, имя и отчество которого могли быть временной легендой. Они играли в шахматы, в бильярд, в карты, кто-то предпочитал настольный теннис, правда, в этой игре Михаилу вскоре уже было не с кем состязаться. Вечером он проводил время на берегу. Было холодно и ветрено, залив скоро должен был замёрзнуть, но над его поверхностью ещё кружили чайки, охотясь за рыбой. Михаил снова думал о Японии. Эти мысли вернулись к нему сразу, как только он оказался в России, и это было удивительно, словно именно русская земля, с её людьми, языком, традициями, способствовала проявлению его ностальгических чувств.
Через неделю приехал Вязов. Это было сюрпризом. К этому времени Михаил уже закончил писать отчёт, и испытывал жгучее желание поскорей вырваться из заточения и заняться делом. Несколько десятков исписанных страниц ждали Вязовского комментария.
Они продолжали отдыхать теперь уже на пару, и Михаил понял, что Вязов приехал неслучайно, как раз вовремя, скорее всего, догадываясь, что у его подчинённого обязательно возникнут проблемы с времяпрепровождением, а точнее, с одиночеством. Михаил, действительно, остро нуждался в человеческом общении, в возможности выговорится.
Ознакомившись с отчётом, Вязов некоторое время не затрагивал эту тему, видимо, сам находясь под впечатлением от прочитанного.
– Как разведчик ты ещё не умер, – однажды сказал Вязов. – Я даже думаю, что с этого всё только начинается, Миша. Понимаешь, о чём я?
Михаил пожал плечами. Ему казалось, что про себя он знал уже всё, и даже больше, поэтому вопрос начальника немного смутил его.
… – Я нисколько не удивился, что ты нарушил мой приказ. Даже скажу, что ожидал этого. Ты ведь догадываешься, что я по телефону мог спокойно дать распоряжение на контроле, и тебя бы не пропустили к самолёту.
– Да, понимаю, Илья Ильич, – согласился Михаил, хотя, это понимание пришло к нему только сейчас. Он даже приоткрыл от удивления рот. – Вы опять меня использовали?
– Не говори ерунды. Ты разведчик. А его главным качеством всегда остаётся решительность и способность принимать решения. При любых обстоятельствах. И ты его принял. То, что ты находишься здесь, вовсе не наказание, и тебе ещё придётся здесь побыть.
– Вы меня проверяете?
– Конечно, тебя проверяют. Всё что ты написал, будет проверяться. Дело ведь не только в тебе. Для нас очень важно не потерять твоего Джена. Этот парень вызывает много вопросов, но бросать его никак нельзя.
– Вы хотите начать с ним работать?
– Я один ничего не решаю, время покажет, Миша. А на свой счёт потерпи, ведь ты боец, не так ли?
– Я не знаю. Уже не знаю. Что-то сломалось внутри.
– Ты меняешься, как и каждый из нас в своё время. Слабый человек, неподготовленный, может раскиснуть, даже заболеть психически, не выдержав перемен, но ты не из таких. Сейчас твоя задача наблюдать за собой как бы со стороны. И тогда всё постепенно наладится, вот увидишь. И любовь вернётся, и интерес к жизни, но конечно, это будет уже что-то новое для тебя. Ты стал взрослым, Миша, я бы сказал, матёрым. Мне даже страшно находится рядом с тобой. Я не шучу.
– Ну, что вы говорите? Это я вас боюсь.
Они рассмеялись.
– Считай, что мы обменялись любезностями, Миша.
Они ходили по заснеженным аллеям, с деревьев то и дело падали мокрые хлопья снега, попадая за воротник. Вязов даже вызвал Михаила на дуэль, и они поиграли в снежки.
– Я здесь благодаря вам? – спросил Михаил, когда Вязов вернулся к отчёту.
– Основной вопрос, который пока остаётся неясным, собственно из-за которого тебя здесь держат, это твой невероятный уход. Он, действительно, не укладывается в голове даже у меня. Как китайские спецслужбы могли позволить вам уйти из города. Эта идея с паровозом проста как наши три копейки и вместе с тем гениальна. Событие на углу Серебряной улицы и Ванфуцзин, подняло на ноги всю китайскую разведку. Китайцы быстро сообразили, что человек, покинувший группу, и гость Изящной, одно лицо. На самом деле они сильно испугались, что на них могут повесить гибель нашего агента, особенно после того, как одному из его связных в присутствии чиновников вручили награду. Они думали, что после этого вся агентура окажется в их руках, но не предвидели твоего появления. Почему ты остался для них незамеченным, мне и самому не ясно. И это когда в Пекине даже дворники и извозчики служат в разведке. Китай захлестнула шпиономания, полагаю, ты обязан был это заметить.
– Заметил, – согласился Михаил.
– Вот и выходит, что тебя выпустили как перевербованного агента, а если это так, то твоё пребывание здесь…
– Меня должны были спрятать в тюрьму?
– Ну, не совсем так, но близко. Так что давай подождём, пока наверху разберутся. Заодно изучат твой роман.
– А что с бумагами Ли Вея? Неужели он зря собирал всё?
– Зря ничего не бывает, Миша, ты же знаешь. С ними работают. Скажу по секрету, в Москве серьёзно озадачены, ты всех переполошил, и кое кого поставил в трудное положение. На верху идут серьёзные разборки.
– Связанные со сдачей агентуры?
– Именно так.
– Мне не стоило возвращаться?
– Тебе не стоит потакать себе, это твои чувства сейчас говорят. Ты, наверное, переживаешь утрату Ли Вея, и думаешь, что больше некому. Это не так, Миша, и ты это должен понимать. Утрата агентуры многое ставит на место, конечно, придётся многое начинать с нуля, но главное, по-новому. Новое время, как видишь, требует совершенно новых подходов, а их пока нет. И твой пример это показал. Но ты молодец, и прими от меня самую искреннюю благодарность. Своим возвращением ты разворошил тлеющие угли.
Михаил пожал плечами, испытывая неловкость от похвалы. Сам он не чувствовал себя героем, понимая, что всё, что он делал, было продиктовано желанием выжить:
– Я до сих пор не могу осознать, как всё получилось. Мне повезло?
– Да, на первый взгляд кажется, что это исключительное везение, как в лотерее. Но я не считаю это случайностью. Тебя вело твоё сердце, а в рамках логики китайской разведки это оказалось непредсказуемо. Они просто не там караулили. Они, действительно, ждали тебя на подступах к посольству, их люди были вокруг советских специалистов, они знали о тайнике и следили за ним круглые сутки. Там было задействовано сотни человек. Трюк с твоей болезнью они, конечно, быстро распознали, но события разворачивались слишком быстро. Ничего Миша, скоро всё уляжется, а пока, набирайся сил, желаний, у нас много работы, мы ещё с тобой…
– Повоюем?
– Нет, мы с тобой ещё сварим ухи. Да такой, что ты пальчики оближешь вместе с тарелкой.
Возвращение.
После отъезда Вязова Михаил пробыл в пансионате ещё полтора месяца. Он уже ни о чём не переживал, а просто ждал, когда его отпустят. Он катался на лыжах с горок, лепил, по примеру других своих коллег, снежных баб, и это настолько благотворно действовало на его нервную систему, что время пролетело как одна неделя. Лишь в последнюю ночь перед отъездом он снова впал в переживания, но на этот раз относительно своей будущей жизни. Когда приехал автобус, он уже собрал свои нехитрые пожитки, сдал на вахту ключ от комнаты и сидел в гостиной в ожидании завтрака. Война была войной, а обед по распорядку.
По приезду в город, он сразу кинулся в адресное бюро. Он хотел видеть Варю. Желание было настолько острым, что он едва выстоял у окна очередь из трёх человек.
Варя, по-прежнему, жила в общежитии для учителей, и прибыв туда, он едва не проскочил проходную.
– Вы куда, молодой человек! Сюда посторонним нельзя, – язвительно заявила вахтёрша, отставляя вязание. – У нас вход посторонним категорически запрещён. Говорите фамилию и ждите, – словно отрубила она. Спорить было бесполезно.
– Мне Русакову.
– Ах, вам Варечку, из семнадцатой. Что-то поздновато вы, товарищ, не знаю, как там вас. – Вахтерша оставила вязание, уставившись из-под очков на незнакомца. – Зря теряете время. Пропадали неизвестно где, – непонятно развивала свою мысль вахтёрша, как будто специально испытывая терпение посетителя. После долгой паузы она не выдержала. – У неё, между прочим, свадьба скоро. И жених хоть куда, не в пример некоторым.
Михаил растерялся. Он, конечно, допускал, что подобное может произойти, и даже смирился с тем, что Варя уже могла быть замужем, но произнесённое «скоро», выбило его из равновесия. Он впал в замешательство, не зная, как ему вести себя дальше.
– Вам лучше не мешать её жизни, – тихо сказала вахтёрша, словно почувствовав в поведении Михаила угрозу для её постоялицы. – Ну, разве вы не видите, что не пара ей. Уходите, прошу вас, молодой человек. Уходите, – уже почти кричала она. Этот крик и выдернул Михаила из забытья. В этот момент пришли слесари, и пока она проверяла у них документы, Михаил быстро написал записку только с двумя словами: «желаю счастья», и незаметно положил её в ячейку с номером «семнадцать» общего почтового ящика, надеясь на то, что вахтёрша ничего не напутала. После этого он вышел на улицу и, подгоняемый порывами ветра, пошел домой.
