Читать книгу: «Меч, рассекающий листья», страница 4

– Слон! У них, наверное, пушка! Осторожнее! – закричал Панчик, вылезая из машины. Он снял свои солнцезащитные очки, и в этот момент один из бандюков узнал Панчика и крикнул:

– Осечка, братва! Я их знаю.

Другие растерялись и стали переглядываться. Послышалась отборная матершина.

– А чо ты сразу не сказал, что это свои пацаны! – забасил один из команды. – На кой хрен нам этот Максим сдался?

Немного раскрасневшийся Слон сунул руки в карманы и стал с интересом наблюдать за разборками, подойдя к ним почти вплотную.

– Ну, а хрен её маму знает! Один в очках, Брюс Ли, другой на массу давил. У него чо, на лбу написано, что он самбист. Чо я мог увидеть? Они же ниже нас на полметра, – оправдывался браток. Вылез водитель, невысокий, коренастый, коротко стриженный, как и все остальные, вероятно, главный. – Ладно, братаны. Мы не в претензиях. Погорячились.

– Ага, – безропотно согласился Слон, – с кем не бывает. Попутали.

Панчик, довольный, что всё обошлось без большой крови, тоже узнал водителя и кивнул, но подходить не стал. Демонстративно он сунул руку в карман, делая вид, что там что-то есть, и сразу услышал приглушённый возглас. –У них пушка, вроде. Ни хрена порезвились бы.

– Ну всё. Без обид, братаны, заметали, – также пафосно продолжил один из парней, с виду молодой, но имевший пару синих перстеньков на пальцах.

«Ясно. Этим работа не светит. Разве что грузчиком или на автомойке», – подумал Панчик, стараясь понять мотивы дорожных грабителей. «Да и сами вряд ли станут искать». Он аккуратно сдал назад, чтобы не задеть первого подвернувшегося под руку Слону бойца, потом того погрузили в багажник, и вся толпа исчезла внутри машины, как будто и не вылазила. «Круизёр» дал копоти, словно вырыгивая ругательства, и умчался туда, откуда приехал.

Пока Слон «разминался», водитель дорогого автомобиля беззаботно наблюдал за представлением, словно это его не касалось вовсе. Это слегка обидело Панчика. Наконец-то вышла спутница, и Панчик сразу же узнал её. Но, по-видимому, она узнала его ещё раньше, и, улыбаясь во весь рот, что-то сказала своему спутнику на японском языке, к чему Панчик начал постепенно привыкать, словно это был второй государственный язык в регионе. Её спутником оказался японец, и немудрено было спутать его с каким-нибудь корейцем или китайцем. Но его лицо всё же имело различие с местными восточными представителями. В нём отсутствовала агрессия и страх, и оно было светлее. Японец был всем доволен, даже тем, что их чуть было не ограбили. Наверное, он осознавал то, что они могли спокойно остаться без машины, но это обстоятельство скорее, наоборот, вдохновляло гостя. «Ещё бы», – подумал Панчик. – У них в Японии за такое представление ещё и деньги потребуют. А у нас бесплатно. На его месте любой кореец, не задумываясь, сунул бы в морду всем, что подвернётся под руку, или бы дал дёру. Панчика позабавило некое совпадение траекторий, которые пересеклись самым необычным образом, сводя в одной точке то, что не имело ни каких шансов свестись в обычной жизни. Музей, переводчица японского, Андрей со своей навязчивой идеей стырить меч, японский дипломат… «Интересно, что будет дальше?»

Переводчицу звали Оксана.

– Я видел вас недавно в музее, – заявил Панчик, чтобы завязать приличный разговор.

– Да, – смеясь ответила Оксана, немного смущаясь при этом. – У меня группа была. Это мой коллега из Японии, господин Эйноске.

– Мы догадались, – за двоих ответил Панчик, решив, что у Слона это не получится. Эйноске вежливо поклонился, пожал обоим руки, и стал высказывать благодарность по поводу их чудесного спасения всем, особенно Слону. Было очень странно, но говорил он почти без акцента.

– В вас не было видно никакого страха. Это просто удивительно, – расхваливал он Слона. -Признайтесь, что вы дурачились.

Слон улыбался и кивал, делал японские поклоны, на манер гостя, в общем, вёл себя как клоун. Он так ловко произносил какое-то японское слово, что Эйноске рассмеялся. Так они продолжали кланяться и дурачиться с минуту, пока не расхохотались по-настоящему.

– Откуда вы знаете наши дурные привычки? – спросил Эйноске, когда все успокоились.

– Вчера из книжки вычитал, – по-видимому не соврал Слон.

– Непременно воспользуюсь случаем и прочитаю её, только скажите название, – попросил Эйноске самым серьёзным образом.

Потом японец вручил ему и Панчику по визитке, после чего Слон опять начал дурачиться, но уже не так навязчиво. Глядя на всё это Панчик не мог не поразиться той непосредственности и раскованности, с которой Слон выкидывал свои фокусы, и пожалел, что не способен на такое.

Затем они распрощались. Гости повернули обратно в сторону города, посчитав, что для одного дня приключений достаточно, а друзья остались на дороге.

– Как тебе это нравится? – надув губы, спросил Слон, провожая машину грустными глазами.

– Не твоё дело.

– А с этим что прикажешь делать? – не унимался Слон, разглядывая визитку, одна сторона которой была украшена жирным иероглифом. На другой всё было по-русски. – Чтоб я лопнул! Эйноске. Мне знакома эта фамилия, – заявил Слон, вчитываясь в текст.

–У тебя есть друзья в посольстве? Вы делаете поразительные успехи!

– Гадом буду, где-то слышал.

– Ну, слышал – не видел. Как говорится, лучше …

– Лучше две, чем одна, – перебил Слон, вертя в руке ещё одну визитку. – Видел? Больше не увидишь. Угадай, кому я позвоню по этому телефончику? – Слон старательно спрятал всё в задний карман и полез в машину. – Поехали, чо ли? Нам ещё пилить да пилить. И вообще, я не удовлетворён.

– Скажи, спасибо, что дырку в башке не просверлили. Погоди, может, ещё на обратном пути ждать будут в кустах. Так что не унывай, братик Слоник.

– Такого слова не знаю.

– А ловко ты его поддел снизу. Интересно, челюсть цела? Я не понял? Как у тебя получилось так его закрутить? Я думал, он на асфальт грохнется.

– Калечить-то зачем? – Довольно пробубнил Слон. – Парнишка-то неплохой. Голова крепкая. Вообще ребята ничего, только дикие, не воспитанные, наверное в школе плохо учились. Нет чтобы вежливо, так мол и так, не могли бы вы поехать отсюда, пока мы будем трясти этих иностранных буржуев.

– Погоди, ещё научатся, – ухмыльнулся Панчик. – У них всё впереди.

– Эт точно. А деревня, согласись. Посольскую тачку отличить не могут.

– А Оксана ничего, – заметил Панчик. – Как думаешь, откуда она меня знает?

– Она и меня знает. Мы же в кабаке клеились к ней зимой. Забыл, что ли? Я запомнил.

– Ладно тарахтеть. Не помню. По дороге расскажешь.

– Без вопросов, шеф.

– Ну мы же договаривались!

– Да без вопросов, шеф.

4.

– Ну, и где твоя деревня? По-моему, это декорация к фильму ужасу времён гражданской войны.

Слон сидел насупившись и молча смотрел в одну точку.

– А ты что хотел? Чтобы тут стада породистых коров вдоль дороги ходили, с колокольчиками на шеях? Петухи дорогу перебегали? Это, паря, в прошлом всё.

Панчик неожиданно для себя обнаружил, что у напарника появился необычный, но очень своеобразный говорок и незнакомые выражения. Слова стали звучными, с оттенком вопросительности и выделением шипящих согласных.

– Запах родины? – спросил Панчик, прикрывая от пыли окно.

– Запах всеобщего кирдыка, – съязвил Слон.

Панчик неожиданно поймал себя на мысли, что называть дружка Слоном ему стало как-то неудобно, что привычное обращение здесь уже не подходит. Рядом сидел совершенно другой Слон. С другой речью, характером и выражением лица. Собранный и серьёзный. Даже агрессивный. Панчику даже стало неуютно рядом с ним.

Проехали деревню, выстроенную из плитоблочных домов. Слон называл их коттеджами, что совсем не вязалось с внешним видом этих железобетонных лачуг.

– Непонятно, как в этих саркофагах можно жить? – вслух размышлял Панчик.

– Оказывается, можно. Для переселенцев строили, а тем по барабану, где водяру жрать. Со всего союза собирали голыдьбу. Коренные жители в такие не идут, – объяснил Слон.

– А ты в каком жил? – спросил Панчик, когда потянулись заросшие полынью поля.

– Я, думашь, помню? Родители в город переехали, когда я под стол пешком ходил. Бабка тут жила, у ней по жизни всё лето торчал. У неё-то дом настоящий, из кедра.

Слон опять замкнулся и, пока не доехали до его родного Никольского, он помалкивал.

Во дворе толпился народ. Уже успели вернуться с кладбища, ожидая халявной выпивки и закуски, хотя люди в основном были вполне прилично одеты, с румяными открытыми лицами и светлыми глазами. Попадались и откровенные бездельники, одетые, как на подбор, в зелёный камуфляж и дешёвые китайские кроссовки. В лицах людей было что-то особенное. Скуластые, широколицые, загорелые, с прямыми носами, с хорошими здоровыми зубами во весь рот. Несмотря на обстоятельства, они всё время подшучивали друг над другом и смеялись. Их говор сразу резанул по ушам Панчика, которому показалось, что без мата не обходится ни одно предложение. Правда, женщины не матерились, но воспринимали всё как нечто само собой разумеющееся. При этом никто никого не оскорблял. Панчика удивило, как Слон легко находил общий язык с местными мужиками. Он рассказывал свежие городские байки, взамен выслушивал местные истории, и за полчаса перезнакомился с половиной гостей, кому-то кивал как давнему знакомому; Слон был у себя дома. Когда расселись за длинный стол, двор уже накрывала тень от высокой стены. Два боковых окна, украшенных резными наличниками, были открыты, и через низ подавали закуску. Сначала народ сидел тихо, даже притуплено, незаметно застучали вилками, зажурчала самогонка. Кто-то заговорил о погоде, потом переключились на будущий урожай и совхозные новости. Народ постепенно оживился. Несмотря на трагичность минуты, кое-кто, даже, смеялся, правда, негромко. Панчик быстро понял, что в здешних краях любят шутить. Один из местных, темноволосый мужик лет сорока, такой же мордатый как и Слон, небрежно обхватил его за шею, и предложил спеть.

– Давай Тимоня, споём, чоли, нашу, походну. Деда нашего вспомним заодно. Забыл, небось, где и могилка. Бабушку-то, без тебя зарыли.

– Не забыл, – грубо ответил Слон, стряхивая тяжёлую руку родственника со своей шеи.

В ногах у мужика стоял футляр. Панчик догадался, что это гармонь, и очень удивился, когда увидел её в руках у своего друга. Казалось, чем-то раздосадованный, тот резко натянул на плечо ремень, и, бесцеремонно отодвинув от себя Панчика, и как-то странно, лукаво поглядывая на него, стал перебирать кнопки, вспоминая игру. Это была сильно обшарпанная, но исправная, скорее всего довоенная гармонь, украшенная блестящими перламутровыми вставками. Гармонь зазвучала нежным, мелодичным, и каким-то архаичным, на подобии шарманки, звуком.

Слон играл на гармони! Это вызвало в Панчике едва ли не бурю восторга, не считая удивления. Кто-то замычал своё, но его быстро приструнили.

– Дедовску давай, – снова встрял родственник. Звали его Сергей. Слон кивнул и начал с медленного проигрыша. Его аккорды тут же подхватили два или три голоса, начав хорошо известную песню. Тут же раздался удар по столу, и все смолкли, с удивлением поглядывая на Сергея.

– Ты это брось! – обратился он к одному из солистов, – жидовское петь. Не знаешь песни, так и помалкивай. Давай Тимоня, тихонько. Я низко буду.

Слон всё это время делал проигрыш, и на удивление Панчика, запел совсем другие слова песни, первые слова которой были – «за рекой Ляо хе». Мелодию он очень хорошо знал с детства и любил подпевать, когда смотрел очередную серию по телевизору. Но этого начала он никогда не слышал. Он и сам едва не подхватил – там в дали за рекой… Но Слон пел совсем другое:

«За рекой Ляо хе загорались огни, грозно пушки в ночи грохотали,

сотня храбрых орлов из казачьих полков на Инкоу в набег поскакали»…

И то, как пел его товарищ, и как подыгрывала старая гармонь, иногда фальшивя не тем голосом, всколыхнули бурю эмоций в Панчике, словно задели за живое, в горле, сам собой, образовался ком. Панчик едва не заплакал. Он посмотрел на родственника, к которому первое время испытал отвращение; уже успевший выпить несколько стопок, раскрасневшийся от волнения Сергей мотал головой, стискивая зубы и с силой сжимая мокрые от слёз глаза. Припев подпевали тихо, никто не орал пьяной дурниной, как бывало на день рождении у тёщи, и Панчик понял, что видит нечто особенное, совсем не похожее на традиционное русское застолье. Это был именно обряд поминания, и песня собрала всех в единую семью.

К вечеру людей поубавилось, столы убрали и унесли по своим дворам. Слон предложил прогуляться по селу. За изгородями висели на длинных ногах головы ярко-жёлтых подсолнухов, слышалось петушиное пение, вдоль заборов бродили назойливые козы.

Неизвестно откуда появился Амур, словно проявился на фотобумаге. Он потряс Панчика до глубины души, как будто тот его увидел впервые. Амур и в Хабаровске был Амуром, но каким-то сытым и умиротворённым, величавым и широким. Здесь же полудикая среда удалённого от центра казачьего села, чужой соседний китайский берег с ломанным горизонтом синих гор, вводил Панчика в состояние тревоги и восторга, переходящего в трепетный ужас.

– Тимоха! А ты мне раньше не говорил, что твои предки казаки.

– А то что? Боюсь, боюсь? – полупьяно ухмыльнулся Слон. – Из меня казак, как из говна пуля.

– Ну, не скажи. Какого сегодня казачка выплясывал на глазах у бандюков. На такое не каждый боец способен. А песню как спел, а на гармони… Я потрясён, честно.

– А… Казаки песню не поют, они играют её. Не с кем играть… Ты не знаешь, что такое казачий дух. А это так… Вот ежели бы с шашечкой, да на коня. Или по лесу с ружьецом.

– А там Китай? – спросил Панчик, чувствуя неловкость.

– А то что же? – не понимая вопроса, ответил Слон.

– Ну а дом кому достанется? Жалко дом, хороший ещё.

– Прадед лепил с братьями. Их четыре брата было и сестра. Один рубит пазы, другой полы строгает, третий окна делает.

– А сестра?

– Сестра жрать готовит.

– Складно.

– У казаков всё складно было. Куда что делось.

– А четвёртый?

– Что четвёртый? – не понял вопроса Слон.

– Ну брат, четвёртый.

– Какой ты нудный, Паныч. Четвёртый службу тащит. Они же на границе жили, её и стерегли. С хунхузами воевали.

– Извини, Тимоха, я же не в курсе. Мне даже в армии не разрешили служить, пока гражданство не оформил.

– Один из моих прадедов был станичным старостой, документацию всю вёл, казной заведовал. Недолго, правда. У них же всё на круге решали. Но зато в его бытность царь заезжал. Молился в здешней церкви. Вон на том бугре стояла. Говорят, красивая была.

– Русские церкви все красивые.

– Ну, положим не все, – возразил Слон.

– Я современные не считаю, – пояснил Панчик, представляя какой могла быть разрушенная церковь, чтобы казакам не стыдно было перед царём.

– Они из Японии возвращались, где его какой-то придурок самурайским мечом рубанул по башке.

Слон как-то грустно посмотрел на товарища и тяжело вздохнул. – Жаль не на смерть.

– Чего же так жестоко? Чем тебе царь-батюшка не угодил, – удивился Панчик. – Живой же человек.

– Сказанул, батюшка. Молодой был ещё.

– Тем более жалко, живи, радуйся.

– Радуйся… Может, тогда история по-другому покатилась. Не было бы революции, войны гражданской. Здесь же половину села под нож пустили, а кто уцелел, перегрызлись меж собой так, что до сих пор ненавидят.

– Дак они же померли давно.

– Ну и что. Дети, внуки. Я же вырос здесь. Это видно. А кто в Китай драпанул. В лодочку ночью сел и навсегда.

– Мои предки в Корее родились. Знаешь, а я думал, что корейцам досталось больше всего.

– Корейцев всех перед войной выселили. Но это хоть как-то объяснимо. Они же узкоглазые. Чтобы не путались под ногами. Их просто выселили. Лица-то одни, что у китайцев, что у японцев. Здесь же во время войны у японцев целая армия стояла, квантунская. Представляешь, если бы они перешли границу. Корейцам бы тоже кирдык был. Так что не обессудь.

Панчик покосился на товарища, удивляясь его прямолинейности и откровенности.

…– А казачню к стенке без суда и следствия. Это ведь станица казачья была, Екатерино-Никольское.

– Название красивое!

– Екатерина Николавна. Жена первого губернатора Дальнего Востока. Казаки уважали его. Может, самая первая станица на Амуре. Ещё Хабаровска не было, а станица была. Здесь и атаман всего края сидел. До последа независимость держали от краснопузых. За что и поплатились потом. Когда большевики власть захватили, из Благовещенска коммуняки баржу с боеприпасами отправили в Хабаровск. А наши казачки их из пушки обстреляли. С первого попадания как в копеечку. Жахнуло так, что баркас на берег выбросило. А из этих иуд никто не пострадал, представляешь. Потом-то отомстили сполна. Из четырёх прадедов только мой и уцелел, и то говорят, повезло ему. Он самый младший был, братья его выгородили.

Слон скинул обувь и закатав штаны зашёл в воду и умыл лицо. Некоторое время взгляд его был направлен в сторону другого берега, словно что-то отыскивая для себя знакомое.

– Между прочим, здесь имеется село, Благословенное, в нём до революции корейцы жили. Беженцы. Им казаки свою землю отдали. А потом, когда большевички власть захватили, они из корейцев особый отряд сформировали. По сёлам ходили, с неугодными казаками расправлялись.

– Ну и зачем ты мне это рассказал, – не скрывая обиды спросил Панчик. – Можно подумать, казаки святыми были.

– Ну да, – ухмыльнулся Слон. Казаки им землю, а те им за это свинца. Ты только не обижайся Родя. Я ни на кого зла держу. Я же понимаю, что их развели как пацанов, но, как говориться, в истории не должно быть белых пятен. Я ведь это знал, а теперь и ты знаешь.

– Ладно, проехали. Село-то покажешь?

– Благословенное-то? Легко. Завтра. Обратно поедем, заедем. Я к дружку как раз заеду в Нагибово. А ты чего это задумался? Может твои предки от сюда?

Панчик поймал себя на мысли, что думает об отце.

– Батя мой, когда ребёнком был, лет десять ему было, ещё до войны. В Корее тогда хреново жилось, работы никакой, голод… Его родители оставили у соседей, а сами ушли в Китай, на заработки. Он помыкался, и пошёл их искать. Да никто и не держал его. Несколько лет бродил, искал.

– Нашёл?

Панчик покачал головой.

– А в России как оказался?

– В Китае не сахар, за тарелку супа спину рвать весь день, он грузчиком в порту работал. А в Корее как раз война началась, там на таких как он как на шпионов смотрели. А в России люди ой как нужны были. На пароход кочегаром устроился, так и оказался здесь.

Вечером, когда все окончательно разбрелись, а в доме осталась лишь какая-то дальняя родня, чтобы убрать дом после поминок, Слон переоделся в старое тряпьё, сказав, что это для маскировки, заставив Панчика сделать тоже самое. Оглядываясь по сторонам, они проникли в огород, где стоял старый сарай, при этом соблюдая неслыханную осторожность, словно снимался остросюжетный сериал про партизан. Говорили только шёпотом. Слон заставлял Панчика пригибаться и глядеть в оба. Вооружившись выдергой и лопатой, Слон проник внутрь, долго что-то вынюхивал, потом отковырнул в одном из углов половицу и стал копать. Его поведение было столь необычным, что Панчик почувствовал, как трясутся его коленки от страха и волнения. Вскоре из земли вытащили длинный свёрток и небольшой пакет. Как оказалось, старый школьный ранец, завёрнутый в кухонную клеёнку и мешковину. Вспоминая Андейкины рассказы про читинские обыски, нетрудно было догадаться, что находилось в этом ранце, пролежавшем в земле не один десяток лет.

– Про тайник от кого узнал? – спросил Панчик, с трудом сдерживая волнение.

– Бабка во сне нашептала, – съязвил Слон. Дед был ещё жив, мы с ним закапывали. Сарай только поставили, ещё полов не было. Вот так же ночью. У меня лампа керосиновая, у деда лопата. Так и запомнил на всю жизнь. То, что сам делаешь, долго в башке сидит. Я, правда, совсем забыл об этом, а вот когда бабка померла, вспомнил. Меня аж затрясло, когда телеграмму получил. Попробуй потом вот так ночью сюда прийти. Могут и собак спустить, а то и с дробовика жахнуть. Здесь не забалуешь. Народ-то отчаянный. Так-то, паря.

Потом, поздно ночью, когда смолкли все собаки во дворах, и лишь изредка, петляющей походкой посреди улицы проходил кто-то из местных «казачков», Слон не спеша разложил на столе старые вещи. Потрёпанные, пожелтевшие от времени фотографии, облигации сталинских времён, планку с Георгиевскими крестами. Нашлась и фотография четырёх ширококостных и широколицых, примерно таких же, как и Слон ширококостных, усатых братьев, в казачьей форме, перепоясанных ремнями, с выставленными наперёд шашками. Поглядывая то на друга, то на его предков, Панчик ощутил непреодолимую пропасть между ним и собой. И всё же что-то сближало их, и не только в рамках выживания, но и духовно. А ещё он обнаружил в этих лицах что-то необычное, поражающее своей уверенностью и даже непреклонностью. Особым спокойствием, способным в одно мгновение превратиться в выстрел. Только сейчас он начал понимать, откуда в его дружке такое отсутствие страха, переходящее в самозабвение.

– Они тоже Львовы? – спросил Панчик, разглядывая фотографию.

– Нет. Мой отец не местный, он шефом был здесь, на уборочной. В клубе на танцах с мамкой познакомился. Даже подрался из-за неё с местными. Батя тоже не промах был. Чуть на смерть не зарезали. Полгода провалялся в больнице, пока брюхо заживало. Мать ему пирожки носила. Потом они в город уехали.

Слон аккуратно забрал снимок и сунул его в общую пачку. Потом он взял в руки длинный свёрток. Интуиция не подвела Панчика. В нём оказалась шашка, потускневшая, но совершенно не ржавая. Она была примерно такой же формы, как и японские армейские клинки из музея, разве что немного подлиннее, с удобной, по форме ладони, рукояткой и кожаной петлёй на конце. Слон взял её в руки и стал ходить по комнате, словно ожидая какого-то превращения. Он делал неспешные плавные действия рукой, внимательно провожая взглядом кончик своего оружия. Потом остановился и стал дышать, молча уставившись на кончик шашки. Он и до этого дышал, но это дыхание было другим. Казалось, что он дышит этой шашкой, в то же время наполняя и её своим духом. Было впечатление, что он как будто что-то вспоминает. Потом, отойдя в дальний угол, свободный от мебели, он повертел её перед собой словно винтом, отчего весь воздух в комнате пришёл в движение. Глаза его засветились, а ноздри расширились, словно горны.

– Ээ, ты потише, нинзя, – воскликнул Панчик.

– А ты что хотел? Чтобы я ей ногти стриг?

– Можно подумать, что ты брал уроки фехтования у Джеки Чана. Ты где так ловко вертеть саблей научился? Казак Львов.

– Да нигде. В детстве дед кое-что показывал. У меня даже своя шашка была, правда, деревянная. И ружьё было, типа карабин.

– Только не вешай мне лапшу. Деревянная…

– А ты сам попробуй. Существует феномен оружия. Если у человека в руках оказывается настоящее оружие, то просыпается природная память. Только темляк накинь на кисть.

– Ну да, а то память может не сработать.

– Попробуй, – настаивал Слон, протягивая шашку. – Думаю, тебе понравится.

Шашка была ощутимой на вес, но не тяжёлой. Удобной в руке, и по длине такой, какой надо. С незаметной кривизной, желобком по всему полотну и сточенной тыльной стороной на конце лезвия. Немного повращав ею в руке, Панчик вдруг почувствовал возбуждение и прилив силы. Неожиданно в ушах что-то щёлкнуло, словно пробило пробку, и вся картинка реальности сделалась необычно яркой, словно с глаз слетела пелена. Это так напугало его, что он едва не рухнул. От шашки исходил реальный холод, отчего до него дошла идея названия – холодное оружие. Голова немного закружилась, а потом из носа неожиданно пошла кровь.

– Этому больше не наливать, – съязвил Слон и забрал шашку. – Вроде не бухал, почти. Ты осторожнее с настоящим оружием. А то кто его знает, что на тебя найдёт.

– Я и сам не пойму, как это всё произошло. Ты видел?

– Видел, как тебя понесло по комнате.

– Слон опять взял шашку и замолчал. Делая небольшие, по амплитуде, движения, он плавно двигался среди предметов, ни разу ничего не задев. Потом он замер, и глядя на Панчика, сказал:

– Будь внимателен и наблюдай за концом шашки. Только не шевелись, ато разрежу.

Это был не удар, а простое движение сверху вниз, вдоль всего туловища, но Панчик вдруг ощутил, как на него накатила невидимая волна, его согнуло пополам, а ноги подкосились. И вдруг он почувствовал, как конец шашки коснулся его тела и больно резанул по груди. От неожиданности Панчик вскрикнул и тут же обмяк, словно лишился силы. Он схватился за раненное место ладонью, и несколько секунд стоял не двигаясь. Потом он оторвал ладонь и посмотрел, но никакой крови на ней не увидел.

– Ты что творишь! Ты задел меня!

Глаза Панчика расширились, он напрягся, готовый схватить всё, что попадёт под руку, чтобы защищаться. Но видя, что Слон улыбается, успокоился. Оглядывая место, он продолжал искать рану, но её небыло.

– И что это было? Ты ведь и вправду не задел меня? Но я почувствовал, что как будто коснулся. Не больно, но страшно. У меня аж ноги ватными стали. Слон, давай, колись. В кино такому не научат. Что это было? Это тебя дед научил?

– Это спас, – коротко ответил Слон.

– Какой спас? Говори яснее.

– Спас и всё тут. Ты не поймёшь.

– А там, на дороге, тоже был спас? Я угадал?

– Там я дурака валял, – недовольно буркнул Слон, желая завершить тему.

– И что ты собираешься с ней делать? – спросил Панчик, когда в голове всё улеглось.

– А ты хочешь предложить мне сдать её в наш музей? Это моё, кровное. Себе заберу. Дома в полу выпилю дырку и заныкаю. Пусть лежит. Васёк вырастет, ему останется, а после него внукам. Пусть знают, кем были их предки. Ладно. Давай-ка, паря, лучше поспим малёха. Завтра ехать, а у тебя ещё с китайцами дела. Так что, спокойной ночи.

Панчику достался старый диван, сырой и скрипучий, но это было лучше, чем на полу. Хоть и без матраса, но всё же не пол. Слон наотрез отказался спать на диване, уступив его дружку и через несколько минут уже мирно посапывал, подложив под свои толстые щёки ладони, как в детском саду. Панчик некоторое время лежал и смотрел в темноту потолка, и боролся с мыслями. Темы дня меняли друг друга, словно стояли в очереди, потом он, по совету одного йога, мысленно нарисовал в тёмном пространстве круг, словно Хома Брут из гоголевского Вия, круг медленно стал вращаться перед глазами, а потом он услышал крик петуха. Под утро, когда вокруг слышалось одно только петушиное пение, Панчик вдруг осознал, что не спит, хотя чувство было таким, словно это ему снится. Он вдруг увидел с особой ясностью, что стоит посреди комнаты. В углу на диване кто-то спал, а рядом на полу, на матрасе тоже кто-то лежал. Панчика нисколько не удивил этот факт, что он видит самого себя и своего товарища. Правда, и они были немного не такими. Но это нисколько не напугала его, а наоборот вдохновило, отчего его словно втянуло в какую-то аэродинамическую трубу, и в следующее мгновение он оказался среди большой толпы на берегу реки. Он догадался, что это берег Амура. Было сумрачно, берег был усыпан людьми, многие держали в руках горящие факелы, вокруг бегали белоголовые ребятишки, все словно чего-то ожидали, всматриваясь в тёмную гладь реки. Неожиданно Панчик поймал на себе несколько любопытных и не вполне дружелюбных взглядов. Он почему-то зашёл в воду, почувствовав её маслянистую тягучесть, и вместе с тем неприятность, и реальность начала размываться. А потом Панчик почувствовал, что лежит на диване и слышит своё глубокое и очень частое дыхание, словно долго бежал. Он открыл глаза и ощутил в теле непривычную, но очень приятную ломоту, словно тело его за ночь выросло. Такое чувство возникало только в далёком детстве, когда он летал во сне почти каждую ночь. Было уже светло, он поднялся и толкнул Слона.

– Ну, чего тебе? Дай хоть раз в жизни выспаться, – пробурчал Слон и смачно потянулся, хрустя суставами.

– Я знаю, откуда у вас эта шашка, – уверенно произнёс Панчик.

– Приснилось, что ли? Ну-ка, просвети, – всё ещё потягиваясь от удовольствия, попросил Слон.

– Это подарок.

– Всё верно, – не скрывая удивления, сказал Слон. – За участие в Ихетуаньском походе, в 1900 году. Прадед ездил на сборы в Благовещенск, и там ему её подарили. Поэтому она такая зализанная.

Слон поднялся с матраса и стал прохаживаться по комнате, заглядывая в окно. – Значит, сновидящим стал. Может, ты и дорогу предскажешь? Позолоти ручку, всё правду, как есть, расскажу, – начал паясничать Слон.

– Я пароход во сне видел, – смущаясь, признался Панчик.

– Я же говорю, что надо поаккуратнее с холодным оружием.

– Да правда, видел. И толпу, и церковь. Только мрачно как-то всё было.

– Поздравляю, – пробурчал Слон, напяливая скомканные джинсы. – Это на тебя мой рассказ вчерашний подействовал. Мне такие сны не снятся. Говорят, что у кого родничок быстро затягивает в детстве, тем сны вообще не снятся. А меня в детстве козьим молоком кормили, а в нём много кальция.

– Да, твоя голова непробиваемая, – согласился Панчик, наконец-то придя в себя после ночного видения. – Я всё хотел спросить… Но как-то неловко.

– Неловко знаешь что?

– Нет, я серьёзно Тимоха. Первый раз, можно сказать, в казачьем доме, в казачьей деревне, а гляжу, ну, ничего особенного. Село как село, дом как дом, даже какой-то убогий, как из-под топора. Наличноки так себе. Может я не прав? Просвети.

– Да прав, – зевая ответил Слон, оглядывая углы. – Мне-то здесь всё привычно, но так у многих, просто, даже аскетично. Казаки строить умели, ты не думай. Просто хороших домов почти не осталось. Их отбирали, хозяев высылали, или в расход пускали, а дома разбирали, где на склад, или магазин, а где просто пополам делили. Получались две конуры. Соседний дом как раз такой, там бабка Карепиха доживает. Та ещё партизанка. Мебель выбрасывали, узоры срывали, фотографии сжигали. Во время репрессий, чтобы не выделяться, на что угодно шли, лишь бы выжить. А что до внутренней отделки… Штукатурить-то некогда было, да и не принято. Мужики-то на службе, а если нет, то в поле, или в тайге, да мало ли. Над головой крыша есть, чего ещё желать. Или тебя матка смущает? Дак на ней весь потолок держится. Ты ещё вгони попробуй в неё потолочины. Замучаешься. А они же все в четверть собраны. Штукатурку захотел. Это кому что. Мне лично чистые брёвна больше нравятся. Вон смотри на окна. Оконная коробка, она же и обналичка. А зазор, ножик не всунешь. И рамы родные, кедровые, и всё в ручную делали. Это сейчас доски любой купить можно, а тогда всё пилой распускали. Потому и подход к жизни другой был.