Читать книгу: «Юхан», страница 3
Но семь дней спустя поезд, гремя составом, остановился на конечной станции, и Юхан, путаясь во мраке и клубах плотного пара, вышел на платформу, где его встретил недружелюбный якутский холод.
Кыыл таба и Эрсан
Юхан приехал поздней ночью, так что выбора, где ночевать, у него не было. В холе вокзала, под огромным, красным табло, на кожаном диванчике он пытался уснуть, подложив под голову рюкзак.
«Так странно, – думал он, – я в тысячах километров от дома, в холодном городе, в котором ни разу не бывал, пытаюсь уснуть на незнакомом вокзале, будто бездомный». Гремели поезда, увозя людей в теплых и светлых вагонах. Юхану хотелось оказаться сейчас в одном из вагонов, пить чай, беседовать с соседом, который умеет играть на баяне, и мчаться куда-то далеко, туда, где его поймут. Но Юхан отгонял тоскливые мысли о доме и комфорте, да и денег на обратную дорогу не хватило бы.
В Якутске день длился все дольше, и назойливое солнце все реже заходило за горизонт. Уже в пять утра лучи косо глядели в окна, будто смазывая очертания вокзала сливочным маслом и пытаясь разбудить одинокого странника, уснувшего на потертом диванчике.
Проснулся же Юхан не от слепящего солнца, а от шума вовсю работающего вокзала. Вокруг носились люди, в лавках уже шла торговля, а металлический голос оглашал номера поездов и платформ. На часах было девять утра.
На скомканной бумажке был написан адрес, который Юхан давно уже выучил: «Ул. Кальвица 16».
Юхан ожидал увидеть высокотехнологичный комплекс, где специалисты ходят в халатах, а в кабинетах сидят серьезные дельцы в дорогих пиджаках. Но это было обычное серенькое здание, стоявшее на сваях, в котором работали не менее обычные люди. В двенадцатом кабинете, номер которого тоже был указан в записке, его встретил круглолицый якут – сама радушность и гостеприимство. С трудом верилось, что родители Юхана, представляющие интеллигенцию, и этот простой работяга в колючем свитере и тюбетейке – люди одной профессии.
Юхан представился.
– Как, как? – переспросил якут?
– Называйте Юрой.
– Хорошо, Юра. Вот садись, дорогой! – с улыбкой сказал якут, будто распеваясь и делая акцент на буквах «х» и «р».
Дальше шли бюрократические формальности, во время которых прошло и собеседование, и знакомство.
– Ты парень крепкий, должен привыкнуть. Но вот объясни мне, старику, зачем ты в такой даль тащился? Разве дома плоха?
Юхан улыбнулся и пожал плечами.
– Зиму здесь проведешь – поймешь, что дома хорошо. Даже местные не хочут работать там. Ведь один ты там будешь, да кыыл таба1, да тайга.
– Привыкну.
– Эй, молодой. Жалеть потом будешь.
– Кто ж знает, может, мне понравится, – сказал Юхан, все также улыбаясь.
Якута, прожившего здесь всю жизнь, позабавила самоуверенность юнца.
– А волков-то не боишься?
Якут показал пасть волка руками и расхохотался…
Дальше была долгая поездка на автомобиле на север. Водителя звали Эрсан, он не умолкал всю дорогу – пересказал все свое генеалогическое древо и все расспрашивал про Мурманск и жизнь «европейцев». Несколько часов спустя «Нива» Эрсана остановилась посреди леса. Вокруг одни сосны и белое солнце просвечивает сквозь изморозь хвои.
– А дальше?
– Хех, а дальше таба. Олени, понимаешь?
И хоть Юхан ожидал много от неизвестной и дикой Якутии, но поездку на санях, в которые запряжены олени, он никак не мог предугадать.
И действительно, позади послышались крики погонщика и звоны колокольчиков. Поднимая клубы снега, сверкавшего на солнце, упряжка неслась по дороге, и два огромных оленя, выдыхая пар из огромных, черных ноздрей, приближались к ним.
– Пр-р! – крикнул каюр. И запыхавшиеся олени остановились, страшно качая рогами.
– Дорообо2! Кого привез?
– Дорообо, дорообо. Вот везу. Будет на дальнем аларе работать – геолог.
– Метеоролог, – поправил Юхан.
– У, холодный, пустой место, – сказал каюр, поежившись.
–Ну молодежь ведь. Что в голове у них не поймешь, —сказал Эрсан, будто не замечая Юхана.
– Как звать-то?
– Юха… Юра.
– Ну удачи тебе, Юра. Тебе она понадобиться, – напутствовал каюр и передал хорей3 в руки Эрсана.
– Я думал, вы повезете.
– Нее… Эрсан в этом деле собаку съел, он-то и учил меня на санях ездить, а я пока в Ниве погреюсь.
На секунду Юхан позавидовал каюру.
– В машине не курить, слышишь, Эргиз, – Эргиз(так звали каюра) уже доставал из пачки сигарету и направлялся в сторону машины. – Залазей, Юра! С ветерком домчим. Тут недалеко! – весело крикнул Эрсан, запрыгнув в сани.
– Нуу… Давай! Не растряси, ведь не привыкший он, – напутствовал Эргиз.
– Да ничего! Медленно поедем.
Долго еще Юхан не мог забыть первую в своей жизни поездку в санях. Как свистел ветер, как слетала шапка, как переживал за багаж, норовивший вылететь из небольших саней. И хоть Юхан был одет тепло и прятался за спину Эрсана, холод все равно выхватывал крупицы тепла, пришлось укрыться шкурой, от которой все еще пахло зверем. Ветер хлестал лицо, ничего развидеть нельзя было, и казалось, что едут уже очень-очень долго. Юхан Давно уже не чувствовал пальцев.
Наконец, долгожданное: «Прр!», и Юхан выскочил из саней, прыгая и согревая замерзшие руки и ноги.
– За полчаса домчали.
– Полчаса!?
Юхану казалось, что прошло полдня.
– А ты быстрее бы хотел? – спросил Эрсан и громко рассмеялся от вида замерзшего пассажира, – пойдем, покажу тебе все.
И Юхан чуть не побежал за Эрсаном в избу, в надежде найти там печь и горячий чай.
Жизнь в лесу или добровольный затвор
С тех пор прошло почти два года. Уже никакой холод не мог удивить видавшего Юхана. Отметка -40 стала привычной для глаза. Первое время было тяжело. Во-первых, вездесущее одиночество, подкрепленное бескрайней тайгой и зверским холодом, угнетала не на шутку. Во-вторых, скудность рациона: раз в месяц Эрсан привозил в санях мешок картошки, среди которой попадалась и свекла, и морковь, и главное лук; рядом с мешком лежало несколько консерв, от одного вида которых пропадал аппетит. Если вкусовые позывы и гастрономические желания можно было заглушить и одолеть разнообразием способов приготовления картошки и пойманной дичью, то вот одиночество не отступало ни на шаг от Юхана, особенно в первое время.
Об одиночестве
Какое же это странное и неприятное чувство. Сидя у окна и смотря на якутское лето, Юхан не мог понять, как так вышло, что одиночество стало для него привычным условием жизни и в тоже время – тяжким бременем. Ведь уединение, покой, тишина – то, ради чего Юхан приехал в глухую тайгу, отказавшись от общения с близкими, от работы, от комфорта и прочих прелестей цивилизации. Конечно, одиночество помогало разобраться в себе, благодаря ему мысли писателей занимали все сознание отшельника. Но Юхан был молод и ему физически было необходимо общение, живое общение. Он, как ребенок, радовался приезду Эрсана и порой уговаривал его переночевать. Но Эрсан был человеком другой культуры, другого склада характера, другого мира, – поэтому разговор не вязался, и каждый говорил о своем, не обращая внимания на то, слушал ли собеседник длинный монолог о Баренцевом море или забавную историю о тетке, работавшей в Оймяконе.
В короткое лето, которое длится не больше пяти месяцев (“летом” здесь называют месяцы без снега), на поляны, опушки, равнины, вырубки сгоняют оленей. Летом стада кочуют на север: до слияния Алдана и Лены, а порой и дальше. Зимой же оленей гонят на юг, где зимы мягче. Погонщиками работают в основном местные, и сколько бы Юхан не пытался разговорить серьезных якутов, все попытки выходили неудачными. Казалось, что холод наложил на их сердца печать, пометив жителей севера недоверием и молчаливостью. Коренные народы, удаленные от городов и железных дорог, не любят чужаков, и, пожалуй, в этом есть некая справедливость. На второе лето, проведенное в Якутии, Юхан оставил все попытки завести беседу с погонщиками и только издалека смотрел, как могучие олени страдали от жары и отмахивались рогами от слепней и огромных комаров.
Как только сходил лед, сковывающий Лену долгие месяцы, по реке сплавляли лес – зрелище поистине грандиозное. Толстые бревна вековых сосен медленно сползали к северу, толкая друг друга и ударяясь о крутые берега. Но издалека сотни и тысячи бревен казались рассыпанными спичками, связанными веревочками. Веревочки —это толстые ржавые цепи, обхватывающие бревна, не давая им расплыться или потонуть. Иногда буксир, державший курс на юг (за новой партией леса), опережал график, и останавливался у знака «Метеорологическая станция 100 м.». Рабочие в грязных робах и свитерах высаживались на берег, где их уже ждал Юхан. Тут уж он давал волю накопившимся словам и чувствам и чуть не лез обниматься. Болтал без умолку, веселя коренастых мужичков. Потом, приезжая домой с северов, лесорубы и сплавщики рассказывали женам и детишкам о веселом парнише, живущем в тайге и рассказывающем презабавные анекдоты. Но был один недостаток столь радостных встреч: рабочие привозили с собой слишком много водки…
Но общение с людьми, которое стало для Юхана драгоценностью, было настолько редко, что его почти не было. И это ужасно давило на Юхана.
