Читать книгу: «Туман», страница 8
Глава 15
На третий день подъехали к Смоленску.
Кругом, насколько хватало взгляд, простирались холмы, изрезанные реками и речушками, впадающими в Днепр. Дорога поднималась и опускалась, пока не открылся вид на крепостную стену с большим количеством башен. То тут, то там над их зубцами светились золотистые луковки церквей. Всё это создавало непередаваемый пейзаж. Город недаром называли «лежащим на семи холмах».
При въезде мы увидели, как на ровной площадке у самых стен, муштровали солдат. В моё время тут разобьют Сад Блонье, невероятно красивый и зелёный.
Екатерина Петровна предупредила, что на один день мы остановимся у её старой подруги. Нам с Павлом Матвеевичем предлагалось прогуляться по городу в сопровождении Степаниды, если, конечно, у него не было каких-то своих дел. А «бабушке», как оказалось нужно было посетить Свято-Троицкий монастырь.
Но сначала была баня. Нормально помыться за эти дни не было возможности. Так-что чистые и благоухающие мы отправились на прогулку.
Перво-наперво я решила посетить букиниста. Более не могла позволить страдать Павлу Матвеевичу, которому приходилось развлекать нас занимательными историями. Думаю, я могу заменять его чтением чего-то интересно.
В книжном магазине приобрели «Простодушный» Вольтера и сборник комедий Мольера. Надеюсь, это даст мужчине небольшой отдых.
Господин Рубановский предложил посмотреть Успенский собор, построенный в стиле барокко в самом центре города, на соборной горе. Огромный пятиярусный иконостас поражал воображение. В церкви находились мощи Меркурия Смоленского, а также копьё святого Меркурия Кесарийского. Незаметно указав мне на какой-то шлем, «провидец» шёпотом сообщил, что во время нашествия «доблестные» французы «сопрут58» его, посчитав за золотой, но на самом деле он железный!
Долгая прогулка вызвала у нас нешуточный аппетит, поэтому ужинали мы молча. Хотя хозяйка и так всё своё внимание отдавала Екатерине Петровне. Отчего до конца трапезы на нас просто не обращали внимания.
От предложения посетить местный театр в оперном доме за Никольскими воротами все отказались. Предпочли выспаться в тишине, несвойственной трактирам. Нам ещё предстояло провести в дороге дней десять, пока доберёмся до столицы. Впереди были Велиж, Великие Луки, Гатчина…
Дальнейший путь был довольно однообразен: ночёвки в тавернах и постоянная изнуряющая тряска в дормезе. И хотя рессоры уже намного смягчали ход, а дороги, подправленные после инспекции Павла Петровича в Смоленск59, были даже неплохи в сравнении с другими, я с большим удовольствием каждый раз пересаживалась на Ветра, иноходь которого была намного приятнее.
И если в карете я старалась больше читать вслух, чтобы мужчина мог отдохнуть, то на наших прогулках с удовольствием слушала его рассказы о будущем.
Многомиллионные города с «небоскрёбами» казались нереальными. Ну как, скажите на милость, могли быть построены здания в сотню этажей и выше? Не иначе «провидец» подшутил надо мной.
Самодвижущиеся экипажи, мчащиеся с невообразимой скоростью. Гладкие как стекло дороги, по которым только и можно так быстро передвигаться, хотелось иметь уже сейчас. И конечно – покорение космоса. Совершенно невообразимо, что там нет даже воздуха, необходимого человеку.
Открылись и вызывающие недоумение вещи, когда зашла речь о его современницах… мода на короткие юбки, оголяющие почти полностью ноги, вызывающий макияж, который «провидец» почему-то назвал «боевым раскрасом». Но было и то, что меня заинтересовало и заставило отчаянно покраснеть! Женское бельё и как он их назвал, «прокладки». На мой неловкий вопрос, откуда у него познания о таких специфических вещах, получила удивительный ответ. Эта тема в его время более не была неприличной. Детей просвещали в анатомии ещё в школе. Строение человека: кости, мышцы, вены, расположение органов… половые органы тоже изучались, а также функция оплодотворения. Да и обучение было совместным… мальчики и девочки изучали всё это вместе. Что просто не укладывалось в голове!
– Позвольте, но зачем детям подобные знания?
– Это ещё только один из предметов. С десяти лет нам начинают преподавать довольно сложные направления: химию, физику, астрономию, географию, алгебру и геометрию. С каждым десятилетием учебники усложняются, пытаясь вложить в юные головы почти всё, что учёные достигли к этому моменту. Думаю, шестнадцатилетний подросток моего времени знает гораздо больше, чем какой-нибудь профессор сейчас. Вы не думайте, дают и другие знания… языки, музыка, рисование, физические упражнения. И даже… как бы сказать… основы домоводства для девочек и знания ремесла для мальчиков. Хотя, по совести говоря, постепенно, когда человек взрослея и выбирая профессию, старательно изучает только одно, другая информация медленно уходит. Невозможно долго помнить всё. Правда… есть такие уникумы… имеют просто исключительную память.
– Получается, в вашем мозгу скрыты знания последних двухсот лет?
– Да. Но сесть и написать какой-либо учебник не смогу, – горько усмехнулся он, – у меня отрывочные знания обо всём на свете. Разве только если задать вопрос, который возможно разбудит спящие воспоминания.
– Папá говорил, что гипноз помогает.
– Спасибо, но с «мозгоправами» я уже на всю жизнь вперед наобщался. Да и пихать прогресс вперед не вижу особого смысла.
После небольшой молчаливой паузы я продолжила.
– Вообще-то я говорила о другом. Зачем детям, в таком возрасте, знания об оплодотворении? И где уроки закона Божьего?
– Хм… У нас уже лет сто как религия отделена от государства. Таких уроков больше нет в школе. Да и знания об… о том, как детей делать… их найти в моё время совсем не сложно. За границей вообще об «этом деле» книжки даже для дошкольников выпускают… с картинками, как, чего и куда.
Последним он смутил меня окончательно. Я, конечно, врач и многие знания мне положены, даже такие, вне оглядки на мой пол, а кроме того я – современная особа, мамá даже называла меня «émancipée60». Но рассказывать детям подобное?! Это не укладывалось у меня в голове.
– А с другой стороны, – продолжил Павел Матвеевич, – я слышал, сейчас бедным барышням не объясняют простых вещей. От того некоторые считают, что умирают от кровотечения, даже рассказывают собороваться хотели… а другие убегали из супружеской спальни к родителям, крича о непотребствах, которые супруг хочет сделать. Ну и как с такими жить прикажите? Бедные современные мужчины…
Об мои щёки наверняка можно было зажигать спички, а несносный «провидец» даже не пытался прятать свою улыбку.
– Но получается, – немного успокоившись, постаралась вернуться к интересующей теме, – вы изучаете и средства гигиены.
– А, это… нет, это вина «телевизора».
В ответ на мой недоумённый взгляд мне пытались объяснить принцип передачи движущихся фотографий, сопровождаемых звуком. Рассказывали про волны… и передатчики. Поняла я смутно. Сводилось к тому, что имелся механизм, способный показывать в зеркальной поверхности спектакли «в записи» (если делать фотографию каждую секунду, а потом быстро их показать), которое назвали «кино», а также новости и «реклама», в которой демонстрировались новые товары и услуги (интересно, это от слова réclame – «отзывать» или reclaim – «выкрикивать»?).
Так вот именно эта «реклама» ежедневно с утра до вечера по «телевизору» демонстрировала всю прелесть всевозможных гигиенических товаров. Включая les condoms (*презервативы), что заставило меня опять густо покраснеть.
Мне были обещаны рисунки и описания «прокладок». Павел Матвеевич даже предложил начать выпуск подобных товаров, но не был уверен, сможет ли наладить продажу, по крайней мере, через аптеки. Хотя… если я смогу влиться во врачебный круг, наверняка удаться организовать начальное распространение.
Господин Рубановский на удивление имел огромное количество, как он выразился, «бизнес планов» для получения неплохих прибылей. Правда, опять-таки, по его словам, проблемы были в «производственных мощностях» и «кадрах», которые он вот уже почти год пытается как-то решить.
Я уже боялась расспрашивать «провидца» о будущем. Рассказ о том, что семья не обязательна, а сожительство и даже смена партнёра, как разонравится, для барышень вполне в порядке вещей вызвали отторжение. Невинность и чистота высмеивались.
Разумом понимала, что и сейчас, как и в моё время – семьи не идеальны, и адюльтер встречается часто, а высший свет особенно редко был сдерживаем любыми нормами морали. Но за пределами столицы люди старались сохранять приличия. Измены не афишировались и официально порицалось. Девушкам старались вложить понятия нравственности, а мальчикам – чести.
Рассказ же о процветающей «толерантности» и попытках его принудительного насаждения, вызвал желание никогда в таком будущем не оказаться. Даже случайно.
После этого разговора я почти несколько дней ни о чём не расспрашивала мужчину. При поездках верхом мы обсуждали только погоду и окрестности.
Мы подъезжали к Петербургу, дорога пошла через Гатчину и Царское Село, где готовился к открытию Лицей, в котором вскорости будут учиться великие российские деятели, герои империи… хотя, многие из них станут декабристами…
В моё время Лицей переедет в Петербург и станет именоваться Императорским Александровским.
Первый раз нас остановили на Дальней рогатке. Тщательно проверялись подорожные и документы, всё старательно записывалось. Такое повторилось дважды. Последняя у Московских ворот на въезде в город.
На ней-то у нас и произошла небольшая размолвка с господином Рубановским. Павел Матвеевич предлагал заселиться в «приличное место» на Невском проспекте. Это заведение было известно даже в моё время. Отделано по примеру иностранных гостиниц и носило название «Трактир Лондон».
Но для меня был удобен Демутовский трактир на Мойке. Дело в том, что Императорская медико-хирургическая академия находилась на Морской улице, и добираться до неё оттуда было гораздо ближе и удобнее.
«Бабушка» разрешила спор, приказав ехать на Мойку. Увидев наши документы, вниз спустился управляющий, господин Гюге, сам занявшийся оформлением.
Пока Екатерина Петровна с Рубановским решали вопрос о нашем заселении, я столкнулась в фойе с кудрявым смуглым подростком, который случайно задел меня. Дело в том, что он шёл не глядя вокруг, и что-то записывал карандашом в небольшую книжицу.
Пробурчав непонятное, он был удержан рукой, которая легла на его плечо. Остановившим оказался грузноватый мужчина лет сорока. Высокий с залысиной лоб пересекали «философские» морщины, но выдающийся орлиный нос отвлекал и от них, и от невыразительно маленьких губ, и узкого подбородка.
– Александр, ты должен извиниться перед барышней! – высказал он повелительно.
– Прошу прощения, я Вас не заметил! – недовольно сказал подросток с поклоном, и уставился на сдерживающую его руку.
– Ещё раз примите наши извинения. Разрешите представиться – Василий Львович Пушкин61, поэт. Вот, прибыл в столицу хлопотать за этого недоросля.
– Баронесса Луиза Мария Клейст, – произнесла, сделав небольшой реверанс, и во все глаза уставилась на «солнце российской поэзии». Пока ещё подросток, будущий лицеист был уже сейчас довольно колючего нрава. Назвать его привлекательным было нельзя, но тёмно-серые глаза смотрели открыто, и придавали лицу какую-то притягательность. Он сжимал в руках книжицу и нетерпеливо подергивал ею. Всё происходящее ему явно досаждало.
Во мне трепетало желание запросить для себя «как извинение» стих… но гений с детства очень задирист. Боюсь представить, в какую эпиграмму это бы всё вылилось. Да и спрашивать вирши с незнакомого подростка, когда рядом стоит поэт, известный даже за границей, было бы странно. Тем более старший Пушкин был признанным мастером импровизации и мог бы без труда написать мне мадригал, не сходя с места.
Предостеречь его от дуэли? Это бы вызвало непонимание. Ведь сейчас, это привычный путь призвать к ответу за нанесённое чести оскорбление. И что странно, в Европе «дуэльная лихорадка» уже практически прекратилась, за то в России, напротив, возросла, несмотря на запрет и жестокое наказание. Да и не вспомнит Александр Сергеевич моих слов через четверть века.
Поэтому я только улыбалась, оставляя в душе радость от самой этой встречи.
– Теперь я могу идти, дядя? – с досадой произнёс будущий лицеист.
Отношения между родственниками явно не были тёплыми. Младший старался сдерживать своё раздражение, но все его эмоции были просто написаны на лице.
– Простите его, он ещё совсем неразумен, – обратился ко мне Василий Львович.
– Ну что вы, я не сержусь.
– Представьте меня вашему супругу, – сказал он, глядя за мою спину.
Как я и поняла, за мной оказался Павел Матвеевич. После взаимных представлений и выяснения всех ошибочных мнений, мы наконец смогли подняться и отдохнуть.
Номер был довольно большой и состоял из трёх комнат. Двух спален и проходной гостиной. Обставлено всё было просто, но с претензией. Кровати, тут же проверенные заботливой Степанидой, никаких нареканий не вызывали. Но Павел Матвеевич, зашедший посмотреть, как мы устроились, был весьма ворчлив и недоволен отсутствием ватерклозета и ванны.
Встав боком ко мне, и делая вид, что рассматривает вид за окном, тихо спросил:
– Вы так смотрели на него. Думали просить никогда не стреляться на дуэли?
– Как вы узнали?
– Это первое что приходит на ум, когда узнаёшь, с кем именно ты столкнулся. Но думаю, сказанное сейчас ничего не изменит. Хотя, если мы поддержим знакомство с этой семьёй и будем здравы в нужное время… – он загадочно мне улыбнулся.
Общественные бани откроются только к вечернему звону и нам заказали женский номер по высшему разряду. Поэтому мы с «бабушкой» решили, что только немного перекусим, а уже вечером нормально поужинаем. Дорожная усталость брала своё.
Сам же Рубановский исчез, занявшись своими дела, и обещал навестить нас завтра.
Утро выдалось сумбурным. После лёгкого завтрака мне хотелось пройтись, но дождь испортил все планы. Пришлось вызывать извозчика.
Вскорости мы подъехали к большому двухэтажному зданию академии. Украшенное портиком и колоннами, оно смотрелось весьма помпезно. Слева находился небольшой парк, пока пустующий. В моё время на этом месте напротив входа стоял памятник Виллие. Достаточно монументальный, он почти достигал крыши.
Первым нас принял странный клерк. Он со всяким почтением проводил в деканат. Приведя в небольшой кабинет, даже предложил «бабушке» чаю. Но выяснив вопрос, из-за которого мы прибыли… оставил нас одних весьма надолго. Через некоторое время в комнату стали заглядывать и шушукаться, оставаясь за чуть прикрытой дверью какие-то люди.
Наконец, она открылась полностью, и в помещение зашёл высокий, подтянутый мужчина, лет сорока и представился Иваном Фёдоровичем Бушем. Поведение и одежда выдавали в нём немца, хотя по-русски он говорил совершенно без акцента.
Герр Буш оказался заведующим кафедрой хирургии и был очень удивлён моим запросом. Пришлось повторить рассказ о Гёттингенском университете и профессоре Гимли. Иван Фёдорович (а вернее Иоганн Фридрих) был очень впечатлён, но опасался, что без разрешения Якова Васильевича62 ни о какой экзаменации речи идти не могло.
Следовало составить письменное прошение и ждать. Но судя по выражению его лица, дело было совершенно бесперспективным. На мою просьбу предоставить мне всё необходимое для написания… меня вежливо попросили заняться этим где-нибудь в другом месте. А попросту – удалиться. В коридоре на нас глазели все.
К тому моменту, как вышли из академии, дождь прекратился, и мы пешком направились к гостинице, решив, что променад немного меня успокоит.
Дорогой Екатерина Петровна сетовала на то, что изначально считала моё врачевательство блажью, но понаблюдав какое-то время за выражением моим лица, неожиданно сменила направление разговора. «Бабушка» предложила писать не Виллие, а самой вдовствующей императрице Марии Фёдоровне. Открыла же она Смольный институт, да Повивальный при «императорской родильне». Её Императорское Величество уж точно должна с пониманием и поддержкой отнестись к моей проблеме.
Глава 16
Екатерина Петровна повела меня на Невский «немного развеяться». Проспект был довольно многолюден, хотя чаще всего мы встречали военных. Огромный комплекс только что построенного Казанского Собора надолго привлёк наше внимание. «Бабушка» предложила мне посетить лютеранскую церковь Петра и Павла, которая располагалась тут же. На Невском вообще было довольно много церквей различных конфессий.
Договорившись, что схожу туда в воскресенье, попросила вернуться в гостиницу. Мне не терпелось всё-таки написать прошения… всем, кому смогу.
В Демутовском оказалось, что Павел Матвеевич уже нас ожидает, расположившись в ресторации, на первом этаже трактира. Он сидел в компании нашего нового знакомого – Василия Львовича.
Пересказ нашей утренней поездки не занял у Екатерины Петровны много времени. И хотя мы с интересом смотрели на господина Рубановского, ожидая его мнения, неожиданно нам ответил поэт.
– Дорогая баронесса, лично я вижу даже двух особ, к которым можно обратиться с прошением о помощи. Первым, я думаю, стоит посетить графа Разумовского, Андрея Кирилловича. Я возил к нему племянника на приёмный экзамен для поступления в лицей. Граф сейчас является министром народного просвещения. Думаю, вам стоит попробовать попасть к нему на приём по вашему вопросу.
Увидев непонимание на наших лицах, Василий Львович пояснил:
– Насколько я знаю, в прошлом году Медицинская Академия перешла в ведение Министерства Народного Просвещения. О, сколько было пересудов…
– Вы думаете, в прошении к графу будет толк? – спросила «бабушка».
– Андрей Кириллович весьма просвещённый человек. Известный дипломат. Был посланником ко многим дворам. Считаю, образованная женщина найдет у него поддержку и понимание. Тем более первая на избранном поприще.
– Кто же вторая особа? – спросил Павел Матвеевич.
– Княгиня Долгорукова, Екатерина Фёдоровна63. Мы с ней давно знакомы и в добрых отношениях. Даже встречались в Париже, когда я был там. Могу похлопотать о получении для вас приглашения к ней в дом. Сама императорская чета бывает у них на балах. Полагаю, она сможет передать ваше прошение Марии Фёдоровне. Это будет более вероятно, чем ждать возможности быть принятыми в Елагином дворце.
Данный план всеми был признан возможным к исполнению. Мне же надлежало составить три прошения на разные имена. Господин Рубановский обещался доставить тот, что был на имя Виллие, Василий Львович посетит Разумовского, а то, что предназначалось вдовствующей императрице, я должна буду самолично передать княгине.
На прощание господин Пушкин подарил нам свою книжечку – «Путешествие NN в Париж и Лондон». Миниатюрное издание предназначалось для друзей, и было украшено виньеткой с изображением Василия Львовича, сидящего в кресле и внимающего Тальма64 с книгой в руке. Издание было политически очень вызывающим, так как раскрывало личное знакомство с Наполеоном.
С написанием первого прошения я промучилась более всего. Внушительное количество испорченных листов валялось под столом. Наконец последний вариант меня удовлетворил, и я переписала его набело в трёх экземплярах, подставляя правильные имена в обращении. Теперь оставалось дело за «малым» – встретиться со всеми.
Утром Павел Матвеевич отвез прошение на имя Виллие, а мы в ожидании новостей от Василия Львовича решили прогуляться по Гостиному Двору. Прошлись по Зеркальной линии на Невском. Было много чего интересного, но привлёк парфюмерный ряд, где «бабушка» приобрела для нас с Марией по флакончику французских духов.
После прошлись на Большую Суровскую. Екатерина Петровна решила приобрести мне готовое платье и шляпку. На мой взгляд, всё это было очень старомодно. Впрочем, на самом деле так и было. Хоть и выглядело довольно мило.
За всем этим променадом время пролетело очень быстро. Мы решили пообедать в трактире «Палкина», где нам подали: суп «мипотаж натюрень», фаже из ряпчиков «тур тю шу», и на десерт пирожное «крем-брюле». Всю дорогу в гостиницу «бабушка» высказывала возмущение дороговизной столичных ресторанов. Ведь ей пришлось заплатить почти рубль!
По приходу нас ожидала записка от господина Пушкина, что завтра с утра нас ожидает граф в своём доме. А вот новостей от господина Рубановского пока не было.
Особняк министра Народного Просвещения был отделён от набережной Фонтанки большим парадным двором. Насколько я помню, за южным фасадом раскинулся обширный сад, один из красивейших в городе.
Открывший двери дворецкий объявил, что нас ждут, и провёл в небольшой кабинет на первом этаже. В комнате присутствовало двое мужчин, оба достаточно сухощавых, но различных по возрасту. Сидящий за столом был намного старше, напудренный парик прибавлял лета, и на вид ему было не менее шестидесяти. Приятные черты лица сохранили подвижность, а в глазах читался незаурядный ум. Одет он был в тёмно-серый сюртук, из воротника которого виднелся красиво повязанный платок. Тонкие музыкальные пальцы держали в руках документ, который он читал перед нашим приходом.
Второй был заметно моложе, не более сорока, зачёсанные назад волосы цвета соли с перцем придавали ему даже какую-то благообразность. Несмотря на то, что он стоит, форма действительного статского советника говорила о том, что он является далеко не простым человеком. Руки этого мужчины тоже занимали документы. Вернее, папка, в которую те были уложены.
Представление и реверанс не заняли много времени. Нам предложили занять кресла, приставленные к столу. Более молодым мужчиной оказался Иван Иванович Мартынов65, являющийся директором Министерства народного просвещения, специально вызванный графом по моему вопросу.
Оба смотрели на меня весьма заинтересованно, как на канатоходку, решившую без страховки пройтись над пропастью, на потеху публике.
Было видно, что Андрей Кириллович весьма ко мне расположен, восхищался моим стремлением к учёбе и желанием приносить пользу человечеству. Обещал помощь в организации экзамена. В то же время сокрушался, что знания мне придётся доказывать самолично, ибо тут власть его была весьма ограничена. Вот если бы я хотела поступить в академию, то тогда да, он мог «надавить» на Виллие в этом вопросе.
Иван Иванович даже выразил сожаление, что мой выбор пал на стезю медицины, а не просвещения, так как хорошо образованные женщины, стремящиеся служить благу общества, были бы весьма востребованы. При этом он печально улыбался.
В связи с занятостью по делам Царскосельского лицея, Андрей Кириллович не мог уделить мне много времени. Но на открытие, которое должно было состояться 19 октября, нас пригласили. На мой вопрос, о том, сколько мне придётся ждать экзамена, посыпались уверения, что это продлится не долго.
Уже на обратном пути, в экипаже, «бабушка» заверяла меня, что граф произвёл на неё хорошее впечатление, и наш визит удался. Я же была настроена не столь благостно, зная так часто возникающую бюрократию. По моему мнению, обращение к Её Императорскому Величеству будет более действенным. Как однажды выразился «провидец», «без благословенного тычка сверху, у нас ничего не ускоряется».
Вечером опять собрался наш «Совет в Филях66», признав ресторацию при трактире весьма удобной. Павел Матвеевич сообщил, что прошение к Виллие он доставил лично и даже получил на руки документ о его регистрации в книге учёта. Как именно ему удалось этого добиться, он не сказал. Боюсь себе даже это представить.
Василий Львович тоже был с радостной вестью. Через несколько дней, во вторник, в доме княгини Долгорукой будет небольшое суаре, куда мы получили приглашения. А также был очень горд тем фактом, что Екатерина Фёдоровна самолично, при нём, их писала. Вот только сегодня была пятница.
Три последующих дня тянулись тягуче долго. Мы гуляли по Петербургу и старательно приобщались к его культурной жизни. Увы, в этом году в Большом театре случился пожар, так что этой части развлечения мы были лишены. Неожиданно Шарль Луи Дидло67 тоже покинул Россию, что оставило нас ещё и без хорошего балета. Хотя завсегдатаи обещали, что «Амур и Психея» вполне достойны даже без его присмотра. Оставалась опера, в которой давали «Жар-Птицу» Кавоса68, на либретто князя Александра Шаховского. Также удалось увидеть знаменитого Каратыгина69 в Александрийском театре. Мы даже побывали в балагане Лемана на Адмиралтейской площади.
Наконец «культурный отдых» подошел к концу. Долгожданный вторник начался для меня с «бабушкиной» заботы и подготовки к вечеру у Долгоруких. А продолжился поездкой в их особняк на Большой Морской улице.
Дом поражал величием: лепнина, роспись потолков и стен. Длинная анфилада парадных залов второго этажа ослепляла роскошью. Меня приняли в золотистой гостиной с эркером, который был застеклён большими дубовыми рамами с золочёной фурнитурой, подоконник украшали живые розы. Вообще вся комната напоминала оранжерею по количеству находящихся здесь растений и цветов.
Передо мной сидела красивая голубоглазая блондинка, которая, кажется, не подозревала, что ей уже исполнилось сорок. Даже в этом возрасте она привлекала мужские взгляды и знала об этом, считая свою очаровательность, чем-то разумеющимся.
Рядом с ней я невольно ощутила себя малолетней деревенской простушкой. Но смотрела она на меня весьма заинтересованно.
– Ma chère, баронесса, ваша история весьма тронула меня. Я очень надеюсь на благосклонность к вам вдовствующей императрицы, ведь она весьма творческая личность. Entre nous, chère amie, (*Между нами говоря, моя милая) – доверительно продолжила она, – не всем это известно, но Мария Фёдоровна единственная известная мне женщина, овладевшая токарным делом. Я видела выточенные ею из янтаря и слоновой кости настольные украшения и чернильницы. Как-то она даже создала камею, с портретом августейшей свекрови в образе Минервы, со шлемом, украшенным лавровым венком и сфинксом.
– Увы, но я только рисую…
– Charmant, Её Императорское Величество тоже. Хотя я думаю, одно ваше желание служить Асклепию70 уже весьма её заинтересует. Она очень радеет о воспитательных домах и женском образовании. Я не сомневаюсь, о Её к вам расположении.
Спустя ещё несколько минут восхваления вдовствующей императрицы, княгиня забрала письмо из моих рук, поднялась и предложила мне присоединиться к гостям, которые тоже ожидали её внимания.
Меня представили некоторым дамам, которые обсуждали последние светские сплетни. Они восприняли моё появление неоднозначно. С одной стороны иностранка, но приехала из местной провинции. С другой, смогла появиться на мероприятии в такой высокой семье, где мне явно выражают покровительство. В общем, вызывала интерес, но не сильный. Поэтому через пару минут на меня вообще перестали обращать внимание, и я смогла найти Екатерину Петровну у небольшого буфета. Обеда на суаре тоже подавали, просто в отдельной комнатке был накрыт стол с закусками, сладким и фруктами. Проголодавшись, гости могли немного подкрепиться и вернуться в залы к остальным.
Хозяйка управляла вечером, как хороший дирижёр своим оркестром. Задавала тон обсуждениям, поддерживала интересные темы, подводила нужных гостей друг к другу. В общем, была одновременно везде, никого не обделяя вниманием.
От звучных фамилий и блеска драгоценных камней кружилась голова. С интересом заметила, что Павел Матвеевич чувствовал себя на этом суаре совершенно свободно. Он что-то увлечённо обсуждал с группой мужчин и те, что удивительно, к нему прислушивались и даже кивали головой.
Василий Львович, как оказалось, в обществе имел большой успех благодаря открытости, остроумию и умению писать стихотворные импровизации и декламировать их с необычайным выражением.
Рядом стоящие дамы в полголоса обсуждали его недавнего «Опасного соседа», называя его чуть ли не «révolutionnaire» (*революционер). Хотя тут же решили, что всё это следствие его разгульной жизни, «ведь недаром, жена его потребовала развод». Наконец они затихли, и я смогла услышать конец декламации…
…Сосед мой тут умолк; в отраду я ему
Сказал, что редкие последуют тому;
Что Миловых князей у нас, конечно, мало;
Что золото копить желанье не пропало;
Что любим мы чины и ленты получать,
Не любим только их заслугой доставать;
Что также здесь не все охотники до чтенья;
Что редкие у нас желают просвещенья;
Не всякий знаниям честь должну воздает
И часто враль, глупец разумником слывет;
Достоинств лаврами у нас не украшают;
Здесь любят плясунов – ученых презирают.
Тут ужин кончился – и я домой тотчас.
О хижина моя, приятней ты сто раз
Всех модных ужинов, концертов всех и балов,
Где часто видим мы безумцев и нахалов!
В тебе насмешек злых, в тебе злословья нет:
В тебе спокойствие и тишина живет;
В тебе и разум мой, и дух всегда свободен.
Утехи мне дарить свет модный не способен,
И для того теперь навек прощаюсь с ним:
Фортуны не найду я с сердцем в нем моим71.
Удостоившись рукоплескания небольшой группы, которая его слушала, поэт чинно поклонился. Но заметив меня с «бабушкой» он направился к нашему дивану.
– Что сказала княгиня?
– Она надеется, что мой вопрос получит благосклонное внимание Марии Фёдоровны. Как я поняла, в ближайшие дни моё прошение будет ей передано.
– Екатерина Фёдоровна весьма расположилась к вам. Я рад, что смог помочь.
– Мы вам очень признательны, Василий Львович.
– Ну что вы, – радостно улыбнулся он, – как вам вечер? Не правд ли, чудесен? Вам бы ещё на каком jour fixe72 побывать. Вот представил Павла Матвеевича нескольким свои друзьям, из Английского клуба73. Я, видите ли, один из старост. Весьма приятный молодой человек. Ему бы поучаствовать в нашей московской «карусели».
Об этой забаве говорили все светские салоны, как в Москве, так и в Петербурге. Некое подобие рыцарского турнира – на арене молодые люди состязались в верховой езде, в умении метать копьё, стрелять из пистолета, биться на шпагах. Кажется, наш визави даже написал какой-то исторический очерк о подобных забавах средневековья.
Вечер для меня можно сказать оказался успешен. Самое главное, княгиня Долгорукова собиралась принять живейшие участие в моей судьбе.
Единственное, что немного тревожило… не настроит ли наоборот, против меня Якова Васильевича поднятое вокруг моего экзамена волнение. По слухам шотландец был очень ревнив к своей должности и привилегиям.
