Читать книгу: «Мемуары Барьериста», страница 3

ГЛАВА 7. ЮНЫЙ ТЕХНИК

В классах 7,8,9 и 10-м учился я в трех разных школах двух разных городов. Все они были очень разные – и школы, и города, и все интересны по-своему на свой оригинальный манер. Однако наша тема узка, и по той же причине, по которой я не описываю в прошлой главе прекрасно поставленную и социально значимую художественную самодеятельность школы в Больше-Солдатском селе, я воздержусь от подробного описания этих населенных пунктов и школ, ограничусь их нумерацией 1-я, 2-я и 3-я школы (а школа в Больше-солдатском селе станет в этом ряду, так сказать, «нулевой». ) Иначе, во-первых, сочинение станет непомерно большим, а во-вторых, читателю будет трудно поверить в нелюдимость лирического героя, который столь активно участвует в драмкружках. Однако в этом и соль вопроса, что мое постепенное, шаг за шагом нараставшее отвращение ко всякому общественному делу в те годы коснулось только того, что попахивало отвратительным запахом лицемерия в нашей стране, но не все же было так плохо у нас! Была масса интереснейших, умных, честных людей и дел, и тогда я еще не уклонялся от них. Та же художественная самодеятельность в Больше-Солдатской средней школе развивалась в зданиях, мало пригодных для школ, а школьный двор выходил на руины, которые я в прошлой главе упомянул. Сколько в школе было ребят в старших классах, потерявших отцов на войне, сколько в младших классах, потерявших теток и дядьев! А сколько в семьях было раненых и калек! И вот на школьном-то вечере при переполненном зале (многие родители пришли) школьная самодеятельность ставит отрывки из Шиллера и Гете на немецком, естественно, языке, и ей рукоплещет зал. Каково?! Разве можно пройти мимо этого и участия в этом не принимать?

Но с другой стороны, в том же самом достославном селе Больше-Солдатском местный партийный бугор, не то председатель райисполкома, не то секретарь райкома (не припомню точно сейчас) подъезжает на своей казенной «волге» к партийно-государственному крыльцу и обнаруживает сырую погоду вокруг. Водитель машины выходит и лакейским манером подстилает газетку ради того, чтобы районный вельможа мог ступить на крыльцо, не опачкав штиблет. Народ это видит и жизнерадостно шутит: – по правде ходит хозяин-то наш, по «Правде»… В те же годы происходит заметное имущественное расслоение колхозов – некоторые из них вполне приличны, и колхозникам в них хорошо, другие неуклонно скатываются в нищету. Мой отец – специалист сельского хозяйства, работал на низовке в этом деле всю свою жизнь и заслужил на этом кучу трудовых правительственных наград. При редких наших встречах в ответ на мои вопросы он с горечью объясняет причины расслоения подробно, одна из важнейших причин – явно неправильный, неравно-стоимостной порядок приема обязательных госзакупок от «социалистических коллективных хозяйств», то бишь «колхозов», установленный партийно-государственным руководством страны, а радио как будто ничего не замечает и бу-бу-бу. Даже самый маленький ежик в Кочегурском лесу почуял бы, заподозрил бы какую-то связь между несовершенным порядком госзакупок в стране и важным, неприступным обликом партийного бугра. Копаться в этом мне не хотелось, и я с непосредственностью подростка просто отворачивался от этого ото всего. «Бороться» с этим тоже не хотелось – так как бороться с «этим» – значит копаться в нем. Так что душа сама поворачивалась к этому спиной и уходила в оставшийся, великолепный и часто воображаемый мир. Так что противоречия в этом нет – можно и «политику» не любить, и общительным быть в одно и то же время, сохраняя цельность характера и души.

Главное здание первой из означенных выше школ наполовину лежало в руинах после войны. Занятия велись в уцелевшем крыле, остальные части здания строители восстанавливали уже при мне. Вскоре после моего прибытия в школу педагоги устроили субботник – совместным «коммунистическим» трудом школьники старших классов должны были расчистить и выровнять там некий разбитый машинами проезд. Я успел подойти туда, когда работа уже кипела вовсю, сыскал свободную лопату и пристроился с краешку к ряду наших ребят, стараясь интенсивностью усилий скрасить неблагоприятное впечатление от опоздания в строй. К моему удивлению, я был встречен ухмылками и непонятными шутками ближайших ко мне ребят и ядовитыми окриками тех, кто подальше стоял. Оказалось, весь фронт работ был поделен педагогами на участки по классам, который класс раньше свою работу закончит – тот раньше домой и уйдет. Напрасно я апеллировал к волшебной прелести свободного труда при коммунизме – точка зрения распорядителей этого «мероприятия» оказалось иной. Я продолжил «свободный коммунистический труд» на участке своей «бригады», но радости от субботника не получил.

Далее все продолжалось примерно в таком же ключе. Самодеятельность в школе оказалась без иностранного языка, и первую же свою русскоязычную роль я блистательно провалил. Я должен был сыграть растерянного интеллигента в водовороте революционных дней. Я должен был рассеянно выйти на сцену, остановиться над героем-красногвардейцем, раненным в страшном бою за светлое будущее всего рабочего мира и бросить в пространство какую-то реплику, вроде того: «О времена! О нравы!» Затем должны были подбежать другие герои, и дело бы дальше пошло. На репетициях все шло как надо, но выйдя на сцену, я вдруг подумал, что образ заблудшего интеллигента как бы недостаточно достоверен в игре, ранее отрепетированной мной. Этот старорежимный интеллигент наверняка был верующим человеком. В такой момент экспромт рождается мгновенно, любой артист ответит: «Это да!». Долго не думая, я вышел в нужную точку, посмотрел на лежавшего «красногвардейца» (так и подмывает написать – который рожи там строил мне; но это неправда, он старательно скромно лежал) и… крестным знамением я себя осенил! Хохот в зале взорвался неимоверный. Это был гомерический массовый хохот, сыпался мел с потолка. Ну и что? Комики в нашем репертуаре были не нужны, и в дальнейшем меня ограничили (даже в «Борисе Годунове»! ) работой над реквизитом, чему я тоже очень был рад.

Вследствие особого стечения обстоятельств, которые подлежат подробному рассмотрению в других линиях моих воспоминаний, во всех этих школах были, правда, в малом числе, детки из особых семей. Например, в той первой школе училась девочка, дядя которой работал в аппарате ЦК. Она была уверена в том, что Никита Сергеевич Хрущев вовсе не так уж и глуп, как о нем говорят. Он действительно хочет блага стране, но его ненавидит большинство в тех высоких кругах и оно, это консервативное большинство, преднамеренно доводит до дури любую его позитивную мысль. Если бы все наверху были такими, как ее дядя, то кукурузу не сеяли бы по всей стране, но только там, где она по науке нужна. Но таких там немного, и Хрущев одинок.

В других школах были, например, сын одного западноевропейского социал-демократа, с оружием в руках пытавшегося остановить коричневую чуму на баррикадах и после военно-полицейского поражения бежавший в нашу страну еще до Великой Войны. Он воевал добровольцем уже на нашей Великой Отечественной Войне, был ранен и остался у нас. Был также мальчик из Азии, отец которого сложил свою честную голову в боях против американского империализма на Дальнем Востоке уже после Второй мировой войны, но семью заблаговременно отправил в Советский Союз. Были и другие ребята и девочки, общение с которыми заметно расширяло кругозор. Были и просто спортсмены – очень интересные парни, они находили возможность для тренировок даже в свободные дни. Директор одной из школ был в свое время переводчиком в Индонезии и на официальной основе рассказывал школьникам (притом не только «активу») много интересного, вполне лояльного официальной идеологии, но в газетах не принято было об этом писать. В общем, в школах было интересно, но только не на уроках и не на разных «собраниях» тоже, поэтому вернемся в школу №1, в которой я так неудачно дебютировал сначала с лопатой, затем на сцене в интеллигентных очках.

Как известно, количество способно в качество переходить. В моем случае это заметно произошло в 7-м классе, когда суммарная начитанность прошлых лет дала очень вредный эффект – на фоне менее начитанных детей я мог почти не учиться совсем, в крайнем случае как-нибудь выкручивался за счет богатства словарного запаса и разнообразия форм выражения мысли на правильном языке, а сами по себе «положительные» отметки уже не интересовали меня, так как прогрессировало равнодушие к «системе» в целом и появилась даже некая, что ли, бравада, родственная браваде озорной ребятни. Есть особый шик в том, чтобы «тайно» в школе курить, но так, чтобы тайной курения как бы хвастаться всем. Я, естественно, не курил, это мелко по масштабам моим, мой собственный шик заключался лишь в том, чтобы вести себя безупречно и, не зная урока, на глазах всего класса с блеском на тройку (а случалось, на «пять») выкручиваться у доски, презирая при этом и «отличников», и «хорошистов», причем почему-то последних я особенно невзлюбил. Больше всего мне не нравилось то, что и отличников, и хорошистов педагоги затягивают в «актив», сначала в пионерии, потом в комсомоле, а этого я не хотел. Учителя почему-то меня не понимали и однажды был случай такой: меня предупредили, чтобы я обязательно на общем собрании был, так как меня будут в президиум «выдвигать». Совсем не придти – это было бы слишком, поэтому я «опоздал» и со злорадным удовольствием созерцал из дальнего угла «отличников и хорошистов», томящихся на сцене за длинным столом.

Учителя настолько не понимали меня, что в первой школе на общем годовом построении я был награжден значком «Юный техник» по итогам года за 7-й класс. Это было полной неожиданностью для меня, но на построениях возражения бесполезны, и на попытки сопротивления я получил ответ от завуча школы такой, что сегодня де слишком сумбурный день, и она приглашает меня на чашечку чаю назавтра к себе домой. Спокойно и поговорим.

Квартира завуча была от школы недалеко. Шел я туда в боевом настроении, но потерял весь пыл, только туда войдя. Вся небольшая квартирка была заполнена правильными деревянными стеллажами абсолютно библиотечной добротности и вида, на стеллажах плотными ровными рядами стояли полные собрания сочинений одно новее другого, и ни единой закладочки не торчало из них. Я сразу подумал, читала ли их она. Этот вопрос мучил меня во время всей церемонии за чайным столом, а с таким вопросом в башке ни один дипломат успешно политику не проведет. Я пытался объяснить своей визави, что в нашей школе имеется прекрасная механическая мастерская для уроков труда, и некоторые ученики старших классов чинят в ней мотоциклы, я же от этих умений бесконечно далек и считаю тех мастеровитых учеников более достойными кандидатами на получение такого значка. Завуч, весьма респектабельная полная дама предпенсионных педагогических лет, заботилась о моем чае, расспрашивала о родителях, о семье, а по существу вопроса отвечала, что насчет ремонта мотоциклов она подробностей не знает, зато ей давно доподлинно известно, что только один мальчик в школе делал в той мастерской приборы для физического кабинета в дополнение к тем, что там есть. Я объяснял, что приборы мои не работали и не в счет. Завуч возражала в том смысле, что представил меня к награде учитель физики на педсовете, а он считает, что для усвоения физических законов намного полезнее понять, почему не работает самодельный прибор, нежели отбарабанить по учебнику как попугай, отчего работает прибор фабричный. Она же, как гуманитарий, не вправе оспаривать мнение специалиста на этот счет. Значка «Юный физик» нет, нашли подходящий этот, по смыслу ближе всего… Короче, битву титанов я проиграл, и остался злополучный значок у меня. Я его не носил – было стыдно, а впоследствии он затерялся в переездах по огромной стране. Этой потери мне жаль – очень хороший значок.

Но как бы то ни было, доверие ко «взрослому миру» получило еще один ощутимый удар и процесс отчуждения от интересов и действий старшего поколения в нашей стране продолжался своим чередом.

ГЛАВА 8. ТЕ ЖЕ И НВП

Когда я учился в 7-м классе, по всей стране был большой переполох по причине усиления трудового воспитания в школах. Государство никак не могло разобраться в различии между классическими гимназиями и так называемыми «реальными» училищами царских времен и пыталось втиснуть в советскую среднюю школу и то и другое зараз, но в результате, как водится, ни того ни другого оно получить не смогло. Однако в нашей школе был гениальный директор и талантливый педагогический коллектив, отчего удалось организовать при школе несколько небольших, но хорошо оборудованных разнопрофильных мастерских, в коих с большим удовольствием околачивались многие ученики, и ваш смиренный повествователь лично бывал среди них. Ни разу не был я только кабинете домоводства для девочек, а в швейную мастерскую для тех же девочек я с каким-то техническим поручением как-то раз заглянул и был очень смущен любезнейшим приемом почтеннейшей начальницы-портнихи и оравы девиц. Впрочем, возможно, что «кабинета домоводства» и не было вовсе там, только швейная мастерская была, а также и единственность посещения я под присягой показать не смогу. Навскидку вспомнилось, будто бы раз, ан столько десятилетий прошло. Как там у Грибоедова-то нашего про Молчалина говорили: «…шел в комнату, попал в другую…". Будем считать условно, что заходил только раз.

Девочки вполне серьезно не только «учились», но и реально научались там шить. В школе была традиция – в официальных случаях все девочки присутствуют в стандартной школьной форме, а на неофициальные школьные «вечера» старшеклассницы надевают то, что сшили сами в той мастерской для себя, со свободным выбором ткани, с подбором фасона к лицу – вот это был там цветник! К моему удивлению, в двух последующих школах и тени не было такого педагогического ума – девочки шить не умели, одевались из магазинов, очень скучных в те времена.

В старших же классах, в 9-м или в 10-м уже, был один ученик вполне добротной комплекции и приличных для юноши сил. Он вполне осознанно выбрал себе по жизни профессию портного и был единственным мальчиком в школе, занимавшимся в той мастерской серьезным обучением вполне профессиональному шитью. Там он занимался, естественно, в компании девиц, все остальное время так же естественно проводил в компании ребят, и в звериной иерархии подростков его статус был очень высок. Сочетание добротного статуса с девичьей мастерской я долго не мог понять и однажды в школьном коридоре стал издеваться над ним – будучи мальчиком хотя и длинноватым, но семиклассником всего лишь в тот год, по возрасту нескладным и по медсправкам официально «больным». Некоторые ребята стали меня урезонивать, другие с любопытством смотрели спектакль. Как и многие сильные люди, портняжка был флегматичен и миролюбив. Сначала он тоже был удивлен моими насмешками и пытался словесно меня успокоить, затем перешел к угрозам, но это не помогло. Его раздражение нарастало, он подошел ко мне… Что ж, апперкот – это хорошая штука, сразу вправляет мозги. Когда все вокруг перестало кружиться, в башке же – звенеть и я пришел в себя, я уже твердо знал, что настоящий мужчина может заниматься чем угодно – и даже учиться шитью в гареме прекрасных девиц.

Этот эпизод не входит в лейтмотив нашей темы, но тема нуждается в рамке хотя бы для того, чтобы благосклонный читатель увидеть бы мог, что не в вакууме постепенно и неуклонно я погружался во тьму. Наоборот, школьная жизнь интересной была, я активно участвовал в ней, но это не помогло.

Я не знаю, полностью или не полностью был я освобожден от физкультуры в том конкретном году. На уроках присутствовал, кое-что делал, учитель меня не нагружал. Но от НВП освобождения не было, и я маршировал там как все. Девочки – на «домоводстве», мальчики – на НВП. Учитель объясняет сущность солдатского бытия как привычку машинально, не вдумываясь, безошибочно правильно выполнять по командам комплексы заученных действий. Комплексы эти разумны и соответствуют условиям наибольшей вероятности решения поставленных задач при сохранении личного состава в бою. А начинаются эти заученные действия со строевой подготовки – чем и занимается наш 7-й класс, тем более что тогдашняя школьная форма для мальчиков располагала к строевой подготовке просто покроем своим.

Вот ребята поняли вводные, построились, отмаршировали вчерашний урок. Стоим шеренгой лицом к довольно далекой стене.

ШАГОМ – МАРШ! раз-два…

Печатаем шаг, стена все ближе и ближе. Невольно замедляется ход – чтобы носом ее не снести, да и лоб поберечь, пожалуй.

ШИРЕ ШАГ! раз-два! СТОЙ! раз-два!

КРУГОМ!… ШАГОМ – МАРШ! … итд.

Вот мы снова на исходной позиции лицом к стене, инструктор разъясняет нам нашу ошибку. По его словам, командир все видит, все знает, никаких препятствий в виде стены быть у нас не должно. Снова печатаем шаг, все ближе и ближе стена, я напрягаюсь весь, но шаг держу. НАЛЕ – ВО! раз-два! Вся шеренга как один человек машинально, заранее разученными движениями ног выполняет на ходу поворот и с облегчением движется колонной по одному, едва не касаясь правым плечом стены. Даа, командир все видит, все знает и вовремя голос подаст…

А я в то время как раз размышлял о свободе воли, о том, что такое «осознанная необходимость» и как это может быть так, чтобы «солдаты стреляли в народ», как об этом учебник истории нам говорит. На одном из таких уроков я вдруг почувствовал, как это бывает так, что солдат автоматически выполняет заученный до гипноза прием. Через бездну лет я помню отлично, как стоял я в строю одноклассников перед этой стеной, ждал команду, какую – мне все равно, и вдруг какой-то внутренней плазмой почувствовал всем организмом, что и команды «ЦЕЛЬСЯ!» и «ПЛИ!» я выполнил бы в таком состоянии строевой отрешенности так же безошибочно, спокойно и молча, как сейчас равнодушно готов выполнять и «МАРШ», и «КРУГОМ» – все равно. И в то же мгновение я понял для себя навсегда, что Родина позовет – постараюсь служить беспорочно, но в военное училище сам по себе не пойду, даже был бы здоров. Эта профессия – не для меня, и очень жаль, что всему человечеству она еще очень и очень нужна. Однако и дурак-пацифист тоже не получится из меня, других же за выбор нужной военной профессия укорять я не стану, но это – не для меня. И по наклонной поверхности я покатился быстрей.

ГЛАВА 9. ПОЗНЕР-ШКОЛА

В старших классах средней школы учеба воспринималась мною как досадная докука, как такое же нелепое правило жизни, как и всё остальное, установленное «взрослыми» на Земле. Я придерживался внешнего распорядка посещения уроков в значительной степени только из-за того, что моя мама по своей основной профессии все же учительницей была и я хорошо представлял себе, сколько неприятностей по работе причиняют нарушители школьного порядка учителям. В этом плане я испытывал чувство солидарности по отношению к учительскому сословию в целом, а во-вторых, школьные лентяи и балбесы не имели ни малейшего авторитета в моих глазах из-за своего очевидного сходства с обезьянами; они ничего не знали, не читали, говорили короткими, однообразными, крикливыми фразами, с ними не о чем было поговорить. Я мало общался с ними и был далек от подражания им.

В то же время Коммунистическая партия СССР в упор не видела и не желала видеть социальное расслоение в стране, вводились законы об обязательном среднем образовании для всех, отменялось «второгодничество», чрезвычайно затруднялось исключение негодников из школы и т. п. В отвратительном поведении балбесов официальная идеология обвиняла учителей, учителя же, среди которых все больше и больше становилось женщин, теряли последние рычаги воздействия на негативную прослойку ученического состава школ. Хорошо учились только те, кто уже в 12~16 лет (вне зависимости от социального происхождения, однако) имел осознанные долгоиграющие цели, также ученики, которых в прилежании поддерживала семья. Как сельский житель, среди этих ребят я отчетливо видел тех, кто устраивался в городскую среднюю школу из деревень, из бедных колхозных семей, которые всеми силами стремились вырваться из слабеющих, обиженных судьбой и партией колхозов нашей «свободной» страны. Увы, при всем старании им недоставало начальной образованности для усвоения материала старших классов, им было трудно в ученье, им «натягивали» оценки учителя. А как же с балбесами быть? На этом фоне учителям было просто не до меня, они сквозь пальцы смотрели на то, что я ленюсь, прекрасно знали, я полагаю, что на переменках все отчаянные лентяи пристают ко мне с обычным требованием «дай списать», а если я в тот день домашнюю работу не делал, я тут же взгляну в задачник и расскажу, что и где там надо подчеркнуть, умножить и т. п. Случайно схваченную двойку я исправлю через какое-то время блестящим ответом у доски, останусь по оценкам в середняках и не доставлю никаких неприятностей учителям. О моей внеклассной активности и завсегдатайстве в библиотеке они тоже, я думаю, были осведомлены. Короче, им было не до меня. Однако исключение было, и для ясности этого исключения позвольте мне привести один эпизод из тех дней.

Ясный день, класс; мое место, естественно, у окна (уж на это-то моего авторитета хватало.) Учительница пишет пример на доске – что-то вроде деления двух алгебраических многочленов. Вызывает решать ученика. Ученик путается, сбивается, никак не может числитель и знаменатель на множители разложить. Кое-кто в классе самостоятельно решил в своей тетрадке пример и скучает, в основном же ребята ждут решения с доски. Я давно уже все написал и смотрю от скуки в окно. Соседка по парте успешно списала с меня и занята чем-то своим.

Учительница устала трудиться с одним учеником, отправляет его на место, вызывает другого и так же за ручку пытается его сквозь пример провести. Наконец отпускает его, отворачивается к окну, и я отчетливо вижу ее усталый, безрадостный профиль. О чем же задумалась эта немолодая уже, невеселая женщина, чья профессия состоит в том, чтобы вдалбливать своеобразную, небытовую красоту математических формул в головы тех, кому эта красота не нужна и кто не стремится к ней сам, и кому заведомо полезнее было бы расширение бытового запаса слов ну хотя бы до тысячи разных корней, нежели деление алгебраических многочленов одного на другой.

Учительница вздыхает, смотрит на время и вызывает меня. Я четко, как повороты строевой подготовки на паркете спортзала, расписываю пример. Лицо учительницы светлеет, классу она говорит: -«Вот видите, ребята, как надо примеры решать!», – ставит пятерку в журнал и отпускает меня. Вскоре звенит звонок. Как бы то ни было, в четверти хуже тройки уже не будет, а ни в отличники, ни в хорошисты никоим образом я не стремлюсь.

В нашей школе было минимум две математички, одна вела алгебру, другая как будто геометрию в нашем классе вела. Кажется, именно геометричка сумела вызвать меня на очень серьезный, с глазу на глаз, разговор. По словам этой учительницы, в нашей школе очень низок уровень преподавания теоретических дисциплин. Трудовая подготовка, практические предметы поставлены в школе отлично, но абстрактная математика – увы. И я хорошо смотрюсь только на нашем слабеньком фоне, если же попаду в более сильную школу – меня ждет неприятный сюрприз, и чем дальше, тем будет трудней. Способности же у меня есть, и я могу подготовиться даже в нашей школе на уровень лучших столичных школ. Мне надо не дурака валять, а просто систематически заниматься, и более ничего. Одному, конечно, заниматься как следует трудно, она может мне в этом помочь, например, методическими указаниями, подбором примеров, анализом работ. Я был тогда настолько глупым подростком, что ее инициативу отклонил, и только в следующем году, во второй уже школе, я увидел ее правоту. Вот там-то и пришлось мне позаниматься вплотную, чтобы выйти на средний уровень учеников. Примеры наподобие упомянутого выше деления двух многочленов там щелкали в три минуты почти что все ученики, и там значительно реже обращались ко мне с просьбами дать им списать. (Но случаи вроде бы были, не без того.)

Заканчивая тему школьного обычая списания уроков, замечу, что в третьей школе этот прискорбный обычай принес заметную пользу мне. Там было два иностранных языка, английский и немецкий, причем в часы занятий иностранным языком класс делился на две группы и расходился по разным местам. Это было очень правильно с точки зрения качества преподавания языка, так как группа из 10-15-ти учеников – это, наверное, оптимум в этом деле или близко к нему. Однако это требует удвоения числа учителей по отношению к наличию классов, и как это неизбежное удвоение прошло через РОНО, ОБЛОНО и т.д., я не полюбопытствовал даже тогда узнать. Одна половинка нашего класса занималась немецким, другая – английским языком. Естественно, я оказался в немецкой группе, и девочки из этой группы тотчас повадились на переменках перед уроком приставать ко мне с просьбами дать списать, перевести из учебника текст и т. п.

Глядя на них, и девочки из английской половинки класса с такими же просьбами стали обращаться ко мне. (Там была также девочка, которая вела по-английски свой личный домашний дневник. Ко мне она не приставала, а откуда мне известно стало про дневник – джентльмен не скажет никогда.) В школьной библиотеке оказались все нужные учебники, материалы для чтения, методические материалы – вскоре на равных основаниях я потакал лентяйкам и тем и другим, а впоследствии, уже работая после школы в НИИ, я обнаружил пользу иностранных языков для работы, и английского в том числе. Увы, речь поставить не удалось, но для работы – читал.

Уже в первой школе, скучая на уроках, я заполнял это время как мог. Листал учебники и так и эдак, вследствие чего уже к концу второй четверти знал их хотя и бессистемно, но почти наизусть. На уроках истории и географии я внимательно рассматривал карты, выстраивал воображаемые путешествия по ним, заполняя их, эти карты, содержанием прочитанных некогда книг. Придумывал сюжеты и антураж воображаемых историй, сценографию фантастических кинолент… Однажды задумался я о причинах падения древних царств, а скупые объяснения учителя и учебников на этот счет не устраивали меня, и я от нечего делать развил собственную теорию, которую здесь изложу.

Представим себе Древний Египет на заре своего исторического бытия. Ни каналов, ни иероглифов, ни пирамид – всё начинается только-только сейчас, и, главное – никакой «истории» нет. НЕТ ИСТОРИИ, представьте себе. Жизнь выдвигает проблемы, которые нужно решать. Какие древние племена не сумели решить такие проблемы – те просто исчезли в истории без каких-либо царств, вот египтянам кое-что удалось – они и устроили цивилизацию себе, а заодно стали учить этому занятию молодежь. Всё бы да ничего бы себе помаленьку, но время идет неуклонно вперед, и лет через сто, к примеру сказать, жизнь выдвигает новые задачи перед новым поколением людей. Новое поколение египтян их успешно решает и включает в учебный процесс. Время идет вперед, и немалое время – тысячи лет. Египтяне успешно решают все новые и новые задачи и включают их в учебный процесс. В конце концов учебный процесс наполняется так, что учиться надо долгие годы, успешно заканчивают курс только зубрилы одни, «отличники», не к ночи будь помянуты, да «хорошисты», а кто и не был зубрилою по природе – от такого учения зубрилкою стал все равно. А много ли пользы от зубрил, ведь они хорошо решают только задачи прошедших времен, коих и нету теперь, а решение новых проблем им приходится не по зубам. Да и цивилизацию-то изначально создавали не зубрилы отнюдь, нечего было, известно, в самом начале зубрить. Стоит ли удивляться тому, что вследствие перегруженности учебного процесса опытом прошлых времен новые поколения молодых египтян теряли способность к решению новых задач. Например, давно пора было переходить с иероглифов на алфавит, а им – невдомек. Пришли греки с алфавитом, сделали им «эллинизм», только всего и делов. Эта теория оказалась применимой к древним великим царствам вообще, а как это повлияло на мое отношение к учебе – если читатель в школе еще не успел заучиться вконец, он догадается сам.

Иногда я обращался с разными вопросами к учителям, но, как правило, ответы не устраивали меня. Например, при общем равнодушии к СМИ, однажды я все же обратил внимание на короткое победоносное сообщение в общем потоке районных новостей о том, что некое СМУ (или УНР, не припомню сейчас) перевыполнило квартальный план строительных работ на сколько-то тысяч рублей. Насколько я понимал в этом деле, строительно-монтажные управления стоят не «деньги» – сооружения, объекты строят они. Учитель-мужчина (географ или историк, кажется – географ) попытался мне объяснить плановую связь между строительством и расходами на него. Выходит так, – с огромным недоумением продолжал расспрашивать учителя я – что главная задача в строительстве – это расходовать деньги, а стройка – это как бы побочное приложение к ней??? Учитель устал объяснять это мне, и мы закончили исследование этой темы на том, что я еще мал, подрасту – разберусь, а пока «не бери в голова», все путем.

Далее, возьмем концентрацию школьного курса литературы на таких, например, сочинениях, как «Недоросль», «Ревизор» и даже блистательное «Горе от ума» – разве не похоже это на то, как если бы наши потомки лет через двести-сто станут изучать наше время по материалам журнала «Крокодил»? И вообще, зачем нам всем без исключения нужна классическая литература феодально-буржуазных времен? Не практичнее было бы изучать то, что ребята читают реально, ну, «Человека-амфибию» там, «Аэлиту» и проч. Обязательно я включил бы в курс своеобразного «Конька-горбунка». Мало того, что я с детства любил эту сказку, свидетельствую сверх того: на моих глазах в деревне простой бригадир простой плотницкой бригады читал на отдыхе товарищам всего «Конька-горбунка» наизусть без заметных купюр, и слушали товарищи с удовольствием простую декламацию его, тогда как «Онегина» ныне ценит не каждый-то интеллигент, а Печорин – вообще не герой и не нашего времени вовсе. А из буржуазно-феодальной эпохи я взял бы Жюль Верна, Майн Рида, еще кого-нибудь. Удовлетворительного разрешения такие вопросы не получали, так что все это продолжало негативно влиять на мое отношение к миру «взрослых» людей, и никакого стремления войти во «взрослый» мир со всеми своими потрохами по-прежнему не было у меня. И по-прежнему «Ихтиандры» да «Ариэли» прочно владели мной.