Читать книгу: «Последний рассвет Тарайи», страница 11
– Э-хей, Урус-Зор, смерти нет, пока мы живы! – Выкрикнул он, скалясь в довольной улыбке. Он хотел развернуть коня, и тут же получил удар стальным шаром в спину, свалившись с лошади. Зор, до этого заметивший скачущего следом за Качудаем дарба, рванулся вперед, прыгнул, и, схватив за шиворот, швырнул его на землю, тут же сломав гортань. Качудай хрипел, пытаясь подняться, не в состоянии сделать вдох. Ему казалось, будто легкие кто-то сдавил сильно, и не было возможности раздуть эти меха, наполнив живительным воздухом. В глазах темнело, противным зудом раздаваясь по всему телу, а вдох так и не давался. Степняк остервенело вгрызался пальцами в дерн, судоржно выгибаясь. В момент, когда перед взором уже поплыли темные блики, спазм отступил, и долгожданный громкий вдох наполнил легкие кислородом.
Зор хотел было прийти на помощь другу, но на него уже летел другой, а трое оставшихся нещадно рубили сирхов, неспособных хоть как-то противостоять в десятки раз превосходящим по силе и ловкости каращеям. Степняки пытались жадно рубиться, но их выпады, движения, действия, выглядели какими-то неумелыми, неуклюжими на фоне скорости и грации противника. Дарбы стремительным вихрем лавировали между беспомощными степняками, мощными ударами своих плетей разбивая им черепа.
Зор уже справился с нападавшим, и бросился в гущу основного боя. Сирхи смогли ранить коня одного из дарбов, и тот уже пешим вел схватку, но это никак не облегчило задачу, потому как приблизиться хоть как-то к нему было невозможно. Чужак со скоростью степного смерча орудовал плетью, молниеносно перемещаясь между неуклюжим противником, продолжая монотонно разбивать головы всем попадавшимся на пути.
Подоспевший Зор увернулся от пролетающей мимо глаз темной стали, отрубив первым же взмахом пешему дарбу руку, а вторым снял голову. Он уже чувствовал, что сзади на него летел следующий и не оборачиваясь, дернулся в сторону, развернулся и, прыгнув, схватив пролетающего мимо всадника, сбросил того на землю, вдогонку рубанув мечем почти не глядя. Видя, что исход боя вдруг переломился, сирхи воспряли духом, загорланили и, накинувшись на последнего, все-таки сумели задавить его массой, потеряв в момент этой атаки еще пятерых.
Облегченно выдохнув, вымотанный Зор бухнулся на колени. Измотанное тело требовало восстановления. Больше всего он потерял сил в момент концентрации, когда бросился на пеших стрелков. Последние дни, он вообще не знал отдыха, и каждый новый восход великого Ра, приносил новую битву, новую преграду на пути. Из разорванной раны на лице пульсировала потихоньку кровь, измазав все тело грязно-бурой коркой.
Зор поднялся, не давая себе расслабиться, выискивая взглядом Качудая. Тот сидел неподалёку, пытался в очередной раз подняться. Поднимался с трудом, делал несколько шагов и снова опускался на землю, кривясь лицом от боли.
– Хвала великому воину Урусу! – Прокричал кто-то из толпы ликующих сирхов.
– Хвала Всевышнему! Хвала Гаруде Большекрылому! – Степняки скандировали поочередно восхваления то одному, то другому, размахивая оружием над головами, от души радуясь победе над каращеями, как вдруг пятеро из них, один за другим попадали с лошадей, с пробитыми насквозь черепами.
Зор замешкался… мгновение, и еще пятеро обмякли.
– В степь! В степь! – Заорал Зор, размахивая руками, пытаясь вразумить неугомонных степняков.
В запале ликования сирхи не сразу поняли, что произошло, но когда опомнились, потеряли еще пятерых. Новые стрелы дарбов били чаще, по прежнему не щадя никого, не позволяя себе хоть одного промаха.
Укрытия теперь никакого не было, да оно бы и не спасло. Открытая степь делала полностью беспомощными суматошных своих детей, что в этот раз ничего другого не оставалось, как ретироваться. Сирхи пришпоривали лошадей в сторону колодцев, наспех подбирали раненых, кто еще хоть как-то подавал признаки жизни, и срывались в галоп.
Зор бросился к Качудаю. Почти в последний момент заметил приближающуюся черную точку, отшатнулся, но граненое лезвие глубоко вспороло плечо у самого края. Не обращая внимания на это, он подбежал к степняку, тот делал попытки подняться, но боль была слишком сильной и он вновь каждый раз падал.
– Эй, урус, держи коня, степь охранит! – Подскочил бородатый сирх, держа на поводу вороного. Он бросил повод, гариец тут же подхватил Качудая на руки и забросив того в седло, шлепнул ладонью по крупу, вороной не заставил себя долго упрашивать, споро нагоняя остальных степняков.
– Не сворачивай с пути, Качудай! – выкрикнул Зор вдогонку, развернулся и легкой трусцой устремился в сторону хребта, навстречу несущим смерть огранкам.
Он бежал не торопясь, размеренно, не тратя последние силы понапрасну. Внимание и реакция – единственное, что было сейчас у него из обороны. Зор периодически уворачивался от стрел каращеев – часто почти в последний момент, что одна все-таки задела второе плечо, и теперь оба были распороты. Молодой организм боролся, как мог, мобилизовав все свои силы, каждый раз включаясь в новую брешь, второпях генерируя ткани, тромбуя раны, желая только сберечь в себе ту искру, которая разжигала в нём огонь жизни.
Давно стих шум беспокойных сирхов, а сами они скрылись за горизонтом и Зор был этому рад. Он наконец-то успокоился мысленно за них, что словно бремя свалилось с плеч, переживания отступили, как за неокрепших детей. Разум слегка охладел и, сконцентрировавшись только на цели, стал более ясным.
Каращеи перестали впустую выпускать стрелы и теперь лишь встречный ветер, да стук собственного сердца разбавляли тишину.
Бег продолжался уже довольно долго, что вдалеке показались очертания хребта, но каращеев до сих пор видно не было. Зор уже не чувствовал усталость – он просто к ней привык, приняв, как данность, как новое осознание собственного бытия и это перестало быть важным, хоть сколько-нибудь беспокоящим разум.
Резкий свист коснулся слуха – стальное жало пролетело мимо, а Зор даже не заметил, как по инерции увернулся от него. Реакция тела на внешние раздражители начинала жить своей собственной жизнью. Было это хорошо или плохо – совершенно не волновало. Тело теперь самостоятельно училось выживать в бесконечном поединке за жизнь, вырабатывая нужные рефлексы, новые навыки. Израненное, измотанное, обветренное – оно грубело, каждое мгновение своего существования закалялось под голубым небосводом Мидеи.
Очертания хребта стали более четкими, солнце поднялось высоко и палило нещадно, развеяв утреннее ненастье, а юный гариец продолжал свой монотонный бег к цели, не смея остановиться, перевести дыхание. Он уже видел тех пятерых, неспешно шагавших ему навстречу, изредка выпускающих стрелы. Тело отрабатывало идеально и даже как-то играючи. Уже не нужно было концентрироваться – молниеносная реакция теперь была постоянной, но разум грубел. Чувство было странным и довольно ярким. Зор ощущал границу этой грубости и, находясь в этом странном приграничье собственного подсознания, пытался зацепиться за разницу, прочувствовать на собственном опыте тот переход, когда искра оборачивалась в степенное угасание.
Каращеи ускорились, зашагав вдвое быстрее, как вдруг позади сбоку отчетливо послышался топот. Зор обернулся, остановился, сбив дыхание. Одинокий всадник несся во весь опор, пригнувшись к гриве своего коня. Полуденное марево слегка колыхало, своим плеском приглушая его образ. Это был Качудай. Он еле держался в седле, крепко вцепившись в гриву, и летел прямо на каращеев. Зор замешкался, озираясь то на каращеев, то на нерадивого степняка и бросился последнему наперерез. Качудай приподнялся в седле, обнажил один из своих клинков, бросил косой взгляд на приближающегося гарийца и сильнее пришпорил коня, у которого уже изо рта валила пена.
Зор понял, что не успевает и, не став тратить силы, со всей прыти бросился к серым, в надежде хоть к ним быть первым.
Степняк и гариец двигались параллельно друг другу. Качудай ускорялся, нагоняя и вскоре они поравнялись. До каращеев оставалось совсем немного – уже можно было отчетливо рассмотреть их сосредоточенные строгие серые лица.
Как бы Зор не старался и как бы прыток ни был, но со степным скакуном он все равно тягаться не мог.
Двести шагов, сто, пятьдесят – Качудай не сбавляя скорости налетел на каращеев. Один из них размашисто взмахнул плетью, конь пролетел по инерции дальше и, подкосившись, рухнул, подняв клубы пыли.
Зор на ходу обнажил свое тонкое черное лезвие и врезался в группу рассредоточившихся полукругом противников. Он вложил в этот бросок всё своё умение, мощь, силу, данные по роду гарийскому, что не имел право на осечку. Шанс был только один, рывок был один и одним все должно кончиться. В первое мгновение обезглавив двоих, следом рубанул третьего по шее, четвертому отсек ногу и пятого разрубил наискосок от плеча до пояса, но в последний момент получил все-таки удар в голову стальным шаром… Темнота
В горле все пересохло настолько, что каждый вдох был терпким и каким-то шершавым. Зор разлепил кое-как слипшиеся от крови веки, поднялся, сел. Солнце нависало большим алым шаром над горной грядой хребта, клонясь к закату.
Болело все до кончиков пальцев на ногах. Уже давно привыкнув к подобному состоянию, поднялся, стараясь не обращать внимания на ноющее тело, осмотрелся бегло и зашагал в сторону лежавшего неподалеку коня.
Качудай не подавал признаков жизни, и казалось, не дышал, а его нога была придавлена мертвой тушей животного. Не без труда удалось высвободить степняка, тот сразу захрипел, очнувшись, попытался открыть глаза.
– Гаруда, прими верного воина Качудая … – хрипел он в бреду.
Зор молча подхватил его на руки, перебросил через плечо и немного неуверенной походкой направился в сторону гряды.
Глава 14
Утро было ясным и чуть прохладным. Зор сидел на небольшой зеленой террасе невысокого холма. Его глаза были прикрыты, а ладонь он прижимал к голове лежащего рядом Качудая. Степняк размеренно тихо сопел, иногда коротко вздрагивал, но продолжал спать крепким сном, даже несмотря на то, что лучи солнца уже довольно сильно щипали обветренное лицо. Зор как мог, как помнил, делился своей энергией, еще не до конца угасшей. Организм Качудая реагировал с благодарностью, залечивая раны настолько быстро, насколько это было возможно. Силы гарийца иссякали. Он уже не мог, как раньше проделывать это без последствий для себя. Тело было ватным, к тому же свои собственные раны добавляли дискомфорта, но он терпел, иначе степняка ждала бы верная смерть. Уже второй восход солнца они встречали на этом холме, и за все это время Качудай ещё ни разу не открыл глаза. Поначалу он впадал в беспамятство, часто бредил, а когда стало чуть легче, успокоился и уснул. Зор не спал с того самого туманного рассвета в лагере сирхов и сейчас уже еле держался.
Степняк вдруг зашевелился, закашлял, открыл глаза, удивленно глядя перед собой, первое мгновение ничего не понимая.
– Ты не Гаруда?! – прохрипел Качудай, не то вопросительно, не то утвердительно.
Зор улыбнулся, обрадовавшись, что тот наконец-то очнулся, отрицательно махнул головой и не в силах больше оставаться в сознании, повалился набок.
***
– Не подходи! – хриплым надсаженным голосом кричал Качудай, выставив перед собой меч на вытянутой руке.
Он топтался на месте чуть ниже террасы, где не то в беспамятстве, не то в крепком сне лежал Зор. Степняк судорожно сжимал рукоять клинка, медленно пятясь назад, прихрамывая сильно.
Здоровенный, просто огромный по меркам сирха незнакомец медленно приближался, никак не реагируя на выпады в свой адрес, исподлобья гневно глядя на того.
Этот здоровяк появился со стороны степи на вьюченном высоком белом коне. Оказавшись у подножия холма, он спешился и уверенно направился вверх. Вид у него был сильно уставший, но это нисколько не умаляло его грозности.
Качудай его заметил довольно далеко, пытался растолкать Зора, чтобы ретироваться от греха подальше, но тот впервые находился в таком крепком забвении, что поднять его было невозможно и теперь ничего не оставалось, как выйти на странного верзилу в открытую. Одно радовало, что это был не каращей, и Качудай надеялся, несмотря на свое паршивое состояние хоть как-то навредить незваному гостю. То, что перед ним был боец, сомнений не возникало. Сосредоточенный цепкий взгляд заставлял считаться, а выветренное лицо, испещренное шрамами вдоль и поперек, вызывало искреннее уважение. К какому роду принадлежал чужак, понять было сложно, но он не был ни гарийцем, ни сирхом, ни даже даканцем, коих Качудай повидал на своем веку достаточно много. Неопределенного возраста, скорее всего, гораздо старше него – это выдавали полностью седые до белизны волосы и такая же густая коротко стриженая борода. Из одежды на нем были высокие шнурованные сапоги из бурой кожи, такие же штаны, сильно истертая коричневая куртка с высоким воротом, перетянутая оружейной сбруей.
– Убери сталь, сирх, уйди с пути и я не стану отнимать твою жизнь! – тихим басом в приказном тоне заговорил здоровяк, глядя исподлобья на тяжело дышавшего степняка.
– Уходи! – Вновь выкрикнул Качудай, обнажил второй клинок, – Уходи, кто бы ты ни был, и я клянусь Всевышним, что не пролью твою воду жизни!
Дыхание Качудая сильно сбивалось, одно веко подрагивало, мышцы налились тяжестью. Придавленная конем нога плохо слушалась, и приходилось стоять практически на одной, а передвигаясь, сильно подволакивать другую. Он был в смятении, понимая, что в нынешнем состоянии просто не выстоит против этого здоровяка. Его разум обуревала обида, отчаяние от бессилия перед ситуацией. Неужели все вот так закончится и Зор не сможет пройти тот путь, который завещал Гаруда? Неужели он – достойный воин степи, не сможет охранить великого Уруса в момент, когда ему так нужна помощь? Качудай себя ощутил вдруг жалким и беспомощным, опустошенным в миг – бесполезным тогда, когда его участие так стало важным, а он стоит сейчас перед погибелью и не может абсолютно ничего поделать. Он предал Зора, предал его намерения, предал не свершенное великое, которое должно было обязательно произойти, если бы он сейчас смог…
– В последний раз говорю тебе слово, сирх – уйди с пути, мне нужен лишь тот гариец! – кивнул он ему за спину. – Слово мое, что жизнь твою не трону, можешь уйти без опаски!
Качудай оскалился, зарычал, словно зверь сквозь стиснутые зубы, рассек мечем воздух перед собой, шагнул навстречу. Их разделял всего какой-то десяток шагов. Здоровяк досадно выдохнул, медленно вытащив из-за спины свой меч.
– Постой! Что ты хочешь? – в надежде вопросил степняк, – Золото есть, вот, возьми! – он достал из-за пазухи сверток пергамента и бросил ему под ноги.
– Здоровяк усмехнулся, взмахнул мечем, кончиком разрубив пергамент, отрицательно качнул головой, сделав шаг навстречу.
– Стой! Оставь слово своё, что если одолеешь меня, то не отнимешь жизнь у Уруса, пока тот в явь не вернется! – отчаяние степняка бурлило, и он не знал, как выпутаться из этого, как не предать веру в себя. Оставалось хоть слово выпросить в надежде, что Зор легко сможет справиться с ним, когда очнется.
Незнакомец посмотрел на степняка, удивленно нахмурив брови, а затем расхохотался, запрокинув голову к небу.
Качудай не понимал столь странной реакции и поначалу растерялся но, все же воспользовавшись моментом, прыгнул вперед, взмахнув клинком. Противник среагировал мгновенно, отбив удар хоть и в последний момент. Качудай упал, споткнувшись на поврежденной ноге, поднялся, рыча от дикой боли, которая пронзала все тело от резких движений, извернулся и снова сделал выпад, все же сумев самым кончиком достать по руке, но тут же получив удар кулаком в голову, свалился снова. Сил подняться больше не было. Качудай тяжело дышал, злясь на себя за беспомощность, что был слышен даже скрежет его зубов.
– Ты ли, сирх, за жизнь гарийца вступаешься или мне почудились слова твои? – Здоровяк наступил степняку на горло, придавив к земле. – А я думаю всё, отчего не спится мне последние ночи, а это сирх встал на защиту гарийца! – Он вновь засмеялся, будто это была какая-то хохма, и тут же почувствовал резкую боль в ноге.
Качудай из последних сил потянулся к сапогу и, достав оттуда нож, всадил его в ногу противника, но слегка промахнулся и только вспорол кожу на бедре, откуда тут же брызнула кровь.
Здоровяк досадно ухнул, влепил неугомонному сирху ладонью по лицу, что у Качудая потемнело в глазах на мгновение.
– Слово моё, что ни помыслов, ни поступков черных не будет гарийцу! Ты понял, сирх?! – пристально посмотрел он на того, перевязывая наскоро порез лоскутом, достав его из-за пазухи.
Здоровяк подхватил сирха за грудки, поднял на ноги, тот скривился от резкой боли.
– Я не враг ему, сирх!
– Кто ты?
– Маргас, моё имя, а вот кто ты и каковы твои намерения? – он с прищуром недоверчиво посмотрел степняку в глаза.
– Маргас! – послышался окрик.
Здоровяк обернулся, расплылся в улыбке и, бросив степняка, прихрамывая направился наверх
***
– Ты не гневайся на меня, сирх, я же не знал твоих намерений, – извинялся Маргас перед степняком.
Они втроем сидели у костра все у того же холма, в преддверии заката. Зор был немного слаб, но крепкий сон, в который он себя загнал, все же придал сил, оставался только вопрос времени и прежняя бодрость постепенно возвращалась. Он отдал последние силы для того, чтобы Качудай не умер и чуть не поплатился за это сам. Раньше он, возможно, смог бы это сделать с легкостью, но теперь, когда его собственная искра тускнела, он уже был не в состоянии так легко воспользоваться всеми дарами данными природой, которые были присущи гарийцам, не ведавшим зла. Он словно забывал эти чувства, переставал видеть, ощущать те потоки энергии, которыми всякий чистый человек мог повелевать и пользоваться во благо. Теперь он с каждым днем будто слеп, теряя то важное внутренне зрение, озарявшее жизнь, даруя яркие краски мироздания.
– Я Качудай! – буркнул в ответ степняк, – Нет гнева моего, и ты прости за нож! – кивнул он на перевязанную ногу.
– Пустое все, заживёт, – усмехнулся здоровяк, – Думал ты с дурными помыслами пришел, как вы всегда ходите. Не ведал я, что путь твой не по роду вашему теперь. Хотя нет в том моего удивления, это ведь Гария! – расплылся он в улыбке, чуть прикрыв глаза, обводя простор рукой, – Гария дарует путь каждому, кто согласится услышать её сказ. Дарует, выводя к свету с тернистой узкой тропы, на которой ползти уж сил нет, так ведь, сирх!? – с хитрецой взглянул на него Маргас. – Протягивает крепкую сильную руку, вытаскивая из бездны невежества. Ты поначалу противишься, упираясь изо всех сил, а затем в какой-то миг, словно зрячим становишься. И глаза те только правду видеть могут. И вот смотришь ты дарованным зрением вокруг себя, смотришь на жизнь свою, на себя смотришь, и видишь лишь смрад кругом, что страшно становится от взора такого болючего, но всё, по-другому нельзя, и только так теперь будешь смотреть на мир всю свою оставшуюся жизнь и ничего поделать с этим не сможешь. Но ты все равно рад тому, что смог открыть глаза, несмотря ни на что рад, что довелось тебе ощутить ту искру, узреть её красоту, ради которой можно и потерпеть. И вся твоя жизнь становится тем путем – страшным, непосильным часто, порой толкающим на предательство, или на жертву, кому как, но ведущим к искре изначальной, к тому свету первородному, но такому недосягаемому… – Маргас покачал досадно головой, уставившись в пламя костра.
– Я рад видеть тебя, Маргас! – улыбнулся Зор, – Только не в то время ты пришёл. Мрак над Гарией нынче, что просвета не видать. Да и не только над Гарией, над всей Землёй…
– И я рад, Зоран! А коли мрак, так это вовремя я значит, – усмехнулся он, – Как же долго я здесь не был, но словно и не уходил никуда. Ты взрослый теперь уж совсем. Глаза у тебя от матери, а взгляд от отца. Смотрю и будто его взор встречаю…
– Вот! – многозначительно поднял руку вверх Качудай, – Я сразу заприметил тот взгляд. Не смотрят так гарийцы – то другой взор, вперемешку стало быть. Велик Урус-Зор во всём и во взоре своем преисполнен!
– Никогда бы не подумал, что сирх так изрекаться станет, да и жизнь чуть не положил… – вновь усмехнулся Маргас, – Хотя о чем это я? Все время забываюсь, где мы находимся… Я стар, дни мои недолги. С той поры, как пришлось покинуть Красное Солнце, нет покоя нигде. Понимаешь, Зор? Как не стало Амура, не могу найти место свое в жизни этой. Будто размазали меня по земле, и собрать всё воедино не выходит. Мечусь из края в край, из дола в дол, все пытаюсь отыскать ту, свою дорожку, которая выведет меня наконец-то, но нет её. И путь я вижу четко, что вот он, руку только протяни, но нет, не дается то прощение мне, которого был удостоен Амур, он смог. Ему открылось откровение, и знаете, завидую я ему – завидую той яркой, пусть мучительной вспышке, что озарила мир перед ним в миг смерти, а я знаю, что было именно так и не иначе.
– Он плату отдал за то, несоизмеримую с жизнью, – почти шепотом, произнёс Зор, отрешенно глядя в пламя огня, – А я больше всего боялся, что он дрогнет, не сможет устоять, не выдержит всего того, что встало преградой перед освобождением. Боялся, что не выстоит, взирая на самого себя тем взором, о котором говоришь. Но он держался, а я был горд, радовался каждой его победе в борьбе с самим собой… И когда он ушёл в империю, я уже знал, что больше никогда не увижу его. Я чувствовал его освобождение, и оно было для меня одновременно радостным и скорбным. Я искренне ликовал, что наконец-то он достиг своей тропы, но и печалился, зная, куда тропа та приведет, чтобы шагнуть на путь великий. Я раньше не задавался вопросами этими, зная ответы все, но теперь эти вопросы гнетут мой разум, и ответов нет больше.
– Всё так, Зор. Я много где по миру хаживал, искал ответы свои собственные, внимал речам разных мудрецов и слог их сладок был, но упокоения они не давали. Вот я и вернулся туда, где жизнь моя другой стала, так может здесь она и закончится, устал я от этих поисков пустых. Я давно порывался вернуться, но смелости не хватало, вот набрался наконец-то. Гляжу, ты за оружие взялся, – кивнул он на клинок в черных ножнах, лежавший рядом. – Боялся этого Амур больше всего. Но значит нельзя иначе, знаю. Принёс я кое-что, – Маргас потянул к себе один из тюков, что до этого были навьючены на его коня, достал оттуда сверток протянул Зору, – Отец твой наказ оставил перед тем, как покинул Красное Солнце. Он тревожился, что не может тебе достойное наследие оставить, знал, что ты не поймешь и не примешь ничего, ведь ты гариец по роду. Тревожился, что сам не достоин тебя и желал, что бы ты простил его за всё и просил меня сберечь это для тебя. Уж которую Луну он в сновидениях ко мне является и перстом своим указывает на солнце, а я поначалу не понимал, а потом вдруг осенило, что время пришло. Позабыл я совсем, а он напомнил. Тем более, что сейчас самый подходящий момент, как я погляжу, ¬– улыбнулся здоровяк, внимательно наблюдая, как Зор разглядывал сверток. – Не удивительно, что первый встреченный мною гариец это ты. Амур стопы мои правил по нужному пути, теперь я точно это знаю!
Зор расстегнул ремни, которыми сверток был крепко перетянут, развернул медленно грубую кожу, под ней оказался синий атласный шелк.
Все замерли в ожидании. Качудай тянул шею вперед, с любопытством следя за каждым движением, Маргас утвердительно кивнул на вопросительный взгляд гарийца. Он медленно отвернул один край ткани, другой. Сердце учащенно забилось в груди. Откинув последний подворот, Зор достал оттуда сначала штаны, а следом куртку – ту самую, заветную, которую отец бережно хранил, которая являлась для него чем-то большим, чем просто парадная боевая одежда императора. Это одеяние было сакральным, особо дорогим для него. Зор расстелил её перед собой. Каждая деталь, каждый штрих золотых нитей, которыми было вышито солнце, больно били по разуму. Он осторожно коснулся пальцами золотых лучей, навалилась вдруг тоска. Память против воли уносила сознание в детство. Он помнил, как они сидели с отцом у красивого раскидистого дуба, а он также еще совсем даже не умеющий толком ходить, гладил эти лучи, смотрел в уставшие глаза родителя и улыбался искренне, беззаботно. Он любил его несмотря ни на что, восхищался им, гордился тем духом, благодаря которому он не дрогнул, выстояв до самого конца под особо болючими ударами судьбы.
Зор недолго думая, накинул на себя куртку, зашнуровал умело, будто носил её всегда и давно. Золотые нити сверкали в отблесках пламени костра, переливаясь разными оттенками.
– Поистине искусные мастера творили эти одеяния достойные самых великих воинов и даже правителей! – Восхитился Качудай. – Теперь, Урус¬-Зор, ни у кого сомнений не возникнет – кто перед ними, а то ходишь, будто волкодлак какой, пугаешь степных сынов, кровь хоть с тела смыл, уже хорошо, – засмеялся сирх, следом и Маргас. Настроение вдруг стало у всех приподнятое, словно разрешились насущные вопросы, и неловкость вся исчезла.
Зор снял куртку, еще раз внимательно осмотрев вышитый на ней сюжет, вывернул наизнанку и надел обратно однотонной стороной. Теперь он практически не выделялся ничем от Маргаса, на котором была похожая одежда.
– Ты зачем, Урус-Зор? – не понял степняк его действий.
– Не время, Качудай, не время…
Степняк понимающе кивнул. Он уже знал, что если Зор что-то делал, то значит так должно и быть, а вопросы ни к чему.
Они еще долго проводили время в уже ночном разговоре, делясь вестями. Теперь Маргас был в курсе всех произошедших событий, но не удивился нисколько, а лишь утвердился, заявив, что теперь ясно стало, почему на пути его, станы сирхов разбитые попадались. Думал, что гарийцы так куражились, но уж больно жестоко, оттого непонятно, кто такое мог сотворить.
Воспоминаний было много, вопросов Качудая еще больше. Сирх внимательно слушал каждое слово, о чем говорили молодой гариец и старый воин, запоминая всё старательно, жадно, будто проникаясь каждой деталью прошлого этих людей. Людей совершенно разных по Роду, но таких близких, что в тот миг степняк понял еще одну истину – «неважно под каким кустом ты свет рождения увидел, важно с какими помыслами ты жизнь вершишь и с каким духом ты её окончишь, того и будешь удостоен в вечном забвении». Он толком не понимал, почему ему пришли столь странные мысли, но четко улавливал их смысл где-то в глубине души и в этот момент улыбался, глядя на товарищей. Качудай ощущал внутри непонятную радость, словно он обретал нечто, чего в его жизни никогда не было. Будто он всю жизнь был сиротой, а теперь вдруг встретил своих настоящих родичей, братьев и это чувство было бесценно, приятным теплом разливаясь по сознанию, в трепете разжигая внутренний огонь, становившийся его стезёй.
***
– Сирхи. – равнодушно буркнул Маргас, всматриваясь в равнину, по которой медленно двигался отряд верховых числом около сотни. – Качудай, твои родичи. С чем идут, с войной аль с нуждой?
– Да кто ж их знает, – ответил степняк, сильно щурясь по привычке, – Далеко, плохо видать, но знакомые кони. Сдаётся мне, что с войной нынче никто не пойдет. Что их к хребту гонит?
Отряд сбавил шаг и вовсе остановился. Оттуда отделился всадник и резвым галопом направился в сторону холма, на котором находилась троица. Никто не таился, да и смысла не было. Рассвет только занимался, коня Маргаса давно поди заметили.
Разведчик резво подлетел на расстояние десятка шагов, окинув быстрым взглядов всех, кивнул головой, глядя на гарийца и стремительно ускакал обратно.
Отряд какое-то время топтался на месте, затем двинулся к холму. К некоторым лошадям были впряжены волокуши, на которых лежали не то мертвые, не то раненые, понять пока было сложно, но судя по редким стонам, это были все же раненые.
– Стан Борея, – резюмировал Качудай, когда они приблизились к основанию холма.
– Какая нужда вас гонит сюда, черуты! – Крикнул Качудай, выискивая взглядом Борея, но того нигде не было.
– Эй, Качудай, нам гарийцу слово нести надобно! – выкрикнул один из сирхов с перевязанной рукой грязным отрезом, пропитавшимся кровью. Процессия остановилась, оратор выехал вперед, – Урус-Зор, дозволь слово нести! – продолжил раненый.
– Говори, сирх! – вышел вперед Зор.
– Я Размид! Мы, воины степного Сарихафата, стана Борея, слово несем тебе, Урус-Зор, прими его, не отвергнув! Темных мыслей не держим, и ты не держи про нас, а мы в ответ ни в ночи не убоимся, ни при свете не дрогнем, пока ступаешь впереди нас, травы очищая от поступи бекетов черных. Прошли мгновения пустых распрей, наступили долгие лета мараджавата во имя Большекрылого. Ты воин, коих степь не ведала ещё, на том убеждение наше было и есть непоколебимо, как гряда, что за спиной твоей! Ты взращен был в колыбели этой, впитав силу камня лунного, камня земного и нет в том нашего неприятия! Куфир наш, всевышним одаренный, был призван к нему вчерашним закатом Ра Великого. Наши жены забвение познали, наши дети покоя удостоены под крылом Гаруды и братья уходят в великий полет! Мы немногие, кто уцелел, но тоже к полету готовы, потому как нет силы против бекетов, кроме гарийцев. Не было скорби большей со времен великой стужи. Укажи Урус-Зор нам знание то, коим врага одолеть сможем, научи, и не дрогнем! Мы – степные воины Сарихафата великого, клятву понесем, за что куфиром ты нам будешь, и ни один сирх не познает позора за твоей спиной, а коль случится такое, то будет он навечно в навьих омутах без права на полет великого воина! Мы, сыны степи вольной почитаем Ас-Сура-Амаран-Амура, воина, не убоявшегося рати необъятной, совладавшего с той ратью не дрогнув ни единой жилой, так и укрепи ты по подобию силы наши на пути мараджавата великого, как плоть его и дух его! – Сирх закончил свою речь, спрыгнул с лошади, обнажил меч и, упершись рукой в землю, коснулся лезвием основания кисти, приподняв голову, глядя исподлобья на Зора. – Прими, Урус-Зор, клятву от Размида, вольного воина степи! – степняк замер в ожидании, прищурившись сильно.
Зор больше всего боялся подобного исхода и сейчас лихорадочно размышлял, как поступить. Степняки вдруг один за другим стали спрыгивать с лошадей и следовать примеру Размида.
– Прими клятву, Урус-Зор! ¬– вразнобой закричали степняки, каждый произнося своё имя.
– Мдаа…! – Протянул удивлённо Маргас. – Расскажи мне в самом страшном сновидении, что сирх клятву понесет гарийцу, ни за что в жизни не поверил бы, а тут… Воистину боги войну между собой затеяли, что привычный уклад под небесами рушится!
