Читать книгу: «СРО», страница 10
8
― Какого цвета у вас белье? ― спросил министр, открывая дверь студии.
– Черного, ― Хлопотова несколько смутилась.
– Хорошо. Тогда пожалуйте в раздевалку и оставьте на себе только трусики, бюстгальтер и туфли. На вас колготки?
– Да, ― Хлопотова оглядела павильон, окна которого были завешаны темно-серой материей. На торцевой стене висел виниловый фотофон. В центр белого полотна целились несколько камер на штативах.
– Лучше наденьте чулки, ― министр снял пиджак, закатал рукава и занялся настройкой освещения, ― там, за ширмой, несколько чулочных упаковок. Нашли свой размер? Отлично.
Хлопотова исполнила все просьбы министра и присела на холодный винил. Глаза с трудом привыкали к яркому свету. Министр закончил с аппаратурой, подошел и встал перед ней на колени.
– Сейчас мы вас слегка подкрасим, Надежда Евгеньевна, чтобы кожа не бликовала, ― министр разложил визажный набор и стал приятно водить кисточками по лицу.
– Странно, что вы выбрали меня, есть ведь профессиональные модели.
– Да, но в моем положении опасно прибегать к их услугам, девочки из агентств ― профессиональные хищницы. От них всего можно ждать: шантажа, публичной клеветы, обвинений в домогательствах. Есть, конечно, электронные базы, где модели размещают свои портфолио, но там тоже неизвестно, на кого нарвешься.
– А я, значит, надежная? ― Хлопотова поежилась.
– Замерзли? Потерпите, скоро вам будет жарко, лампы выделяют много тепла, ― министр улыбнулся. ― Конечно, вы ― надежная, вы ведь столько лет в СРО-проекте, значит, умеете держать язык за зубами. К тому же, я действительно не собираюсь принуждать вас к сексу, колоть героином и стегать плеткой. Так что повода для обращения в суд я вам не подам, обещаю.
– Зачем вам все это? Хобби?
– Я бы назвал это делом жизни.
– Даже так.
– Что такое фотография? Это искусство управления светом. А кто может заниматься искусством, по-вашему?
– По-моему, любой.
– А по-моему, вернее, по Платону, только свободный гражданин. А со свободой у нас, сами знаете, напряженка. Свободное время в современной России ― еще большая роскошь, чем в греческом полисе. Поэтому пришлось строить карьеру чиновника, интриговать, кривляться, чтобы иногда взять в руки камеру и хоть немного побыть собой.
– Боитесь подвоха от модели ― снимайте природу. Так нет, все вас, художников, на обнаженку тянет.
– Под вымышленным именем я успел выиграть все конкурсы, где выставляют фото флоры и фауны. Но одна из величайших загадок бытия ― женщина ― была табуирована для меня как тема, как предмет для эксперимента и так далее. Так что я вам очень благодарен, что вы согласились мне позировать. Ваша необычная, рельефная и несколько мужская фигура ― серьезная заявка на победу во всероссийском конкурсе.
– А вы используете административный ресурс, лоббируете свою победу?
– К сожалению, приходится, и не потому, что я такой отвратительный, а потому что иначе председатель жюри отдаст первое место члену своей арт-тусовки. Ох уж мне эта коррупция. А я все-таки министр культуры и оплачиваю эти мероприятия. Так что…
Министр за разговором сделал несколько снимков, но, судя по всему, остался недоволен.
– Вы слишком напряжены. Так не пойдет. Давайте-ка вы начнете излагать свое прошение, мозг пусть думает о бизнесе, а тело выполняет мои команды. Так нам обоим будет легче. Выгнетесь для начала по-кошачьи.
– У меня, вернее, у господина Охальника, не совсем прошение, скорее предложение. На наш взгляд, космическая отрасль стала буксовать в своем развитии из-за большого количества нахлебников. Две корпорации, кормящиеся от космоса, ― слишком большая ноша для нашего скромного, сырьевого бюджета страны.
– Охальник решил самоликвидироваться? Шучу. Встаньте-ка на ноги, расставьте их пошире и нагните торс. Ниже. Руки на пояс. Больше секса. Вздохните глубже, чтобы грудь поднялась… Вот так, отлично. Улыбаемся. Еще разок. Продолжайте.
– Господин Охальник предлагает отказаться от строительства новых космодромов и заменить их сетью космических лифтов, которые хоть и дороги в производстве, зато гораздо дешевле в эксплуатации.
– Другими словами, вы предлагаете выкинуть из проекта старика Аматидиса и все финансовые потоки сосредоточить в руках Охальника. А лифтовый проект выставить новым эволюционным витком отечественного ракетостроения. Так?
– Аматидис половину государственных средств тратит на бетонные изваяния. Господин Охальник считает это нецелесообразным.
– Господин Охальник забывает о миллионах гуманоидов, занятых на стройках Аматидиса. Он готов взять на себя содержание их семей? Или решать социальные проблемы, которые повлечет за собой ликвидация СРО «Космострой», будет государство?
– Я не готова ответить на этот вопрос.
– Тогда сделайте вид, что натягиваете тетиву лука. Спину ровнее. У вас начинает получаться. Нахмурьте брови. Отлично, просто амазонка. Но губки не сжимаем. Мне нужна сексуальная воительница, а не фригидная лучница. Восхитительно.
– Так что мне передать господину Охальнику? ― Хлопотова торопилась покончить с заданием, она и подумать не могла, что работа девочек с обложки такая тяжелая.
– Господин Охальник прав лишь в одном: космическая программа нуждается в модернизации и ребрендинге. Но сам он не в состоянии это осуществить. Какого бы новатора он из себя не корчил, по сути, он такой же ретроград, как и Аматидис. Фаллоцентрическая суть его проекта лишний раз это подтверждает.
– То есть?
– Лифт, скользящий по тросу, и ракета, взмывающая в небо, ― какие ассоциации вызывают у вас эти картинки? Я и мои коллеги видят в них поднадоевший за тысячу лет своей навязчивой эрекцией мужской член. Охальник и Аматидис решили ими друг перед другом похвастаться. Разве такое дозволительно в их положении? Мальчишки заигрались. Они поставили на карту стабильность экономики, ведь иллюзорность нашей космической колонизации не исключает возможности возникновения реального кризиса. Сталкивать лбами Минпром и Минстрой ― не много ли они на себя берут? Финансовыми путами мы связаны с нашими зарубежными партнерами, космические СРО ― крупнейшие работодатели страны, как можно все это не брать в расчет? Не стоит передавать все это господину Охальнику, но для себя усвойте: несогласованный с правительством наезд на Аматидиса ― фатальная ошибка.
– Но любой бизнесмен на его месте поступил бы так же.
– Любой бизнесмен старой школы. Нам нужен кто-то, кто будет ценить мир и спокойствие выше победы и власти. В правительстве зреет мысль о назначении мудрой женщины во главу космической отрасли.
– Это уже решено? Я могу действовать самостоятельно? ― Хлопотова не справилась с эмоциями. Непозволительная слабость, но кого не взволнуют такие предложения?
– Не торопитесь, мы ведь с вами первый раз фотографируемся. Скажу лишь, что я намерен предложить вашу кандидатуру.
– А вы, ― Хлопотова переходила рамки дипломатического этикета, ― вы сможете? Вы же теперь министр культуры, к вам прислушаются?
Министр улыбнулся:
– Замрите, вы так трогательно разволновались! Превосходно. Вот это снимок! ― министр закрыл объектив крышечкой. ― Надежда Евгеньевна, я знаю, что мой отказ от кресла премьер-министра общественность восприняла как понижение. А работа чиновника в Минкульте традиционно воспринимается как опала. Но вам одной скажу правду: я сам попросил.
– Сам? Невероятно.
– Руки не доходили до фотоаппарата, а я так не могу. Но вы не волнуйтесь, ко мне прислушиваются, ведь в мое министерство входят и массовые коммуникации. Так что, какая картинка завтра появится на экранах: космическая благодать или земная разруха, решать мне. Ну а теперь одевайтесь, благодарю вас за помощь. Вы ― прирожденная модель. Надеюсь, я могу и впредь на вас рассчитывать.
Сразу после фото-сессии вертолет Хлопотовой приземлился на площадке государственного университета. Семейка преподавателей античности не сдавалась, Хлопотовой пришлось посещать дополнительные консультации для нерадивых студентов. Первый раз за всю жизнь она оказалась в компании двоечников, которые, судя по наполненности аудитории, составляли основную массу российского студенчества.
Лекцию вела та самая преподавательница, что уже дважды завалила Хлопотову на экзамене. Поскольку Надежда опоздала, особого выбора у нее не было и ей пришлось подсесть к огромному мужчине. Тот занял полпарты своими локтями и играл в морской бой на телефоне, Хлопотовой с ее нетбуком достался жалкий кусочек столешницы.
Странно, но большинство слушателей походило на ее соседа: свитера их обтягивали валуны мышц, шеи еле помещались в воротники, головы были коротко острижены. «С каких это пор качки стали увлекаться античной культурой?» ― удивилась Хлопотова и принялась конспектировать. «Вклад греческих трагиков в мировую культуру», ― списала она с доски тему лекции и поняла, что из-за опоздания пропустила жизнеописания и разбор пьес отца трагедии ― Эсхила. Теперь же речь шла о Софокле. «Сторонник традиционного уклада, он творил в период кризиса классического полиса», ― записала Хлопотова и подумала: «Прям как Аматидис со своими статуями». «Софистическое учение не затронуло мировоззрения драматурга, он по-прежнему твердо верил в сновидения, предсказания оракулов и предопределенность человеческой судьбы», ― Надежда усердно стучала пальцами по клавиатуре, чем вызвала улыбку соседа-бабуина.
Преподаватель, объявляя следующую тему, в патетическом задоре чересчур повысила и без того тонкий голос. Вместо «Царь Эдип» у нее получилось «Ай Ейип».
– Его мать, ― выкрикнул вдруг хлопотовский сосед.
– Эдип твою налево, эдип твою растудыть, ― подхватили остальные студенты, и аудитория принялась гоготать над шуткой, показавшейся Хлопотовой чрезвычайно глупой.
– Если вы будете мне мешать, ― прошипела лекторша по кличке Харибда, ― вам придется выйти из аудитории.
– Если мне придется выйти, вам придется со мной пройти, ― возразил шутник.
– Точно, ― поддержал громилу его приятель, ― сопротивление сотруднику полиции. Мы тут все при исполнении. Мы спим, а дежурство идет. Ха-ха.
– Никогда не понимала, зачем омоновцам история литературы и культурология. Вы только занимаете бюджетные места.
– Не обижайтесь, ― примирительно улыбнулся возмутитель спокойствия, ― нам приказано культуру повышать, вот и сидим тут. Мы бы тоже лучше на футболе в усилении постояли. Но что поделаешь ― служба.
Лекция продолжилась. Харибда, белея от злости и беспомощности, заявила, что не согласна с фрейдистской трактовкой трагедии. «Сводить все к бессознательному влечению к матери глупо. Софокл писал совсем о другом: о недостатке мудрости человека, об изменчивости счастья, неотвратимости рока! Доказательством такой трактовки является популярность Софокла среди современников. Древний грек хорошо понимал, что заставило царя, ставшего скверной для своего народа, ослепить себя и покинуть город».
– Ответственность государя? ― вслух предположила Хлопотова.
– Нет, ужас от содеянного кровосмешения и покорность воле богов.
«Бинго», ― Хлопотова ощутила сильнейший творческий порыв, в голове ее складывался план будущей интриги, которая, как знать, может даже приведет ее к власти над ракетным бизнес-сообществом. «Цариц никто не насилует в костюме супермена, царица сама хозяйка в своей постели. Я в таком случае буду королевой-девственницей, ― взвешивала она выгоды положения, обещанного чиновником-фотолюбителем, ― но на министров надейся, а сама не плошай. Держись же у меня, старый грек. Я тебе устрою молот рока!» Хлопотова закрыла нетбук и вышла.
9
Полицейский сразу не понравился Охальнику, слишком уж он был спокоен для простого опера из райотдела, на которого свалилось расследование убийства сотрудника СРО. Уполномоченный совсем не тушевался в кабинете главы космической корпорации, а напротив, вел себя с той развязной наглостью, которой они дают волю, общаясь с теми, кто от них зависит: гуманоидами без земной регистрации, панельными пришелицами, наркоторговцами и прочей швалью. «Но я-то персона федерального значения, ― недоумевал Охальник, ― тогда что себе позволяет этот жлоб? Или меня уже вычеркнули из вип-списка? За что? Или убийство Быкова ― дело рук Аматидиса, и этот купленный следователь тоже его человек?»
– А почему ко мне пришли из полиции, а не из ФСБ? Насколько я знаю, ведение дел, где фигурируют работники мегакомпаний, в их юрисдикции, ― Охальник убрал со стола бутылку марочного коньяка, из которой без приглашения угощался полицейский.
– Да вы не волнуйтесь, как только мы нароем доказательную базу или убедимся в отсутствии состава преступления, комитетчики тут же заберут у нас дело и отчитаются о раскрытии. Вы лучше припомните, не выглядел ли господин Быков в последнее время подавленным? Не делился ли с вами личными проблемами?
– У Быкова не могло быть личных проблем, потому что он не был личностью. Отсутствие состава преступления, говорите… Значит, вы все же не исключаете самоубийства?
– Вам было известно о нетрадиционной сексуальной ориентации вашего подчиненного?
«Исключено, ― Охальник еле сдержался, чтобы не выдать свое удивление, ― Быкова я проверял тестами на феминность и маскулинность при трудоустройстве. Он ярко выраженный гетеросексуал, стремящийся унижать и склонный к насилию над женщинами. Но оперативнику знать об этом необязательно».
– При трупе найдена была найдена записка. Вот, можете полюбопытствовать.
Охальник пробежал глазами предсмертное письмо: «Уважаемый, да что уж теперь скрывать, горячо любимый, Иван. (Это он ко мне, что ли, обращается? Несколько фамильярно для Быкова.) Не могу больше смотреть, как вы одаряете благосклонностью людей, которые вас используют. (Это он о чете Хлопотовых, похоже.) Теперь я могу объяснить истинную причину моего увольнения из армии ― любовная связь с солдатом срочной службы. Наше счастье стало мозолить глаза сотрудникам особого отдела и военной прокуратуры. Теперь о главном: я люблю вас с того самого дня, как впервые увидел. Неразделенная страсть разрывает мое сердце. Умираю с мыслью о вас, любимый!» «Липа, причем дурно сработанная, почерки даже не похожи», ― сделал вывод Охальник, но оперу сказал совсем другое:
– Даже не знаю, что и ответить, чужая душа ― потемки. Но Быков никогда не проявлял своих чувств, и отношения у нас были исключительно производственные, ― таким неоднозначным ответом Охальник хотел вынудить следствие пойти по ложному следу, хотя бы до результатов графологической экспертизы. «Мне бы продержаться до конца недели, а там заседание правительства, на котором я представляю проект космического лифта, Аматидиса погонят в шею, мне в руки предоставят весь космос, потом дружеская попойка с министром внутренних дел, и тогда этот опер передо мной еще извиняться будет за некорректное поведение».
– У вас есть в кабинете принтер? ― неожиданно поинтересовался полицейский. ― Ах, я растяпа, вот же он стоит.
Оперативник достал из кармана телефон и проводом подсоединил его к аппарату, который через секунду выдал копию какого-то документа. «Ознакомьтесь и распишитесь, это постановление прокурора об изъятии данных со всех компьютеров СРО «Космопром», ― потребовал полицейский.
– Вы смеетесь? Да по моей внутренней сети документы государственной важности циркулируют. Многие с грифом секретности. Вы права не имеете.
– В соответствии с федеральными законами «о полиции» и «об оперативно-розыскной деятельности» имею. Так что не тяните время, а вызывайте-ка поскорей своего главного компьютерщика.
Охальник не на шутку разволновался: если его внутренняя переписка попадет сейчас на стол президенту, то карты будут раскрыты раньше времени. Кабинету министров может не понравиться, что он ведет свою игру, не получив на то верховного дозволения. «Опасно. Нужно срочно что-то предпринимать», ― подумал Охальник и нащупал кнопку активации суперкостюма.
– Не тяните резину, расписывайтесь, ― опер насторожился.
– Вынужден не подчиниться.
– Тогда я применю силу на совершенно законном основании, ― полицейский наставил на Охальника табельный пистолет.
В следующую секунду произошла электровспышка.
– Бросьте шутить с петардами, клянусь, я выстрелю, ― оперативник взвел курок, но Неомен в ту же секунду обдал его струей жидкого газа. Полицейский застыл, как ледяная скульптура.
– Начальника охраны быстро ко мне, ― распорядился Охальник и прислонился ухом к груди впавшего в анабиоз полицейского ― сердце медленно, но все же постукивало.
– Заместитель начальника службы охраны Баранов прибыл по вашему приказанию.
«Одни быки да бараны, совсем не с кем работать», ― подумал Охальник и спросил нового силовика:
– Какие соображения по поводу смерти Быкова?
– Его однозначно удушили. Я был в его квартире еще до опергруппы. Покойный не доставал ногами до табуретки, с помощью которой якобы вешался. Я ослабил ремешок, чтоб правдоподобней выглядело.
– А это тоже ты писал? ― Охальник помахал в воздухе ксерокопией предсмертной записки.
– Мы с Быковым друзьями не были, но над покойником я бы не стал глумиться. Записку писал убийца, но я решил ее не изымать. Нам ведь выгодней, чтоб менты дело не возбуждали, правильно я сориентировался?
– Правильно, только они его все же возбудили и даже работу решили нашу парализовать. Это им кто-то сверху приказал, сами бы не осмелились компьютеры арестовывать. Баранов, ты был замом Быкова, кто, по-твоему, мог его убить?
– Быков был скрытный. Но перед убийством он успел подать по рации сигнал, наш, внутренний, специально придуманный для таких ситуаций. Поэтому я и подоспел раньше полиции. Я проверил компьютер покойного и понял, что он искал крота в нашем СРО.
– Кто же двойной агент?
– К сожалению, никаких сведений или хотя бы намеков он нам не оставил. Но есть протоколы допросов топ-менеджмента. Я скопировал материалы, подумал, что вам будет интересно.
– Допросы? Без моей санкции? Быков совсем зарвался, ― Охальник вставил флешку в свой органайзер и увидел на экране Хлопотову, привязанную к кушетке. Над ней нависал тогда еще живой Быков и тряс кулаками.
– Допросам подверглись: член совета директоров Надежда Хлопотова, начальник департамента регионального развития Виктор Хлопотов, некто Рейган, его зам, и Света ― секретарь того же подразделения. По мнению Быкова, каждый из них мог быть предателем, но на момент убийства у всех железное алиби.
– Почему?
– Ну как, смерть наступила около полуночи, когда я приехал на квартиру, тело еще теплое было. А эти четверо со вчерашнего дня в пыточной сидят.
– У нас есть пыточная? ― Охальник поразился масштабам тайной деятельности Быкова, казавшегося таким безынициативным сотрудником. ― Ну вы даете, меня так потомки в тираны запишут, без вины виноватого. Ладно, Баранов, я посмотрю это кино, а вы пока отнесите господина оперуполномоченного в холодильник, а то он уже подтаивать начал. И аккуратней с ним, руки не отломайте, представитель власти как-никак.
Между допросами Быков сам подходил к видеокамере и вслух мотивировал задержание каждого из сотрудников. Покойный готовил масштабный отчет. Компромата хватало: Хлопотова, как выяснилось, регулярно прослушивала его переговоры и, соответственно, была в курсе готовящегося покушения на грека. Однако Надежда отказывалась взять на себя провал этой акции, даже когда Быков бил ее стальной линейкой по соскам.
Охальнику понравился выразительный монолог Хлопотовой, обращенный к нему самому, а не к Быкову. Надежда холодно и спокойно рубила фразы, глядя в камеру, словно в глаза:
– Давно хотела сказать, что ненавижу тебя. Так сильно, как может ненавидеть только женщина, и только того, кого когда-то любила. Так знай же, мразь, я желаю тебе зла, мучений и смерти, с того самого момента, когда ты предал меня и выдал за Хлопотова. Но планам твоим я не вредила, потому что в случае твоего проигрыша упали бы акции нашего СРО. Мое положение стоило мне слишком многих потерь. Так что я дорожу своим местом. Местом в совете директоров, разумеется, а не в твоей постели.
«Какую женщину я воспитал, ― Охальник восхитился против собственной воли, ― как достойно она держится!»
Но откровения Вити Хлопотова, которому Быков вменял сознательный срыв бунта гуманоидов в лагере Аматидиса, Охальника просто поразили:
– Быков, ты дурак, ― плевался кровью Хлопотов, ― в лагере строителей я делал все, как договаривались. Ты сам видел. Обвинять меня в том, что я агитировал пришельцев против государства, а не против Аматидиса, ― нелепо. О том, что наша вся космическая колонизация шита белыми нитками, я догадывался еще в армии, когда мы безрезультатно искали приводнившиеся исследовательские зонды. Попав в СРО, я лишь утвердился в своих сомнениях.
«Все-таки полезная штука эти пытки, так много узнаешь о знакомых, вроде бы, людях», ― думал Охальник, слушая откровения Хлопотова:
– Работяги, провинциалы, безработные, трудовые мигранты не глупей меня, и все прекрасно знают, но готовы молчать за гораздо меньшие деньги. Ничего нового срошники не придумали. Во всех странах правительства врут народу, но только в России, в стране победившего СРО, люди лгут сами себе. Сами лгут и сами верят. Бесполезно с этим бороться ― это знает каждый школьник, ведь роман Пелевина «Омон Ра» проходят в десятом классе. Быков, ты читал? В книге коммунисты имитируют космическую программу: лунные кратеры из пенопласта, звезды-электролампочки и ракетоноситель на педальной тяге. Выпускники сочинения пишут про иронию постмодернизма и в ус не дуют. Это значит, что каждый с детства привык к мысли, что наши колонии в далеких галактиках существуют только в русских школьных атласах. Но люди слишком дорожат своим человечьим статусом, а гуманоиды не готовы к бремени ответственности за собственную несостоятельность. Так что и те, и другие порвут любого, кто попытается их официально уравнять.
«Во дает Витек, ― восхищался Охальник, ― не директор департамента, а социальный философ какой-то. Посмотрите на него ― Маркс, Хайек, Ортега-и-Гассет, а я-то думал, что он просто Надькин муж».
Допрос хлопотовских подчиненных Охальник смотрел без интереса. Абсурдность обвинений выдавала Быкова с головой: гуманоида Рейгана и секретаршу Свету он пытал по личным мотивам.
После увлекательного просмотра Охальник велел привести в кабинет всех задержанных и поудобней уселся в кресле. Узники Быкова явились в одинаковых спортивных костюмах с эмблемой родного СРО на груди. Эта форма шилась для участников корпоративных спартакиад. Баранов, похоже, был более тонким психологом, чем Быков, раз додумался поберечь эстетические чувства руководителя и не привел всю компанию в окровавленных лохмотьях.
– Друзья мои, я как глава «Космопрома» и как ваш старинный друг, ― Охальник скривил расстроенную гримасу, ― прошу у вас прощения за скотство, которое устроил теперь уже бывший начальник охраны. Клянусь, это его собственная инициатива, и я никогда не оскорбил бы вас подозрениями, зная, что вы любите меня так же сильно, как и я вас.
Охальник помолчал, делая вид, что борется с подкатывающими слезами, и продолжил:
– На ваши банковские карты перечислены средства, которые, конечно, не компенсируют тех унижений, которые вам пришлось пережить, но хотя бы возместят материальный ущерб. А сейчас рядовые сотрудники могут идти отдыхать, а с супругами Хлопотовыми я хотел бы еще кое-что обсудить.
Надежда ответила демонстрацией среднего пальца и вышла вместе с подчиненными мужа. Хлопотов сидел не шелохнувшись. Охальник встал с кресла, обошел стол и нежно взял Виктора за подбородок, вынудив смотреть его себе в глаза.
– Витя, мальчик мой, скажи честно, ты тоже ненавидишь меня, так же сильно, как и Надежда Евгеньевна? ― Охальник вспомнил, что среди топ-менеджмента один только Хлопотов по результатам гендерных тестов показал неоднозначные результаты. Его способности сострадать и идти на компромисс были несколько выше, чем у обычных мужчин.
– Я ненавижу себя, господин Охальник. За слабость, которую позволил себе на собеседовании, и за согласие взять Надю в жены.
– Разве ты не хотел этого?
– В точку. Я просто бредил этим. Так вот я ненавижу себя за то, что позволил вам осуществить мои мечты: выбраться из цехов и быть с Надеждой. Дав согласие, я превратил свою жизнь в пытку счастьем. Вернее, тем, что по неопытности я считал счастьем, в возможность которого тогда еще верил.
– А разве оно не возможно?
– Только не в СРО.
– Рановато ты сдаешься. Сейчас у тебя больше шансов завоевать сердце супруги, чем когда либо. Ей скоро за тридцать, для женщин ― это рубеж. Видишь, она срывается даже на меня. О чем это говорит? О том, что, так же, как и ты, она разочаровалась в своих карьерных устремлениях. Это уже не та Надя, которую я брал когда-то на работу. Так позволь ей быть счастливой по-женски, подставь плечо!
– Она мне его выбьет.
– Не выбьет, если увидит, что ты сможешь заменить ее, стать моим помощником, главой вашей семьи. Убедить ее в этом будет нелегко, но я помогу тебе. Помогу, как всегда помогал вам с Надей. А сейчас иди отдыхать.
Хлопотов вышел. Охальник набрал номер Баранова:
– Глаз не спускать со всех четверых. Круглосуточная слежка, прослушка, переадресация всей смс-переписки на мой телефон. Никому не верю.
Баранов ответил по-быковски, с военной четкостью и сухо:
– Есть.
