Читать книгу: «Эффект бабушки», страница 7

Дэн.

26.

Прадедушка Вася оставался в больнице до вечера. И я с ним. Как и говорил, помогал, чем мог, чтоб отвлечься. А вечером, по дороге домой, мы обнаружили 21-ю «Волгу» с дополнительными опциями на том же самом месте, откуда она пропала. Без Лизки. И без комментариев. Мой организм за последнее время перенес столько потрясений, что отреагировал на это фактически никак. Столбом я просто замер и все. На пять сек. Отмерз, подошел к водительской двери, открыл ее и сел на свое место. Ключ торчал в зажигании.

– Ну вот, дедушка Вася, это и есть машина времени! – устало сказал я.

– Ну, тогда ее хозяину вернуть надо! – уверенно заявил прадедушка Вася. И он был абсолютно прав. Сел слева на пассажирское сиденье: – Поехали!

Ехать было совсем недалеко, скоро мы припарковались перед воротами дома, к которому я уже успел привыкнуть, посигналили, и, так как на сигнал никто не вышел, прадедушка Вася вызвал прадедушку Мишу на переговоры.

И мы снова поехали в больницу, к изобретателю. Маму его, к тому времени, уже домой выгнали.

– Все верно, я ей «автовозврат» установил! – объяснил дедушка Вова (это он не про маму, а про машину времени, конечно)

– А Лизка где?

– Наверное, вышла…

Логично.

– А можно определить, где?

– Ну, где? Там, где остановилась. Там, где машина обратно возникла. Она теперь по кнопочке в пространстве не перемещается. Только во времени. Во избежание…

– Ну, и где она во времени? – чуть ли не хором воскликнули я и оба прадедушки. Правильнее было спросить, когда?

– Э-эээ. На спидометре должно быть… – замялся дедушка Вова – я его того… тоже доработал.

Я, как самый молодой, смотался к спидометру:

– Э-эээ.1941 год. А число?

– Ну, число пока не меняется. Вчерашнее… 31 октября.

Прадедушки переглянулись:

– 20 ноября 1941 года фашисты войдут в город.

Прадедушка Миша вцепился в свою коротко подстриженную шевелюру: – И у нее день рождения через двадцать дней!

– А как за ней туда попасть? Как, вообще, год назначения устанавливается? Как быстро срабатывает «автовозврат»? – закидал я юного дедушку Вову техническими вопросами. Он растерялся:

– Там еще не все отлажено!

Он порывался вскочить и бежать отлаживать. С этим все было не так-то просто, начиная с того, что, вскочив, он покачнулся, и чуть не грохнулся навзничь обратно от слабости, заканчивая, как я понял, тем, что «метод научного тыка», все-таки, имел место быть, только он боялся нам в этом признаться.

Прадедушка Миша снова оказался на высоте (летчик!). Несмотря на то, что речь шла о его родной дочери, он решительно уложил дедушку Вову обратно:

– Как только встанешь на ноги. Пару дней тебе на это, минимум. А то вообще тебя потеряем, некому Лизку выручать будет. – Медицина, верно я говорю? – это он прадедушке Васе. – Хватит ему пары дней, чтоб на ноги встать?

Прадедушка Вася сначала кивнул, а потом пожал плечами. Устал он уже очень.

– Будем верить, что за два дня ничего с ней не случится – жизнерадостно резюмировал прадедушка Миша, уговаривая и себя, и нас. И тихо добавил, косясь, конкретно, в мою сторону:

– Может, ей даже полезно будет! – надо же, наверное, сильно она его «достала».

– А что ты бабушкам сказал? – тоже шепотом в сторону его уха, поинтересовался я в ответ.

– Что она после цирка у подружки заночевала, а потом я ее в «Артек¹⁷» по горящей путевке «отправил».

– Прокатило?

– Вроде бы.

– Про меня спрашивали?

– А ты в казарме. Пока машина в ремонте.

– А сейчас, когда машина нашлась, что врать будем?

Прадедушка Миша замялся:

– Не знаю. Можно сказать, что, пока Лизка в «Артеке», машина нужна меньше, или, что я тебя на других объектах использую.

– Ох, неубедительно. А подружка твои слова подтвердит? И это, а как же ты ее без вещей в Артек-то? Прадедушка Миша вдруг посерьезнел и отрезал:

– А в приказном порядке!

Так, кажется, его все «достали» …

В общем, живем дальше, работаем над задачей. Прадедушка Миша подкинул нас с прадедушкой Васей до дома. И мы, наконец-то, поужинав, рухнули спать. Этот длинный, очень насыщенный день закончился. Лишних вопросов нам никто не задавал. И слава богу.

27.

Прабабушка Тося тоже умела все: шить и перешивать из старых платьев, стирать, сушить на солнышке перья из подушек, очень вкусно готовить вкусняшки из ничего, воспитывать двух дочерей и носить в себе третью (мою младшую бабушку). Только она еще и работала. Я тоже все дни пропадал в больнице, как и обещал прадеду Васе – помогал, как мог. Но в те моменты, которые я проводил с семьей, я не мог не отметить, какие же другие мои другие бабушки. Четырехлетняя Наденька была просто «няшной» (снова не думал, что я могу такое слово употребить. Старею, наверное) кудрявой милашкой – доброй и ласковой. Любила рисовать, ходила в детский садик, и даже маленькой почти совсем не доставляла хлопот. А в мою родную бабушку Веру я просто влюбился! Я понял, в кого моя мама Таня свой парень. Хотя Верочке было всего 10 лет, она тоже умела почти все, но, конечно, немного меньше, чем бабушка Тося. Но на нее уже в ее годы можно было спокойно оставлять дом и младшую сестру. Она еще и в школе хорошо училась, хоть и не отличница. То есть, не зануда. Очень самостоятельная, сообразительная, ответственная, любознательная. И все понимала. Свой человечек. Честное слово, если бы родители родили мне младшую сестру, я бы согласился, чтобы она была бы похожа на Верочку в детстве. Да что там! Если бы я когда-нибудь решился, и ей было бы, хотя бы 18 лет, я бы на ней женился! Или я бы не отказался бы, если бы у меня родилась такая дочка. Правда, вообще-то, это я у нее на руках рос. Ну, до начальной школы, конечно. А в начальной школе, по секрету, она даже за меня как-то одного хулигана к стенке прижала.

Кстати, они с мамой Таней тоже «искрили» по поводу моего воспитания. Бабушки склонны баловать внуков. И она так же бывала излишне любопытна по поводу наличия или отсутствия у меня девушки. Но теперь я знаю, что я мог бы ей ответить: «Вот если бы ты была бы моей ровесницей – ты была бы моей девушкой!.. Но я такую еще не встретил!» Вернусь – проверю, работает или нет. Только надо еще вернуться. Если бы да кабы…

Уставал я в больнице, конечно, физически сильнее, чем от работы водителем. Но морально мне было легче. Если, конечно, забыть, что баба Лиза в 1941 году, и скоро там случится немецкая оккупация, и ее могут угнать в Германию. Или расстрелять за вьющиеся волосы в Змиевской балке¹⁸. Или она может пропасть под бомбами при авиационных налетах. Если мы срочно ничего не придумаем.

Как тогда было, я потихонечку выспрашивал у прабабушки Тоси. Она подростком пережила обе оккупации в Ростове во время войны. Прадедушка Вася вообще про войну не любил говорить, только стихи написал, их даже в «Молоте»¹⁹ напечатали. А прабабушка Тося, если спросишь, рассказывала.

Прадедушка Вася на фронт попал, когда ему было 20 лет, сразу после училища. Как мне сейчас! И ранение получил. Но потом опять служить вернулся. С одним глазом стеклянным. А прабабушку Тосю во время оккупации старались пострашнее одеть, чтобы внимания фашистов не привлекать. Она хорошенькая была, со стройной фигуркой, балетом занималась во Дворце пионеров.

Голод был, кушать было нечего, добыли как-то зерно с остюками. У Тоси от остюков десны раздуло. У них немцы хотели в доме остановиться, так ее бабушка сказала, что это у нее болезнь какая-то. Они побоялись заразиться, и ушли, не стали у них жить. Со своей мамой Тося ходила из Ростова в деревню на менку. Это означает, какие-то вещи на продукты поменять.

Кстати, мама и бабушка прабабушки Тоси жили с ними в одном дворе, но в отдельном доме. Так что я и тут с прапрародителями познакомился. Но не очень близко. Тосина бабушка Дуня уже совсем старенькая была. А мама ее, Люба, тоже работала. А папу Тоси, еще до войны, в тридцать седьмом году расстреляли, как врага народа. А в 1953 году реабилитировали. Посмертно.

Деда Вову скоро собирались выписывать, и это вселяло надежду. Но успеем ли мы вовремя? Выполнять тяжелые работы ему еще долго будет нельзя. Но на это у него есть я. От него требуются только мозги. Ох, хоть бы он думал не так долго, как в прошлый раз, когда для меня временные контуры распутывал. И как я в глаза бабе Мане посмотрю? И бабе Шуре? И деду Савве? Что-то мне кажется, что версия с Артеком надолго не прокатит… если, вообще, прокатила. Расслабляться мне, конечно, было никак нельзя, это было тяжело, и, если бы не мои маленькие бабушки…

Вот правду говорят, что маленькие дети – это радость, а не гадость. Что они энергией тебя подзаряжают. И выжить помогают. Никогда не думал, что я такое скажу. Старею, наверное.

Лиза.

28.

Я вообще-то не дура (как многие могли бы подумать). А советская школьница. Пионерка. И два плюс два складывать умею. Почти отличница, между прочим. У меня всего две четверки.

Наша 21-я «Волга» – это машина времени? У моего папы – машина времени? А Вовка, поскольку папа дает в ней ковыряться, знает про машину времени? Или, того хуже (или лучше) – изобрел машину времени? А странный Денис – путешественник во времени? Все сходится. Теперь и я путешественница во времени.

Открытие это для меня было таким потрясением, что я на время перестала удивляться тому, что баба Шура заставляла меня работать. И ругалась, если я «запарывала» ту работу, которую она мне поручала. А «запарывала» я ее почти всегда – я ведь мало что умею – мне это никогда не было нужно. Зачем стараться, когда всегда было на кого свалить? Я, правда, по привычке, один раз попыталась огрызнуться (получила по губам), и один сделать как всегда, чтобы от меня отвязались. Ну, не умею я! Но сейчас это почему-то не работало. Баба за попытку саботажа крепко приложила меня словцом, и пообещала выгнать на улицу. («Неумехи и нахлебницы нам не нужны! Сейчас не время быть белоручкой. Стыдно, девица!»)

В общем, баба Шура скидку на мою «контузию» теперь не делала. И я, худо-бедно, научилась доводить порученное до конца. Даже если мне не нравилось то, чем я занималась. А потом я даже перестала думать о том, чем я занималась. Делала все автоматически. Тем более, ничего сверхъестественного. Помогала бабушке по хозяйству. Убирала, мыла. Вместе с бабушкой придумывала, что поесть. У нас одна курочка Ряба осталась, так мы ее как зеницу ока берегли! Она яички несла, кормилица наша. Я ее очень любила, ухаживала за ней, какашки за ней подтирала. Она же с нами в доме жила, чтобы не украли. Сначала жила в сарае, но мне как-то даже подраться из-за нее пришлось тут с одним… нехорошим таким человеком, воришкой (это за мной не заржавеет!), и мы ее в дом забрали. Кушать Рябушке добывала. Травку и жучков где сейчас найдешь? С деревьев, разве что, из-под коры наколупать. Но и там они нынче в дефиците. Вот какая наша Ряба была молодец! Жила с нами впроголодь, но неслась регулярно, и нас кормила!

Запасы на зиму бабы Шурины из погреба поначалу очень выручали. Но они ж не бесконечные, если другого ничего нет.

А еще мы с Марусей ходили на менку. Баба Шура, вздыхая, доставала папин или дедушкин пиджак, или какое-нибудь свое или Марусино нарядное платье – зачем они сейчас, если кушать хочется? И мы с Марусей шли на рынок, или через мост, в деревню, и выменивали там на одежку что-нибудь съедобное – крупу, картошку.

А еще Маруся работала в госпитале. За раненными ухаживала. Там ей кашу давали. Я с ней попробовала ходить, но каждый раз в обморок от вида крови падала. Не специально. Оказывается, я крови боюсь. И полы мыть я там не могу, и письма домой писать. Дурно мне становится. Часик еще креплюсь, а потом – все. От запахов, от стонов, от боли этой вокруг… раз – голова закружилась, в глазах потемнело – и я на полу! Правда, не притворялась. Просто, не могла с этим ничего поделать. И меня домой отправили, сказали больше не приходить.

К бомбежкам я тоже почти привыкла. Чуть ли не первая чувствовала, как самолеты подлетают, поднимала тревогу раньше воя сирены воздушной обороны, крышку погреба бежала открывать. У меня же слух музыкальный. И я дочка летчика, в конце концов! Где там мой папа сейчас летает? Вот бы он за нами с мамой и бабушкой на своем самолете прилетел! И увез бы куда-нибудь, от войны подальше…

А еще я теперь все время думала о том, что Вовка – гений! И что он – моя единственная надежда. Только он один может теперь меня обратно вернуть. А я даже не знаю, жив ли он. И еще я поняла, что очень-очень хочу домой, и чтобы он был жив. И чтобы все было, как раньше. И я теперь не буду его дразнить, издеваться и подставлять. Он добрый, хороший, умный. Лучше всех.

Дэн.

29.

Прадедушка Вася стал иногда доверять мне ночные дежурства. Младший медперсонал всегда в дефиците. Чего тут, в принципе, сложного? Просто не спать, подставить утку, довести до туалета, дать попить. Если что-то серьезное – разбудить дежурного врача. А в основном, ничего такого. Сидишь, читаешь. Прадедушка Вася выписал журнал «Юность», его я и читал. Занятный журнальчик. Хоть я и не такой фанат чтения, но что еще на дежурстве делать? Не будешь же у телефона драгоценный заряд тратить. И все вокруг или что-то новое читали, или кино смотрели – и обсуждают. Даже Верочка. И надо же занять чем-то голову. А то в голове мысли грустные: спутник мы уже 1 ноября запустили, а в спасении Лизоньки никак не продвинулись. Ноябрь вплотную приблизился к заветной дате. А я до сих пор не понимаю, за счет чего я существую. Значит, она жива еще, все-таки? Радует.

Дедушка Вова из гаража не вылезает. Поднимает ли он тяжести, я проследить не могу – только вечером появляюсь. Прабабу Маню, прапрабабу Шуру, прапрадеда Савву видел мельком. Ничего, не съели меня. Но, все равно, стыдно.

Помогать прадеду Васе мне становится все проще. И крови я не боюсь, и работы тяжелой. И по ночам могу не спать – опыт бессонных ночей в играх по сетке с товарищами. Как это далеко от меня сейчас! Может быть из меня хороший медик бы получился? Вон, есть тут одна бабулька, которую я на уколы вожу, так она даже в процедурной руку мою не отпускает, говорит, ей со мной не больно и не страшно. Даже голой попы своей не стесняется. Я уже тоже стесняться перестал, хотя сначала – очень. Может, я выбрал не то учебное заведение, раз есть здесь, в больнице, от меня какая-то польза? Глядишь, скоро сам уколы делать научусь. И буду медбратом. Как прадедушка Вася на войне.

Но на своем третьем дежурстве, я вдруг почувствовал неслабый удар прямо в сердце и понял, что моя вселенная, впервые, основательно покачнулась.

Лиза.

30.

Я плелась за Марусей, нога за ногу по подмороженному полю. Вторая половина ноября, все-таки!

Носить свой животик Марусе было уже тяжело, но она не унывала, или виду не показывала. Не то, что я. Мы тащили: она – внушительный мешок семечек, я – небольшой мешочек драгоценного сахара, небольшой ломтик драгоценнейшего сала (!), двадцать сморщенных яблок, и связку сухой рыбы из пяти штук, которые удалось выменять на пальто дедушки Саввы. Ох, такое пальто было расчудесное! Модное. Может, мы и продешевили, хотя Маруся торговалась, как зверь, но кушать-то хочется!

В отличие от бодрящейся Маруси, я шла и думала, какая же все-таки я дура. И делать ничего не умею, и порчу все, к чему прикасаюсь. Зачем я Вовку после цирка в темноту потащила? Зачем я все время в эту машину лезу? Папе насолить? Прав, этот странный Денис. Все должны меня ненавидеть. И даже я.

Вдруг со стороны уже видневшегося спереди города, послышались звуки выстрелов, взрывов, крики какие-то. Мы с Марусей остановились перевести дух. Мне показалось, что я белым днем слышу гул самолетов. Я, на всякий случай, присела, побросав свои оклунки²⁰, и прикрыла голову руками. Маруся осталась стоять. Уперев одну руку в поясницу, другую приложив к глазам, как козырек, осмотрела горизонт.

– Ой – она вдруг растеряно глянула вниз, себе под ноги, и, подняв глаза на меня, жалобно призналась:

– Я, кажется, описалась…

– Дура, что ли? – Нашла время! – я укоризненно покосилась на расползающуюся рядом большууую темную лужу. Марусю я боялась меньше, чем бабу Шуру. Я здесь ее даже в мыслях мамой не называла. Девчонка какая-то, чуть старше меня. И росту такого же.

– Сама ты дура! Я рожаю! – вдруг истерически всхлипнула Маруся и села на холодную землю между мной и мешком с семечками. И вот тут я поняла, что испугалась так, как никогда в жизни. Больше, чем гула подлетающих «Мессершмиттов». Это же я рождаюсь! А рядом только я!

Первой мыслью было бросить все как есть, и будь, что будет. И вообще, лучше бы я вообще не рождалась. Всем меньше проблем в жизни. Но через секунду до меня дошло, что это же я! Ну ладно, пусть я сейчас не родюсь, так я же сейчас и умру на этом самом месте! И причем здесь мама? Она должна жить, она же не виновата, что я у нее такая уродилась! О! Так это же отец во всем виноват, он нас здесь с ней бросил! Точно! И вообще, он ей меня сделал! О чем он думал вообще, когда война?

Привычно найдя виноватого, я успокоилась. Чтобы там ни было, маму надо спасать. Несправедливо, если с мамой что-то плохое случится. Я за маму сейчас и камнем «мессер» собью, и всем фашистам глаза повыцарапываю! Повезло им, что я их пока никогда не видела. Вот!

Я схватила маму Марусю за руку, пониже плеча, и стала поднимать ее с земли:

– А ну вставай сейчас же! Застудишься!

Маруся рыдала, и не собиралась подниматься. В первый раз в жизни я видела свою маму рыдающей. Всегда живчик, всегда веселая, неунывающая. А тут…

Я набрала в легкие побольше воздуха и выдала ей прямо в ухо свой самый грандиозный рев (это я умею лучше всего!): «Вставай!!!»

Подействовало. Прям не хуже, чем внушения бабы Шуры на меня.

Мама Маруся удивилась и замолчала. Глянула на меня уже осмысленным взглядом.

– Что будем делать?

Я посмотрела вперед. Там баба Шура, госпиталь. Но на горизонте, над Ростовом, в нескольких местах поднимался густой дым. Что-то там неладное творится. Я оглянулась назад. Избы деревни, откуда мы как раз шли, были чуть ближе. А вдруг мама Маруся до Ростова не дойдет? А в деревне люди, тепло…

Вдруг прямо перед нами (так показалось) в поле что-то громко упало, грохнуло, сразу оглушив, и обсыпало комьями земли.

– Бежим!.. – завопили мы обе, и, вцепившись в мешки, и друг в друга, бросились обратно, в сторону деревни.

… Ну вот, я и родилась. Некрасивое сморщенное мяукающее существо. Бедная мама! Она так из-за меня настрадалась! Удавить себя, что ли? Ненавижу детей!

Я взяла сама себя на руки. Я была такая маленькая, тепленькая… Спала и плямкала малюсенькими губками. Беззащитная такая… И тут я неожиданно поняла, что я себе очень-очень нравлюсь! И даже очень себя люблю! Несмотря ни на что. Я аккуратно и нежно прижала себя к себе.

Мама тоже спала. Тикали ходики в деревенской избе. Спасибо, доброй женщине, которая жила первой с края деревни. Повезло нам. Ну, есть же какие-то вещи!.. И хорошие люди.

Да, права моя баба Шура в далеком 1957 году. Да и в сорок первом тоже. Вывернутая у меня психика. Как можно плохо думать о таком чуде? В конце концов, зря я, что ли, маму со мной в животе и все мешки (мешки я не брошу!) под бомбами по полю тащила? Чуть сама не родила! Хорошо еще, что мама мной в поле не разродилась! Героическая женщина. Как я ее люблю!

Зря, что ли, не смотря на боязнь крови, я помогла тетеньке, хозяйке избы, роды мои принимать? Воду таскала, грела? И даже в обморок не упала, и ни разу не заплакала!

Теперь знаю, как дети рождаются. Больно рождаются для мам. Но получается, что? Зря мама страдала? Столько сил в меня вложено! – Нет, теперь я себя холить и лелеять буду! Спасут меня там или не спасут, вернут в мое время? Честно говоря, мне уже все равно. Буду здесь себе теткой. Заботиться буду о себе, и о маме. Следить буду, чтоб меня правильно воспитывали. Глядишь, так и войну переживем. И дальше жить будем.