Читать книгу: «Иночим великанов. Апокрифы Мирадении», страница 3

Фигура нетривиального человека, отпираясь от общего воцарившегося галдежа, приближалась все ближе. Сине-черное очертание облепляющего дюжее тело кафтана востока с накидкой, маячило издалека, и лучиной во мраке выделялись среди, привычных до приторности тонов заправских одеяний. Чем ближе он подступал, тем явнее становились мурыженные въедливым песком подолы его нависавшей черноватой хламиды, поверх развитого выпяченного торса, и слабый срежет ударов шипа жезл. Откуда не возьмись вместе с ним, прибыл вяжущий привкус чабреца. Он был с опрятной вытянутой черной, как уголь бородой и завинченными нафабренными усами под сглаженным носом, и слегка подвеянными карими глазами, на бронзово смуглой коже. На голове человека с востока венцом возвышался небольшой овальный тюрбан, из которого высовывалась коренастая коса, доходившая до поясницы, а мочки обременялись двумя злато атласными серьгами. Дойдя до королевы, он низко поклонился, сложив себя вдвое, и его коса подобно змее свисла, и тут же взметнулась ввысь вместе с ним. Его острые мыски, в аналогично синим одеяние с золотой тесьмой по краям с затянутым златого шитья кушаком, особенно заинтересовали любопытно обгладывающею взором Флагению, однако, все меркло супротив его жезла. Длинный, доходивший до высоких плеч златой скипетр, был инкрустирован зеленоватой мозаикой шестиугольников, мимикрируищих под чашею. На конце царапая бурую плитку, подводила черту небольшая стертая игла, напоминающее жало, а сверху, под чуть спущенную, руку так же укутанную в синею тунику по костяшки, на королеву смотрело всецело литое золотом змеистое существо расправившие ребра и выделяя плотоядный оскал с осклабившимися клыками и раздвоенным златым языком, с пылающими опалами в пытливых глазах.

Человек уже выпрямлялся, когда метавшаяся в мыслях королева только подбирала слова, он поразил её.

– Зигав Мурез, – представился тот, высказав своё имя, так мягко, будто каждый раз произнося его, он смаковал гордость, от этих слов.

– Заверена, мое имя для вас не тайна, – съязвила королева, и, словив его почтительную улыбку, радушно указала на кресло Джоаля, которое вновь бесполезно пустовало. С большим почтением, заморский гость, педантично откланявшись принял предложение, подобрав полы тафты у голеней, и уселся на выделенное место. Флагения впервые отчетливо заметила его парные сверкающие серьги, которые взбалмошно дергались при каждом его движении, но до этого уходившие на второй план. Свой жезл, он держал по левую руку ложа оный на плечо, будто скрывая от любопытных неописуемой красоты глаза единственного предмета имущества.

– Вас сложно не приметить, в этой гурьбе, заурядности, – вновь отметила она, задорно подернув тонкими пальцами на сумятицу лиц, а тот лишь невольно качнул головой, помяв бороду, выражая признание, сужая подведенные черной полосой карие как антрацит глаза.

– Могу заявить о том же, но полагаю, для вас знакомы подобные обеты. Обеты лести и корыстного притворства, устремленные в сторону раболепского ханжества, без грамма уважения и подлинности прямодушия.

Её так же, поражал его еле заметный акцент, который тот очевидно снимал, долгие годы, вымуштровав с чуткостью сей недуг. А манящий чабрец и впрямь, вязал из неё веревки.

– Вы польстите мне, если просветите, где отвязали акцент, или выдадите учителя, поколе мы будет разделять вино, преломляя снедь, – она молниеносно щелкнула пальцами и тощая, и услужливая служанка позади, со страхом в горевших широких глазах, подбежала с пляшущимся кувшином. Но внезапно, когда она приблизилась к Зигуву, он резво накрыл бокал Джоаля укутанной кистью, перемотанной синими лентами, и несколькими кольцами на крепких пальцах мечника. Но те не были ни на йоту грубы.

– Мы не пьем не вин, не иного дурманящего зелья, – лаконично указал он, и стрельнул взглядом на тонкую точно иглу проглотившую смешенную прислужницу. Что в чепчике казалась, свежо обожглась, и чувствовала неотвязную щемящую боль в горле, отчего её вспотевшая до бусин пота ложбинка между ключицами высветившееся от выреза её сюрко, задергалась, пока та покороблено недоумевающе ищуще смотрела на королеву.

– Как жаль, – досадно подогнула губу королева, и назидательно стукнула ногтем по своему порожнему бокалу, который уже вскоре был наполнен по золотистую полосу оправы.

– И все же? – настойчиво напомнила плененная интересом королева о своем давеча отпущенном вопросе, и тот будто нехотя, поведя губой, выдавил следующие слова.

– Один прелюбопытнейший господин имел любезность посетить нашу страну. Я долго пользовался услугами переводчика, доколе не посчитал жизненно необходимым выучить язык данного поразившегося мое воображения человека. Так пылки были его речи, и сладок велеречивый стиль владение всесветным наречием.

– И кем же был тот «стол» пригожий господин? – сгорала от нетерпения королева, прижимая бокал, который давил на щеки, впуская в рот сладкие потоки, красной настоявшейся виноградной жидкости, прошедшей все этапы брожения, без тени кислинки.

– Некто виконт Юник. Он был столь заворожен нашей архитектурой и культурой, что остался на долгие годы, и казалось, нашел себе место. Будучи третьим сыном в семье, ожидать щедрого наследства, ему была явно некстати, вот он и отправился повидать новый мир. Ему очень полюбился мой театр, в коем он с отрадой вожделел выступать и сам.

– Увы, о нем моя память предательски пуста. Вероятно, он был родом из Лирры, – после небольшой растерянности, ей точно овладела искра язвительности и она, осклабившись продолжила более хищно. – Я слышала недавно, на востоке стряслись радикальные перемены, и многие иноземцы, получили, скажем,… не лучшее отношение вследствие своего этноса. Это так? И, к слову, коснулось ли этого того самого Юника?

Он слегка изменился в располагающем лице, и обвел по лбу змею на своем спущенном на плечо жезле, кой уже давно приковывал внимания свиты правителей. Но уже скоро чуточку заметные хмурые морщины на краях висков и век, разглаженно распрямились, а подведенные очи, искоса стрельнули.

– Мы ведь разумеем друг друга без избыточных слов? – вне обиняков отметил он, точно извернув себя наизнанку, примерев новое выражение и более тяжелый баритон в речи.

– Я догадываюсь, зачем вы здесь, и без окольных бесед, – подтвердила она его слова, опустив лазурные очи, разбавив речь свинцовой бременем, укусив свои щеки изнутри, дабы не покривиться, выдав подлинное расположение духа. Майза приняла в свой порт лишь один корабль, с которого и довелось украдкой узнать о перевороте и гибели тысяч сановников, торговцев, и нелюдей со своими семьями и нажитым имуществом. Или, переводя с государственного языка – Казна просела.

– Мне очень не по себе от выдавшейся трагедии, но Вамир видоизменяется, и нынешний Шах Акурам второй, не потерпит иных идеологий. Он сплачивает нас, и верой, и мировоззрением. Мне жаль, что от этого ненароком пострадали, многие жители Майзы, и всей Мидарении. – Он выждал, набрав воздуха, не отпуская от себя подсоленного укоризной взгляда королевы, которая, окончательно утратив чувство времени и пространства, отчего посторонний шум и звоны бокалов, с идиотским смехом молодых особ, желающей кокетливо показать себя перед очередным графов, ушел из внимания, растворившись, как капля крови в океане.

– Я крайне сожалею, что стал вестником таких безотрадных новостей, посему и взываю к вашему благоразумию, – продолжил он, на этот изменив тембр в сторону страдальческой апологии. Играл он свою роль отменно.

– Меня вот, что прельщает, – собралось с силами красноречие коронованной особы, готовившая яркое парирование. – Вы хладнокровно убили наших подданных, под наветом вашего Шаха, и теперь взываете к нашему благоразумию, касательно ваших купцов, и лавочников? Кто восполнит утрату перед: женами; детьми; родными и государством, каковому они в срок выплачивали одну десятую от своих нажитых доходов? Что может на это молвить ваш нынешний благородный, и безукоризненно справедливый Шах?

Оскорбительные в некотором роде желчные нападки, промелькнули мимо востро направленного внимания Зигава. Он, пропустив все точно ветре, лишь вобрав сперто напичканного чадом яств, вин, пота и воска воздух, да сжал поручень кресла, скорее для равновесия, чем от обуявших нервов.

– Я прибыл, с мирными побуждениями. Хочу урегулировать конфликт миром. Война не к чему, ни вам, не Вамиру, отчего я и прошу выдать нам людей, кие не повинны в смене государственной политики, о которой они сами давеча ни слуха не ведали, и не должны страдать, из-за чужих проступков.

Королева иронически оскалилась. Симал в метре от неё, растратил чувство реальности от пьянивших не хуже вина амбиций, и на ватных ногах удалился с потерявшей какие-либо виды пристойности в захлеб икающей служанкой. Многие аналогично постепенно покидали свои места, выбирая себе чету на ночь, а те, что оставались не могли поднять свои лица со столов, а у некоторых дам давно спускали подвески, поколе они невнятно бормотали свое неубедительное – нет.

– В конце концов, я не принимаю решению, – парировала она с толикой безучастности. – Заключительно слово остаётся за Королем Майзы.

– Я так не думаю, – будто со скрытой злой усмешкой, не выделяющейся за его бесстрастными чертами, резко отчеканил Зигав.

– Что? – сробев сконфузилась она, даже опрокинув бокал, что излил содержимое на белесую скатерть, впитавший в себя сладкую жидкость, окрасившись в алое, меж остывших и надкушенных блюд на расписных тарелках. Сдавалось в первые кто-то заставил осечься неизбывно степенно чванливую королеву Флагению.

– Я вижу в ваших синих глазах больше власти, чем в королевских блеклых зеленых очах. Мы оба знаем, кто здесь принимает решение, а кто его подписывает…

– Да как вы!… – вспылила она, сведя до треска зубы и начав задыхаться в коконе корсета упившись его духом чабреца. Но прозорливо кинув озадаченным взором по сторонам, все же заметила, что многие ещё на своих местах и в добром здравие вне остекленелых буркал, и даже развесили уши к их сбивчивой на интонации беседе. И дабы не сатанеть, теряя лицо на глазах, свиты, она скрыла, рдело румяные щеки, и, придя в себя растратив намечающуюся стигму и жилку на шеи, подозвала служанку, которая протиснулась меж пустеющим королевским троном, и королевой, дабы рачительно выслушать на ухо наказ.

Когда она почтенно удалилась, Флагения, вернулась источающим кислоту взором к послу, который учтиво и беззоботно выжидал, не брав, в рот и крохи со стола с остывшими яствами.

– В одном вы правы. В моих глазах есть власть и не только над мужем. Вы задираете королеву, которая не шибко ценит помыкания собой, – стравлено, но выжигающее протянула она, силясь овладеть собой.

– Мне очень прискорбно, если я оскорбил вас, – виновато скуксил он пышные губы, под стружкой витых усов. – Поверьте, в моих целях стояло, все что угодно окромя этого. И я приношу чисто сердечные извинения, и умоляю снисходительности, для моей неудачной проницательности. Надеюсь, я ещё не отогнал вас от себя?

Флагению утомила его показная добродетель, и когда недалече она почувствовала, что король все же получил её весть, она будто сбросила ушат с плеч, выпрямившись и вздохнув полной грудью натянув яшму, и более не ощущая сдавленности корсета.

– Король Сибульт! – сробевши, благоговейно воскликнул посол осипшим гласом, безмерно расширяя карие зеницы, выпуская весь обхват белка, смотря ей за спину, и привстал со стула, отчего его коса, как и серьгами, взметнулись вместе с ним, а жезл едва не пал на бурую плитку. Поклонившись ещё раз, он получил лишь мах рукой, и легкий кивок от уставшего во всех смыслах государя.

– Я, пожалуй, покину вас, – заявила королева, и, поцеловав кисть мужу, пошла прочь пуская трен платья и оборку в движение, в последний раз проведя пальцами по его плечу, что в условном языке жены и мужа, означало – будь осторожен.

Она не желала больше слушать человека, который разбил её своими, как не странно точными наблюдениями. Он ненасытно следил за ней всю прием, и сложно было упрекнуть его в не наблюдательности, как и в, том, что он проницателен. Но королева, отсекая неприятные рассуждения, желала, увидеться для вольной беседы без личин, с племянником, так как знала, что сын уже скоро будет лежать возле обездвиженной служанки, которую он сознательно напаивал весь прием, дабы не встереться с ней лицом, при близости, которая всегда давалась ему с трудом.

4.

Королева рыскала по всех злачным местам племянника, кроме самого избито излюбленного, которое не пришло ей на со стороны острый ум, лишь из-за её личной неприязни, к нелюдям, чьи сородичи в былую пору убили её родителей, а позже и брата. Так, что до глубины души опечаленная, она повесив голову рискуя уронить диадему, желала встретить его с утра, и предостеречь, что её хмельная шутка, с его отправлением за стены, уже не такая веселая острастка, а главное взвешенная, учитывая его домашний уклад, и нелюбовь к открытым пространствам.

И, тем не менее, сам Джоаль уже минуя пустые крылья замка, и притаившуюся по альковам стражу пробрался в библиотеку к Дивелзу, которая называлась так лишь в силу того, что, что никто из ныне живущих не помнил её просторы стеллажей без присутствия извечного остроухого старожилы. Среди высочайших склоченных книжных шкафов, упирающихся в затемненный сумраком туч односводчатый занятый расписной картиной потолок, как с эльфийской, так и с людской литературой, на подвесной лестнице, в сени стоял, казалось юноша, но на деле двухсотлетней полуэльф. Вид Дивелза всегда вызывал неприязнь у людей, не знавшего его. Он носил скроенное под свой рост и мосластое телосложение бледно синее эльфийское сюрко с голубыми полосами тесьмы по обрамлению штанин и рукавов, которую подобрал в одном из нетронутых шкафов, и казалось, в жизни не снимал её. У неё были долговязые растянутые и широкие рукава, доходившие до бедер, из которых свисали его тонкие кисти, с вечно не стриженными круглыми ногтями. Его нетипично антрацитово-черные и длинные по мере людей прямые волосы ровным каскадом струились по его сухопарой спине, и ниспадали прядями на острые скулы, и только слабый венок, своими серебреными шипами, не давал им нагло лесть в глаза, под нахальным сквозняком. Вострые наконечники бледных ушей высовывались поверх волос, и часто привлекали фырканья тех, кто бродил по замку, и замечал в свободном от дверей своде прохода, его инородный силуэт. Ростом он был с обычного человека с севера, и до истинных эльфов ему не хватало порядка фута с небольшим, кой он восполнял, часто стоя выше людей, у книжного шкафа за устремляющейся к своду стремянке. Или, занимая софу для чтения, которая специально им была занесена повыше на балкон, окаймленный балюстрадой, возле кабинета, бывшего смотрителя, библиотеки, почившего много столетия ранее.

Проходя по глянцевому полу, на котором мозаикой были изображены нагие эльфийские девушки, буколически пробегающие по зеленому саду сирени, за которыми приударял не менее одетый эльф с другом в пируэте танца, Джоаль припомнил, как часто в детстве, выложенная чешуйками эпохальная картина окутывалась ворсистым непроницаемым ковром. Кой с годами оказался задвинут далеко вглубь ближайшего чулана, в котором, кстати, хранились запретные книги, кои Дивелз скрывал даже от него.

– Высоко стою, и над людьми свою головушку возвышаю, – отразился эхом по широким потолкам задорный голос Джоаля, хотя ему была отнюдь не весело, после последних известий.

Голова библиотекаря увлеченно дернулась на отклик, и волосы подались небольшому витиеватому виражу. Он тут же съехал по лакированным перилам с шорохом, и так как был очень легок в силу природы эльфа, не страшился упасть с высоты второго этажа. Оказавшись на бренной низине, подол его сюрко слегка поддался силе потока воздуха, и после того, как умиротворено осел на законное место скрывая его голенастые ноги, и сплетенные из кожи сандалии, подбитые шершавой подошвой, чтобы не скользить по поверхности. Он разверзнулся, и его утонченные черты, не знавшего загара лица, с острым подбородком, на корню лишенного сироты щетины, ещё немного вытянулись в улыбке телесных губ, натянув малокровную кожу на скулы, выделив агатовые стеклянные зеницы эльфа.

– Опускаюсь, и к вашим порокам приближаюсь, – отозвался его колко высокий голос, и они обменялись устоявшимися рукопожатиями, в районе укрытых локтей.

Они без лишних слов, сразу прошли к небольшому столу за колонами, за которым полагалась читать королю, если тот соизволит прийти, вместо того чтобы прислать прислугу, как поступала королева, когда ей требовалась книга, из библиотеки, к которой она не приближалась, держа вынесенную годами дистанцию, как и к нелюдям в принципе. За витражными скругленных оконец все так же сложенными из представительниц нудистских общин эльфов (у которых после появления людей появились шторы), брезжило намечающейся пасмурностью и нависавшими мрачными тучами, которые готовились терзать душу Джоаля неусыпной ночью, нагнетая гнетущие сомнения перед навязанным походом. А пока, они расположились на двух искусно выделанных эльфами креслах, и чтобы сгладить назидающую тень, полуэльф сходил за спасительной лампадой.

Вскоре легкое освежающее темень, слабое полымя озарила широкие убранства, казалось даже вотчину, принадлежавшую непосредственно одному небезызвестному жителю замка, который ни разу не поспешил бы уйти и на пядь земель от своей резиденции, подаренной ещё отцом Сибульта первого. Когда все прелюдия справления тьмы были готовы, а слабое марево от подсвечника с капля подобным стеклом, удалялось вверх, освещая скруглённый алебастровый балкон с софой, Дивелз втянув приятный ладонский привкус воска, зачал разговор.

– Чем могу услужить, милый друг? – он облокотился в кресле своих предков по линии отца, и участливо выжидал первого слова со стороны, как он всегда называл виконта Джоаля – Друга.

– Есть у тебя в загашниках, одна вещица, как говорил мне мой дядя – Путеводитель по Мидарении. И как это ни прискорбна оказия, я прибыл к тебе лишь за сим пустяком.

Дивелз скривил вытянутое лицо, но не из-за его слов, а смысла, который извлек из них.

– Путеводитель, нужен тебе? – полубопыствовав заломил тот, и его агатовые и глянцевые глаза, скосились при свете свечей лампы, и через витиеватый дымок, долго испытывающее сверлили молодого Джоаля, который уже снял свой убор и бросив его на деревянный стол, уложенный книгами, и картой, с приблизительными данными людей о раздольях Мирадении.

– Мне наказали доставить донесение, в Лирру, – без радостно продолжал он раскрывать подноготную, вынув запечатанный свиток, и мягко положил его на читальный матово изукрашенный цветами и облицовке по границе стол, отчего тот в силу формы покатился, доколе не уперся в грузную книгу с видавшим видом переплетом, о сокрытых в толщах почвы гротах дворфов на юге.

Дивелз аккуратно дотронулся до пергамента тонкими пальцами не знавших ручного труда, и прихотливо повел ногтем по печати свежее застывшего сургуча, и только тогда шмыгнул тонким ровным как спил носом, постучав ногтями другой кисти по сглаженному столу.

– И в чем же ты так проштрафился, коль разэтакое дарование снискал? Гильотина в нашу пору утратила значение, или кривотолки на узурпаторов власти больше не действенны? – неосознанно из этого вышел звонкоголосый сарказм. Начало эльфа оставляло его беззащитным от подобного.

– Мне не досуг обсасывать это. Дивелз, затемно, с первыми прорезавшимися лучами анемаи, я обязан буду отойти в довесок с ещё четверкой счастливцев, искать смерти на прогалинах, где я стану мишенью для стрел вольных эльфов, или пока одиноких голодный орк, не вобьет в меня топор, пока я отстану от улепетавших от их беснования ратников.

– Ты знаешь с кем исходишь? – внезапно лаконично вставил Дивелз, явно пытаясь найти рациональное зерно, сверля друга агатовыми бесцветными очами, уводя его тревоги в сторону.

– Ну, разве, что тощего, – без особой радости отметил поскучневший Джоаль, после чего пуще прежнего устало выдохнул новую печаль.

– Это твой оруженосец, кой потребен тебе лишь как фиктивное олицетворение сана?

– Вестимо так, – подтвердил он, кивнув пучком бородке, потерев следом короткие упавшие от печальной мины усы.

– Коли так, тебе статься, не пристанет так одиноко, и вы вместе узнаете, друг друга в разы гоже, – почти просияв на свету свечи, отметил полуэльф сверкнув кристальными зеницами. Джоаль при этом даже при тени показал недовольную гримасу, и его растянутые усы скривились вместе с ним.

– Я вроде попросил предоставить мне книгу, кою, скорее всего, нацарапал ты, как особливо тебе любо, при оном именуясь людскими именами, самообольщаясь грезой найти читателя.

– Отнюдь. Не все мои книги владеют псевдонимами, – грустно отметил он, и вышел из хомутов подлокотников расписного кресла, у которого по обрамлению оперились золотистые зазубрены в форме лепестков по кромке спинки, и лилии на фоне зелени на самой мягкой обитой под парчу подушке, в стесняющем цвета полумраке.

Джоаль испытал внезапный приступ колющего стылой сосулькой стыда, как если бы обозрел ситуацию со стороны, и постиг, как корыстно пользует друга, нежели, принять его чистосердечные помыслы достучаться до скрытых мест его бедственного положения, выделив хотя бы малейшую толику в позитивное русло. Все эти щемящие сердце факты спрессовались, выливаясь в непреодолимое и сносящее желание извиниться, перед ним, но слова все ещё застревали в горле, не доходя до опавшего языка, которые сделался свинцово тяжелым и неподъемным, дыбы выдать хотя бы малейший звук.

Дивелз разверзая сень отблеском изящных широких глаз, вернулся и положил перед ним небольшой свекольного переплета томик с песочными слипшимися страницами, у которого маячила рукописная обложка – Некий раненный ратник с перекошенным небритым лицом притулился к древу, коего нагоняла через чащу необычная воительница. У которой при том были довольно рыжевато щетинистые щеки, и необычные волосы, будто смазанные надтреснутой грязью, отчего казались облуплено дымными. Её бугристо коренастые плечи были облеплены шкурами, а на широких открытых голенях были замечены следы шерсти, как и на стопах, которые совершенно голые и с длинными когтями стояли врозь, пока та, бравируя железными мышцами, натягивала очередную стрелу в самодельном луке из нескольких перемотанных прутьев, целясь в спину латника, для решающего выстрела.

– Кто это? – вместо заготовленного обеления озадаченно вопросил Джоаль с иступленным выражением, стукнув перстом по обложке указывая на девушку, с необычной шерстью на ногах.

– Тумерка. Но тут есть одна опечатка. Они, как мне известно, прибывают в заснеженных участках, и в зелени встречаться, для скажем продолжения рода, и этот счастливчик либо не подошел ей, хотя им и нет дела до таких формальностей. Либо испытывая судьбу, напал, что тоже не разумно, так как они никогда не ходят безоружными, – развел мосластыми руками полуэльф подметая рукавами матовую поверхность стола, косясь исподлобья на мутный силуэт отдаленной девы лесов.

Джоаль ещё раз занимательно глянул на воительницу с луком, и её щеки, которые были похожи на волчьи заостренными.

– Она человек… ну в смысле ей подобные? – неистовствовал любопытством виконт.

– Нет. И не эльф и не орк, ни… гоблин. Она как я уже молвил – Тумерка – из племени тумерок. Они древняя раса, которая рождает только девочек, и задействует в продолжение рода людей и эльфов. Им в общей сложности несколько тысяч лет, но не внятной речи, ни четкой цели у них нет. Из генов, что они берут у донора, не один отличительный не оседает, и они просто фактически плодят свою копию, не знаю, почему они просто не свершают репредуктирование, как самки животных, утратившие самца.

– Это как? – изумился Джоаль.

– Скан носителя. По средству, защитной реакции.

– Откуда ты об этом изведал? Не выходил дальше этих стен, как и я, уже более ста лет, и…

– И, тем не менее, читал больше, и более важные вещи, нежели сопливые сонеты о любви для обольщения вздорных дам, – обрезав, прервал его Дивелз, чмокнув тонкой губой напоследок, свернув тенью от скул под каскадом прядей.

Повисла неладная гнетущая тишина, и Джоаль на некоторое время потерялся, потом выговорил, и чувствовал, как слова выпадают из него осыпи камней по скату пробившейся речи.

– Спасибо тебе. Я, скорее всего не ворочусь, так как мне инда возбраняется взять здесь следопыта, или коня, для скорости. Ясное дело коней у нас с горсть, не в Гании таки водимся, но тем не менее. Так, что с низким поклоном, благодарю тебя, и не взыщи за дерзость.

– Брось, – небрежно махнул когтистой дланью эльф, обличив застенчивую ухмылку. – Мне за доблесть тебе подсобить. И мы ещё будем протирать вместе наши ткани на задах, и поминать об этой аляповатой истории. А ты будешь теряться, вспоминая, очередную взрослую дочку герцога, которую обуял своей красотой, а она простодушно понадеялась, что ты зашибёшь резиденцию, и титул, упала в твои объятия.

Они слабо хихикнули, смотря на друг друга визави прищурив саркастические вежды, и полуэльф заключил.

– Ты узловое правило не забывай. Что ладнее всего за стеной, быть настороже, и не изглаживать из памяти о двух вещай: не все привлекательное – неопасно; не все опасное – не смертельно, – сентенциозно подвел он итог тот, краснобаем, не поверку не видавшем о чем держит слог.

– Буду наматывать на ус.

Они ещё раз обменялись сердечными рукопожатиями, и грянул поражающий затишье раскатистый гром с испещряющими пасмурное небо зарницами. Плохой знак – подумал Джоаль. Недоброжелательное знаменье – подвел полуэльф.

Так они и расстались – молча. Дивелз оставшись со своим неизбежным союзником одиночеством, не спешил просто поджидать покамест его друг уйдет в мир, вне его содействия, и осенённый новым раскатистым воем, сокрушающим небеса грома, нырнул в чахлый чулан в поисках броши от сглаза, которую ему передал ещё Сибульт первый. Он понимал, что до рассвета ещё долго, но сон ему не так важен, как Джоалю, которому, скорее всего не в мочь уснуть с камнем на сердце, этой обремененной на думы ночью. Капель забарабанила по отзванивающей керамической черепице и парапетам, и скатывающимися струями косо брели по витражам, когда он нашел возле грудой скопленного антиквариата древних вещей и запретных книг нужную вещицу. Весь перемазанный пылью, то и дело, зверски чихая, утирая прямой нос широким рукавом, словно платком, он поднял оберег, в форме – Дера, представителя древних обитателей Мирадении, имеющего свойства роя пчел, с поправкой на двухметровый рост, острые когти, ядовитую кровь и способность запроса подмоги в случаи смерти ячейки улья. Небольшая фигурка, выточенная из обсидианового камня, с вытянутыми конечностями под дугу обхватывающая пустоту под собой, и плоской ящерица подобной мордой, имела несколько вытянутых отростков на затылке, и витой хвост, который по слухам имел убийственный яд на кончике, в сокрытом нутре оболочке, поверх вострого щипа. Единственного, чего они на самом деле боялись, это драгоценностей, которые вызывали у них аллергию, на уровне ощелачивания чешуи, отчего они и занимали свои пространства подальше от горных пород, и часто строили свой улей в пустых промозглых пещерах, без природных ископаемых, средь компании соленых сталактитов.

Подобный камень мог в теории отпугнуть дера, который приблизился бы к нему, но также Дивелзу была по вкусу и иная притча, про этот камень. Отдавший его Сибульт первый, поведал о том, как насевшего этот камень на шеи, не ранила, ни стерла, ни копье, и как выбитый из седла воин мог выжить оказавшийся под сотни килограммовой тушей лощади. И лишь однажды удача покинула владельца, когда приспел Некромант. Ведь Сибульт отдал камень Дивелзу, перед тем как уйти на битву с Некромантом, взяв с него обещание, передать его сыну, если битва будет проиграна. Битва та, к слову, оказалась победной, но ни Сибульт не многие другие ни праздновали победу, и обсидиановый камень, выточенный ещё дворфами, зачарованный древними эльфами, так и ждал своего ракового часа. Он приспел. На подернутом свинцовыми тучами небе через резные витражи стекол меж обнаженных плоских грудей эльфийской девы, отдававшей сиреневым, в слезоточивых стоках, стекающих под углом капель блеснула новая искажающая зарница молнии. Полуэльф с сосущим под ложечкой чувством опять почувствовал роковой знак…

5.

Дориль удалился с приёма чересчур рано, но достаточно, чтобы завидеть своего хозяина исполняющего часть своего плана. Он обусловился столкнуться с ним у колоннады в широком зале возле тронного зала аудиенций, где давеча пророкотал пир. Покудова он с нерадивым взором разглядывал штандарты, и витражи с очерками на сводах, не смененные ещё со времен хозяйствований эльфов, он почувствовал резко обуявшее удушающее чувство повисшей вины. Быть статься я неправ? Не на того поставил? Оступился, и напрасно? – говорил он себе, насилу сжимая в своей кожаной перчатке, монету, которую смлада не выпускал, вспоминая отца.

Ему было двадцать семь, низко посаженные болотных век глаз, средней градации от бровей ко рту носом с горбинкой посредине, с гладко выбритыми слегка упитанными щеками. Не женатый, не любимый, нелюдимый. За все свое житье, в замке, его дом, ничего путного не принес королю, и его сносили только за счет былых заслуг. Родителей само собой. Сам Дориль, попросту не мог произвести небывалый шаг к само совершенству, или меценатству для других. Для этого он был чересчур ленив и скуп. Но водилась у него на закорках, одна заветная мечта. Крохотная и прозаичная в своей ничтожности. Иметь сотню наложниц, среди которых главенствовать будет ненаглядная его глазу с юных лет королева Флагения.

Сколько лет она прельщала его, терзая неусыпными ночами, вызывая колющее чувства в груди, и застывания в морозном удушье сердца, он не помнил. Так как не мог и дня отжить, не мня о ней, а каждый пир он уныло старался притянуть её интерес, но его русая челка, разделенная пробором, и зеленоватая манта через плечо, никогда не бросалась ей на лазурные глаза

И когда на горизонте беззаветных грез возник восточный посол, с интересным предложением, он чураться не стал. Безусловно, Зигав был не дурак, и не обмолвился напрямую о своих планах, но имел способность зондировать мысли, пре случаи. Его скипетр с парными опалами в очках рептилии, четко мог озвучить ему в сознания все треволнения жертвы, когда та начинала мучиться в сомнениях. Вот только Дориль на тот момент не колебался, чем и пригрезился ему наиболее благополучным исполнителем своих козней в Майзе.