Читать книгу: «Иночим великанов. Апокрифы Мирадении», страница 11

Канна расслабилась, опустив натяжение мускулов скуластого лица, а Вайт видя их единодушное спокойствие, тоже сбросил груз осторожности. Ему проще повторить их личину, чем признать, что это имя затерялось или вовсе не обитало в его закромах памяти.

– Выходит обычный пройдоха, но в кой веки опасливый, – хихикнула Канна, что с её рубцом у губы смотрелось несколько неестественно, – тогда отходим немедля.

– Слушай, – резко вставил Слезил со странным выражением.

– Ну? – прислонилась она локтем к стене, натянув скулы выделив свой узкий подбородок, в саркастичной невозмутимости.

– А что ежели мы мол, поначалу убьем всех прочих, а лжеца оставим напоследок? Подпалим ему пятки, выпытаем, с чегой-то он прозывается Клайдом чьи кости землю держат, и откуда в нем столько нахальства. Что скажешь?

Он плутливо смотрел на неё, отпуская румянец впалых щек, а она утомленно повела глазами по оси век, приоткрыв рот от недовольства. Бугор Вайт со спины терпеливо ждал её решения, сдавив уста, утопив их во всепоглощающий телесный цвет бороде.

– Будет тебе. Но на сей раз, без перегибов. Не переходи черты, как с той лучницей. А то будешь спать отдельно.

– Заметано, – он приблизился и поцеловал её во впалую розоватую обветренную щеку. Та брезгливо отпихнулась от его фривольности, и, наскоро обтерев слюнявое место рукавов, не смотря на него, пасмурно прошла прочь по затвердевшей глине на простор захолустного городка.

– Что с ней? – озадаченно и муторно спросил у Вайта Слизел. Но тот лишь помяв холмы плеч, отбрехался безмолвием. – Может течка? – продолжал тот, но старший брат будто принял обед молчание, заделавший немым с не совсем осмысленным выражением лица с лианами кос, падающими на развитую грудь.

– Нечего не мыслишь мне сказать? – с подозрением выказал сомнения в искренности ответов Слизел, сдвину рубец, сощуренно изнизу приглядываясь к осветленному треугольному лика брата, со спущенной по его шею бороде с клипсами.

– Течка, – басовито кивнул Вайт, уходя от ответа, как опаляющие лучи за набежавшие облака. Их недомолвка казалась имела почву, которую в кой веки не смышлёный брат таит.

– Ладно, черт молчаливый. Но помни, я все ровно дороюсь до правды, ведь я умнее тебя, – усмехнулся тот, с изминая свою мордашку в хорька.

Вайт сблизил крупные брови, и бойко толкнул брата в грудь и тот, распластавшись плашмя, повалился на спину, поверх застывшей грязи. Ещё не успев опомниться, видя просинь бескрайнего неба в порезах облаков с анемаей забежавшей в зенит, он услышал раскатистый братский дурной смех, который обычно до стянувшей крови страшил их недругов, на расстояние.

– Ты умнее. Я сильнее. А она красивая, – после этого, не подавая руки брату, он грузными шагами пошел за плутающей удаляющейся фигурой Канны по натоптанной тропинке в высушенной потоками света глине меж лачуг с крышами из сена. Слизел непонятливо покосился на отдаляющуюся широкую спину брата, укрытой пенулой, и, отряхнувшись от пыли и мелких камней, впившихся в плоские чресла, подскочив с положения лежа, проследовал вслед за ними, за сданным оружием. В этом они были равны друг другу – В навыках хладнокровного убийства.

2.

Команда бравых борцов с куйнами, не стала уходить далеко, и, въедливо исследовав окружность лесного бора на припасенные подлые ловушки, расположившись на бивак, чуть дальше места сечи, распаковав вьюки со снедью. Моз и Коуб, развели костер, и на двух крепких рогатинах, что нашли в окрестностях, сорганизовали котелок, в котором полагалось варить похлебку. На опушке в непрогретом лесу погода ощущалось все же погожей, и то и дело можно было расслышать клекот, сквозь затмевавшие свет верхушки обступивших препоной, недоброжелательно ощетинившихся ветвями и шишками елей.

За все невзгоды преподнесенная прогалина, была очевидным местом лежки стаи куйнов, и то и дело на просторах образовавшегося в омуте древостоя пустыря, встречались обглоданные кости, гоблинов, коренастых дворфов, и незадачливых эльфов, а подчас и особые крупны жилистое лакомство – орков. Смешавшаяся Риба прижала уши, будто входя с ними в симбиоз, отвращения и неприятия этого неприютного места. Она сидела с краю поваленного мшистого дерева, ободранным когтями от коры давешними хозяевами, и, суетливо обтирая рукоять лука, что промокла в смоле и пахучей крови, когда она откинула его. И пока все медленно высушивали выжатый сальный пот с разогретых тел, Калиб эмоционально рассказывал Джоалю, о своей лепте по защите Сира. И тот хоть до конца не отошел от зацепившего потрясения, чутко вкушал, и даже слабо улыбался, замечая нотку жизни на обветренном лице железного характерного солдата, ведь шрам на скуле гулял по возбужденному лику рассказчика, эмоционально воскресшего за любимым делом.

Тишину разбавили трели птиц, и слабый ветер, раскачивающий мачты древ, с парусами разлапистых шуршавших веток, а также трескотня сухих веток кои поначалу жертвоприношения долго слезоточиво выпаривали влагу, присовокупляя сие заклание страдания дымом стяженной влаги, а после ко всему примкнуло рокотавшая кипень воды в чугунном котелке. Почистившие овощи, и намеревавшиеся бросить в клокотавший котел порубленные грибы, Моз и Коуб, услышали тонкий писк встрепенувшейся Рибы, которая тут же смягчилась, опуская стоймя повисшие уши и червлёную копну, расслабляя мускулы стянутого в кулак лицо, одушевленно поминая, что она скорее всего не получит ни ложки из этой похлёбки. Она в кой веки приятно ошиблась.

Коуб, попридержал смахивающую руку, и тут же обернув к ней отзывчивость, спросил с неё, ясным и почему-то весьма лояльно вкрадчивым голосом.

– Не любишь грибы? – его карамельные кудри слабо трепыхались по забредшему ветру, а и без того малокровное лицо сузилось в вопросительной гримасе, выделив тонкий прижатый нос, на желтоватых от пламени светлых глазах, изредка отражающих лопающиеся столпы искр от марева огня.

– В том то и закавыка, что излишне люблю. Вот и несет меня от них, как лавину со снежных гор…

Оба ратника невольно посмеялись, от её непроизвольной сорвавшейся с уст метафоры, но она сохранила застенчивое спокойствие, то и дело, сидя на обзоле, исподволь поглядывая на хозяина. Её хозяин, сохнувший на квелом ветру от залившей его и без того видавшею невзгоды одежу, неотвязной пахуче каперсовой кровью, стоял поодаль от лагеря и, держа правую руку на эфесе, то и дело буравящее осматривал, границы, меж столпотворения вековых сосен, ища запропастившегося Гайта. О нем казалось, все позабыли, окромя него.

Когда дивный аромат, расцветающий в ворчливо булькающем котле, дошел до ноздрей Рибы, она почувствовала очередной вяжущий приступ урчания в животе. Бросив лук, обхватив его осемью крупными пальцами, та выпучив густо синие сапфировые глаза под бордовыми бровями, сделавшись салатовой на ныне снулом округлом лице, боявшись до отнимания языка, как вот-вот начнётся вторая порция несварения. Но сквозь жалобное потрескивания веток от подначивающего их истлевания ветра и общего бича костра на земле, да трели птиц с отдаленным кваканьем, Коуб, расслышав зудешь кишечника, дал самую верную оценку.

– Кто-то проголодался, – он тепло улыбнулся ей и вернулся к вареву. Моз не поняв её лояльности, подавил свои недвусмысленные намеки, и, повернувшись с слабым лязгом кольчуги в сторону виконта своей челкой, выбивающейся испод съехавшего льняного чепчика, покашляв в кулак, учтиво спросил своего сира.

– Виконт Джоаль… инда как быть с Гайтом, коли тот не воротиться до ночи?

– Бросить паскуду, – вскинувшись, огрызнулся сквозь зубы Калиб, который растерял весь перелечивай настрой своего воодушевлённого рассказа, сощурив широко расставленные серые глаза, поверх незнаемого шлема колпака.

– Если дозволите решения приму я, – упираясь головой в наклоненный ствол облезлого дерева, который куйны выбрали для точения когтей, будто себе под нос мычащее произнес Джоаль.

– Право, и вы помилуете эту сыкливую собаку, которая бросила нас… вас, и удрала сверкая своей трусостью? – разочаровался Калиб осев краями квадратного дубленого лика.

– Вестимо – нет! – оживился тот, оправив кауф не отрываясь от испещренной колеями когтей заболони, однакож умяв тон в патетическое русло. – Но, и вышибать не стану. Тощий, как и я, большую часть жизни провел в стенах замка, его смятение вполне закономерно. Не скажу, чтобы я поступил лучше, случайно зарубив жадного зверя.

– Но, он жалкий трус и дезертир! – не унимался исходящий желчью Калиб, а Джоаль украдкой заметил, как при резком слове «дезертир» Моз, помрачнев, скрыл натянутое на череп лицо к мареву дыма от костра, возвратившись обратно к стряпне ища в нем спасение.

– Я сам разберусь с ним. Требую воздержаться от самосуда!

Бывший сотник, получив прямой указ, притворно примерившись, отвернулся и принялся насуплено всматриваться в чащу. Он скрепя зубами долго въедливо вглядывался, игнорируя затмевавшие гнус и редких цикад, бульканья навара в омуте котла поверх взбаламученной ряби над ним, клекота хищных птиц, шуршания Рибы, что все так же с прямотой настырно старалась стереть смолу с рукоятки темного лука. Он даже не заметил, как виконт оторвался от плавной заболони и пошел через валежник в сторону от него. А все оттого, что среди нависших паутиной ветвей впереди, он казалась, приметил чей-то отрывистый как наваждение силуэт.

Он не сразу постиг захваченное глазами, но отчетливо приметил две вещи. Это плотно прилегающей черный плащ, идущий от головы, закрывающей почти все тело, и голову остроконечным башлыком, (отчего лица было не разобрать) и как не странно, (он посчитал, что ему сие аналогично привиделось) босые до бедер белесые ноги с умеренной мускулатурой, что небрежно возвышались, пока некто перешагивал поваленные деревья в глуши. Калиб был не шибко зрячим, но отчего-то счел, что бледная кожа ног, определенно принадлежит молодой девушке. Он поглотился проплывшим образом, и окружность для него растворилась…

Джоаль уминая ветви с аккомпанементом хором хрустящих игл, подступил к муторной и в тоже время старательной Рибе, что истово скрывала опальный стыд, за скрупулёзной и не плодотворной работой. Та все так же груздём восседая на пне отдавая от себя бадьяном, не поведя на него взглядом, продолжала упористо стесывать салатовыми ногтями смолу, которая заходила за вытянутые в когти ногти, а под ними уже вскоре устроился липкий спрессованный янтарный налет. Виконт сел рядом, отчего бревно качнулось, и гоблинка вместе с ним.

– Будь покойна, я попусту хотел вернуть твоё оружие, и сказать важную вещь, – он протянул ей нож, на котором застыла желтая кровь, что стала походить на стылый оттенок халвы, мельком все ещё отдающей солоноватыми каперсами.

– Если тебя надобно поднатаскать мыть за собой тарелки и ножи, то ты не по адресу, – как обычно хрипловато и брезгливо ответила Риба, без тени лояльности, даже не подняв на него спущенный взгляд, продолжая жмуриться и треть согнутый черный прут, отчего у неё тряслись концы ушей, и серьги в правым ухе, вместе с неладно повисшей миной.

– Нет. Твой нож уберег меня. Спасибо, что не забыла обо мне, – он спустился коленом на спрессованную массу кластера веток и палых иголок, и низко поклонился, опуская бурую челку и честолюбивые манеры. Риба заметя этот галантный жест, как от огня отвратилась, и влилась сведенными щеками в более темной оттенок относительно её обычного зеленого.

– Перестань! – тихо пискнула она, дрожа как при припадке. – Хозяин меня отругает…

– Пусть сперва выговорит мне, – величаво, задрал нос виконт, заверяя её в своей непогрешимости. Но ей это не на толику помогло.

Джоаль выдержал должную патетическую паузу и вернулся на пень, который опять покачнулся, и едва не повалил приземистую девушку, чья напяленная гримаса опять была близка к падению за борт лодки при болтанке. Риба насилу удержалась от качки, и, переменив орудие своей деятельности, сбегая от овладевающих дум, стала усердно сдирать налипшие остатки въевшейся липкой зуды остриём вороченного ножа.

– Твой хозяин, славный воин. Выступил один, и повалил двоих. Не зря по нему щебечут в этих краях, – не замечая особой заинтересованности в её унылой мордашке, он решил развить эту мысль, играясь на её чувствах надеясь отлучить от терзавших бед. Тщетно.

– Если Уика будет нам благоволить, и мы все доберемся в сохранности, хотела бы ты попасть на примем в столице Майзы? – совсем уж издали повернул он, намереваясь пробудить её чувства. Его ждало не совсем желанная реакция.

Риба недобро хихикнула, ощерив острые зубы и отверзавшуюся как навесной мост челюсть с клыками, собрав щеки в волны складок с двумя ямками, но почти тут же вернула прежние выражения гладкого округлого лица, и тихо отзывалась, пока в стороне трещал костер и перешептывались ратники под зов легкого ветра.

– У вас сир, явно прохудилась память. В Майзе негоже показываться нелюдям, вне двора. Это непопираемое правило ввел Сибульт первый, опосля посягательства на свою жизнь. Один скудоумный эльф сделал все, дабы подорвать к нам последние нити доверия, которое отчего-то ещё нужно зашибать у тех, кто бесстыже отымает наши земли…

Она поумолкла, и, приведя лук в должный вид, поняла, что больше её нечем занять дрожащие руки, отчего она вперилась на Моза с Коубом своими бездонными, как океан синими зеницами в опахалах бордовых ресниц. Джоаль поняв небольшую печаль в её вечно отдающем хрипотцой голосе, решил развить наболевшую тему малой девушки.

– А что станется, коли племянник королевы, известит весь свет про милость со стороны девушки, которая имеет природу гоблина, но, тем не менее, спасла мне жизнь?

– То ему молвят – она, дескать, молодец, но коли надвинется к воротам замка, ближе, чем на лигу, её трупец нашпигуют соломой, и, посадив на кол, поставят на пашни, отгонять бажуров.

– Кого? – не смотря на обиженный тон, девушки с жаром спросил тот. Она, метнув на него свою голову, отчего затряслись серьги в правом ухе, и взметнулась копна червлёных волос, лишь чмокнула выпяченной губой, опуская раззявленные от век сапфиры, имитируя неимоверное разочарование.

– Ты поведаешь мне кто они, или сия сакральная тайна? – ухищрением решил обыграть вопрос виконт, поглядывая на ствол дерева, по которому пробежалась хвостатая белка, в очах которых блеснул лучик отражения костра, покуда в зубах у неё почивал жук так же отражающей в амниотической оболочке все те же языки полымя.

– Ну как мне тебе их обрисовать? – опав плечами, развела она короткими наработанными руками. – Вострый крючковатый клюв больше шлемов ваших служивых, да крылья зеленого окраса, что помогают прятаться в кустах. А ещё эти, златенькие когти на розовых лапах, на которых они легко кожу с тебя сдерут, и бзднуть не успеешь.

Безродный, который как раз проходил рядом, остановил на неё колющий взгляд, и та опять опально ежившись, сморщилась, как обожжённый цветок усиленно заблагоухавший своим мускусом. Следопыт, отвязав от неё недовольный грозно укоризненный взор, ушел по делам дальше, а Джоаль, смотревший, как усталый Клайд оседает возле других ратников в пределах марева костра, раскрывая свой мешок, заговорщицким шепотом разузнал у смявшейся пожухлой Рибы.

– Слушай, а отчего наш провожатый, так лют… или дело во мне?

– Да кому ты нужен, – ворчливо испустила она, и как-то по-идиотски высунула острый темно-синий язык, меж башен клыков, скорее всего стараясь выразить ребячеством, суть нелепицы его запроса. – Он мной, конечно же, недоволен, оттого и кислый как моча.

– Чем же? – стремительным выстрелившим вопросом, попытался отогнать, мысль о кислинке виконт, остро коснувшейся его языка – она умела усиливать воображение. – Я видел, ты недурно разила их. Ну, вернее слышал.

– Разила да, но мне живот поджимал, как капкан…

– Ты больна? – тут же тревогой отреагировал виконт, забыв о прошлых скабрёзностях, перебивая её своей прямотой. Сыграла вымуштрованная куртуазность, по отношению, пускай и к сумасбродной, но все же… леди.

– Не совсем. Такое случается, когда я лопаю грибы, – зачесала она шею, косясь в розовеющее небо, странной гримасой.

– У тебя на них аллергия?

– Аллергия? – свалила она брови обратившись к нему с нависшем на посмурневшей мордашке вопросом.

– Ну, нестерпимость, как если отчего-то тотчас невмоготу. Горящие пятна на теле, вздутия лица. Несварение…

– Эвона как зовётся, – уловила она очевидно доселе незнакомый термин, обретя новое слово в запасе не родного языка. – Не то, чтобы на сами грибы, а на количество… – после этих слов она замолкла, и, навострив лопухи зеленых ушей прислушалась. Джоаль заметя её реакцию, так же повел головой. За их спинами с вороватым треском гнулись ветки. Щебетавшие Моз с Коубом, получив тычок и соответствующий знак пальца к устам, от Клайда смокли, а тщетно изыскивающий образ Калиб отставши вниманием не смигивающих век, от неизвестного ему силуэта, расторопно схватился за секиру. В их лагере все обмерло, кроме побулькиваний начинки черного котелка, и легких потрескиваний тлеющий углей в жевавшем их огниве.

Последняя граничащая с их биваком ветка надломилась, и пре все ещё алом свете бьющим через щербины пышных сросшихся ветвей, к ним протиснулась замызганная всем чем придется рябая кожа снулого Гайта. Он был с мелкими подтеками засохшей желтоватой и не только крови на пульсирующем краской краплёном лице, и пальцах, а краги уберегли локти, пока он бежал прочь, терзая свою тунику, рвав герб дома Джоаля от возобладавшего страха. Он был, как и прежде застращан, и крайне встревожен не отпускавшим чувством, и лишь когда рыскающее проедая их лагерь увидел своего виконта целым, слегка расслабился спуская одну гору с тонкой спины, но лишь за тем, чтобы вскоре подкошенным пасть на колени, уперев чело в устеленную шалупонью землю.

– Милостивый сир. Мне нет прощения, – глухо и истошно, жалобно канючил он в рыхлую землю, чем потешил Рибу, хотя это и не должно было вызвать и налета улыбки. У неё было скверное чувство юмора.

– Дезертира надлежит обезглавить, за столь низменное предательство, – окончательно вставая со своего пригретого места, ядовито отозвался хмурый как туча Калиб.

Все прочие выжидательное немотствовали, а раболепно челобитствующий Гайт не поднимался, ревностно вдавливая иглы в пересмешку с гнилушками коры выстеленных на земле себе в лоб. Гоблинка спрыгнула с заваленного вытянутого мшистого бревна, обрамлённого соблазняющими её нутро трутовиками, и осторожно обошла ветки, оставив их наедине с журьбой. Она опасалась гнева хозяина, но тревожить приватную канитель оруженосца, и его сира, она тоже не намеривалась.

Она плутовато подкралась к Мозу и Коубу, избегая пересечения взглядов с хозяином, который полностью невозмутимый внешне жевал вяленый окорок. Присев и сложив под себя короткие ноги, она кротко дернула за рукав рубахи звякнувшего кольчугой Коуба, и тот без каких-либо задержек, достал ей небольшую плошку, и сбыл туда порцию горячего варева сочного бульона, с разваренным мясом. Когда ей дали жалкий ломтик хлеба, она почтенно кивнула, чуть не расплескав все густое содержимое миски, змеившейся дымком, упоенным пряностями, на свои изрядно испачканные кровью и смолой льняные штаны.

– Что надлежит выделывать стоящему оруженосцу? – почти без надменности в тоне, произнес искоса косившийся Джоаль, не подымая Гайта, что резал себе лицо новой порцией иголок и пупыристых веток еле, выпирающих из цапучей к нему земли.

– Беспрекословно служить своего господину, – приподнялся он, чтобы его ввалившиеся щеки, прикрашенные в грязи, да редких следах выцветших игл были видны, как и понимание на осевшем лице.

– И? – продолжил тот, не смягчаясь в корящих интонациях и унизительной патетике.

Поразмыслив под стук собственных зубов, и скривив не находящее себе место лицо, он искал в памяти самое важное, и тут же уразумел.

– Всегда держать под рукой меч, сира! – спохватившись, озарился его лик увещеванный ссадинами, улыбкой, спавший на него проницательности.

– Так и… – просто сделал явный эзотерический обиняк Джоаль, разведя руки и вопрошающе задрав темные брови.

Опальный Гайт лихорадочно озираясь по сторонам чувствуя покрывающий согбенную спину холодный пот, припомнил, где оставил меч, и бездумно вскочив, ветром сдутый унесся обратно к месту сечи. Виконт хотел его окликать, но подоспевший Калиб дал ему консультацию по острастке, нависая как вездесущие, укрывающие ощетинившимися колючками ветви деревьев.

– Для исправления своего проступка, ему следует дать полную отдачу в своих промыслах.

Приняв совет, проглотивший зов Джоаль, муторно развернулся и, привстав и в уставном порядке справился. – Как там твои люди? Мы можем бросить в наши рты, нечто съестное, или для начала надобно прервать жизни, ещё нескольким сказочным тварям?

Калиб оценил юмор, который нечасто использовал сам, и утвердительно кивнув, растянув свинцовые черты лица в несвойственной ухмылке, потянул его жестом за собой к огниву и зачавшейся трапезе.

Доподлинно неведомо, сколько времени потребовалось Гайту, дабы перекувырнуть коченеющую уже тленно смердевшую тушу мертвого зверя с раззявленной вдоль мордой, тянувшую, на семь оруженосцев с помощью подвернувшегося рычага наиболее крепкого шершавого бревна, воткнув все оставшиеся отголоски стрел глубо по хребту сизой спины в землю. Но когда он, насилу снося подкашивающую поджилки, вонь каперсов с уже зачавшейся гнилью, ухватился, за обмотанный кожей черен, стараясь вытянуть дол меча, что ревниво ушел по самую крестовину, он почувствовал, что удача все же не на его стороне. Клинок настолько увяз в жилистой плоти, что даже не шевелился, а звук хлюпанья тормошенных в нутре прервавших движения кишков и то и дело, обороняющееся вызволяющие пахучие ароматы разлагающейся плоти с мутной желтоватой кровью из лопнувшего струпа окоченевшего тела, то и дело заставлял его содрогаться и ощутить приспевшие рвотные позывы. Которые и так неотвязно, зрели в нем, от всеобщих ополчившихся терпких миазмов, и ненасытных копошащихся мух, облепивших открытые раны павших хищников. Он, задержав дыхание, уперся в крепкие ребра ногой, и слыша битья по вискам молотков, тянул изо всех сил, но тот зацепил дол между хребтом и ребрами, и застрял насмерть.

Дернув рывком раз, потом и два для надежности, он, выпуская столб блеклого пара из рта, сделал передышку, убирая выросшую из бусин полосу испарины со наморщенного и горевшего лба, и небольшую морось на пульсирующем горле с выпучившийся жилкой на шеи. Алый свет анемаи, медленно, но уверенно сблизился с манящем горизонтом, постепенно передавая бразды правления сумеркам вестнику ночи, так как осень все ещё неуклонно сокращала день, и не далек был момент, когда легкая тень сумрака сделается глубоким беспросветным мороком заступившей ночи. Пока он не крепко стоял, в окружение казалась издевательски возвышающихся над ним деревьев, что сбитыми рядами, под дуновения, развернувшегося под вечер ветра, шептались иглами, напоминая приглушенный смех, то мельком приметил небольшую промелькнувшую поблизости тень.

А потом ещё одну. И ещё с десяток. Со всех сторон обильных смолистых стволов, пробегали небольшие тени, чуть меньше Рибы. Застывший с неприятным холодом на закорках, после града горючего пота оруженосец, уже хотел поверить, что группа гоблинов, улюлюкает над ним, пока не разглядел одного из них, медлительно высунувшегося из-за толстого ствола дерева при стекающем за небосклон свете.

Крупная круглая голова, относительно цилиндрического дородного тела, с ворсистым подшерстком, поднимала ввысь несколько травянисто подобных ленточных локонов, что произвольно реяли, как если бы находились под бурным потоком воды, в море. Их проникновенно прозрачные глаза, имели небольшой флуоресцентный красный огонек посредине, что, то расширялся, то увядал, когда нечто игриво любопытно отводила голову в другую сторону. Широкий свод рта, доставал бы до ушей, если бы те у него водились, но разрез не высвобождал зубов, лишь пелену беззубого мрака, на подобия глубоких недр не просветных пещер через грот. Кисть, которой нечто держалось за ствол, имела всего три кругловатых пальца, но столь коротких, что сразу было понятно, они не приспособлены, на тяжелый рутинный ручной труд. Внезапно задранные копошащиеся колоски на макушке скрылись за стволом, как и флуоресцентный огонек в пустых глазницах ворсяного пушистого создания.

Гайт быть статься и не паниковал, если бы дюжина подобных вспыхивающих лучинами красных огней не выглядывала из-за каждого сбитого ствола, и тут же скрывались, как только он въедливо вытаращенными зеницами не смигивающие смотрел на них дольше пары секунд. А звуки шелеста, которые они издавали, либо ртом, либо ноздрями (которые он не приметил в постепенно нависающей тьме), заставляли его бросить меч, и самозабвенно вновь бежать прочь, как он и рассчитывал прежде. Цвета их он так и не распознал, так как они околачивались в призрачно навеянной точно из не откуда мгле, словно призванной проявлением их ненасытного любопытства, оставляя вскоре лишь шорохи и знакомые огни.

В смятении обливаясь стылым потом (страха), с коченевшей кровью в жилах, судорожно ухватившись за эфес, он, стиснув зубы, чувствуя непреклонно облепивший озноб и шевелившиеся волосы на затылке, дернул что было силы, с поворотом на сто восемьдесят, дабы поддеть непокорный меч, расширяя облепленных жужжащими мухами раструб. Он, минуя новые вызволенные потоки и каперсового зловонья, милосердно к его беде поддался, и через чмокающие звуки, податливо рвущейся мякоти плоти, и заляпанной жёлтой кровью брюха, меч вырвался как выстрелившая винная пробка.

Огорошено осев наземь, с задранным перед собой окроплённым и пахучем лезвием, Гайт не успел нарадоваться, осветив сумерки затесавшейся на его рябые щеки улыбкой, как тут же подобравшись и встрепенувшись, бросился во весь опор, прочь, от обступающей теней за завесой подернутой поволоки промеж деревьев. Во время оседлавшего ветер бега, он не произвольно с жуткой миной обернулся в застилавши место сечи маревом сгущено опавшего тумана, и любопытствующие горевшие красные огни больших голов, то и дело выглядывали промеж растворяющихся в призрачном дымке стволов, издавая свой излюбленный шелест, для общения.

В полностью опавшем сумраке, сокрушаясь сердцебиением, добежав до подсвеченного лагеря, он как раз застал байку скопившего к себе внимание латунного от отражения огня Калиба. Тот увлеченно и в который раз, пересказывал, как вогнал топор в щетинистую сизо шёрстную морду зверя, и как его безумные ониксовые бельма, разъехались в разные стороны, будто избегая прямого взгляда с одичалым воином, разевая простор меж черепа. Затем он украдкой поведал, как его спасла прошелестевшая стрела Рибы, и та, сощурившись, хлопнув себя по зеленому челу, неясно выказала ему, свое «не за что» и именно в этот момент, в их идиллию, ворвался Гайт.

На фоне разошедшегося полымя единственного светила в померкшем лесе, он был выжито, бледен с лоснящейся пепельной кожей, даже сильнее чем обычно, а растрепанные стоймя всклоченные рыжие волосы, и краснота у разрытых юностью щек, заставила воспринять её неоднозначно. Моз и Коуб, повели носом. Риба косо бросив взор на меч, заласканный выуженной кровью, сочла, что тот страшится вида крови. Калиб с Джоалям, единодушно перебросились обременяющими взглядами сомнений. Только Клайд проигнорировал его, так как уже сидел в сторонке, и ел в надменном одиночестве, пропуская байки, отчего-то минуя жизнь устремляясь в сокрытую от ясности чащобу таившую каверзную неизвестность.

– Там среди деревьев! – утробно возопил тот, но голос тут же сел вместе с паром из рта. Он, не унимая пронзившую все фибры панику, неистово обернулся и, маша лезвием, глухо прорезал воздух, резкими махами, с последующими шорохами.

– Кого ты там увидал? – первым нехотя поднялся хмурящийся и брюзжащий Калиб, который меньше всего собирался реагировать на панику Гайта.

– Большеголовые! У них глаза светятся! А ещё они цокают, как…

– Как шелест листвы, – послышалось тихое бормотания следопыта, что запил порцию снеди из личной кожаной фляги, словно в прострации наблюдая танцующий взмывающий к веткам огонь, незаметно для всех обернувшись к ним, пуская на скулы и опущенные веки тени от перетекающего костра.

– Да! – ухватившись, прикрикнул тот, но тут же изменился в осунувшемся лице, так как Клайд, сидел неподвижно, и, вскинувшись к нему, был до омерзения хладнокровен. Сотник же умял свой интерес, и отмахнувшись, обмякши, уселся обратно к виконту.

– Отдыхай оруженосец. Они не причинят тебе зла. Им свойственна лишь любознательность.

Безродный опять невозмутимо замолк, погрузившись в свои думы, скинув отсвет с томного лица под спавшие пряди, а Гайт стал постепенно отходить от трепещущегося в буйном колотуне сердца потрясения, отдающего постоянными постукиваниями в его налитые жилами взмокших висках. Первым, что он сделал, это воровато на подкашивающихся поджилках, трясущимися руками протянул рукоятью вперед именной меч своему виконту, но тот брезгливо отрёкся, ссылаясь на один не непреложный факт, лукаво косясь на него бронзовым от костра ликом.

– За мой меч отвечает оруженосец. Носит, кстати, тоже.

Покорно кивнув, он тут же нашел ножны, что порожним балластом болтались на последних нитках на его левом бедре, и с вибрацией на вспотевших кистях внедрил в них острие, которое предварительно обтер об штанину. Залипшую пахучую кровь у перекрестья и кромки острия, ещё необходимо было тщательно отмочить. Преодолев охватившую с головой лихорадку, и с приглашения, присоединившись к поеданию снеди, и теплой наваристой похлебке, он был все так же, как каленым железом ща шею, пристыжен, за свой малодушный побег. И Калиб то и дело водил по нему гадливо сверлящее царапающим взглядом, будто не понимая, отчего он посмел покуситься на еду, а не на кору деревьев, или чешуйки шишек с ладонь, что возлежали рядом, как разбросанные выпуклые следы чьих-то лап.

Риба причмокивая, доела и, напасшись в сытной трапезе смелости, приподнялась на едва ли доходивший до их лбов рост, отошла от всеобщего восседающего сборища, вокруг озаряющего и гонящего обступившие сумерки костра. Никто не помешал ей и не спросил куда она. Каждый свыкнулся, к её чудаковатым отношениям с тем, кого она звала «хозяином» и даже оком не повел за ней. Нелюдимо обособленный Клайд вычищал застрявшую прожилку из неровных и даже со щербинами, желтоватых зубов на нижней челюсти на слабых отсветах огня, когда к нему подсела опальная Риба. Она долго молчала, смотря скорее на его котомку, которая разделяла их ложбинкой, раскрыто лежавшей под сложенными ногами Безродного.