Читать книгу: «Иночим великанов. Апокрифы Мирадении», страница 10

Мельком орошённый брызнувшей желтой капелью Клайд, не сильно радуясь, напаиваясь густым привкусом их терпкой крови, наскоро обернулся с огнем в зеницах, так как меж барьера веток с бравурном хрустом прорвались ещё четверо, и взрывая землю поднимая в воздух взвесь игл, понеслись в сторону остатков отряда, щеря жуткие пасти и бельма белых очей в сетях капилляров. Среди них без затруднений с диким хрустом снеся обступившие непролазные ветви, объявился и особо крупный, который гордо скопил в своей коренастой спине отголоски отломанных прутьев стрел, что с наконечником ушли далеко в толстокожую плоть поверх сизой грязной шерсти. Он, повинуясь возобладавшим инстинктам, наметился на самого слабого. Им оказался Гайт. Стушеванный белее полотна оруженосец, приметив выросшего из неоткуда громадного восьмифутового зверя, успел лишь с вырванной испугом испод ног твердью присесть, вытянув лезвие, на которое и наткнулся безумный затмевавшей проблески ясности тучу хищника. Вспоротое мякоть заросшего брюха, тем не менее, до поры не остановило его прыть, и, встав на дыбы, сколько хватало длины лап, он отправил их к квелому юноше, который бросив увязший меч в грудной клетке зверя, не помня себя, помчался прочь. От подоспевшей вскоре разразившейся изнутри боли громада подкошено осела с дыбов на брюхо, и растравляющий меч подтолкнуто ушел глубже, пробираясь могучим легким. Зверь вымученно первобытно взвыл, и тогда его заметил Калиб, который переступая игрался в гляделки, с одной из вырвавшейся к нему из чащи самки, которая крутила виражи мимо крепнувшего стволами подлеска, выбирая момент для атаки. Все ужимками высовывая удлиненный синеватый язык из плутовской длинной морды с малиновым ромбическим носом в пушке, стреляя пустыми ониксовые очами, на черной оправе века. Альфа-самец, был столь огромен, что вызвал у него потерю контроля над самим собой, и нежданного не своевременного затекания членов. Его секира повисла в одеревеневших руках, и если бы не свистнувшая стрела, пущенная Рибой, подкравшаяся самка куйнов, растерзала бы его со исподтишка. Тем не менее, та, получив ранение на сжавшихся в пружину закорках, сложившись гармошкой, поджав острую сметку хвоста, жалобно заскулив, поджав кисти ушей, сробев, отступила. Калиб очнувшись из беспамятства обуявшего страха, влив в стывшие жилы горячей крови, замахнулся и что было силы, вогнал топор, к изливающейся кровью из-за зева сизошёрстой дюжей твари, коя будь целее, лихо закусила бы таким сотником на пол клыка.

Подкошенный зверь пал ниц, изливаясь потоками желтой крови из некогда крупной вытянутой жуткой морды, и взведенный адреналином Калиб тут же басом окликнул Гайта, – Тощий! – но тот будто растворился в густом боре.

Крывшие правый фланг Моз и Коуб сообща, с трудом, конечно, но повалили незадачливо нападающего, который нацелил клыки, в спину Моза, пока тот мельком следил за сиром Джоалем. Коуб который без отброшенного в сторону неподгонного шлема, стал в разы эффективнее, полоснул зверя по когтистой лапе, и тот от пульсирующей боли, судорожно прижал культ к себе, виновато опустив уши. Моз откликнувшийся на визг, тотчас как подогретый каленным железом по шеи, расторопно вогнал меч, по самую рукоятку, в расширившийся оникс глаза, испуганного хищника.

И только не вовлечённый, всеми фибрами ощущающий снедающий страх грудь Джоаль, у которого пересохло в горле, и сокрушались боем осатаневши стучавшего сердца виски, истуканом слыша своё раскатистое дыхание стояла за пнем, с которого разила отдаленные цели бойкая как игла Риба. Стрела за стрелой соскальзывали с её толстеньких пальцев, и, шерстя по воздуху плюмажами, достигали точки, и когда после можно было расслышать щенячий визг, Джоаль урывками вытесняя сознания из пленившего ужаса понимал – Попала.

Занявший передовую Клайд тем временем, растерялся, так как счел, что прореженные ряды животных, обошли их с тыла. Он не успел среагировать, вернув себе обзор разухабистой чащи, как следующий, раззявивший пасть затмившей все куйн, прыгнул в его сторону. Меч подвел его, и он ускользнул из левой кисти, когда тот с неприятным ударом по лопаткам оказался на земле прибитым навзничь, среди покрывала веток и мшистых корней, и влажной подстилки, впившейся в затылок и токмо отстиранные штаны. Остервенело накинувшийся хищник, обдавший его каперсовым вяжущим духом, впил в его широко разверзнутые руки свои черные когти, и с упорством вдавливал их в лесную выстилку и выпирающие жилы корней, меж которых словно в паз упала его левая рука. Широко разинув, крупную пасть, он, истекая желчью показал свой двойной синий язык, и ряд совершенно безобразных зубов, которые будто истлели, отчего были желтоваты, и каждая щербинка на эмали, бросалась в ему глаза. Не успел Клайд насладиться всей прелестью тлетворного смрада из оскобленной пасти животного, как чудом выдрал правую руку из плена веса животного, прокатив ту по траве и мягкой грязи с впивающими в рукав иглами. Недолго думая, он направил её в пасть животного, опережая его прыть.

Это узрела Риба и тревожно вскрикнула, когда ей точно защемило сердце. Тотчас её приметил очередной пробегающий хищник, и, навалившись на рослый облезлый до обзола пень, сбил его трухлявую основу всем своим весом, вложенным в передние лапы, и она, утратив под собой устойчивость повалилась наземь рядом с цепеневшим Джоалем, который аналогично поддался упору падающего пня.

Как только расправленная ладонь Безродного посетила растворенную пасть зверя, тот насилу схлопнул широкую челюсть. Но вместо пиршества победы, и привкуса желанной теплой крови заструившийся из культи в недра зева, хищник, болезненно ошалело разинул белесо ониксовые зеницы, с черными границами обводов капель вокруг, вытянув черты морды и обескураженно прижал острые уши. Он казалась, ухватил ртом булыжник, и сжал, чтобы сил челюсть. Опрометчиво сдавленная пасть быстро со скулежом разжалась, и этого мгновения Клайду более чем хватило. Он воротил к себе нетронутую кроме облюбованную до слюны целую правую в перчатке, и, опустив её за пазуху, и резво вынул кинжал с инкрустированной чешуей рукоятью. И вогнал его в грудь животному по рукоять, которое все ещё чувствовало неизгладимую пронзившую боль по всей ротовой точно обожжённой полости. Оказавшись между сосков (предположительно самки), следопыт потянул ставшее плугом лезвие вниз, вспарывая брюхо дальше, пока хватала, длинны руки. Остановился он у границ таза, и его и без того вновь заляпанную грязью одежду, обкатило потоками горячей желтоватой крови, и мгновенно вырывающимися из прорези внутренними амниотически-осклизшими органами в общей гаме нависшего каперского амбре.

Зарумянившейся пылом схватки пускавший с лица декалитры пота Калиб вонзил секиру в очередного хищника, и довольно заметил, что их ряды неустанно редеют, и тут же как обухом по голове опомнился, – Сир! – утробно вскрикнул он, и его слабо приметная затесавшая у желтых бусин облюбовавших нос и щетину ухмылка, воина стосковавшегося по хорошим битвам, исчезла, отдав эстафету обуявшему страху перед гильотиной, за не сохранность жизни своего вверенного. Его шрам с левой скулы, что стал явнее, когда кожа стала краснеть от натуг, вновь пропал за алебастровой бледностью холодившего жилы испуга.

Ретировавшись к тылу, он, спровоцировав к действию расторопных Моза и Коуба, которые аналогично вдоволь перепачканные желтой кровью, инициативно бежали за ним, опять найдясь из куража схватки, помянув о дальнейшей судьбе за несохраненную жизнь патрона. Они пересекли павшее плашмя громоздкое тело альфа-самца, у которого из спины поверх слипшейся шерсти со следами извержения желтой крови и обломанных пик стрел, торчал проклюнувшийся зуб лезвия меча, что прошёлся через все не дюжие тело, и вышел из сизой шерсти у хребта блестящим огоньком. Его крупная морда кой впору откусывать людям мыслительные темницы по шеи, была рассорена на две части, и с перекошенным синим языком, иступленная тварь смотрела в разные стороны своей раздвоенной головой, выпуская из прорези раструба неистощимый желтый сток орошающей утоптанную лапами мураву.

Подбежав к пню, они узрели непредвиденное. Последний из куйнов, лежал возле виконта, а тот иступлено замеривший и обездоленный на присутствие духа, сидевший на земле расставив ноги, не мог вынуть руку, что впритык вошла в пасть зверя, по локоть. Ратники, выдохнув опадения, скопом сбросили со спины возросшие горы страха, сменив их на лощину устоявшегося успокоения – отбились. Они бережно вынули оловянную руку сира судорожно непреклонно сжимающую кинжал, из горнила со стенками зубов, попутно удостоверились, что ран нет, и кафтан даже не прокушен, и все вместе подняли его на ноги, и пока тот сконфужено одушевленно находясь гусиной кожей, дрожал всем согбенно согнутым телом, вкрадчиво отмечали вслух.

– Все позади Сир. Вы живы…

Но тот все ещё до конца был не с ними. Он уже мысленно попрощался с миром. С возрастными познавшими варикоз графинями и нажившими брылы баронессами, которых любил больше всего на свете, как и слащавые сонеты.

Но Калиб тут же протрезвел, и, ухватив секиру, вспыльчиво заворчал, дребезжа сведенным лицом, – Как токмо попадётся мне на глаз этот костлявый ублюдок, я ему тотчас голову от шеи отхерачу! Сучонок малодушный, слинял, покинув строй!

Все его бухтение ушло в молоко, так как белее мела, забывший себя Джоаль все ещё был вне себя и держался лишь на руках подчиненных, и усадившие его как из воды сухие лишь брызгами капель потрафленые Моз с Коубом дабы тот не рухнул с ватных ног, учтиво дали ему отпить из кожаной фляги, напоминающую грушу. Калиб утирающей испарину с пропитанного брызгами приторной крови лица, заметя закономерную заботу о господине и целость младших, подбочившись оправив измызганную коту и бренчащую колючку, и перехватив древко секиры, пошел искать остальных. Ему встречались обступившие скоропостижное поприще брани желтоватые потеки, что забредали под одеяла из осыпавших иголок елей, и палых чешуи распавшихся шишек. Он с опасливой поступью брел мимо испустивших дух сизых жилистых тел в промоинах желтых потеков в воцарившемся каперсовом горько соленом благоухании, крепко сжимая рукоять, пока не обнаружил меч с долговязой рукоятью, и расписным эфесом, и изящные руны в сердцевине невыразительной полосы двойного окроплённого дола. Ратник тотчас стал метаться по сторонам взмокшей головой, но видел только сгруженные тела куинов, да поваленные трухлявые стволы в оцепления чащобы смолистых елей.

Наконец он нашел его. Левая рука торчала испод трехпалой лапы, что даже после смерти тяжело продавливала её чудовищными когтями, от которых его упас не иначе как демиург. Не став дожидаться очевидного, он, напрягая мышцы сбросил тело пахучей каперсами самки куйна, и обнаружил скуластое лицо Клайда. Оно было цело, если не брать в расчет слюни и затекшую желтую кровь, что потопом нашла себя пристанище в его сведенных веждах. Он, распластавшись на земле, размеренно дышал, но молчал, так как губы тоже покрывал сгусток желтоватой жидкости. Калиб уронив секиру, тотчас расторопно припал к нему и начал обрывисто приговаривать, словно суетливая повитуха.

– Сейчас… Не шевелись, – он с прямотой стер все своей перчаткой, и невольно усмехнулся, каким чудом он избежал судьбины быть съеденным куйном, будучи без меча и в его полном расположении хищника – а вернее её.

После малой толики помощи, весь и полностью горько надушенный Клайд без лишних слов, убрал расписной скрытый из виду ратника кинжал в небольшие ножны, что были сокрыты внутри его видавшего виды облачения. Затем он встал на придавленные рани ноги, и молчаливо добрел до меча, и вернув его в ножны под правое бедро, да взыскательно осмотрел чащобы, пробившимися от клейкой крови серыми очами. Среди окопов трупов зверей, все так же уверенно истекающие желтой кровью в пересмешку с пробившей себе путь сукровицей, он окинул все ещё мокрым лицом в как в конфетти, занесенным иглами и мелкой крошкой трухлей с перчатки Калиба, ширь.

– Все целы? – голос был таким необычайно хладнокровным, точно баланс жизни и смерти для него докучливая прозаичность как закат.

– Да-а, – выронив, выпуская усталость полным выдохом, присаживаясь на поваленное древо, ложа окровененную желтизной секиру себе на колени, и вытирая новую испарину со лба, все так же прикрытого шлемом-колпаком, полухрепя отвечал стоявшему к нему с заляпанной спиной Клайду, – только сучок Тощий, деру дал.

– Один из мечников? – с сомнением поинтересовался измазанный с головы до ног следопыт, повернувшись к нему, не менее, очищенным фасадом лицом все ещё держащим следы румянца остывающей схватки.

– Оруженосец… Но поверь на слово после такого позорного побега, я его сам линчую, – сердито заверил тот, желчно сплюнув в сторону, неустанно насыщая легкие лестным духом, с не осевшем царящими у ноздрей и округи каперсами.

– Быть посему, – небрежно махнул Клайд правой рукой облепленной грязью и иголками по перчатке, – где Риба?

Тут пасмурное лицо Калиба сделалось неожиданно отрешённым. Он напрочь забыл о ней.

Клайд, поняв суть его запинки, сразу уверенно пошел по следам сам, не дожидаясь пустого мямлящего ответа. Он украдкой помнил, что она заняла высоту поверх пня, и вполне могла схорониться в укрытие недалече. Перепрыгивая поваленные деревья, и задевая плечами крепкие стволы, вкушая гниловатый приторно горький привкус устающейся крови, в пересмешку со вездесущей смолой и раздавленными лапами листьями дикой смородины, он добрался до Моза и Коуба, которые участливо успокаивали Джоаля.

– Где Риба? – взыскательно заломил он у троицы. Светловолосые ратники пожали плечами изгрязненных котт, а Джоаль будто вышел из тяжелой формы транса, и указал на лук, что беспредметно лежал, чуть дальше поваленного пня, с которого она вела стрельбу.

Следопыт стал дотошно рассматривать тропинку, по которой два широких обвала будто плугом, проделанной борозды с наметками малого сапожек. Он тут же обуреваемый неладными думами измыслил, что её могли схватить и унести в широкой пасти, как ребенка, пока та истошно болтала ногами, оставляя эти следы. Он уверенными шагами затопал далее, не щадя ни лица, ни шеи, что бились об жадно не пропускающие просветы встречные как кордон ветки. Когда следы исчезли у шелковистых куп зеленоватых кустов, он стал буравящие обследовать беспросветную чащу. Клайд доподлинно знал, что отсутствия следов куйнов, ещё не означало, что те, не унесли его слугу, поэтому крикнул вдаль леса, не страшась второй волны проворных хищников. Стая была мала и голодна, в логове остались лишь единицы.

– Риба! – повторил он кличь, а эхо развеяло его тревожный голос по сбившимся чащобам леса. Он стоял меж стволов и кустов, не трогаясь с места, как истукан, лишь усиленно надувая грудную клетку готовясь к следующему выкрику, как тут…

С угла повеяло чем-то настолько смердящим, и режущим обоняние, что даже встревоженному человеку удалось отвлечься от своих невзгод и выйти из состояния аффекта. Он, скривив мину, повел головой, и потянул левую к черену меча. Но перед ним нечего не объявилось, окромя чащи и отдаленных певчих птиц, и шепотов гурьбы солдат.

Он ещё долго бы сверлил густой безответный к его чаяньям лес, своим зардевшимся от напряжения и следов веток лицом, если бы не догадался опустить голову к прорезавшемуся знакомому аромату. Под самым пнем, у небольшого куста ягоды, притаилась почти фисташковая Риба, мельком пропуская свой неизбывный следующей за ней по пятам бадьян. Она, спустив свои драпированные штаны по мыски сапог, зажавши рот, сидела, прижавши уши, но густое амбре её выдало.

Клайд скривил пуще прежнего скуластое лицо, и та, отпустив широкие зеленные ладони ото рта с клыками, опустивши синие глаза, просыпала.

– Рядовки были такими скусными, – оправдывалась она, все так же, не вставая с корточек, стараясь не смотреть ему в глаза, уминая траву, и ища пятый угол, не сходя с места.

– Мелочь пузатая… – сердито бросил Клайд, и, отодвигая меч за спину, пошел прочь, оставив Рибу с её расстроенным её прожорливостью кишечником.

1.

Стоило всей группе оторваться от ратуши Ренкора, как наемники высунулись из-за угла укрывшего их любопытство каменного здания, за которым им велел ждать Дориль. Клайд не смог избежать, их любопытного внимания полностью, и перед тем, как покинуть город ненароком встал перед ними в профиль. Наниматель после указаний поспешил вернуться в столицу, а тройка, получила заказ, и предоплату в две тысячи, потерю которых мог пережить Дориль, так как его всецело спонсировал Зигав.

Канна была долговязой девушкой, которая давно разменяла второй десяток, и отметка тридцати лет была не за горами, если бы она знала, когда родилась. В ней было шесть с половиной футов роста, и она могла побахвальствовать хорошей рельефной мускулатурой, среди не только женщин, и мужчин, но и младых самок орков. Её почти черная вороненная тугая коса тянулась малость растрепанной сороконожкой по спине и заканчивалась секущимися концами у крестца, а раздвоенная на пробор челка со лба не доставала и до редких бесцветных бровей. Она была одета в зеленоватую с коричневым, ушитую по талию и плечи, утеплённую робу с мехом куйнов на крепких плечах, которая подчеркивала её формы шнурками на груди. На спине пересекая грудь ремнем, у неё весьма приметно гнездился колчан с задубленной кожей и тесьмой. Лицо обладало острыми скулами, и гладким задранным носом, поверх утопленных выразительных ореховых глаз, переданных ей от отца, и узкий подбородок, навязанный родством с матерью. Её приметный шрам у правого уголка губ тонких уст, добавлял её образу вечную скорбь. Мать оставила его ей, когда та вопреки запрету ребячески смеялась с соседским мальчишкой вовремя панихиды её бабушки, которую та и не помнила. Она была старшей в их семье, и самолично руководила своим покладистыми братьями опуская связки почти что контральто, волью судьбы оставшихся ей на попечение и не только…

Старшего сына из их семьи величали Вайтом. Этот кряжистый и неимоверно высокий человек одетый как монах во власяницу, был не только могуч как орк, но и вынослив как кентавр. Не смотря на то, с его макушки облетела чащоба прядей, оставив телесную позже буро загорелую на анемаи прогалину ещё в двадцать пять, его пышная и длинная тянувшаяся шлейфом по развитую грудь борода с заметным шрамом на левой щеке, что была связанна в косы искусной к плетенью Канной, пугала в разы лучше, чем его жиденькие затесавшиеся как рогоз над прудом волосы, что то и дело отрастали торчком. Ему по наследству от матери досталось треугольное лицо, зеленые глубоко утопленные в череп очи, и вздернутый круглый нос. Единственное, в чем судьба его обделила, это в достатке ума. Его мать сильно приложилась к элю, на назревшем празднике урожая, и разрешила мужу удостоить себя вниманием, а злосчастному элю она доставляла внимание ещё многие месяцы вперед. Отчего Вайт и стал немного глуповат и тучен, но со своим родом деятельности справлялся на отлично. Его ослоп с шипами и металлическим набалдашником, не раз взметаясь и разрезая воздух, вдавливал череп в грудную клетку, а манера речи и низкий голос мог стать жупелом на всю округу, когда он издали, начинал в своем спокойном тоне обязываться выдрать им ноги, и забить ими же. Он был первым, кто без обиняков поведал младшему о том, что стряслось с их отцом.

Младшего отпрыска в их когорте звали Слизел. Он был не глуп, но не гениален. Умел, но не чересчур. Умело владел мечом, но до королевской стражи ему было далече. Ростом был не мал, но до остальных ему было недостать, вне вставания на мыски. Но что касалось стряпни, он был даровит, и на порядок обскакивал остальных. Канна часто уламывала его сготовить любую пустяк, лишь бы не глодать суп из постных шкварок, который она варила от бездарности своих кулинарных навыков. Он был в этом такой мастак оттого, что часто оставался с отцом, а тот, будучи в прошлом досточтимым корчмарём в одной из таверн, дотошно готовил его как приемника, и оставлял подолгу на кухни, выдавливая из него толк. Малыш Слизел быстро преуспел, и даже порывался приготовить, что-либо дома, но мать железной рукой не позволила затмить себя. А однажды так сильно огрела его скалкой по брови, в знак ответных действий на ущемления своего авторитета, что у того, левая бровь так нормально и не заросла, отчего он надолго стал почти недотрогой. А шрам, напоминающей крылья ласточки, всегда оставался в памяти у тех, кто его видел несмотря на то, что он скрывал его спущенными до шеи темными волосами, на вытянутом смазливом лице с оливковыми глазами, да с правильными чертами и пропорциями, которые терялись из-за приметного изъяна.

Они не были известны в широких кругах, но некоторые графы Лирры, не раз прибегали к их услугам, убирая неугодных наследников, или зазнавшихся детей. Отчего их репутация и росла из уст в уста, лишь у высших чинов, а солидный приток медяков за выполненное поручение, обеспечивал их до следующего сезона с достатком порой, окупая их запросы сторицей. Не раз им поручали убить и других наёмников. С неохотой, но они выполняли поручения, без особых изголяний.

Но нынешнего субъекта они в лицо не знали, отчего с ходу и завязались споры. Всей тройкой они стояли под тенистым отлогим навесом деревянной крыше за публичным домом с обзором на весь ренкор, и спорили на повышенных тонах. Но на деле прекословили между собой только Канна и Слизел, Вайт, лишь тучно кивал, и соглашался, не поспевая порой за их изливающим потоком скоротечной мысли.

– Я тебе зуб даю, надобно выходить сейчас. Убьем их со спины, и дело с концом, – настаивал стравленным тенором Слизел, подпирая плечом начинавшую от влаги покрываться лишаем у подножья каменную стену здания, с частыми точно кистью нанизанными мазками побелки извести, скрепив руки, и поглядывающей через тонкий тын, обрамляющий полупустое стойбище бочек для стока вод из желоба, за скорым отступлением своры через западные ворота частокола. И то дело, отдувая от лица масленую не мытую челку, что спадала под легким порывом ветра, затмевая зоркий глаз, и рубцовый след на брови.

– Согласен, – скудоумно кивал басовитый Вайт, что без сомнений, был самым приметным, и стоял подальше заднего фасада, но все слышал и рисовал в своем скупом умишке целые картины из их скупого описания, и примеров расправы с назначенными врагами.

– Но он нас услышал. Это как пить дать. Отчего и решил поторопиться. Бьюсь об заклад, сей плут пронюхал и поспешил оторваться от нас. Они могут быть предостережены, – вносила толику разума в их спор свинцовыми нотками Канна, опасливо выглядывая из-за угла здания, вместе с братом, только чуток нависая над ним.

– Согласен, звучит здраво, – опять заладил Вайт, отчужденно кивая подкидывая щупальца плетеной бороды, как и прежде.

– Авось, я один все исполню? Ты мне всего-навсего лук подай, я так и быть вам две тысячи, по родственным связям отсыплю, – мерзко, скалясь неровными передними зубами хихикнул Слизел.

– Согласен. Чем шибче, тем гоже, – опять-таки аляповато мутно закивал Вайт, смотревший на погожую просинь лазурного неба, кое пересекало плеяда уносившихся в теплые участки птиц.

– Да помолчи ты! – источая разбавленный водой яд, буркнула на него стяжавшая морщинку на ровное чело Канна, и Вайт слегка пристыженно повесил нос. – Не лишне попервой справиться об этом страннике, – менторски продолжила она, украдкой касаясь своего шрама на краю губы идущего от разреза. Чем-то его аура сразу побудила её интуицию опасаться.

– У кого же? Может того верзилу, заправлявшего корчмой, кой все допытывал нас о графе занудство? – предложил младший, искоса глянув на виснувшую на его голове узким подбородком сестру.

– Он с ним заодно. И деньжат может не принять. Мне пытать сейчас не с руки. Мы здесь до поры чисты, а залечь после где-то надо, – покачала головой Канна, пока ветер прошелся по её бледной коже, теребя короткую высунувшуюся на блеклые брови челку.

Повисло муторное молчание, а прошедшая мимо светловолосая девушка в сероватом чепце на жеванный выцветший домотканый сарафан зелено-болотистого цвета, уведя их павшую ей на вид компанию, вначале намеревалась вдоволь посмеяться, над тем, как выглядывают из-за угла Канна, будто покрывалом ложась на младшего, разбавив свою кислую мину лучиком жизни. Но заметя при свете из-за тени нависшего и облачённого в рубище Вайта, она ойкнула, сузив круглые черты лица, и поспешила удалиться, теряя цвет лица сильнее, чем было, становясь снежной девой средь застывшей тверди терракотовой глины.

– А что, ежели попусту спросить с городничего? – внезапно прорезалось у Вайта.

– Городничего? – в унисон произнесли оба посмотрев вначале на друг друга, столкнувшись вытаращенными зеницами.

– Ну… – осекаясь, подергал тот порыжелую густую бороду, завязанную в несколько кос с блестящими клипсами на сёкшихся концах, как и обычно, когда думал. – Я приметил, он очень хотел потолковать с человеком покрытой сохлой грязью, и был счастлив, как дитя, когда тот уделил ему время.

При слове «дитя» Канна вздрогнула всем охладевшем телом, покрывшимся гусиной кожей, что ощутил спиной Слизел, на которого она облокотилась, но после вне лишних паник они, кивнув друг другу, дали добро идеи тугодумного и обычно косноязычного брата.

Озаренный благоговением Барон все не сходил с крыльца ратуши, попивая из фужера с филигранью, смотря вдаль через ограду резных свай веранды к облезлым от зноя столпам редута частокола, неотрывно наблюдая, как просветившиеся меж убористых ветвей игольных еловых деревьев путники исходят по ещё мощеному тракту вглубь извилистой испещренной рытвинами глиняной стези. Он восседающей на качающемся кресле был все ещё переполнен эмоциями от встречи с Клайдом, и казалось, светился рвущейся наружу экзальтацией. Его бокал, на половину наполненный красным вином ошалело прыгал в неуклюжих кистях, и он спасительно поставил тот на коленку. Когда, стараясь миновать черных солдат, на паркет взошел щуплый и молодцеватый Слизел, барон его ещё не видел, зато заслышал, звон метала, освобожденного из ножен.

Молодого парня, лет двадцати, приложили к искусно обструганному брусу, и уже намеривались вспороть брюхо, когда нашедшийся из обуявших наваждений, привнесенных в его рутинную жизнь следопытом Нуйд, оборвал их початие. Он не без труда привстал и грузно подошел к жмущемуся человеку обложенным двумя на умеренно пробивающимся за границу веранды светом, блестящими клинками мечей, напрямки к прижатому к расписному и выделанному брусу. Тот был облечен, как странник со всеми чертами: изношенной кожаной бурой куртке с прорехами у подолов и груди; накинутой на неё зеленоватой хламиде; выпускал мятую бледно желтую потную рубаху у шеи; и имел подогнутые голенищем грязные истоптанные по глине дегтярные сапоги, и держал подпоясанную под левое бедро перевязь без меча. Не чем он не вызвал у него нареканий в не отступившем ожоге впечатлений, и подобравший пояс зеленого кафтана барон учтиво запросил.

– Отчего же ты любезнейший, так резво рвешься, на беседу со мной?

– Помилуйте, я право хотел лишь потолковать о человеке, что ушел с группой ратников. Мне кажется, именно он спас мне жизнь, два года назад. Но я так и не возмесил ему долг, – искусно и выразительно врал осунувшийся субтильный Слизел, но как не странно скептик в бароне, принялся таить, и он велел расторопной стражи отпустить молодого человека. Мечи с тонкого горла Слизела отстранились, и он надул гортань, выпустив кадык и медленно распрямляясь. Ухмылка плута все ещё таилась в его нутре.

– Ах, чем только Клайд не оставил неизгладимый след в наших сердцах. От Майзы до Лирры, его имя бродит как блаженный ветер, под зноем. О чем именно ты хотел расспросить меня? – умиротворенно говорил барон, стоя на веранде ратуши на ватных ногах опьянённых желанной встречей с живой легендой здешних земель.

– Это Клайд Безродный? – искреннее удивившись, разинув оливковые очи, разволновался Слизел, задрав одну бровь и шрам ласточку. – Тот, что был при битве за Антур? – не унимался тот, едва не срывая тонкий голос.

– Именно он, – довольно растёкся в улыбке круглолицей барон, отчего его щеки стали столь крупны и округлы, что он стал походить на бурундука с пущенной бородой.

– Ох, благодарствую вас от всего нутра, – с напускным перевалившим чувством ухватил увесистую руку барона Слизел, и пожал как можно более нарочито признательно. Стража, было, дернулась, но Нуйд усмирил их одним мимолетным взглядом сгущенных редких бровей.

Тот благословенно кивнул, и, похлопав его по слабому плечу, добавив напутствие на дорогу.

– Поспеши. Он ни в жизнь не останавливается на лежку, дольше, чем на сон. У тебя есть шанс перехватить его. Передай ему, что барон Нуйд Гум ему очень признателен, за ту историю, и не применено ждет его назад в Ренкоре.

– Всенепременно. Ещё раз несказанно благодарю вас сир Гум.

Лживо раскланявшийся Слизел спрыгнул и побежал прочь, а Нуйд, усмехнувшись, опять приложил к густым усам бокал, и, вернувшись на террасу, ещё долго покачивался в скрипучем кресле качалке тупо лицезря просторы леса, в которых уже растворился хвост гурьбы солдат и значимого для него следопыта.

День занимался погожий, и лучи заведшего под занавес осени бабьего лета, теплили округу, доводя каждого изголодавшегося по летней поре человека, в экстаз. Редкие облока курсировали под вялым ветром, а мелкая мошкара почти не одолевала люд, смиренно приступающий к своим делам. И вроде бы все шло своим чередом, и припекающая анемая, да люди, вклинивающиеся в русло дел, и только один человек с куражом в зияющих глазах, вносил толику горечи в мирный уклад, несясь и сбивая с ног старушек, и отвешивая затрещины детворе, даже не желая слышать их просьбы.

Канна перехватила весело мчавшегося брата и подтащила его к себе, видя его лучившийся азарт. Вайт, просто пучил зеленые глаза, и ждал ответа, прислонившись к белоснежной извести на каменной, кладке пожелтевшей стены из проклюнувшегося ряда треснувших кирпичей. Отдышавшись, и поправив темную челку и искрившегося испариной лба, тот пересохшим горлом проговорил, с малой хрипотцой.

– Все будьте покойны. Это обычный плут.

– С чего взял? – осанисто приподнявшись поинтересовалась Канна, отпустив дрожащие плечи брата, стрельнув в него своими ореховыми глазами исподлобья.

– Он кличет себя Клайдом Безродным, – усмехнулся он, – тем, что пал в битве за Антур кто уши себе просвистел чем-то другим.